Мea máxima culpa

ТОМ

Здание по Майергейтен, в котором находилась квартира Лодура Хагена, было типичным для таких маленьких скандинавских городков, как Тёнсберг. Двухэтажное, выкрашенное в яркий цвет, в данном случае желтый (или оранжевый, ночью, в свете уличного фонаря легко было перепутать), довольно-таки хлипкое на вид — я ожидал увидеть нечто подобное. В каждую квартиру вел отдельный вход, и я быстро взбежал по лестнице, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить соседей. Машину я предусмотрительно оставил на параллельной улице, опять же чтобы соседи не проснулись, привлеченные работой мотора и пусть тихим, но все же шелестом шин по асфальту - ночью, когда улицы пустынны, каждый звук кажется громче, нежели днем. На лестничной площадке я остановился, чтобы осмотреться и надеть бахилы и перчатки — не хватало еще наследить внутри. Мои ботинки все еще были мокрыми после морской прогулки, ни разу не приятной, учитывая жуткую находку, которую я обнаружил в гроте. Мне казалось, что вода все еще хлюпает внутри, и заработать простуду, а то и чего посерьезнее, было вполне реальной перспективой. Дверной замок был тоже вполне стандартным. Мне не потребовалось много времени, чтобы подобрать отмычку, и через пару минут я уже прикрывал за собой дверь. Квартира состояла всего лишь из двух комнат, крохотных, тесных, и не менее крохотной кухни. Включив фонарик, я испытал некое дежа вю — всего лишь несколько дней прошло с тех пор, как я, вот также как и сейчас, словно ночной вор осматривал дом отца Джона. Хмыкнув — вот будет потеха, если, как и тогда, злоумышленник застанет меня за обыском, и его пудовые кулачищи опять прогуляются по моим, прямо скажем, не самым крепким ребрам. А Тора, к которому я мог бы завалиться после побоища, здесь не было. Тора, который смотрел бы перепуганными глазищами, матерился бы, туго перетягивая многострадальные ребра, а после баюкал бы меня, поудобнее, чтобы было не слишком больно, устраивал бы у себя под боком, а наутро, еще не до конца проснувшись, по-хозяйски лапал бы за зад, пытаясь стянуть с меня дурацкие труселя с гномиками. Тора здесь не было. И мне не стоило думать о нём, растравливая и без того расстроенные нервы. Но не думать о Торе в Тёнсберге было невозможно. Я обходил комнаты в квартире Лодура — одну за одной, методично осматривая все. Вещей тут не было совсем — квартира стояла практически пустой. Едва ли не девственно пустой — ни завалявшегося носка под кроватью — интересно, Торстейн и Лодур трахались на этой самой кровати? А Крис? Крис занимался сексом в этом доме с бывшим парнем моего бывшего? Ни старого хлама в шкафу, который нужно было бы выбросить перед переездом, да времени не хватило. Никаких потайных ящиков письменного стола, как это было у отца Джона — я тщательно простучал столешницу в надежде обнаружить нечто подобное. Никаких тайн квартира Лодура не хранила. Единственное, что показалось мне странным - жилище Хагена не выглядело нежилым, То есть несмотря на то, что я не нашел никаких вещей, ничего из того, чтобы могло хотя бы намекнуть на то, что в доме бывают люди, все вокруг не выглядело так, будто хозяин квартиры не появлялся здесь уже очень давно. Не было пыли. Не было того особого запаха запустения, который сразу же чувствуется, стоит только войти в давно пустующую квартиру. И тем не менее нельзя было сказать, что в квартире хотя бы периодически живут, хотя бы остаются здесь на ночь-другую, спят на кровати, моются в ванной, включают плиту. Ассоциации с гостиничным номером, который как будто нарочно держат готовым для заселения, прочно засела у меня в голове. Гостиничный номер, который ждет постояльца со дня на день - вот на что был похож дом Лодура Хагена. Я мог бы подосадовать сам на себя за то, что зря смотался в Тёнсберг, рискуя быть пойманным за нарушение предписания не покидать Лондон во время служебной проверки, если бы не разговор с Уильямом и не свисающая с потолка цепь в гроте — одно это стоило того, чтобы послать к черту любые предписания. Я мог бы подосадовать сам на себя и покинуть пустую, безликую, и от того тоскливую квартиру Лодура, но то ли усталость, вызванная перелетом, плохим самочувствием и путешествием на лодке с риском потеряться пусть в усмиренных в бухте, но все же своенравных волнах Северного моря, но уже в прихожей, оглядывая последний раз пустое жилище и готовый убраться отсюда подальше, я сделал шаг к двери, и меня повело. В попытке не свалиться и, возможно, тем самым наделать шуму и перебудить соседей снизу, я кое-как уселся на узкой обувной полке и откинулся на деревянную панель прихожей, пережидая приступ дурноты. Очень хотелось пить. За глоток воды я сейчас отдал бы всю наличность, что была в моем бумажнике, только вот в этот ранний час содержимое моего бумажника было никому не интересно. А водопроводную воду Лодур, покидая квартиру, ясное дело, перекрыл. Почему-то именно это — то, что я не могу напиться вдоволь прямо сейчас, и стало последней каплей. Внутри как будто бы что-то лопнуло, зазвенело, словно порванная первая струна. Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти взрезают кожу. Стиснул зубы — до скрежета. Только бы не сорваться — позорно, в одиночку не сорваться. Только бы не заорать — и пофиг на спящих соседей. Только бы не вытолкнуть, не выблевать из себя все то, что накопилось за какие-то пару недель, прошедших с тех пор, как я приступил к лондонскому расследованию. Вот бы оказаться на берегу — там, где несколько лет назад Тор любил меня, любил до одури, до сорванных криков, до искусанных едва ли не в мясо губ. Вот бы оказаться сейчас там, где волны, притихшие в бухте Тёнсберга, мягко лижут крупную гальку. Там, где терпко пахнет водорослями и соленым ветром. Вот бы оказаться сейчас там, и чтобы за спиной стоял Тор. Чтобы он обнимал поперек живота и жарко сопел в ухо. Чтобы его руки укрывали меня от всей той мерзости, которая липла ко мне, как выяснилось, с самого момента моего зачатия. В руках Тора, в его глазах я всегда был чистым. Каким же идиотом я был, что не понимал этого! Что отталкивал от себя единственного человека, для которого я был чист, чтобы ни случилось. В какое бы дерьмо ни ткнула меня носом сука-жизнь, только для Тора это не имело никакого значения. Нечеловеческим просто усилием воли я задавил в себе рвущийся наружу крик. Мне так хотелось выкричать свое отчаяние, но я лишь хватал ртом воздух, чувствуя, как внезапно больно стало в груди. Теперь я знал, как это самое отчаяние чувствуется физически — как будто кто-то твердой рукой дал под дых, и ты можешь только, как выброшенная на берег рыба, разевать рот, пытаясь дышать. Под веками пекло, словно туда попала та самая ледяная соленая вода из бухты. Или же это просто слезы? От того, что я не могу затолкать эти слезы назад, от того, что я могу позорно разрыдаться, сидя на узкой обувной полке, в чужой стране, в чужом доме… В доме бывшего любовника моего бывшего… От этого я разозлился. Так разозлился, что, вскочив на ноги, саданул по стене кулаком, не думая даже о том, что могу разбудить соседей — перегородки в таких домиках наверняка тонкие. Саданул — и охнул от неожиданности, вместо того, чтобы вскрикнуть от боли. Мой кулак не получил повреждения, столкнувшись с бетонной стеной. Мой кулак пробил дыру в хлипком гипсокартоне, и крошка с шипящим звуком посыпалась на пол. Черт возьми! Надо же было натворить такое! А вдруг Лодуру приспичит вернуться в отчий дом прямо завтра… уже сегодня, если быть точным? И он увидит, что в квартире его кто-то побывал. Черт! Черт! Черт! Однако любопытство — профессиональное, сыщицкое, полицейское любопытство взяло вверх над отчаянием. Уже хорошо. Значит, все-таки не до конца во мне что-то треснуло. Не до конца надломилось. Будь здесь Тор, он бы ржал и матерился — от того, как я представил ржущего и матерящегося Тора, мне сделалось еще чуточку легче. Мне всегда становилось легче, стоило только подумать о Торе. Я выломал из картонной стены довольно приличный кусок — раз уж все равно проделал в ней дырку. Фонарик светил достаточно ярко, чтобы я мог рассмотреть небольшую нишу, скрытую в прихожей. Там, в этой нише, я обнаружил бумаги. Часть из них были исписаны от руки, и я рассмотрел несколько знакомых слов на латыни: "Incipiunt fratres inter se pugnare... saeculum procellarum et luporum ante mortem mundi"*. Не узнать эту фразу было просто невозможно. Третий раз за последние несколько дней она попадается мне на глаза. Не слишком ли часто? Другие листы были исписаны мелким компьютерным шрифтом, но я не разобрал ни слова — норвежского я не знал, разве что пару крепких словечек, иногда употребляемых Тором. Среди этих бумаг - простых белых листов, были и другие - бланки каких-то документов. Из-за незнания языка я ни черта не понимал, что именно за документы попали мне в руки, и мог только предполагать, что, возможно, речь в них шла о покупке недвижимости. Я быстро перефотографировал найденное и на всякий случай, помня о том, что однажды такие вот снимки у меня похитили, предварительно хорошо настучав по кумполу, отправил файлы на собственную электронную почту. Целее будут. Также в нише обнаружились фотографии. Много фотографий, и на каждой из них были запечатлены братья Хемсворты. Торстейн, Крис… Сфотографированные явно тогда, когда они не замечали, что их снимают. Несколько фотографий Тора были сделаны в Лондоне — я без труда узнал улицу, по которой располагалась его квартира… Наша с Торстейном квартира, в которой я еще несколько дней назад приходил в себя после избиения кем-то… Этот кто-то явно не был Лодуром - он-то комплекцией скорее напоминал меня. Тот же, кто на меня напал, скорее уж мог быть Тором… Или Крисом. Твою-то мать! Среди фотографий я нашел еще несколько. На одной из них была изображена женщина. Блондинка. Симпатичная. Очень даже симпатичная. Красивый разрез глаз, четко очерченные губы, высокие скулы. Одета в парку болотного цвета. Магда Мартинссон - вспомнил я. Лично с инспектором Мартинссон я не был знаком, но хорошо запомнил её по фотографии, прилагаемой к личному делу - перед тем, как приступить к расследованию, я просматривал дела тех, кто входил в международную группу, возглавляемую мной. Рядом с Магдой мальчишка. Лица его не видно, он стоит спиной к фотографу, но отчего-то я уверен, что мальчишка этот должен быть похож на женщину. На обратной стороне фотографии я заметил надпись. Ярким красным маркером. «Tispe» - вот что было написано на обороте, написано по-норвежски, и я вздрогнул, когда вспомнил значение этого слова. «Сука!» - бывало, в сердцах выдавливал из себя Тор, когда ночью, в темноте, налетал босыми пальцами на угол кровати — с этим неуклюжим увальнем такое иногда случалось. Сука — так написано на обороте фотографии красным маркером, и мне вдруг стало отчаянно жаль инспектора Мартинссон. Но куда больше меня поразило то, что среди десятков фотографий братьев Хемсвортов и одной женщины с маленьким ребенком, я нашел свою собственную фотографию. Святые угодники! Я даже знаю, когда именно было сделано фото. Несколько дней назад, когда я покидал Скотланд-Ярд после рабочего дня, своего первого рабочего дня в качестве руководителя оперативной группы, созданной, чтобы расследовать серию убийств. В тот самый день Лодур сфотографировал, как я выхожу из здания полицейского управления Лондона. Он был рядом. Совсем рядом. Он был… Нужно проверить перемещения Хагена за последнее время. Вполне возможно, что он находился в Лондоне в тот самый день, когда была убита Элис Майерс. Перевернув фотографию, я ожидаемо увидел надпись, разумеется, на норвежском. Короткое «Dø!» и ничего более. Я почувствовал, как волоски на руках становятся дыбом, когда нащупывал в кармане смартфон, чтобы запросить гугл-перевод. Часто бывает, что самые короткие слова звучат более емко и более… опасно, чем длинные витиеватые угрозы. «Сдохни!» Вот как перевел мне это норвежское «Dø!» электронный переводчик. Сдохни! Этого желал мне Лодур Хаген. Да не дождешься, тварь! Я неожиданно развеселился. Этот парень желает мне смерти? Что ж, а ведь я чуть было не оказал ему услугу, и если бы Торстейн вовремя не отобрал у меня пистолет, кто знает, возможно, услуга была бы оказана полностью. Только теперь, разглядывая собственную фотографию, найденную в логове возможного подозреваемого, я не чувствовал ничего кроме веселого азарта. Сдохни? Смотри сам не последуй своему же совету, Лодур! Смех — пусть немного истерический, душил меня, и я в попытках не заржать в голос поднял голову вверх — смеяться с задранной башкой было неудобно. И тут взгляд мой привлекла маленькая красная точка — в самом углу, над дверью. Точка, которую я — остолоп! - не заметил с самого начала. Видеокамера. Работающая, черт возьми, видеокамера! Наверняка сигнал передается куда-то на компьютер. Наверняка хозяин квартиры может отсмотреть запись и увидеть меня. А что, если он вот прямо сейчас, в этот самый момент, меня видит? Ситуация... Прямо скажем, дрянь ситуация. Но кого я хочу обмануть? Пройдут еще сутки — сутки, если мне повезет, и ситуация станет еще хуже. Через сутки, если Виктор Ланге одобрит мой план и позволит мне действовать так, как я задумал… Если Ланге согласится с моими доводами, тот факт, что Лодур меня засек за обыском, уже не будет иметь никакого значения. И я, отвесив на камеру шутовской поклон, одними губами, но стараясь четко артикулировать, произнес, правда на своем родном языке: «Сдохни!» Красный огонек видеокамеры, словно красный глаз оборотня, глядящего на тебя из темноты, вспыхнул, погас и снова вспыхнул. Но я уже не обращал на него никакого внимания. Засунув фотографии — свою и Магды Мартинссон — во внутренний карман куртки, я покинул жилище зверя.