Мea máxima culpa

ТОМ

Начинало темнеть, когда я добрался до Тёнсберга. Я не раз похвалил себя за предусмотрительность — идея оставить машину возле клиники Бетлем и на метро поспешить в аэропорт сразу же после разговора с доктором Купером пришлась очень кстати. Иначе встал бы в пробке намертво, и кто знает, успел бы я вообще прилететь в Норвегию сегодня. А учитывая, что Кейси подарил мне всего лишь два дня, разбрасываться драгоценными минутами я не мог себе позволить. Пришлось заехать в отель за ноутбуком, но без рабочего ноута я был как без рук. К тому же по дороге в аэропорт я и выяснил нужный мне адрес. Адрес, по которому проживал в Тёнсберге Лодур Хаген, бывший парень моего бывшего. Моего Тора… Когда самолет поднимался в небо, я думал о том, что мне крупно повезет, если факт нарушения мной предписания не покидать Лондон выяснится не очень быстро. Впрочем, я бы не рассчитывал на такую удачу. Но если мне удастся продержаться хотя бы два дня, я сам напишу рапорт об увольнении из Европола. Пока же мне нужно было мое служебное удостоверение, и пусть формально я был отстранен от ведения дел, мой статус офицера Европола открывал не только двери тех, кто не пожелал бы открыть их передо мной как перед частным лицом, но и пароли, к которым я все еще имел доступ, открывали мне полицейские базы данных, из которых я мог почерпнуть некоторые нужные мне сведения. Как, например, адрес Лодура — нынешний, шведский, но не он был мне нужен, и прошлый, норвежский, куда я и направлялся прямо сейчас. Разумеется, и речи быть не могло, чтобы я попросил ордер на обыск в доме у Лодура — в полицейское управление Норвегии я даже не думал обращаться с такой просьбой. Поэтому я ждал, пока ночь окончательно завладеет Тёнсбергом, чтобы я смог проникнуть в жилище Хагена, как какой-нибудь воришка, тайно и незаметно. Пока что я коротал время, прогуливаясь по пляжу, к которому спустился по тропинке, что вела к морю от пустовавшего сейчас особняка Хемсвортов. Я оставил взятую напрокат в аэропорту Осло машину прямо у дома, там, где оставлял автомобиль Тор, когда мы вдвоем приезжали в его родовое гнездо где-то через год после смерти его деда, Бора. Торстейну лень было возиться с воротами — они все еще открывались вручную; Бор был ретроградом и даже не подумывал о том, чтобы установить в доме автоматику, - и поэтому Тор просто бросал машину возле ворот, иногда даже забывал щелкнуть брелоком сигнализации. «Да кто её здесь сопрет? - пожимая плечами, отвечал он вопросом на мое опасение по поводу сохранности транспортного средства — Чтобы кто угнал тачку в Тёнсбрге? Да ты издеваешься, Хиддлс? Это ж будет преступление века!» И впрямь, городок, словно сошедший с туристических буклетов, маленький, пряничный, чистенький, с подстриженными по линейке газончиками и ровными, как будто тоже кто линейкой измерял, кустарниками, казался на редкость безопасным. Вряд ли полицейские Тёнсберга могли похвастаться раскрываемостью сложных, запутанных дел. Я даже завидовал норвежским коллегам. Самую малость, но завидовал. До сегодняшнего дня, когда я сам приехал в Тёнсберг, чтобы раскрыть сложное и запутанное дело. Кто бы мог подумать, что ниточки Лондонских, и не только, убийств потянутся сюда, к побережью Северного моря, в маленький, славный, ленивый городок с вымощенными, вымытыми, вылизанными буквально улочками, где пахнет корицей и свежей сдобой. Я приехал в Тёнсберг и за мной притащился совсем другой запах — железистый запах крови, ладана и оплывших восковых свечей. Меня подташнивало всю дорогу, начиная с того самого момента, когда самолет совершил посадку в Норвежской столице, и все то время, что я гнал машину из аэропорта до поместья Хемсвортов. Никогда раньше меня не укачивало. Нигде, ни в воздухе, ни в автомобиле, так почему сейчас я чувствовал эту противную дурноту? И запах… Мне казалось, что я даже чувствую вкус крови во рту, совсем слабый, как будто бы кровоточит воспаленная десна, но тем не менее неприятный. Возможно, меня подташнивало от того, что я ничего не ел со вчерашнего вечера, лишь заливал внутрь кофе — стакан на стаканом. Другого объяснения плохому самочувствию у меня не было. И я дал себе слово плотно поесть, хотя бы в аэропорту, прежде чем покинуть Норвегию. Я твердо решил не задерживаться здесь дольше, чем того потребует обыск в доме Лодура. Но пока что я ждал, безо всякого дела меряя шагами узкий каменистый пляж, к которому вела тропинка от дома старого Бора. Я бродил по пляжу, а волны Северного моря, укрощенные здесь, в бухте, мягко ластились к моим ногам. Я вспоминал, как мы гуляли по пляжу вместе с Торстейном — как будто бы это было в прошлой жизни. Как он укрывал меня в объятиях, защищал всем собой от дующего с моря ветра. И как я вырывался из его рук — мне нравился соленый, крепкий ветер. Я раскидывал руки, как будто бы хотел поймать его, я отпихивал от себя Тора, чтобы он не мешал мне ловить ветер, и Торстейн сначала бурчал, а потом решил повыпендриваться — он вообще был любителем повыпендриваться — и полез купаться. Прямо в ледяной воде бухты, даже тогда, в мае она все равно была обжигающе ледяной. Благо, волн здесь практически не было. Он разделся — не рисуясь, не пытаясь соблазнить — хотя смотреть на то, как Тор снимает с себя одежду, стоя на каменистом пляже, обдуваемый северным ветром, было ох как соблазнительно! - аккуратно сложил вещи на камни, стащил ботинки — пяткой о носок, и зашел в воду — не медленно и не быстро, опять же не красуясь, не любуясь собой, или же не подавая виду, что он собой любуется. Вода ласкала его ступни, голени, бедра, коснулась подтянутых ягодиц, лизнула поясницу, а я все смотрел, как Тор идет дальше и дальше, глаз оторвать не мог от этого зрелища. Наконец, когда вода дошла Торстейну до груди, он поплыл, мощно, уверенно рассекая медленные волны. Я, вдруг испугавшись — вода-то холодная, а ну как сведет судорогой мышцы? — крикнул ему: «Тор! Тор...» - и заткнулся. Что мне было? Кричать ему, чтобы не заплывал далеко? Ей-богу, словно мамочка непослушному малышу. Торстейн не был ребенком. Но мне тогда хотелось о нем заботиться. Хотелось кричать ему, чтобы он не заплывал далеко. Не уплывал от меня. Я так и не произнес больше не звука. Но Торстейн то ли понял, что мне страшно за него, то ли просто замерз, но повернул и поплыл назад, к берегу, все так же мощно загребая руками. И выбрался на берег — голый, как в день рожденья, и, не торопясь одеваться, притянул меня к себе — одежда моя тут же намокла — притянул, обнял так, что мне показалось, что внутри что-то хрустнуло, надавил лапищей на затылок, заставляя положить голову ему на плечо — мокрое, соленое, сильное Торово плечо. Моей щеке было холодно, а всему остальному телу невыносимо жарко. Я словно горел в холодных объятиях только что вылезшего из ледяной воды Тора, и я никогда ни до ни после не чувствовал возбуждения столь сильного, что мне было даже немного больно. После Торстейн любил меня прямо тут, на пляже. Одиноком и пустынном — сюда редко кто забредал, не забрел и в тот день. Тор любил меня прямо на холодных камнях, укрытых нашей с ним одеждой. Ледяная вода Северного моря не остудила его пыл. Напротив, Тор распалился до такой степени, что, едва он кончил глубоко внутри меня, только перевел дух и позволил чуть отдохнуть мне, и принялся за дело с еще большим пылом. Он имел меня так, как ему хотелось. Брал меня то сзади, то распластав под собой, то переворачивал меня на бок и, закинув мою ногу себе на плечо, загонял под таким углом, что я орал, срывая голос, откидывая назад голову и подставляя шею Тору, и он оставлял на моей шее кусачие поцелуи, он просто обгладывал мое горло, не заботясь о том, что его зубы могут на самом деле поцарапать кожу. Да и меня это не особо заботило. Я лишь двигался в такт его мощным толчкам и, выплескиваясь следом за ним, кричал его имя, и мне казалось, что море подхватывало этот мой крик. Мне не нужно было бы вспоминать об этом. Но не вспоминать о Торе в Тёнсберге было совершенно невозможно. Я достал телефон, снял блокировку, убедился, что от Хемсворта не было ни звонков, ни сообщений. Черт его знает, зачем я это делаю? Зачем я проверяю свой телефон в надежде… Я же сам хотел похоронить любую надежду быть с Тором. Я сам выставил его за дверь, да еще этой дверью хлопнул. И тем не менее Торстейн сказал мне прошлой ночью, ночью, когда я видел во сне его брата, отсасывающего мне… Торстейн сказал мне: «Ты мой, Хиддлс!», а еще сказал: «Ты всегда был таким придурком!» И сейчас я готов был согласиться с обоими утверждениями. Уже совсем стемнело, и я подумывал о том, что, наверное, пора мне выдвигаться по адресу, который я нарыл в недрах полицейских баз, как звонкий лай, раздававшийся сначала далеко, постепенно начал приближаться, становясь по мере приближения все громче и громче, а затем я смог различить силуэт — в ярком свете луны это было не так сложно — и вот он уже подбежал ко мне, принялся крутиться волчком, тыкался длинной мордой в мои колени — спаниель Уильяма, соседа старого Бора. Я узнал пса, а пес узнал меня, и я потрепал шоколадную макушку, почесал за ухом, приговаривая: «Хороший! Хороший пес! Ты моя собачка...» Хотя, разумеется, спаниель не был моим, но я обрадовался ему, как старому другу, хотя с его хозяином, Уильямом, мы вряд ли были друзьями. И хоть Торстейн иногда по-доброму подтрунивал над соседом и собственным дедом, подозревая их в том, что соседство их было куда более близкое, мы с Уильямом были знакомы шапочно. Смешно сказать, я даже имени его собаки не знал. Или же не помнил - собственно, зачем бы мне было запоминать кличку вертлявого спаниеля? Его хозяин появился на пляже спустя пару минут после того, как я увидел собаку. Разумеется, возраст не позволял ему перемещаться так быстро, чтобы угнаться за своим питомцем, да он и не торопился — здесь, в Тёнсберге никто никуда не торопится. - Доброй ночи! - приветствовал я его. - Тут вот… Собачка ваша… - Бобби! Ах ты, шалопай! - Уильям наклонился и погладил пса, заодно отстегивая ошейник, и Бобби с лаем принялся носиться по берегу, не обращая больше на людей никакого внимания. - Доброй ночи! - ответил мне его хозяин. - Простите, мы знакомы?.. Ах! Это вы, молодой человек! - Уильям меня признал, даже так, в сумерках. Что ж, старику не откажешь в наблюдательности. - Том, меня зовут Том, - напомнил я на всякий случай, - мы как-то приезжали сюда с Торстейном. - Как же, как же! Помню! - отозвался Уильям. - Вы, кажется, в полиции служите, как и Торстейн? Приезжали вместе с ним, а теперь вот приехали, стало быть, без него. - Без него, - эхом повторил я, и отчего-то мне показалось, что старик-сосед понял меня правильно. Я, действительно, был без Торстейна. Не только в этой поездке. - И что же вас привлекло в нашей глуши? - поинтересовался Уильям. - Ищу кое-кого, - честно ответил я. Не хотелось врать старику. - Лодур Хаген, одноклассник Торстейна… - Любовник Кристофера, - хмыкнул Уильям, а я застыл, разинув от удивления рот. Не от того, что услышал — чего-то подобного я и ожидал, а от того, что пожилой совсем человек вот так запросто произносит это: «Любовник Кристофера», словно речь идет не о связи двух мужчин, один из которых, к тому же, носит священный сан. - Крис… Он что же?.. - бормотал я, думая о том, что, будь сейчас день, Уильям наверняка заметил бы мои полыхающие алым от смущения уши. - Я стар, Том, - развел руками сосед Бора. - Стар, но я не слабоумен. И я не ханжа, так уж вышло. И еще я наблюдателен. А молодые люди, вроде вас… Вроде Торстейна и его брата… Они не обращают внимания на одиноких стариков вроде меня. То есть, они думают, что мы не видим дальше собственного носа, а если видим, то не понимаем. В общем… Чего я тут распинаюсь? Зачем вам нужен Лодур? Он уехал из города. В Швецию перебрался. Давно уже. Подозреваете его в чем-то? - Сам еще не знаю, - покачал я головой в раздумье. - Расскажите мне поподробнее, пожалуйста. - Боюсь, я к старости сделался болтлив не в меру и уже наболтал ненужного, - пошел на попятную старик, но я не был намерен его просто так отпускать. - Я не буду размахивать у вас под носом служебным удостоверением, но поверьте, дело очень серьезное. Убийство… - Он всегда странный был, - после минутной паузы продолжил сосед Бора. - Странный? - переспросил я. - Лодур? - Не Лодур. Кристофер. - Почему-то Уильям называл преподобного полным именем. - Вроде молодой парень, а посмотрит в глаза, и как будто бы со стариком разговариваешь. Не по себе мне бывало рядом с ним. Ну да мало ли! Я поежился — взгляд у святого отца обычно бывал добрым. Когда он смотрел на меня. Но иногда в нем это проскальзывало — как будто бы он был на целую жизнь старше и на несколько жизней мудрее меня, почти что его ровесника. - А с тем пареньком, с Лодуром… Я видел их иногда, - продолжил Уильям. - Гуляли здесь, где мы сейчас стоим. Лодур ластился к нему, как щенок. А Кристофер… Холодный он, как это вот море. Холодный и жестокий. Не как его брат. Торстейн — тот не таким был. Даром что братья они, а разные совсем. - Вы часто их видели? - спросил я. - Какое там! - махнул рукой Уильям. - Нет, вовсе нет. После того, как младший Хемсворт принял сан, дед его выгнал насовсем. Отказал от дома. Ругался как черт! Да старым чертом он и был, что б его… Он запнулся, проглотив остаток фразы, и я не стал уточнять, почему старик сердится на своего соседа. Тор рассказывал, они никогда мирно не жили. - Крис приезжал в Тёнсберг после смерти Бора? - спросил я, и в ответ получил утвердительный кивок. - Пару раз всего. Один раз я его видел на могиле деда. А второй раз года два назад, может чуть больше… Память уже не та, знаете ли, молодой человек… Так вот они плавали к гроту. С Лодуром. - К гроту? Какому гроту? - Вон там, видите, скала в море заходит? - и Уильям махнул рукой, показывая направление. - Там, в скалах, грот. С берега не спуститесь, только ноги поломаете. А вот с моря — вплавь или на лодке — там есть что-то вроде пещеры. Я-то туда не плавал уже сто лет как. А один раз видал, как Кристофер с Лодуром туда лодку направляли. Вот с тех пор и не видел больше ни одного, ни другого. - Мне нужно туда! В этот грот! - заволновался я. - У вас есть лодка? - Куда это вы намылились? - негромко рассмеялся Уильям. - Ночь, слава богу! Вы и не увидите ничего! - Возьму фонарь! - не сдавался я. - Есть у вас… Какой-нибудь такой… Посильнее? - Да в уме ли вы? - повысил голос Уильям. - Плыть на лодке… Ночью… - Так дадите лодку? Или где тут можно её раздобыть? Напрокат, я не знаю… - Лодку дам, - кивнул головой старик. - И фонарь у меня есть. Мощный, хороший фонарь. Хотите убиться или потонуть — я не держу, вперед! И он, свистнув спаниеля, зашагал вдоль по пляжу, туда, где — я видел, когда подъезжал к поместью Хемсвортов, - стоял какой-то не то сарай, не то не пойми что — старый, как и все здесь. В сарае обнаружилась лодка. Крепкая лодка, с мотором даже. Поблагодарив Уильяма, я направил лодку туда, где, по его словам, и должен быть этот грот. Фонарь, которым снабдил меня старик, светил не просто ярко, а чуть ли не прожектор мог заменить, и я правил уверенно, не боясь, что меня отнесет далеко от берега. И до того места, где должен быть грот, добрался довольно быстро. Уильям был прав — спуститься в грот с берега не представлялось возможным. Скалы здесь уходили под воду чуть ли не отвесно — не то что ноги, шею можно было сломать. Зато вход с моря в грот был удобным. Чертыхаясь от того, что ледяная вода насквозь промочила ботинки, я втащил лодку на узкий пляж и, неся перед собой фонарь, углубился в грот. Небольшая совсем пещера — метров пять в ширину и около семи в глубину. Я повел фонарем вокруг, освещая каменные стены. Стены, на которых краской — наверное это была белая краска — были нарисованы уже знакомые мне руны. Сердце пустилось в галоп, когда я осветил фонарем свод грота и увидел свисающую с потолка цепь. Толстую, прочную металлическую цепь, которая заканчивалась чем-то наподобие наручников. Я вытянул руку вверх и, схватив за эти наручники, попробовал опустить цепь чуть пониже, но мне это сделать не удалось. Цепь была зафиксирована таким образом, что человек, поднятые руки которого она сковывала, мог стоять только, опираясь на носочки. И то если человек был высок — как минимум с меня ростом. А если на цепь поднимали кого-то небольшого роста? Кого-то вроде Кейси? Вот же дьявол! Еще раз осветив все вокруг, я нашел в глубине пещеры плеть. Довольно увесистую, с толстой рукоятью и плотными кожаными ремешками, каждый из которых заканчивался небольшим узлом. Я замахнулся и ударил плетью о камни — думая о том, что чувствуешь, когда эти узелки вспарывают твою кожу. Подумал — и прямо тут же, на эти самые камни, исторг желчь из желудка. Блевать кроме как желчью мне было просто нечем — желудок был пуст. Когда рвотные позывы перестали меня мучить и спазмы прекратились, я вышел вон из грота и, уже не заботясь больше о том, что могу промочить ноги, зачерпнул в ладони ледяной воды и щедро плеснул в лицо, жалея лишь о том, что не могу этой самой водой напиться. Мне было тошно. Не от того даже, что я увидел. А от себя самого, когда я представил вздернутого на этой цепи отца Криса, обнаженного, покорного, готового на все. И себя самого — или же это был не я? Это просто не мог быть я! - застывшего подле него с плеткой в руке. Это не должен быть я!