ТОРСТЕЙН
На часах шесть пятнадцать, когда ты, чертыхнувшись сквозь зубы, бредешь к кафетерию. Со вчерашнего дня у тебя вместо крови кофеин, но тебя этот факт не волнует ни разу. Тебе вроде как даже нравится — ты бодр и слегка на взводе. То есть у тебя вообще завод не кончается, но это лучше, чем в шесть пятнадцать утра растекаться сонной лужей в маленьком низком кресле зала ожидания. Какой мудак придумал эти кресла? Что за пыточное орудие, блять? Рейс до Стокгольма задерживается на полтора часа, и тебе нужно как-то эти полтора часа скоротать, а ты терпеть не можешь тупое ожидание. То есть вот совсем тупое. Например, ты можешь часами сидеть в автомобиле, выслеживая преступника, и не париться даже, потому что знаешь — рано или поздно ублюдок выйдет наружу, и вот тогдаааа… То есть у тебя есть цель — взять мерзавца. Сейчас же твоя цель — бездельничать целых девяносто минут, и ты заказываешь себе сначала кофе, потом сэндвич с семгой, потом еще раз кофе. Вся эта жратва как-то очень быстро заканчивается. Ты с тоской думаешь, покурить или не покурить, но ты уже столько выкурил за эту ночь, что тебя подташнивает даже от одной мысли о затяжке, поэтому ты решаешь оставить покурить на после посадки. Сидеть в низком неудобном кресле низко и неудобно: жопа болит, а колени задираются чуть ли не выше ушей, поэтому ты решаешь размять ноги, тем более впереди два с половиной часа полета, и опять же сидя в неудобном кресле, когда твои коленки упираются ровнехонько в чьи-нибудь почки в кресле напротив. Ты обожаешь летать, ну правда! От нехер делать ты бродишь по огромному терминалу Хитроу, тупо пялишься на блестящие витрины. Будь с тобой рядом Том, он наверняка купил бы какую-нибудь ненужную фигню в одном из многочисленных магазинчиков: у Хиддлса была такая дурацкая привычка — ему просто необходимо было потратить деньги в аэропорту, просто, блять, распирало его купить что-нибудь типа дорогущего зонта — причем он сроду не носил с собой зонт, или зажигалки - «Это тебе, Тор, вечно ты клянчишь огоньку!» Про Хиддлса думать было нельзя. Не думать про Хиддлса нельзя было тоже. Вот такая вот дилемма, мать её. Ты трогаешь левую скулу — кожа еще не начинает наливаться синим. Место удара все еще имеет приятный бордовый оттенок, и тебе кажется, что на тебя все пялятся — типа «вон идет придурок, который недавно получил по роже». Такое внимание тебе не льстит ни разу. Ты нацепил бы солнечные очки, чтобы фингал, который поставил тебе в сердцах Хиддлстон, был бы не виден, но только придурки или кинозвезды носят солнечные очки в помещении. Впрочем, одно не исключает другого. А ты не придурок и не кинозвезда. Ты увидел его в одной из витрин — большого, громадного просто плюшевого белого медведя. Медведь был смешной и добрый. Мягкий и тискательный даже на вид. Ты подошел поближе, посмотрел на ценник, присвистнул и… купил этого дурацкого медведя. Когда подвозил тебя до Хитроу, Крис сказал: - Обними за меня моего сына! Ты охуел, услышав новость — у тебя, оказывается, есть племяш мелкий. И ты купил это плюшевое чудо в Хитроу, хотя на хрена ж везти медведя-великана на самолете? В Стокгольме наверняка можно купить медведя ничуть не хуже. Может быть, там даже еще лучше медведи есть. Только вот тебе понравился этот. Вдвоем с медведем — ты посадил его в соседнее низкое и неудобное кресло — ждать рейс было не так скучно. Крис сказал: - Обними за меня моего сына! И тебе тогда стало вроде как полегче. После того, как вы с Томом разосрались вконец. После того, как ты получил по роже острым кулаком. После того, как на тебя смотрели полным презрения взглядом ледяных глаз… Глядя в эти глаза, уже после того, как получил по мордасам, ты отчего-то вспомнил древние легенды, которыми старый Бор любил кормить вас с братом. В тех легендах сказочный мир — Йотунхейм, созданный богами асами, в которых испокон веку верили скандинавы, - искрил и переливался холодными кристаллами льда. Холод Йотунхейма — вот что было в глазах Тома, когда тот бросил на тебя последний взгляд, прежде чем закрыть за тобой дверь. Ты не мог согреться с тех пор — льды Йотунхейма как будто кололи тебя тысячами иголок. Ты бы выпил — чтобы согреться и чтобы не думать о Томе. Но если бы ты сделал хотя бы один глоток алкоголя, тебя уже было бы не остановить.***
Ты искал Тома весь день — с того самого момента, как после разговора с Лени объявил: - Я не верю! Ты говоришь это даже не брату, нет. Ты сам себя пытаешься убедить: Ленни соврал. Дьявол его разберет, зачем, только вот соврал. Не мог человек, который хотел купить у него экзотический яд, быть Томом. Просто не мог, и все тут. Или даже если барыга не врет, и Том действительно встречался с ним, то у него была какая-то цель. Кто знает, может Европол проводил какую-то операцию, и в поле зрения Хиддлстона попал этот самый Ленни? Хотя… Если бы оно так было, почему Хиддлс сам не поехал на встречу? Почему поручил это Крису? Но ведь если бы Том действительно пытался купить у Ленни отраву, отправил бы он их с Крисом проверять продавца, рискуя быть уличенным? Вопросы эти мигом пролетели в твоей голове. Нужно было найти Тома. Нужно было поговорить с ним. Он бы все объяснил — и тогда все стало бы просто и ясно. И можно было не подозревать Хиддлса черти в чем. Можно было игнорировать этот взгляд Криса — почти что сочувственный. - Я не верю! - повторил ты еще раз, для верности, и тряхнул головой. - Нет! Не верю. Ты уже подошел к автомобилю, когда Крис мягко тронул тебя за плечо. - Нужно брать Лени, - тихо произнес он. Тихо и очень уверенно. Ты знал, что твой брат был прав. Он был прав, а ты — нет, и это тебя не то чтобы бесило. Это просто выбешивало до хуя и даже больше. И еще ты знал, что не потащишь Ленни в Скотланд-Ярд. Ты не позволишь ему давать показания. Пока не поговоришь с Томом. Все это ты говоришь брату, и брат опять смотрит на тебя этим своим взглядом «Угораздило ж тебя так втрескаться!» и качает головой. Однако же разворачивается и возвращается в автосервис. С тем, чтобы выйти оттуда через пять минут. - Ленни будет молчать, - сообщает мелкий, усаживаясь на пассажирское сиденье твоего автомобиля и потирая костяшки пальцев. Ты замечаешь, какие они красные — как будто бы его кулак поцеловал чью-то челюсть. На одном пальце даже кожа содрана. Ты удивлен чутка - ведь еще десять минут назад твой брат был в перчатках, так зачем снял? Впрочем, тот факт, что чертов святоша, похоже, дал кому-то по морде, тебя удивляет еще больше. Но ты ничего не говоришь. Зато говорит Крис: - Я объяснил Ленни, что если кто-то из копов спросит его о том, кому он пытался продать яд, он должен будет молчать. Я был достаточно убедителен. - А я думал, ты пацифист, брат, - усмехаешься ты, заводя мотор. - Я пацифист, - кивает головой Крис и отворачивается. Смотрит в окно. На тебя смотреть не желает. Он расстроен. Но ты ничем не можешь ему помочь — для начала ты должен помочь Тому. - Я обещаю тебе, брат, что если… Если Том… Если он на самом деле как-то причастен… - Том пытался купить яд! - повышает голос Крис, впрочем, не поворачивая к тебе головы. - И он его не купил! - возражаешь ты. Часть пути вы проводите в полном молчании. Ты нарушаешь его первым: - Я знаю Тома, брат, - говоришь ты, и только тогда Крис разворачивается к тебе всем корпусом. Тебе нужно следить за дорогой, поэтому ты лишь косые взгляды на него бросаешь. В его глазах непонимание. Не осуждение, нет. Но досада. - Как видишь, не так уж хорошо, - он вновь отворачивается. - Ты уверен, что Томас ничего не знает о том, кто были его родители? - Да ему как-то похер всегда было, - пожимаешь ты плечами, - он и не стремился выяснить. - Дети, Тор… Ты не видишь связи? - пальцы Криса выбивают какую-то незатейливую мелодию на приборной панели напротив него. Это раздражает, но почему-то ты не просишь его прекратить. - Умирали женщины, потерявшие детей. Кто-то избавился от ребенка сам. Кто-то по воле Провидения. Но это были дети… ненужные… Дети, которые не должны были родиться… - На что это ты намекаешь? - недобро прищуриваешься ты. - Так, ни на что, - зевает твой брат, прикрывая рот кулаком. - Забудь, просто мысли вслух. - Дьявол! - твой кулак бьет по оплетке руля. - Не произноси… - Заткнись!***
После того, как вы сталкиваетесь с Томом на парковке Скотланд-Ярда, тебе так и не удается остаться с ним наедине. Ланге допрашивает Хиддлстона, а после допрашивает тебя, а после тебя снова Хиддлстона. Ты разбираешься с уликами, которые доставили после обыска — тщательного обыска, а не такого, который провел ты сам накануне - в том самом подвальном помещении в Эшере. Теперь-то нет никаких сомнений, что Элис Майерс была убита именно там. Её кровь оказалась на том самом деревянном подобии гроба, который у тебя мурашки вызвал прошлой ночью. Больше ничьей крови обнаружено не было. Где убили остальных женщин — непонятно. У тебя внутри становится как-то чересчур мерзко, когда ты думаешь о том, что наверняка в Лондоне или его окрестностях есть еще подобные… склепы. Иначе как склеп назвать этот подвал тебе сложно. Также в подвале были найдены свечи — толстые церковные свечи — такие же наверняка использовали во время богослужений в церкви отца Джона. Да и во многих других церквях. Но самое поразительное — материал, из которого был сделан тот самый альтарь-гроб, где и была умерщвлена Элис. Дереву — норвежскому ясеню — было более ста лет. Где вообще такое раздобыли те, кто устроил в этом подвале ритуальное убийство? В том, что убийц было несколько, сомнений практически нет — в помещении найдены многочисленные отпечатки пальцев, вот только идентифицировать пока что не удается. Когда звонит инспектор Мартинссон и сообщает еще об одном убийстве в Стокольме, вы с Кейси и отцом Крисом чуть ли не одновременно хватаетесь за головы. В то время, пока вы ловили убийцу в Лондоне, он — или все-таки они — убили еще одну женщину. Ланге, появившийся в вашем кабинете вскоре, протягивает тебе билет на первый завтрашний рейс в шведскую столицу. Виктор говорит, что отправил бы тебя уже сейчас, но поскольку он отстранил от работы Томаса, вам троим — тебе, твоему брату и Кейси — нужно еще разобраться с уликами, найденными в Эшере. Ты наплевал бы на все на свете улики ради того, чтобы поговорить с Томом — но одна только мысль о том, что шестеро женщин и двое мужчин убиты, а Том все ж таки жив, и твой долг — найти убийцу. Или убийц. Поэтому ты откладываешь разговор с Томом на потом. Ты приходишь к нему в номер, когда часы показывают половину одиннадцатого вечера. Ты долго стучишь, но тебе долго не открывают, и ты не понимаешь почему. Администратор на ресепшн уверил тебя, что мистер Хиддлстон давно поднялся к себе, и ты продолжаешь стучать. Пока тебе это не надоедает. Ты лезешь в карман за отмычкой — хлипкий замок не представляет для тебя какой-то особой проблемы. А уже через секунду ты с громким «Да ты охуел, придурок! Какого хуя?! Отдай сюда ствол, блять!» кидаешься к Хидлдлстону и выхватываешь у него из пальцев пистолет. Ты даже не уверен, что он хотел в себя выстрелить. Но Томас, казалось, не слышал ни твой стук в дверь, ни скрежет отмычки в замке, он вообще никак не реагировал на внешние раздражители. Он просто тупо пялился на пистолет. И пальцы, сжимавшие рукоятку ствола, были холодные, а щеки Тома бледные, как будто бы кто-то выкачал из хиддлстоновского организма всю кровь. Ты не понимаешь, что происходит. Но ты намерен выяснить. Ты даже не успеваешь ни одного слова произнести, как Том поднимает на тебя взгляд — и во взгляде этом йотунхеймская пустыня. - Ты знал? - спрашивает Хиддлстон. Сердце твое ухает куда-то вниз. В самый желудок. Черт его знает как, но ты догадываешься, о чем именно спрашивает Томас. И у тебя из головы вылетает то, зачем ты пришел — чтобы поговорить с ним о Ленни. - Ты знал, - утвердительно кивает головой Том, словно соглашаясь с самим собой. - Ты ведь знал о том, что мой папаша порешил двенадцать человек, а мою мать изнасиловал. И вот он я — плод ебли двух обитателей психушки. Ты же знал, дьявол тебя раздери?! - Том.. Как ты… - А ты думал, я не узнаю?! - повысил голос Хиддлстон. - Я даже не буду спрашивать тебя, как ты это выяснил, просто скажи мне правду — ты знал? Ты молчишь. Ты все еще не хочешь признаваться. Ты понимаешь, что вот оно — конец всему и вся. Том просто выпихнет тебя в пинки за дверь и никогда больше назад не примет. Не получилось у тебя уберечь его от правды. - Когда я спрашивал тебя про брата в самом начале расследования, у тебя был точно такой же взгляд. Вот как сейчас. Почему ты не сказал мне? Я же знал, что ты скрываешь что-то еще. Почему ты промолчал? Говори! Тебе было страшно смотреть в его глаза — в них сейчас плескалось чистое безумие. Тебе хотелось схватить Тома в охапку, укрыть его в своих объятиях, спасти от него же самого. От этого ледяного безумия, что сейчас завладело им полностью. На секунду тебе даже показалось, что взгляд его сделался совсем таким же, каким он иногда бывал у Дианы. Ты нечасто навещал её, но ты помнил этот взгляд. - Том… Твои родители… Ты не виноват ни в чем. А твоя мать… Она просто несчастная женщина… - Я не прошу тебя давать оценку мне или моим… Диане и Джеку. Я тебя спрашиваю, чертов ты придурок — почему ты промолчал? Это совсем не то же самое, что скрыть от меня тот факт, что у тебя есть брат. Ты хотя бы понимаешь, что именно ты сделал, Торстейн? - Я хотел уберечь тебя, родной мой… - Ты просто идиот, Хемсворт! Ты самодовольный, напыщенный индюк, который считает, что знает всё лучше всех! Кем ты себя возомнил, а?! Господом Богом? Ты думаешь, что, скрыв от меня правду, ты сделал как лучше?! Да ты же меня оставил голым и беззащитным перед этой самой правдой! Просто ответь — как давно ты знаешь? - Тебе тогда исполнилось тридцать три, - прошелестел ты. - Вот оно как, значит, - покачал головой Том. - И все то недолгое время, с тех пор как ты узнал правду и до тех пор, как мы расстались, ты каждый день, глядя на меня, думал о том, что я такое, и, наверное, казался сам себе до хрена благородным. Куда там матери Терезе до Торстейна Хемсворта! Ты жил с отпрыском чудовища, и даже убедил себя, что… - Прекрати! - сорвался ты на крик. - Прекрати, Хиддлс! Я ни разу, ни на секунду не думал о тебе, как… Я любил тебя! Всегда любил! - Нет, - покачал головой Том и горькая складка пролегла между его заломленных бровей. - Ты любил в себе свое благородство. И сейчас любишь. Потому что нельзя любить такого, как я. - Том, ты несправедлив! Удар пришелся прямо в скулу. Твоя голова дергается, но сам ты нет. Ты не дергаешься даже в сторону Хиддлстона. Ты спокойно смотришь, как он заносит руку для второго удара. Ты примешь от него сейчас все. Только бы ему стало легче. Однако удара не следует. Он опускает занесенный кулак. - Уходи, - цедит он сквозь зубы. - Том… - Уходи! Пшел вон! Не смей возвращаться!!! И он толкает тебя к двери. Некрасиво кривит и так уже перекошенный рот. Ты тяжелый бугай, но ярость придает Тому сил. Он открывает дверь и ты вываливаешься в коридор и слышишь, как за твоей спиной она с грохотом захлопывается. Тебе кажется, что с таким же звуком захлопывается крышка гроба. Под которой похоронено твое сердце. Под которой похоронено твое счастье.***
Ты не помнишь, как доехал до дома. Не помнишь, как собирал дорожную сумку — чудо еще, что ты вообще помнил о командировке в Стокгольм. Но потерять работу — после того, как потерял Тома, ты не мог себе позволить. Крис заявляется, когда ты закрываешь дверь на ключ. - Я отвезу тебя в аэропорт, - просто говорит он и отнимает у тебя сумку. - Да я бы сам доехал, - пожимаешь ты плечами. Почти что равнодушно. Странно равнодушно. Наверное, йотунхеймский холод выморозил тебя окончательно. - Ты был у Тома? Вот же чертов прорицатель. Как он узнал? - Как ты узнал? - все так же безразлично спрашиваешь ты брата. - Том производил обыск в доме отца Джона. Он просто не мог не найти письма Дианы. И не мог не узнать того, что ты от него скрывал — он же следователь, а не кто-нибудь. Ты же хотел поговорить с ним о Ленни. Но по твоему милому личику, брат мой, я вижу, что говорили вы с Хиддлстоном о чем угодно, но не о его попытке купить яд. Оставь это мне, Тор, я спрошу у него сам. Когда он отойдет немного. - Эта командировка… Ох как она не ко времени сейчас, - ты устало трешь пальцами переносицу. Поспать бы. Хоть пару часов. - Дай ему время, - брат успокаивающе похлопывает тебя по плечу, открывая перед тобой дверь твоей же машины. - Перестань носиться с Томом, как с писаной торбой. Он полицейский, а не дитя неразумное. - Я его подвел… - Да. Подвел. - жестко произносит Крис. - Дай и себе время тоже. Остыньте. Оба. Ты не сообщаешь брату, что уже почти что остыл. Что весь вымерз изнутри. Вместо этого ты спрашиваешь, но как-то неуверенно: - Может, мне исповедоваться? Я сто лет не был на исповеди, но… Крис качает головой, улыбается уголком губ. - Сейчас не время молить об отпущении грехов, сын мой. Тот, кто хочет получить прощение, должен искренне раскаяться. Скажи мне — раскаиваешься ли ты в том, что лгал Тому? Или тебе жаль того, как все обернулось? - Второе, - бурчишь ты. - Вот видишь! Значит, это не твой грех. То есть — ты сам не чувствуешь греха за собой. Тогда какой смысл в исповеди? - Что ты за священник такой? - хмыкаешь ты. Нет, серьезно! Ты в жизни своей не видел таких странных попов, как твой мелкий братец. - Может быть, я тот священник, на котором грехов больше, чем на ином полисмене? - все так же улыбается Крис. - Ты о Ленни? - спрашиваешь ты, поглядывая на стесанные костяшки брата. Пару минут он молчит, после молчит еще немного, пережидая красный сигнал светофора. И на зеленый, трогая машину с места, отвечает: - Том недавно спросил меня — сколько заповедей я нарушил. И я ответил ему, что нарушил их все. Это неважно, сколько на каждом из нас грехов. Важно, что каждый из нас понял, когда расплачивался за них. И еще важно, что есть грехи, за которые не раскаиваешься. - Это как? - с интересом спрашиваешь ты, замечая, что разговор этот — до фига странный в пять часов утра, — пусть не надолго, да заставил тебя не думать о Томе. - У меня есть сын, - просто отвечает Крис. - Мой сын — мой грех, ведь мне не разрешено иметь детей. Но мне не в чем каяться. Понимаешь? У меня есть ребенок, мальчик — плоть от плоти моей, кровь от крови. Разве он — скверна? Разве он — от Лукавого? - Погоди-погоди, - ты с силой трешь ладонями лицо, пытаясь переварить информацию. Пожалуй, ты сейчас понимаешь злость Тома. Как он орал на тебя за то, что ты скрыл от него факт существования брата. Теперь твой брат признается, что скрывал от тебя факт существования племянника. Родного племянника, черт бы подрал все на свете! - То есть как - сын? - Вот так, - пожимает плечами Крис. - Ему восемь. Как ты понимаешь, с его матерью я не живу, но частенько летаю в Стокгольм, чтобы навестить мальчика. - Вот! - и Крис вынимает из кармана бумажник, протягивая его тебе. Внутри фотография — маленький, веселый — вон как улыбается щербатым ртом! - с ясными голубыми глазенками и светло-пшеничными, как у вас с братом, волосами — плоть от плоти. Сын Криса. Надо же! - Они с матерью живут в Стокгольме. Так что обними за меня моего сына. - Как?.. Как его зовут? - ты все еще не можешь поверить в то, что только что узнал. - Магни, - отвечает Крис и улыбается. Тебе хочется схватить его в охапку и поцеловать крепко-крепко. Как будто это у тебя обнаружился сын. - Но как же… Как же… А мама? Мама знала? И отец? Крис хмурится. Он всегда хмурится, когда речь заходит об отце. - Мама знала, конечно, - отвечает он. - Не вини её, прошу. Я уговорил мать не рассказывать тебе. Не после всего. Вот оно как, значит. Даже мама… Ничего не скажешь, дружная у них семейка. Ты чуть заметно ежишься — холодно! Тебе холодно, когда ты думаешь о другой семье — той, которой не было у Тома. - Я обниму твоего сына! - обещаешь ты брату, когда он высаживает тебя на парковке Хитроу. В самолете, что взмывает в воздух, пусть и с опозданием, ты усаживаешь плюшевого белого медведя, которого планируешь подарить племяннику, рядом с собой — девушка за стойкой регистрации запихнула тебя в самый хвост, зато оба кресла рядом с тобой пустуют. Поэтому вы летите вдвоем — ты и медведь. - Тебя будут звать Бором! - объявляешь ты медведю и проваливаешься в сон. Спасительный сон без сновидений.***
На выходе из терминала прилета аэропорта Стокгольм-Арланда суета. Народ спешит разбежаться в поисках такси или автобусов, что довезут их до города. Ты тащишь в одной руке дорожную сумку, а в другой медведя и озираешься — тебя должны были встретить. Ты замечаешь табличку с твоей фамилией и идешь в ту сторону. Она высокая, та женщина лет тридцати или около того; та, что встречает тебя — на каких-то пять-семь сантиметров ниже, а ты вымахал почти что под метр девяносто. У нее прозрачно-голубые глаза, очень выразительные, того необычного оттенка, который при разном освещении меняет цвет. Глаза-хамелеоны. Глаза-обманщики. У нее красиво очерченный рот, высокие скулы и нежный румянец. У нее длинные светлые волосы, вьющиеся, упругие пружинки-кудряшки. Она одета в теплую парку болотного цвета — в Стокгольме холодно и ветрено. Всегда холодно и всегда ветрено. Ты улыбаешься — на тебе похожая парка. Девушка её не застегнула, и под паркой нет ничего, кроме майки с довольно глубоким вырезом, и в этом вырезе кокетливо показывается крепенькая грудь: округлая, молочно-белая. На ногах у нее плотные свободные штаны с карманами — ты еще раз улыбаешься, потому что на тебе точно такие же. И еще ботинки. Высокие, похожие на солдатские ботинки из грубой кожи. У тебя таких пять пар. - Привет! - ты поднимаешь руку, ту самую, в которой у тебя плюшевый медведь, в приветственном жесте. - Я Торстейн Хемсворт. Скотланд-Ярд. - Хай, Тор! - улыбается тебе девушка и ты видишь, как она за щекой перекатывает жвачку. - Полиция Стокгольма. Инспектор Мартинссон. Магда Мартинссон. Приятно познакомиться!