System.reconnect(me, you) {

Где-то на поверхности, наверное, на тот момент уже зашло солнце — Загрей не мог сказать точно. Он, кутаясь в свою рыжую толстовку, коротал вечер в холодном подвале бюро ритуальных услуг, забравшись с ногами на неудобный стул в самом углу кабинета Танатоса, стерильно-чистого от любой излишней мебели. Он не бывал здесь в детстве — Никта и отец часто брали его с собой на работу, но Танатос, с молодой трепетностью относившийся к любому доверенному ему делу, никак не мог позволить ребёнку заблудиться в бездушно-белых коридорах. Это явно было к лучшему, потому что Заг был абсолютно точно уверен — его детская психика не вынесла бы долгого нахождения здесь. Пострадали бы от этого, разумеется, чистые стены, и какая-нибудь уборщица, ещё не знающая, что мальчик с фломастерами в руках — не кто иной как сын её могучего работодателя, обязательно наорала бы на него, и была бы потом обязательно уволена. Поэтому Загрей ещё только знакомился с мрачными, несмотря на свою минималистичную белизну, интерьерами бюро ритуальных услуг. Над забитым неаккуратными папками шкафом висели, ритмично тикая, круглые часы, покрытые десятилетним пушком пыли, до протирания которой у вновь вернувшегося хозяина кабинета пока не дошли руки. Врали эти запылившиеся часы с нескрываемой гордостью садиста, показывая без четверти одиннадцать часов то ли дня, то ли ночи. Прямо под ними в кресле символично горбилась фигура в тёмно-чёрном пальто, перекладывая, подписывая, редактируя, составляя бесконечные бумаги, циркулировавшие между шкафом и рабочим столом. Заг то и дело поднимал на Танатоса полный грусти взгляд, но, не находя никаких признаков скорого окончания затянувшегося рабочего дня, снова погружался в написание кода. Ноутбук на его коленях возмущённо пыхтел от нагрузки, то и дело провоцируя нового владельца на применение физического насилия, но Загрей героически держал себя в руках, не смея нарушить сосредоточенное молчание в кабинете. Смена уборщиков уже началась — по коридорам заметно меньше стучали широкие каблуки и быстрые каблучки, и ксерокс в соседнем кабинете перестал надрывно стонать каждые две минуты. Откуда-то неподалёку доносился плеск захлёбывающейся в воде и пене швабры. Но все эти звуки не стоили и крупицы усталого вздоха, который наконец раздался из-за стола — Заг резко вскинул голову, забыв напрочь про нерабочий класс, над которым ломал голову уже полчаса. — Ты всё? — спросил он благоговейным полушёпотом, неверяще глядя на медленно встающего из-за стола Танатоса. Тот не ответил сразу, всё ещё погружённый в тревожно метавшиеся по голове рабочие мысли. Он обвёл взглядом покрытый сплошной скатертью из документов стол и тихо, словно сам не верил, произнёс: — Здесь — да. — И, собрав в охапку внушительную стопку бумаг, добавил: — Это доделаю дома. Заг принял ответственное решение не вдумываться в слова Танатоса — иначе загрустит и забудет, зачем пришёл. Он только закинул изнасилованный во все порты ноутбук в рюкзак, спеша выйти из погрузившегося в темноту по щелчку выключателя кабинета. — Тебе нужна новая мебель, — решительно заметил он под бряцанье ключей, в постоянно заклинивающий замок с силой заталкиваемых. Уже предвкушая равнодушное «Зачем?», Загрей поспешил добавить: — Что, если к тебе придут какие-нибудь важные клиенты, а у тебя даже сесть негде? Купи какую-нибудь кушеточку. Танатос, закончив возиться с замком, выпрямился, нависая над нам тенью в белоснежном свете флюоресцентных ламп, и ключи бросил в карман как-то отвлечённо, сосредоточив на Загрее взгляд наполовину непонимающе-возмущённый. — У меня не офис продаж, — холодно заметил он, рукой в перчатке прижимая к груди наспех уложенные в папку документы. — Клиентам, которые попадают на этот этаж, нужны не кушетки, а места в холодильнике для тел. — Тебя, наверное, интересует, за какие грехи я пришёл доставать тебя сегодня? — спросил игриво Заг, уже привычно игнорируя ледяной тон Танатоса и стараясь поспевать за его быстрым шагом. — Давай предположим, что да, — нехотя согласился Тан — не было у него сегодня желания идти до служебного выхода в неловкой, обиженной тишине. — Я хотел предложить тебе… прогуляться со мной и одной моей подругой в пятницу вечером. — Заг подбирал слова осторожно, но не успели они покинуть его уста, как он уже ощутил, насколько идея провальная. Но ничего не мешало ему попытаться. И он добавил, возвращая голосу уже скорее притворный оптимизм: — Мы планировали часов на десять вечера. — Почему так поздно? — хмуро спросил Танатос. — А что ещё тебе делать? — справедливо заметил Загрей, сразу уходя в глухую оборону. — Ты всё равно не спишь. Может, прогулка тебя расшевелит. — Меня не надо… «расшевеливать», — презрительно фыркнул Танатос. — Я более чем уверен, что ты прекрасно обойдёшься и без моего присутствия. — Вовсе нет! — принялся возражать Загрей. Идеальный план разваливался на куски, но он совершенно не собирался сдаваться. — Я не хочу, чтобы мои друзья думали, что я их стыжусь — я знаю много замечательных людей, и я хочу, чтобы они знали друг друга. — Я надеюсь, ты замечательно проведёшь время со своей компанией, — кивнул, заходя в лифт, Танатос. И, спеша пресечь на корню любые надежды, добавил: — Без меня. Что вы вообще собрались делать так поздно? — Немного прогуляться и потом посмотреть, как разводят мосты в Асфоделе. — Загрей ступил за ним в лифт, полный гордости своей идеей. Танатос бросил в его сторону совершенно невпечатлённый взгляд. — Дуза ещё ни разу не видела. Звук движущегося лифта ещё никогда не казался ему таким громким. Тросы скрипели, пока Танатос, очевидно, молча складывал два и два. Загрей опустил взгляд в пол, понимая, что план всё-таки провалился. Чуть моргнула бездушная лампа над двумя пассажирами. Лифт медленно остановился на первом этаже. — Незнакомое имя, — заметил Танатос лаконично и так издалека, словно щадил Загрея, уже догадывавшегося, какие обвинения посыплются в его адрес. — Да, ты её не знаешь, — бодро заметил Загрей, стараясь не отставать. Они шли по холлу перед парадным входом, всё ещё полному клиентов и провожавших их сотрудников самых разных отделов. Какой-то мужчина в клетчатом костюме яростно спорил о чём-то с бухгалтершей, которой Заг уже третий день не мог починить компьютер. На лавочке у клумбы тихо и безысходно плакали пожилая женщина и девушка. Под переливающейся приглушённым светом хрустальной люстрой сновали мимо пустой стойки ресепшена такие же пустые люди. — Она не из наших… кругов, — добавил Заг, когда они ушли в более тихий коридор. Танатос молчал. Загрей поднял на него хмурый взгляд: — Это, что, на что-то влияет? — На многое, — сдержанно ответил Тан. — Ты не захочешь проводить время со мной просто потому, что с нами будет она? — уточнил Заг. Танатос остановился посреди коридора, в конце которого уже маячила заветная белая дверь выхода для персонала. Серые пряди его чёлки по инерции хлестнули его по лицу, и вечная мантия, стекавшая с его плеч по спине, сливаясь с пальто почти до полной незаметности, дёрнулась от того, как резко он развернулся к Загрею. — Что кто-то вроде меня мог забыть в вашей компании? — строго спросил он. Голос его отразился эхом в стенах холодного, безразличного, полного испуганных шепотков здания. Загрей почувствовал, что ничем хорошим этот разговор не закончится, стоило ему упомянуть имя Дузы. Разумеется, ссориться из-за таких пустяков совершенно не входило в его планы — но как же ему, чёрт возьми, было обидно за подругу. — Тебе надо расширять горизонты. Знакомиться с новыми людьми, видеть новые места — насколько это позволяет наш полис. — Новых мест я уже насмотрелся, благодарю. — Должно же быть в жизни что-то кроме работы. — Мне хватает Цербера. — Признайся, что ты просто не хочешь снисходить до уровня… — Заг почувствовал, что повышает голос и, споткнувшись о ненавистное слово, закусил изнутри щёку, чтобы хоть как-то себя притормозить. — Теней? — закончил за него Танатос. — Терпеть не могу, когда людей так называют, — только и проворчал в ответ Загрей. — Как будто мы о призраках разговариваем. Он был рад завести этот разговор в тупик — всё лучше, чем поссориться с кем-то, с кем отношения выстраивать пришлось с нуля адским трудом. Он уже собрался идти дальше к двери и забыть вообще о том, что даже пытался, но Танатос неожиданно вздохнул напряжённо, и Загрей замер на месте. — Когда ты так это формулируешь, это звучит, как нечто плохое, — чуть прищурившись, заметил Тан. — Потому что это и есть плохо, — пожал плечами Загрей. — Нет ни одного хорошего исторического примера деления людей на «достойных» и «недостойных». Возьми хотя бы наш полис. Танатос посмотрел на него внимательно, словно врач, пытающийся определиться с диагнозом, и на секунду Загрей вдруг ощутил неожиданную радость на сердце — Тан, видимо, и сам пытался терпеливо потушить пламя зарождающегося конфликта, пока оно не разрослось. Что-то в этом жесте Загрея невероятно успокоило — значит, всё-таки, они играли за одну команду. — Я знаю, что нас с тобой учили одному и тому же, — проповедническим голосом начал Танатос. — Что есть люди, на общение с которыми нам лучше не отвлекаться, и на то есть свои причины. Я понимаю, что ты молод, у тебя много свободного времени, и ты хочешь ставить под сомнение абсолютно всё, что тебе твердил в детстве отец, и я понимаю, что я этого не исправлю — но я уж точно не стану следовать твоему примеру, Заг. Секунду они стояли в тишине. Загрей опустил хмурый взгляд в пол, всё пытаясь решить, остаться довольным тем, что он уже выиграл в этом жутком казино, или всё же пойти ва-банк. — Хорошо, — вздохнул он. — Забудь про то, чтобы с ней подружиться. Странно было с моей стороны даже подумать, что после того, как я сбегу отсюда, тебе понадобится чья-либо компания — ты и меня-то еле терпишь. Просто… Просто присмотри за нами. Можно тебя об хотя бы этом попросить? Сейчас на улицах действительно опасно. Не то чтобы Заг рассчитывал, что его проникновенный взгляд и полушёпот подействуют. Танатос скрестил на груди руки, всё ещё прижимая к себе документы, и взгляд отвёл, словно пытался подавить дикое желание закатить глаза. — Почему я? — фыркнул он. — Разве у тебя нет друзей, которые могли бы этим заняться и которые были бы не против компании? — Потому что я больше не знаю никого, кого не посадят за убийство, — спокойно, уже совершенно не пытаясь продать ему эту идею, ответил Загрей. — Если вдруг ситуация выйдет из-под контроля. Он уже не смотрел собеседнику в глаза, избегая явного осуждения, но, если бы посмотрел, он бы заметил, что в лице Танатоса что-то всё же изменилось. Тан как раз-таки с лёгкостью мог себе представить, как ситуация может выйти из-под контроля. — Ты сказал, что «хочешь предложить» мне прогуляться, — напомнил он. — Предложение предполагает возможный отказ. Ты же пытаешься меня заставить. «А ты споришь со мной так, словно хочешь, чтобы тебя уговорили», — мысленно заметил Загрей, но всё-таки успел язык прикусить вовремя. Он вместо этого, полностью готовый к окончательному отказу, набрал последний раз воздуха в грудь: — Пожа… — Хорошо, — не дав ему даже начать, согласился Танатос, хмурясь почти раздражённо. Загрей неверяще заткнулся. — Но не рассчитывай на дружелюбие с моей стороны. Заг ощутил жгучее желание обнять его — но тут же понял, что этого лучше не делать. Танатос спешно направился к выходу, и Загрей последовал за ним, чуть отставая, чтобы не видно было, как губы его растянулись в улыбке от несдерживаемой радости. — Я просто хочу провести с тобой время, — тихо, в пустоту заметил он, не рассчитывая на ответ. — Дуза тоже. Даже если ты будешь молчать и просто стоять рядом. Танатос не понимал этих категорий привязанности. Особенно привязанности к человеку, которого не знаешь. Это всё было не от его мира — это шло от них, приезжих, работавших в ночные смены кассирами и уборщиками, чтобы хоть как-то свести концы с концами в тщетных попытках создать себе жизнь, хотя бы немного напоминающую то, что было у них раньше, в «нормальной» Греции. Танатоса совершенно не удивляло то, что Загрей выбрал общение с такими людьми, едва жизнь его перестала быть ограничена узким кругом из отца, семьи Никты и армии педагогов — Заг всегда рвался куда-то… туда. Но Танатоса удивляло, что Загрей посчитал нужным втянуть его в это. Он всегда чувствовал себя на своём месте в одиночестве — пускай не полном, но сопровождаемым тщательным отбором редких счастливчиков, достойных его времени и внимания, и, несмотря на всю свою замкнутость, Танатос всегда тонко чувствовал статусные различия, чётко зная своё место в небольшом, но весьма текучем обществе полиса. Их высший круг складывался в весьма стабильную, правильную, закономерную картину — даже Загрей и Мегера уже откуда-то были неожиданно близко знакомы, чему Танатос, впрочем, не мог быть удивлён именно благодаря этой закономерности, к которой он так привык. Но не мог же он объяснить Загрею, что тот был в числе достойных по праву рождения, а не потому, что место на вершине общества можно каким-либо образом заслужить. И тем не менее, Танатос чувствовал, как сложно ему отказать. Что-то не совпадало, не сходилось. Обычный уклад вещей — когда то, чего ему хотелось, было ровно тем, что посчитали бы правильным Никта или Аид, — нарушался в присутствии Загрея, и уже не первый раз. Танатос надеялся, что его не затянет в эту чёрную дыру неправильных решений. Он размышлял обо всех возможных неправильных решениях вечером пятницы, стоя перед зеркалом в ванной и прокручивая в голове всё, что в принципе могло сегодня случиться — от раздражающей юношеской наивности и до абсолютного Армагеддона под руководством Ареса, обладавшего способностью совать свой нос (и другие части тела) в совершенно не касающиеся его дела, что зачастую приводило к весьма разрушительным последствиям. Танатос тихо и про себя молился, чтобы сегодня боги были на их стороне — и чтобы их благословением было отсутствие Ареса в радиусе десяти километров. Он смотрел на непонятное ему существо в зеркале и пытался понять, что ему нужно сделать. Тянуло прихорошиться — как перед важными и ответственными приёмами, на которых он обязан был присутствовать в молодости — вот только он напрочь забыл, как надо прихорашиваться. Танатос рассматривал криво обрубленные пряди, жёсткие линии бровей, носа, подбородка, сухие губы и гладко выбритые щёки — и пытался понять, можно ли всё это в принципе как-либо прихорошить. Он вытянул себя из ступора, когда услышал, как у входной двери радостно прыгают щенки в предвкушении прогулки — они с Загреем приучали Цербера к поводку, и пока собаки всё ещё боялись улицы и от ошейников уворачивались, но невероятное новое обилие запахов, звуков и вкусов всё равно не могло их не восхищать. Танатос мог только мечтать о таком энтузиазме. — Мы не рано? — уточнил он, пока Загрей вёл его по переулку, срезая дорогу к станции метро, у которой уговорено было встретиться. Щенки тянули Танатоса в три разные стороны, то и дело заставляя перекладывать постоянно натянутые поводки из руки в руку, чтобы не споткнуться. — Мосты разводят через два часа. — Мы думали дойти до агоры, потом сесть на метро и поехать на острова, — объяснил Загрей. Он вроде и не одевался по-особенному, и не приводил себя чрезмерно в порядок, но выглядел как-то совершенно преображённо, словно внутри него что-то сияло, пробиваясь через бодрый голос, горящие глаза и тёплую улыбку. — К тому моменту, как доберёмся, как раз начнут разводить. Танатос возражений не имел. Ситуация начинала его устраивать — просто идти рядом, держать поводки, следить за щенками и отпугивать местных. Улицы Тартара довольно чистые, однако в Асфоделе надо будет постоянно следить, чтобы собаки не набрали всякой гадости в рот — с Цербером всё будет в порядке, но вот Загрей может последовать его примеру. Тан едва сосредоточился на своих несложных обязанностях, как они всё же добрались до станции метро. Из собравшейся на перекрёстке в ожидании зелёного света толпы навстречу им, прямо в распростёртые объятия Загрея, кинулась — видимо, его подруга? Танатос сначала не понял, что конкретно он видит. Совсем невысокая, на голову ниже Загрея, незнакомка сливалась с чёрно-зелёной тартарской ночью, залитой светом фонарей, фар и вывесок. Непонятная пышная причёска у неё на голове подпрыгивала от пружинистого бега, чёрные дреды были уложены вперемешку с зелёными лентами и ремнями в без надобности сложную конструкцию, и многочисленный пирсинг на лице переливался габаритными огнями проезжающих мимо машин. Веки девушки чуть ли не до бровей покрыты были сине-зелёными блёстками, обведёнными щедро подводкой, и в унисон им поблёскивали многочисленные цепочки и подвески на шее, запястьях, и вообще по всей одежде. Огромные сапоги на высокой тракторной подошве неизвестно как держались на тонких ногах, обтянутых рваными колготками в крупную сетку. Загрей крепко сжал звонко смеющуюся миниатюрную девушку в объятиях, и Танатос задумался отстранённо: быть может, стоило расспросить его подробнее? В конце концов, Танатос только предположил, что его подруга — из приезжих, но теперь ему казалось, что так эпатажно могут себе позволить выглядеть только представители наиболее зажиточной прослойки местного населения. — Это Дуза, — представил девушку Загрей, когда наконец отпустил её. Щёки Дузы, круглые от широкой улыбки изумрудных губ, краснели румянами, но ненатурально-жёлтые с вертикальными зрачками глаза смотрели испуганно на огромного исполина, нависающего над ней. — А это мои три милейших создания, срочно нуждающихся в социализации: Цербер, — Заг показал на щенка, безвредно ощерившего маленькие зубки на приблизившуюся к хозяину девушку, — тоже Цербер, — Загрей показал на другого щенка, поджавшего хвост и улёгшегося прямо на асфальт, — и Танатос. — Наконец, Загрей показал на третье создание, совершенно не ожидавшее, что его начнут представлять, и в попытке сделать шаг назад чуть не споткнувшееся о Цербера, спрятавшегося у него за ногами. — П-приятно познакомиться! — отрепетированно-смелым голосом выкрикнула, пытаясь выделиться из шума проезжающих мимо машин, Дуза и протянула вперёд тонкую руку, напряжённую до невозможности в попытке скрыть волнительную дрожь — и тут же, вскрикнув так, словно где-то неподалёку выстрелили из пистолета, она отдёрнула руку обратно, испуганно защебетав: — Из-звините, пожалуйста, я-я забыла, ч-честное слово, я забыла! Танатос только смотрел на стоящее перед ним смущённо-напуганное недоразумение и пытался разобраться, как вести себя в такой ситуации — с такими людьми, с которыми ему самому никогда не пришло бы в голову общаться. Но ничто из этого сложного мыслительного процесса не отразилось на его лице, застывшем будто бы непонимающе-каменной маской, на грубые, шероховатые грани которой падал пропахший сыростью свет ночного Тартара. И Загрей, чувствуя, что возникшая тупиковая ситуация без его вмешательства может длиться вечно — или пока хотя бы один из её участников не провалится под землю от неловкости, — поспешил схватить руку девушки, которую та отдёрнула, словно обожжённая собственной глупостью и забывчивостью, своей тёплой ладонью успокаивающе: — Всё в порядке, я думаю, мы… — Он встал как бы между ней и Танатосом, который хмурый взгляд отвёл, сосредоточив внимание на путающихся у него под ногами щенках. — …Я думаю, мы прекрасно обойдёмся и без этих формальностей. — То есть… — начала несмело, всё-таки чувствуя за собой обязанность хоть что-то сказать, Дуза, — это твой друг? И они оба снова подняли взгляд на высокого мужчину перед ними, отвернувшего угрюмое лицо в попытках спрятаться, как за кулисами, за бледной чёлкой. Весь рост его, вся и без того выдающаяся комплекция, в сравнении с малюткой Дузой казалась совершенно титанической, нереальной, и ещё больше сюрреализма добавляло его образу громадное лезвие, изгибом своим нависшее над его головой. Дуза не знала, стоит ли доверять нутру, но нутро догадывалось — наверное, Заг решил, что два человека, рискующие выходить на улицу в столь выделяющихся из серых масс образах, должны иметь что-то общее. Ведь, если бы они были вообще несовместимы, Заг и не пытался бы их познакомить, так? Загрей тоже хотел надеяться, что это так. — Ну… — протянул он, внезапно потерявшись. Почему-то ему вдруг показалось, что титул «друга» Танатос сочтёт слишком неформальным, непочтительным, низменным. В конце концов Заг признался, пожав плечами: — Это просто… Танатос. — А… к-как вы познакомились? — продолжила Дуза — она вертела головой, заглядывая в глаза то одному, то другому, надеясь хоть так разговорить нового знакомого, упорно отказывающегося разжимать губы. Загрей снова подумал немного над её вопросом и ответил, не найдя ничего лучше: — Я родился. Так и познакомились, получается. — Аа… — только и вымолвила Дуза, словно бы заворожённая невероятной и захватывающей историей. — То есть, вы как бра… — Мы друзья, — оборвал её резко Танатос. Дуза, подскочив на месте, зажала руками обеими рот себе. И Загрей посмотрел на него с такой смесью эмоций на лице, словно лишь эти два слова как-то удивительно обрадовали его, и Тан, не будучи в силах смотреть ему в глаза, лишь процедил: — Идите, куда собирались. Дуза почувствовала, как в ноги ей тычется чей-то нос — её сапоги обнюхивал один из щенков, тот, которому хватало смелости не прятаться от незнакомого человека. Девушка издала полный умиления писк и, на корточки присев, обняла ладонями пушистые щёчки наиболее дружелюбной части Цербера. Щенок в ответ начал лизать ей руки. — Господи, какое солнышко! — заверещала Дуза, то и дело поднимая глаза на склонившегося над ней Загрея. — Они уже так подросли! А что у них с ушками? Не з-заболели с-случайно? Уши у всех щенков действительно были подвязаны — Заг и сам испугался, когда впервые увидел вставленные в ушные раковины кривовато вырезанные из поролона цилиндры. — Нет, просто Танатос решил, что самое время начинать ставить им уши, — рассмеялся он. — Точно нам, конечно, не узнать, но овчарочья кровь у Цербера определённо есть. — Овчаркам надо ставить уши? — вскинула, тряхнув пёстрыми дредами, голову Дуза, поражённая, и глаза её были полны совершенно детского удивления. — Да, пока хрящи мягкие, им нужно придать форму, иначе потом уши будут обвислые, — объяснил Заг, показав руками, какие именно будут уши. Он сам обожал Цербера абсолютно, беззаветно и вне какой-либо зависимости от формы ушей, но прекрасно представлял, каких трудов стоила Танатосу эта возня ради соблюдения никем не насаждаемого правила — и потому он трепал щенка по голове осторожно, чтобы не повредить хрупкую конструкцию из бинтов, пластырей и поролона. Сам Танатос, не произнося ни слова, наблюдал за ними свысока и находил всё меньше и меньше причин, которые оправдывали бы его нахождение здесь. И, в общем-то, всё сходилось — Загрей ни в детстве, ни в последние месяцы не демонстрировал особенной любви к чётко продуманным и спланированным решениям. Он, наоборот, решал все проблемы спонтанно и с наскока: он любил забраться на какую-нибудь развалину и потом, уже имея кое-какой опыт болезненных падений, долго думать, как же с неё слезть, пока в конце концов он, опасно повиснув на ненадёжной конструкции, не сдавался и не звал единственного человека, вообще позволявшего ему такие игры — Танатоса. Точно так же он выглядел сейчас — неловко увязший в попытке решить созданную собственными руками проблему, но отказывающийся терять лицо до последнего. Танатос был почти уверен, что эта черта характера Загрея до сих пор вызывала у него раздражение. Он не хотел задумываться над тем, что скрывалось под этим маленьким, но значительным «почти». — То есть, мы до Асфоделя пойдём пешком? — спрашивала у друга Дуза, поднимаясь и уже готовясь наконец начать путь к одной из немногих достопримечательностей острова. — Поедем на метро, — покачал головой Заг. Они вдвоём двинулись вниз по улице, и он украдкой кивнул Танатосу, чувствуя, что большего вовлечения в разговор тот не желает. Танатос молча двинулся за ними, действительно, почти благодарный за возможность не принимать участия в этом цирке, который Загрей пытался устроить. — У вас можно с собаками в общественный транспорт? — удивилась Дуза. Крохотные ножки её в огромных сапогах торопливо отмеряли шаг за шагом — так, что Загрею с его широкой походкой приходилось за ней поспевать. — По правилу ноги, да — в общественный транспорт, в магазины, где животные не запрещены совсем… — перечислял по памяти Заг. — В принципе в места скопления людей. — А что за правило ноги? — Дуза наклонила голову озадаченно. В той части Греции, откуда она была родом, такого правила явно не было. — Поводок надо держать так коротко, чтобы собака всегда касалась ноги хозяина. Намордник тоже нужен, но щенкам до полугода — по усмотрению хозяина. Цербер ещё просто не приучен. Я его так на автобусе к ветеринару на прививки таскал. — У вас в полисе к животным относятся гуманнее, чем к людям, — поражённо заметила Дуза. — Согласен, — безрадостно кивнул Загрей. Весь образ его подруги невероятно выделялся из толпы спешащих по домам, выгуливающих собак или пьяно отдыхающих в пятничный вечер прохожих, и тем не менее Дуза была как будто рождена из самого концентрата ночного Тартара. Поверх чёрной ткани её плиссированной мини-юбки лежала сверкающая цепочка, на которой подпрыгивали с каждым шагом какие-то мелкие цветные побрякушки. Дузу от холода защищала лишь тонкая кофта, вся спина которой была увешана такими же пёстрыми значками — Танатос впервые видел, чтобы кто-то так их носил, но не то чтобы он особо обращал внимание на то, как одеваются сейчас дети. По крайней мере, в их полисе трудно было найти сильно выделяющихся людей всех возрастов — яркая внешность зачастую свидетельствовала об особом статусе. Люди, сосланные, присланные, выгнанные в этот полис, часто теряли все свои краски, и тем удивительнее казалась Танатосу внешность шагающей прямо перед ним девушки. В свою очередь Загрей практически не обращал на такие детали внимания — как будто бы нарочно, из какой-то личной выгоды. Тан понятия не имел, как интерпретировать такое нарочитое игнорирование чего-то столь очевидного с его стороны, и чувство тревоги, с трудом успокаиваемое, снова выныривало из глубин его души. — У тебя точно всё в порядке на работе? — спросил Загрей, пока они втроём стояли на перекрёстке и ждали зелёный свет. Дуза резко подняла на него удивлённый взгляд. — К-конечно! — Лицо её, озадаченное, скрывало под собой что-то грустное и взволнованное. Но, наверное, это всего лишь свет от фонаря так косо падал. — И с комнатой проблем нет? — на всякий случай уточнил Заг, прищурившись — в глаза неприятно светили фары стоявшего на красном светофоре грузовика. Дуза под этим внимательным взглядом чуть съёжилась. — Н-нет никаких проблем! — Она внезапно рассмеялась: — Прекрати! Опять будешь предлагать всякое… Девушка пихнула Загрея шутливо, но тут же украдкой оглянулась на следующего молчаливо за ними Танатоса — тот, впрочем, не обратил на детские игры внимания, следя за тем, чтобы Цербер, то и дело норовящий облаять машину или ухватить за голень прохожего, держался рядом. Загрей знал, что Дузе бесполезно предлагать помощь — не то чтобы ему было, что ей предложить, кроме бутылочки нектара и собственной компании, но если бы он узнал, что у Дузы проблемы с жильём, работой или деньгами, он был готов потратить все свои сбережения до единого обола, обзвонить всех друзей в поиске свободного дивана, напрячь все ресурсы, к которым имел доступ, лишь бы сделать жизнь девушки хоть немного легче. Он бы не тревожился так, если бы Дуза в последнее время не выглядела так устало и нервно, выходя на смену — Заг спрашивал, может, она скучает по дому, но Дуза множественно заверяла его в том, что не оставила в родных краях ничего, о чём могла бы грустить. Наверное, тащить её на прогулку с кем-то незнакомым вроде Танатоса, чтобы «отвлечь» её, было не такой уж и хорошей идеей, как Загрею могло показаться. Но и плюсы у такой компании были — не надо будет нервничать и оглядываться, гуляя по Асфоделю. С ножом Загрей всё-таки чувствовал себя далеко не так уверенно, как с битой. Дуза всё же, несмотря ни на что, улыбалась — почему-то особенно ярко, даже слегка нервно, до дрожащих уголков рта. Шутила и смеялась, и именно после расспросов о том, всё ли у неё хорошо с начальством и достаточно ли она спит. Загрей чувствовал себя загнанным в тупик — какая-то проблема всё-таки имела место быть, и он не мог сделать по этому поводу абсолютно ничего. — Ты хочешь есть? — спросил он, когда они уже почти дошли до агоры. — Не откажусь, — смущённо засмеялась Дуза, засунув холодеющие руки в карманы. — Ты хотя бы завтракала? — уточнил недоверчиво Заг, остановившись у входа в небольшое кафе. Дуза только пожала плечами и изобразила руками какой-то нарочно расплывчатый ответ. Чтобы не заострять на этом внимание, показала на вывеску, распростёршуюся по стене высокого кирпичного дома с традиционной лепниной: — Ты хочешь туда зайти? — Хорошее место, — кивнул Загрей без особого энтузиазма. — Ничего особенного — кофе и лакомства для простых смертных. Мне здесь странным образом ни разу не удалось отравиться. — Важный критерий, — нервно усмехнулась Дуза. Они с Загреем замолкли ненадолго, рассматривая витрину кафе, взвешивая, стоит ли здесь останавливаться — Танатос настолько сосредоточил своё внимание на щенках, что не сразу заметил. Он тоже нехотя поднял взгляд на вывеску, всмотрелся в забитое поздними посетителями небольшое помещение — кафе готовилось к закрытию и, если верить надписи на витрине, распродавало всю выпечку со значительной скидкой. — А кофе у них вкусный? — спросила, чуть наклонившись к Загрею, Дуза заговорщицким полушёпотом. — Самый обычный, — поморщился Заг. — Пить можно только с сахаром — иначе горчит до неприличия. — А вы будете? — Дуза внезапно развернулась к Танатосу, и голос её почти не дрогнул от волнения — хотя задрожали губы, расплывшиеся в неловкой улыбке, и пальцы крепко вцепились в края юбочки. Танатос, не сразу сориентировавшись в ситуации, посмотрел на неё строго и непонимающе — так, словно он был лишь стандартным прохожим, к которому внезапно пристала со странными вопросами незнакомка. — Ты хочешь кофе? — продублировал вопрос на всякий случай Загрей, всей фигурой развернувшись уже ко входу в сомнительное заведение. Танатос лишь молча нахмурился — хотя казалось, что более хмурое выражение лица изобразить было невозможно. Но прежде, чем Загрей успел огласить решение друга, Дуза взбежала по ступенькам крошечного крыльца, уже хватаясь за ручку двери. — Стой! Куда! — Заг рванул за ней в совершенно неожиданной панике, уже начиная шарить по карманам в поисках мелочи. — Там очередь на весь зал! Мы вместе не поместимся! — Я заплачу за всех! — крикнула ему в ответ Дуза, закрывая за собой стеклянную дверь кафе, словно заслоняясь щитом. Напоследок, вытащив из наплечной сумки, которую она прятала от карманников под кофтой, кошелёк такой же крошечный и пёстрый, как и она сама, девушка хвастливо показала приятелю раздвоенный язык и поспешила исчезнуть в очереди — сразу за ней в кафе зашёл грузный мужчина в потёртом пиджаке и шляпе (кто вообще сейчас носит шляпы?), а за ним долговязый подросток. Загрей, которого в момент нерешительности оттеснили от входа, разочарованно вздохнул и спустился по ступенькам обратно на тротуар. — Она, наверное, хочет, чтобы я думал, что у неё всё хорошо с деньгами, — объяснил он Танатосу, который имел неудовольствие наблюдать всю эту сцену и особенным желанием как-то поддерживать разговор не горел. Заг чувствовал необходимость оправдать себя — всё-таки, мало где такое видано, чтобы девушка платила за компанию, где помимо неё ещё двое мужчин. Щенки послушно сидели у ног Танатоса, тихонько виляя хвостами — улица радовала их всё новыми открытиями, только один из незнакомых и страшных запахов почему-то шёл перед ними всю дорогу, смешиваясь с запахом хозяина, запахом той спасительной тёплой куртки, обнявшей их морозной мартовской ночью. Теперь незнакомый запах ушёл, и Цербер заметно успокоился. — Как тебе первое впечатление? — наконец спросил Загрей. Стоять вдвоём и разглядывать витрину кафе в осуждающей тишине, нарушаемой только проезжающими за спиной автомобилями, было невыносимо. Танатос хмуро молчал ещё несколько секунд — Заг уже решил, что не дождётся ответа на вопрос, когда тот вдруг набрал в лёгкие воздуха: — «Первое впечатление» подразумевает, что за ним последует второе, — наконец заметил он холодно. Загрей уже нахмурился, собирая мысли в кучу и выбирая, ответить на такую завуалированную грубость с вызовом или, наоборот, спустить всё на тормозах. Но Танатос внезапно продолжил куда спокойнее: — С позволения… твоя подруга выглядит довольно странно. — И не говори, — ласково усмехнулся Загрей. Заметно расслабившись, он устремил взгляд в кафе, пытаясь выцепить Дузу в толпе посетителей. — Мне это кажется очень милым. Ты тоже привыкнешь. — Я не совсем об этом, — покачал головой Танатос, и хмурость его начинала казаться не столько строгой, сколько обеспокоенной. Он остановился, подбирая слова, способные хоть как-то передать его мысли с должной тактичностью: — Я… немного не понимаю твоих намерений касательно вашего с ней досуга. — Что ты пытаешься сказать? — наклонил голову, заглядывая ему в лицо Загрей. Формулировка вышла совсем неудачной, и Танатосу пришлось согласиться, что, наверное, ходить вокруг да около в такой ситуации — не самая лучшая идея. — Извини мой буквализм, но тебе не кажется, что ты собрался таскать по опасным районам полиса ребёнка? Тан посмотрел ему в глаза наконец, и Заг устало вздохнул, глядя почти разочарованно в ответ. Цербер, почувствовав странное напряжение, вскочил на лапы, спеша всей троицей окружить хозяев. — С чего ты взял, что она ребёнок? — сдерживая потихоньку нарастающее возмущение, спросил Загрей. — Я не понимаю, как ты не видишь, — пожал плечами Танатос, жестом указывая в сторону витрины, за которой в толпящейся очереди скрылась Дуза. — Ей же не больше пятнадцати. — Не всем дано, как тебе, на четвёртом десятке лет выглядеть на все шестьдесят, — развёл руками Загрей. — Меня тоже многие называли «мальчиком», пока я в прошлом году не набрал мышц поприличнее. Мы с Дузой просто хорошо сохранились. «Речь идёт совершенно о другом», — измученно подумал Танатос, но аргументов предоставить он не мог никаких. Не тащить же сейчас Загрея в морг, чтобы наглядно показать разницу в строении тел ребёнка и взрослого — Тан и тех, и других похоронил достаточно, чтобы замечать эту тонкую хрупкость развивающейся анатомии. Но, с другой стороны, их ныне общая знакомая (он с неохотой признавал это одностороннее знакомство) носила кофту весьма мешковатую, да и сапоги на её ногах сильно искажали видимые пропорции, а артикуляция была чуть неловкой, наверное, именно из-за того, что она сделала со своим языком. Может быть, Тан и правда ошибался — в конце концов, девушка, судя по тому, что он успел уловить, была трудоустроена и гражданство, следовательно, имела. Впрочем, сомнений от этого не убавлялось, и ощущение подвоха прямо где-то под ногами не покидало Танатоса. Он хотел бы надеяться на благоразумие Загрея, но надеяться было не на что — благоразумный человек не стал бы насильно знакомить хрупкую девушку с убийцей. Ему оставалось лишь держаться от Дузы подальше, как бы, возможно, грубо это ни выглядело. Более того, пожалуй, ему всё-таки стоило держаться подальше и от Загрея. Если предыдущее решение никак не отзывалось в душе Танатоса, то это отдавалось чуть ли не тоской и скорбью. Но факт оставался фактом: чем больше времени они проводили вместе, тем больше Заг напоминал Танатосу себя же в его возрасте — «взрослого» только на документах ребёнка. Ребёнка с довольно развитым телом, каким-никаким багажом знаний, избирательным правом и даже с рабочими обязательствами, но без чёткого понимания окружающего его мира, принципов его работы и своего места в нём. Если изначально Танатосу казалось, что он делает Загрею одолжение, разрешая ему по привычке, как в детстве, находиться рядом, то теперь ему было ясно: всё это он делал только ради себя, ради того, чтобы успокоить собственную измученную долгим отъездом душу, но страдал от этого в результате Заг. Не стоило таскать его к Аресу, не стоило брать его с собой в гаражи, не стоило возить его с собой в больницу. Не стоило к нему и вовсе приближаться. Девушка в усыпанной значками мешковатой кофте и сапогах, которые, казалось, были велики ей на несколько размеров, наконец показалась на выходе из кафе — она бочком протиснулась в дверь, прижимая к себе одной рукой бумажный пакет, а другой — три небольших стакана кофе. Загрей что-то начал ей говорить, между двумя завязалась шуточная перепалка, звякнули, упав на асфальт, несколько оболов из тех денег, которые Заг попытался отдать Дузе и которые та отказалась принимать — Танатос молча стоял рядом и слушал, но ничего из этого не слышал, в собственные мысли погружённый и взгляд задумчиво опустивший в асфальт. Он, смиренно следуя за двумя детьми, даже совершенно пропустил момент, когда ему пихнули бумажный стаканчик с кофе в свободную, не занятую натянутыми в три разные стороны поводками руку. Стандартный стакан на двести миллилитров казался сюрреалистично-маленьким по сравнению с его ладонью — как рюмка. Или это он возвышался гигантом над Дузой, державшей свой стаканчик обеими руками, чуть ли не по кончики пальцев спрятанными в объятиях тёплых рукавов мешковатой кофты. Только Загрей между этими двумя противоположностями казался эталоном нормальности, уравновешивая затравленное молчание Танатоса и нервную болтовню Дузы собственными попытками вести естественный диалог. Они зашли во двор, по форме напоминающий развалившийся колодец: восточная сторона выходила на большую улицу высокими, величавыми новостройками, переливающимися в свете фар и фонарей глянцем застеклённых балконов; с запада же двор окружали близкие к аварийному состоянию четырёхэтажки. Между стенами колодца на небольшом пятачке, который местные жители ещё не успели превратить в парковку, теснилась детская площадка. То не была старая, наспех сваренная из ржавой арматуры и наполовину растасканная на металлолом конструкция — нет, она была сделана по новому образцу, даже с какой-то заботой о безопасности детей, но возраст уже сказывался на элементах площадки царапинами, облезлой краской и множеством граффити. Было слишком поздно, чтобы на площадке резвились дети, но слишком рано для местной пьяни, обычно занимающей заплёванную скамейку для родителей. Пока Загрей и Дуза, смеясь и стараясь не разлить кофе, карабкались на дорожку из перекладин, соединяющую две башни, Танатосу ничего не оставалось, кроме как покорно занять скамейку. Стаканчик с ещё горячим кофе он поставил рядом с собой — то был идеальный, по его меркам, собеседник. — Я думала, мы пойдём на агору, — призналась Дуза мягко и с улыбкой, словно делая всё возможное, чтобы голос её не звучал ни в коем случае обиженно или разочарованно. Держа в одной руке кофе, она залезла на одну из башен детской площадки, следуя за куда более ловким Загреем — в отличие от неё, ему не приходилось корректировать каждое движение с учётом короткой юбки. Он, едва заняв хорошее место на перекладинах, сразу протянул Дузе руку, и та без слов протянула ему свой стаканчик — двумя руками карабкаться немного легче. — Я тоже так думал, — заметил он, пока Дуза устраивалась рядом, — но там опять толпа пьяниц — празднуют вечер пятницы. — Ничего, посмотрим в другой раз, — с энтузиазмом закивала головой девушка, обеими руками поднося стакан к губам и отхлёбывая совсем чуточку — горячо. Её тонкие ножки в огромных сапогах на тракторной подошве болтались на прохладном ночном ветру. — …Неприятное в целом место, — добавил Загрей, тоже делая глоток кофе и морщась — он пробовал лучше, но и так сойдёт. — Почему? — удивлённо вскинулась Дуза. — Там когда-то была впечатляющая архитектура. Сохранили что смогли со времён античности, несмотря на все войны. Но после Второй мировой там был просто кратер, пока не пришёл… — Заг осторожно осёкся. — …пока нынешняя власть не сложилась так, как сложилась. Деньги были выделены на восстановление, но в результате получилась просто огромная плоская площадь. Пара навесов, амфитеатр, слева храм, справа суд — и всё. — Звучит печально, — поёжилась Дуза. — Лучше бы не отстраивали ничего вовсе, — задумчиво пробормотал Заг, протягивая Дузе бумажный пакет с выпечкой, лежавший у него на коленях, пока она пыталась залезть на перекладины. — Не может же всё быть настолько плохо, — улыбнулась кротко девушка, делая ещё глоток кофе. На стенке бумажного стаканчика оставался изумрудный отпечаток её губ. Она добавила неуверенно, вежливо ожидая опровержения своих слов: — Лучше так, чем ничего. — Нет, лучше бы ничего. Ты не сидела в амфитеатре под сорокаградусным пеклом в дохрена жарком хитоне, в окружении сотен потных стариков; слева от тебя воняет каким-то домашним вином, справа несёт дешёвым пивом, кто-то жрёт рыбу; в центре идут совершенно бесполезные дебаты, потому что все знают, что кого бы ни избрали, лучше всё равно не станет; акустика отвратительная, не разобрать ни слова, но надо сидеть и слушать, потому что твой отец решил, что у тебя плохо с риторикой — и так три часа, пока тебя наконец не увозят с солнечным ударом, и следующим летом всё по новой. Заг рассказывал, жестикулируя обеими руками, при этом стараясь не разлить кофе и не говорить по привычке громко. Дуза тихонько смеялась, чтобы не перебивать — она на дебатах ни разу не бывала, но описание Загрея казалось ей до невозможности правдоподобным. Танатос не поднимал головы — он следил за копошившимся у него под ногами Цербером, но тем не менее внимательно слушал. Странно было осознавать, что на его памяти Загрея никто на агору не таскал — это явно происходило пока Танатоса не было в полисе. Где-то далеко от него существовала целая жизнь, которую он пропустил. — Сколько тебе было тогда лет? — спросила Дуза. — Двенадцать-тринадцать, где-то так, — пожал плечами Заг. — Получается, ты здесь вырос? — спросила девушка удивлённо. Загрей кивнул неохотно. — Значит, ты коренной? — Вроде того. Моих родителей сюда прислали, — он задумался на секунду. Хотелось перевести разговор. — Танатос скорее здесь коренной, чем я. Его мать родилась тут. Он взглянул в сторону скамейки только чтобы поймать напряжённый взгляд Танатоса. Заг попытался улыбнуться ему успокаивающе, но улыбка его довольно быстро и печально увяла — он был слишком отвлечён на попытки теперь осознать собственное происхождение. — Интересно… Я здесь никого не встречала, у кого есть дети — ни у кого денег нет их растить. — Девушка замолчала на секунду, и Заг уже покосился на неё почти испуганно, чувствуя, что она вот-вот догадается о его истинном происхождении. Но Дуза лишь взглянула в ночное небо и, запив его остывающим кофе, продолжила: — У меня на работе есть подруга. Я недавно прихожу на смену, а она — в слёзы. Оказалось, забеременела. Она всю жизнь о детях мечтала, но у неё зарплаты хватает только на съём угла в общежитии — там нельзя детей заводить. И на аборт тоже денег нет. Повисло молчание — Загрей и Танатос смотрели в усеянный окурками и осколками песок, Дуза — в покрытое облаками небо. Девушка совсем не сразу заметила, что ни у кого, включая её саму, не нашлось, что и ответить. Но стоило ей обратить внимание, как испуг забился у неё в горле: — И-извини! — чуть не вскрикнула она. Цербер вскинулся на её голос — трое щенков гавкнули в унисон. — Я-я не з-заметила, н-наверное не стоило о т-таком расс-сказывать, да? — Всё в порядке, — улыбнулся ей спокойно Заг, свободной рукой доверительно и тепло сжав хрупкое плечико под кофтой. — С ней всё будет в порядке, так или иначе. Здесь, может, тяжело преуспеть, но люди в итоге всё равно как-то перебиваются. — Надеюсь, — вздохнула печально Дуза. Её подруга, вынужденная помимо уборки торговать телом, чтобы хватало денег на еду, не появлялась на работе уже месяц — как раз после того дня, когда Дуза обнаружила её в слезах — и на сообщения не отвечала. Отчасти Дуза чувствовала себя виноватой — ей повезло на меньшую зарплату снять целую комнату, впрочем, тоже не с лучшими условиями. Они съели выпечку в тишине, всухомятку, словно последний раз — откусывая совсем понемногу и пережёвывая медленно, будто бы нехотя. Цербер, кажется, устал: один щенок прислонился головой к голени Танатоса, другой положил голову ему на ботинок, третий спрятался под скамейку и следил за происходящим оттуда, навострив перевязанные уши. Тан посмотрел как-то прискорбно на свой невыпитый стаканчик кофе — и обнаружил что эта вселенская печаль, последним, мартовским слоем снега покрывавшая всё его существо, куда-то испарилась. Растаяла. На смену ей пришло смирение, казавшееся по сравнению с тем, что было раньше, каким-то тёплым, чуть ли не радостным. Раньше было тяжёлое смирение, приходившее от безысходности. Теперь — кажется, только теперь — Тан наконец понимал, о чём тогда в башне говорили Хаос. Дети слезли с перекладин игрового комплекса и цивилизованно побросали скомканные бумажные стаканчики в мусорную урну, совершенно пустую, но далеко не потому, что в центральных районах Тартара часто вывозили мусор. Щенки в новом порыве энергии натянули все три поводка. Неподалёку была станция метро. Загрей не очень любил торчать в одном и том же Тартаре, как бы ни были красивы его огни ночью — он знал почти все его улицы вдоль и поперёк, и что-то молодое и максималистское в нём рьяно отказывалось верить в то, что так всегда и будет, что больше ничего, кроме этих огней, он не увидит. Может, его застрелят, приняв за закладчика, в Асфоделе или переедут на машине в Элизии — но хотя бы последним, что он увидит, будет не Тартар, эта причёсанная и нарядная цитадель зла. Ближе к десяти вечера мало кто ехал в Асфодель на метро — живущих там редко брали на работу в Тартар, и возвращаться туда в десять вечера практически никому нужды не было. Дуза без особой радости рассматривала острова, на которых лежал самый злополучный район полиса — её тоскливый взгляд скользил по рыжим в свете грязных фонарей стенам, по прогнившим деревянным рамам домов, по чугунным оградам, целью которых было не дать случайному пьянице или наркоману свалиться в грязные судоходные воды Флегетона. Танатос лишь украдкой поймал её взгляд из окна вагона поезда, и даже не осознал этого до конца, но всё-таки почувствовал, как где-то под цветными блёстками и линзами, под макияжем и пирсингами кроется огонь отобранного, догорающего и растоптанного детства. А может это просто криво лёг свет, кто его знает. Загрей плохо знал острова Асфоделя, хотя один от другого отличить мог — он, например, знал, что Арес в прошлый раз, когда предложил ему прокатиться на мотоцикле, привёз его совсем на другой остров. На том, куда они приехали сегодня, вид был как будто бы даже красивее: от Тартара было видно только украшенные красно-белыми огнями верхушки высотных зданий и геометрических конструкций мостов. Плохо пахнущие воды судоходного канала между двумя асфодельскими островами пока были тихими, и по другую его сторону, на острове чуть побольше, смотреть на разводящиеся мосты собралось сразу несколько компаний, каждая под действием уникального набора сильнодействующих веществ. Они расположились кучками вдоль пустующей набережной, неприступные гранитные берега которой ласкала мутная речная вода; кто-то громко включил радио из полуразбитой машины с открытым багажником, и музыка — как раз такая, которую не одобрила бы Мегера — толчками отдавала где-то у дальнего моста, которого Танатосу, Загрею и Дузе даже не было видно с того участка набережной, где они примостились. За их спинами копошилась жизнь в тёмных подворотнях и вонючих подъездах трёхэтажных бараков, но здесь, на пустой набережной, в свете фонарей они были в относительной безопасности. Подходило время развода мостов. Из открытой машины на том берегу играло что-то совсем дискотечное, и Загрей с Дузой, смеясь и толкаясь, неумело танцевали под прилипчивую мелодию. Щенки любопытно обнюхивали чугунные ограды и фонари. Танатос наблюдал за всем этим уже без той враждебной холодности, которая щитом ограждала его от внешнего мира ранее — он просто понимал, что всё это не для него, что он рационален до мозга костей и так не умеет. Но если у кого-то в этом полисе существование складывается чуть менее угрюмо — возможно, это даже не страшно, а просто любопытно. В назначенное время один за другим заскрипели старые и ржавые механизмы мостов, и в унисон им дружно, ещё совсем по-щенячьи завыл и залаял Цербер. Их небольшая компания как раз разместилась на набережной так, что один мост можно было наблюдать совсем вблизи, рассматривая, как двигаются детали, а другой — издали, чтобы увидеть полную картину, и Дуза постоянно мотала головой туда-сюда, и её пёстрая причёска хлестала её по плечам, а Загрей пытался ей что-то объяснять, но сам явно не до конца понимал работу механизма. — Мне рассказывали, что в мостах поновее есть датчики, которые не дают мосту подняться, если на нём, допустим, стоит машина, — говорил он, наклонившись совсем близко к Дузе, чтобы она расслышала его через скрежет мостовой конструкции. Она сама чуть привстала на цыпочки, насколько позволяли подошвы сапог, чтобы лучше слышать. — Наверное, как-то обнаруживают вес и клинят основной механизм. Но я не знаю, какие у нас мосты «поновее» — их все последний раз ремонтировали ещё до моего рождения. — Как они тогда работают, если их не ремонтируют? — громко спросила Дуза. — Они не работают, — покачал головой Загрей. — Чудо, если поднимаются с первой попытки, а некоторые вообще перестали разводить. Всё равно каналов много. Любому предприятию дешевле переехать в более доступное место, чем ждать, когда на починку мостов выделят деньги. Дуза предпочитала не погружаться в атмосферу экономического уныния. Она продолжала с улыбкой наблюдать за тем, как медленно, сантиметр за сантиметром, крылья мостов поднимались вверх. Один мост был короче другого, но оба замерли практически одновременно — с глухим металлическим звуком сначала один механизм встал на место, прочно фиксируя положение створок, а затем и второй, и с противоположного берега раздались пьяные овации. Издалека, из-за самого дальнего моста, скрывшегося где-то за поворотом канала и изгибом ровного ряда домов, расположенных вдоль набережной, раздалось несколько разных корабельных гудков — стоявшие в очереди судна поторапливали друг друга. Медленно, под аккомпанемент шума моторов и плеска раздвигаемой ими воды, устало покачиваясь, они плыли мимо своей небольшой аудитории — в основном судна были рыболовные, хотя было среди них и несколько серьёзно гружёных деревянными ящиками катеров, видимо, перевозивших сырьё с заводов выше по реке. Запахи топлива, мокрого металла, ржавчины и даже — едва ощутимо — пота смешались с холодным, сильно отдающим серой запахом реки, вся грязь которой старательно поднималась со дна и перемешивалась винтами идущих по каналу катеров, создавая неповторимо-зловонный аромат Асфоделя. Загрей и Дуза, полные азарта, соревновались в том, кто быстрее найдёт на каждой из проплывающих мимо лодок рубку или хоть кого-нибудь из экипажа. Они проплывали так торжественно и медленно мимо, а канал вдруг начал казаться таким мелким и узким, что казалось, можно было запрыгнуть на любую из лодок прямо с берега. На одном из катеров среди ящиков с грузами сидел, задремав, грузчик — пожилой, в шапке и в оранжевой жилетке со светоотражающими полосами, вся его фигура, сгорбившаяся и зажатая, говорила об усталости. Цербер залаял во все три головы при виде странного человека, и несчастный рабочий чуть не упал лицом в фальшборт. Загрей и Дуза дружно засмеялись, но грузчик даже не выругался и не показал им кулака — просто посмотрел на компанию на берегу пустым и безнадёжным взглядом, и ушёл с палубы прочь. Смех быстро утих. Подул апрельский ветер. — Тебе не холодно? — обеспокоенно спросил Загрей. Дуза энергично помотала головой. — М-мне почти жарко, за меня не беспокойся! — защебетала девушка, смеясь. — Как по мне, это вы двое с-слишком тепло одеты. Заг поёжился в своей толстовке — она, хотя и выглядела солидно, уже износилась и в паре мест даже продырявилась, хотя это пока было не заметно, но холодный воздух всё-таки покусывал его временами, когда ветер дул порывами. Он поднял взгляд на Танатоса, стоявшего у него за спиной непричастно. Тан посмотрел на него тепло и спокойно, чуть прищурившись — он почти всегда щурился, и на лице его уже залегли мудрые морщины. Он всё так и таскал с собой стаканчик уже давно остывшего кофе — забывал выпить. — Мне тоже в самый раз, а вот тебе надо бы вылезать из зимнего гардероба, — согласился Загрей, хлопая Танатоса чуть ниже плеча. — Другого нет, — равнодушно пожал плечами Тан, запоздало поднимая руку, в которой держал собачьи поводки, чтобы отмахнуться от слишком фамильярного жеста. — А з-зачем вы пос-стоянно носите мантию? — робко спросила Дуза, пробуя установить хоть какой-то контакт. Танатос снова пожал плечами и опустил взгляд, задумавшись. Затем посмотрел на девушку исподлобья и ответил: — Она пришита к пальто. — Разве такие н-не выдают солдатам? — Брови у Дузы сдвинулись у переносицы испуганно, и пальцами она вцепилась в чугунное ограждение так, словно за любое неправильное слово её могли сбросить в реку. Загрей, наоборот, расслабленно прислонился к ограде спиной, закинув на неё обе руки, и наблюдал за тем, как Цербер пытается сжевать шнурки его кроссовок. — Выдают, — без энтузиазма продолжал отвечать Танатос. — Но они рассчитаны на греческую зиму. Не на… Не на настоящую. — То есть, мантия нужна для дополнительного утепления? — поспешил спросить Загрей. Голос у него вдруг стал будто бы ярче, энергичнее — он наконец почувствовал редкий шанс разговорить Танатоса. — Она реально тебе пригождалась? — Да. Вместо спасательного одеяла. Один раз пришлось десять часов лежать под сугробом и ждать, пока мой след потеряют. — Кто потеряет? — затаив дыхание, словно перед кульминацией истории, спросила Дуза. — …Шатун, — с прежней непроницаемой интонацией соврал Тан. Очевидно, желание говорить о себе у него быстро иссякло, но Загрей был готов принять с благодарностью даже эту горстку информации, потому что теперь он хотя бы немного понимал, где был Танатос все эти годы, даже если тот усердно избегал конкретики. — Но у нас-то уже почти лето, — почти взмолился Заг. — Медведей у нас не водится, особенно шатающихся. Сугробы дольше одного дня не держатся. Снимай эту амуницию. Тан посмотрел на него неуверенно, словно бы с надеждой что тот шутит и одновременно с упрёком за плохую шутку. Но Загрей смотрел на него глазами человека, который ни в одной итерации, ни в одной из возможных параллельных вселенных, не желал Танатосу ничего плохого, и тот сам прекрасно об этом знал. И, наверное, он подчинился по той же самой причине, по которой он взял к себе щенков, когда Загрей его об этом попросил, и по которой он пошёл сегодня гулять с ним и его странной подругой. Танатос протянул Загрею стаканчик с кофе и свободной рукой вытянул сначала из одного плеча шёлковые нити — незамысловатый, но крепкий шов, который лишь слегка растянулся от тяжести косы, носимой им на спине, — затем из другого. Он пришил мантию так специально, чтобы в случае опасности её можно было использовать в любых целях, хоть в качестве палатки. Но Загрей был прав — в полисе в этом попросту не было надобности. Танатос снял с себя мантию и сложил аккуратно, перевесив через предплечье. — Теперь ты доволен? — Он протянул руку за своим кофе, как будто всё ещё собирался его пить. Загрей и Дуза вместе закивали в ответ. Но у Загрея энтузиазма было куда меньше — он только теперь видел, насколько сильно мантия меняла фигуру Танатоса. Перед ним стоял всё тот же самый исполин, но плечи его были почти что ссутулены от непомерной тяжести, которую он каждый день таскал на спине. И даже несмотря на эту сутулость и на отсутствие капюшона, который добавлял ему пару сантиметров, Танатос не казался ниже — он казался тоньше, словно что-то высосало из него, может быть, и не все соки, но значительное их количество. Недостаточно для того, чтобы его было жалко, но достаточно, чтобы жизнь мёдом не казалась, а казалась скорее дёгтем. Может быть — Загрея редко посещали такие откровения — но может быть, идея поэтапно вытаскивать Танатоса из его скорлупы, как реальной, так и метафорической, была не самой лучшей. Процессия из кораблей давно ушла вниз по каналу, и даже музыка из открытой машины на том берегу стихла после криков из окна про «ну сколько можно, спать не даёте». Ждать ещё целый час, когда мосты начнут сводить обратно, не имело смысла — тем более после того, как поднялся холодный ветер, от которого воды Флегетона пошли крупной рябью, с плеском разбивающейся о гранитные берега набережной. Цербер тоже устал, хотя и заметно пообвыкся на улице. Было принято решение двигаться по домам. Дуза и Загрей продолжали о чём-то болтать, иногда пихая друг друга в бока, и Танатос следовал за ними уже не так отстранённо, как сначала — но сосредоточиться на их разговоре ему не позволяли одновременно непонимание темы и невероятная усталость. Откуда эта усталость взялась, он сам не понимал. Обычно в этот час он ещё сидел на кухне с картонной папкой архивных документов в обнимку и пытался разобраться, как за десять лет похоронное бюро Аида довели до того состояния, в котором оно находится сейчас. Не могла же небольшая прогулка по Тартару и Асфоделю с собаками, за время которой из него клещами вытянули пару слов, оказаться настолько утомительной. Даже думать про это казалось утомительным. Танатос предпочитал думать либо о прошлом, либо ни о чём в принципе. — …А вообще исторически так сложилось, что каждую набережную делает какая-то одна компания, — рассказывал Загрей. — Ты не заметила, что на том берегу другая ограда? — Нет! — удивлённо воскликнула Дуза, резко поворачивая голову, чтобы проверить — и действительно, на противоположном берегу канала была ограда с другим, более крупным узором, нежели та, вдоль которой они шли к метро. — Причём эта, — Заг похлопал ладонью ограду слева от себя, — старше. Знаешь, как это можно понять? — По узору? — предположила Дуза. Загрей помотал головой. Девушка сжала губы и любопытно прищурилась, переводя взгляд то на ближнее ограждение, то на дальнее. — Может быть, по… поручням? — Да! Видишь, здесь плоский поручень? Изначально, такие делали, потому что рассчитывали, что всякая интеллигенция будет ставить сюда кофе, чай, класть книги, цветы. Я не знаю, почему они так решили — может, тогда в Асфоделе процент зависимого от алкоголя или наркотиков населения был меньше сотни. Но поручни моментально начали использовать вместо скамеек. Люди пили пиво, раскачивались, падали в холодную воду и тонули. — Ужас! И-и ограду до сих пор не поменяли? — На это нет денег. Раньше вешали таблички «По ограждению не ходить», но их постоянно срывают. — По н-нему х-ходят? Оно же у-узенькое! — Да это же легко. И тут Загрей остановился посреди тротуара и начал стягивать с себя рюкзак, чтобы отдать Дузе, которая замерла от страха и осторожного любопытства одновременно, не способная найти в себе храбрости, чтобы остановить его. Тогда Танатос понял, что его вмешательство здесь жизненно необходимо: — Заг, прекрати. — Теперь замер уже Загрей. Обе пары широко открытых глаз, в унисон моргая, смотрели на Танатоса, и тот смерил их обладателей строгим взглядом. — Не смей лезть на ограду, ты не маленький ребёнок. — Вот именно! — закивал Загрей. — У меня потрясающая координация, и я абсолютно трезв. — Он решительно подошёл к ограде, и Танатос, нахмурившись, сделал шаг к нему, надеясь ухватить его за толстовку, если всё это не окажется блефом ради того, чтобы впечатлить Дузу. — Здесь нечего бояться! — Загрей одним махом закинул ногу на ограду, упёрся обеими руками в поручень и вскарабкался. — Вот видишь, всё легко и прос… Финальным элементом в его гимнастической программе должна была быть торжествующая стойка на поручне: прямые ноги, осанистая спина и гордо поднятые в воздух руки. Но был один нюанс — причина, по которой мужчины не занимаются гимнастикой на бревне. Загрей не успел даже толком вскрикнуть. Тело его, застыв в совершенно неестественной позе, пока его мозг пытался обработать внезапный поворот горизонта, повалилось в реку и с громким бултыхом скрылось под водой. Только несколько капель воды долетело до тротуара, тёмными пятнами осев на каменистом, потрескавшемся асфальте. Стоило заметить, что Дуза закричала ещё в тот момент, когда Загрей начал падать — и, наверное, только этот пронзительный крик заставил Танатоса, уже бросившегося к утопленнику на полставки, замереть на месте, вжав голову в плечи. Цербер тоже бросился к ограде, чуть не вырвав все три поводка из руки Тана, высоким встревоженным лаем взывая к хозяину, который шумно и с плеском барахтался в реке. Когда Дуза и Танатос вместе, перегнувшись через злополучное ограждение, посмотрели в реку, Загрей уже кое-как пристал к шершавой гранитной стене, которая уходила под воду под углом. Вся намокшая копна его волос прилипла к лицу, а толстовка и джинсы — к телу, обнаруживая те самые нехилые мышцы, за которые его так хвалила Дуза и которые теперь камнем тянули Загрея ко дну. — Я не умею плавать! — почти испуганно воскликнул он, задрав голову к небу и ртом хватая воздух. — Ползи по стене, — холодным, приказным тоном ответил Танатос и вытянул руку в сторону, где ниже по каналу от тротуара отделялся пологий спуск к воде, который вёл к небольшой гранитной площадке. Плыть до неё было чуть больше 50 метров, не смертельно. Такие встречались на асфодельских набережных примерно каждый километр, и только теперь Загрей понимал, зачем они нужны. — Т-ты в порядке? Ты д-доползёшь? — спросила, едва отойдя от шока Дуза. Она так и стояла, зажав обеими руками рот, и глаза её метались вправо-влево по поверхности реки. Одновременно все трое обернулись в ту сторону, откуда они шли — горизонт был чист, суден больше не предвиделось. — Да, да, — слабо отозвался Заг, вытирая рот рукой и не понимая, что особой разницы это не делает — он по грудь был погружён реку, в полную водорослей, бактерий, отходов (как технических, так и человеческих), ржавчины и в принципе грязи. Вода, всё ещё идущая волнами, в которых отражались огоньки фонарей, плясала вокруг него, укачивая и как будто бы даже выталкивая наверх, но Загрей всё равно ей не доверял. — Вылезай из воды, ноги сведёт, — всё тем же требовательным тоном, но не повышая голоса, говорил Танатос. В ограду просунулись три любопытных овчарочьи головы, и Загрей, улыбнувшись, потянулся к ним, заодно карабкаясь выше по граниту, насколько позволял отвесный склон. Ветер, казавшийся не таким уж сильным минутой ранее, теперь пронизывал его до костей. Танатос уже направился в сторону спуска к воде, когда Дуза догнала парой торопливых шагов и окликнула: — Давайте, подержу! — Он обернулся и не сразу сначала понял, к кому обращается Дуза и зачем. — Кофе и поводки — давайте мне. Тан растерянно посмотрел на свои занятые руки и на хрупкую, тоненькую, но неожиданно храбрую Дузу. Её трое щенков могли снести без особых проблем, стоило им всем рвануть в одну сторону. Но времени думать особо не было, поэтому Тан, вручив Дузе и кофе, и поводки, бросился почти бегом к спуску. Загрей усердно полз по стене этакой лягушкой — широко расставив ноги, всё ещё погружённые в воду по колено и начинающие неметь, и руками обнимая зелёную, покрытую водорослями и грязью, которые он соскребал своей одеждой, стену. Движения он нарочно делал резкие и размашистые, инстинктивно стараясь потратить как можно больше энергии, чтобы организм начал вырабатывать побольше тепла. Так он прополз где-то с десяток метров, но стук его зубов становился только громче. — В-всё будет х-хорошо, ты только не торопись! — почти слёзно молила его Дуза. Загрей плохо слышал, что происходило сверху, но, кажется, пока она не подбадривала его, Дуза ругала сама себя, бормоча себе под нос, что надо было быть осторожнее, и вообще зачем они сюда пошли, и это всё она виновата, что не успела среагировать. — Да, всё хорошо… всё хорошо, — всё ещё тяжело дыша, старался подбадривать её в ответ Загрей. Расстояние до площадки на воде, где его ждал Танатос, вцепившийся в фигуру на мокрой стене обеспокоенным взглядом, начинало казаться бесконечным. На середине пути Загрей сменил тактику, вместо размашистых движений делая аккуратные и выверенные. Он замирал, собирал силы на рывок и только тогда делал следующий «шаг» по стене, хотя на деле это больше выглядело как скалолазание. Соблазн позволить себе свалиться в казавшуюся относительно тёплой воду и позволить невесомости сделать половину работы за него крепчал, но Загрею всё-таки ещё хватало ума понимать, что в воде он однозначно утонет. Ему хватило той паники, которая охватила его, когда он только упал. Медленно, но верно, через несколько бесконечно долгих минут он всё-таки дополз по стене до спуска. Чтобы вскарабкаться на площадку, пришлось всё-таки окунуться в холодную воду по плечи и, держась за такой же шершавый край гранитной платформы, обогнуть полностью вертикальную стену спуска. Наконец, всё закончилось, и свобода была уже так близко — но мышцы моментально наливались свинцом при любой попытке вытянуть себя из воды. Заг попытался подпрыгнуть, выползти, закинуть ногу на платформу, и всё тщетно. Танатос подошёл к воде и протянул ему закованную в перчатку руку — и, когда Заг схватился за него чуть повыше запястья, словно за спасательный круг, Тан схватил его так же крепко за плечо, сгребая в охапку. Общими усилиями, у них всё-таки получилось вытащить Загрея из воды. Ещё пару секунд он так и стоял в луже стекающей с его одежды речной воды. Тяжело дыша, он всё так и держался за пальто уже отпустившего его руки Танатоса, пока наконец не уронил промокшую голову ему на грудь, всего лишь на мгновение прислонившись к нему лбом практически в благодарном поклоне, и Тан даже ничего не успел по этому поводу сделать. Заг тут же поднял голову и, облегчённо улыбаясь, выдохнул: — Спасибо! — Он сказал бы ещё что-то, но обернулся на стук подошв и собачьих лап по асфальту — Дуза медленно, держа скулящего Цербера на коротком поводке лишь одной рукой, подошла к спуску, чтобы самой убедиться, что всё в порядке, и, увидев улыбку Загрея, так же облегчённо выдохнула. — Никогда так больше не делай! — взмолилась девушка. — Я так п-перепугалась, ты не представляешь! — Извини, извини, — тряхнул головой Загрей. — Виноват, был неправ. Но я клянусь, у меня раньше спокойно получалось!.. — Ты и раньше этим занимался? — вскрикнула Дуза. Танатос тоже нахмурился. Загрей лишь с улыбкой неопределённо отмахнулся от вопроса. — Ты воды наглотался? — строго спросил он у Загрея. Тот кивнул. — Промывай желудок. Заг взглянул на него снизу-вверх жалобно, словно спрашивая «может, не надо?», но Танатос продолжал всё так же строго выжидающе смотреть на него. Заг вздохнул. Хотя бы не на пустой желудок блевать придётся — хотя денег, потраченных Дузой, всё равно было жалко. По каналу, тихо тарахтя мотором, проплыла небольшая рыболовная лодочка — она бы прошла даже под опущенным мостом. Хозяева, видимо, возвращались с ночной рыбалки — и, конечно же, в нетрезвом виде. Один уже почти дремал, сидя в лодке, второй, руля мотором, ещё держался. Проплывая мимо спуска к воде оба повернули головы — по правому борту, склонившись над рекой, стоял практически на четвереньках какой-то совсем молодой и почему-то мокрый с головы до ног пацан. — Вот, тартарские, — сквозь зубы процедил сонный товарищ, — совсем пить не умеют. — Ещё и Флегетон наш засоряют, уу, твари! — чуть громче согласился рыбак у руля, словно намеренно делая так, чтобы его услышали. — О, перегаром потянуло, даже пальцы в рот пихать не понадобится, — безрадостно ответил Загрей, поднимая исподлобный взгляд на скудный экипаж судна, проплывающего прямо перед его лицом, изрешечённым прядями мокрых волос. — Чего сказал, щенок? — тут же рванулся тот, что рулил мотором, так, что лодка покачнулась. Загрей встал в полный рост и, утерев рот рукавом, закричал им вдогонку: — Да моя блевота стоит дороже, чем ваша лодка и сотни таких же, из-за которых над Флегетоном дышать от вони невозможно! — Заг, сейчас же прекрати. — Танатос мгновенно схватил его за плечо — но не столько из-за стыда за его неприличное поведение, сколько из страха, что Заг сейчас пошатнётся и свалится в обратно воду. — А ну… Я сейчас вернусь и..! — Мужик на моторе действительно попытался развернуть лодку, но в узком канале между островами такой манёвр провернуть можно было только на комически малой скорости. — Брось, брось, оставь, — хриплым голосом принялся уговаривать его второй рыбак — он тоже успокаивающе схватил своего товарища за плечо. Кажется, узнал, с кем они имеют дело. Лодка горе-рыбаков быстро скрылась за изгибом канала, и вдвоём Танатос и Загрей начали подниматься обратно на набережную. Заг уже хотел сказать что-нибудь колкое в свою защиту, но ничего не придумал — тишину нарушал только громкий стук его зубов, и Танатос, расправив висевшую у него на предплечье мантию, накинул её Загрею на плечи. Весь дрожащий, с мокрыми чёрными волосами, прилипшими к половине его лица, и в блестящей под светом фонарей чёрной мантии, в которую он тут же принялся кутаться, Заг выглядел как детёныш летучей мыши. — Ты точно в порядке? — поспешила убедиться наблюдавшая за обменом любезностями Дуза. — Да, в полнейшем, — кивнул Заг. — Я в Асфоделе бываю нечасто, но знаю, что по-другому с местными нельзя разговаривать. Они только так понимают. — В-вот, может, кофе п-поможет? — не зная, как ещё быть полезной в этой ситуации, робко предложила девушка, протягивая ему стаканчик, пока Танатос забирал у неё поводки. — Только он уже остыл, и-извини, пожалуйста! — Конечно он остыл, прошло уже три часа, — вяло рассмеялся Загрей, но он всё-таки вынул одну руку из чёрного кокона и взял стаканчик. — Не извиняйся, всё хорошо. Знаешь, что? — внезапно встрепенулся он, указывая стаканчиком на свой рюкзак, который Дуза повесила себе на плечо. — Достань из рюкзака склянку нектара, там должна быть где-то… — У тебя с собой ещё и… — снова вскрикнула Дуза, но она вовремя вспомнила, где они находятся. Она продолжила шёпотом: — Ты ещё и нектар с собой носишь? — Я всё равно планировал отдать тебе всю бутылку, — кивнул Загрей почти печально. — Если хочешь — забирай, или мы можем выпить пополам. Пока он говорил, Дуза запустила руку в большой карман рюкзака, в глубине души надеясь, что Загрей шутит. Но нет. В её маленькую ладошку действительно легла гладкая и, на удивление, чуть тепловатая склянка нектара — ровно такая же, какие ей раньше, на протяжение всего того времени, что они знали друг друга, дарил Загрей. Танатос посмотрел на нектар весьма напряжённо, но заставил себя отвести взгляд — Загрей был уже взрослым и имел право самому выбирать, что делать со своей жизнью (вот бы ещё только он делал что-то полезное, а не таскал контрабандные наркотики через половину полиса). Загрей зубами вытянул из маленького горлышка склянки пробку — и та издала умилительный «чпок», и среди ночного весеннего холода повис тонкий, едва ощутимый сладкий аромат. Заг поднёс склянку к носу и вдохнул запах благоговейно. Дуза тоже смотрела несколько секунд заворожённо, но тут же спохватилась и принялась оглядываться — набережная, к счастью, была всё так же мертвенно-пуста. Танатос лишь отстранённо наблюдал за тем, как медовая жидкость, по легенде предназначенная только для богов, лилась в самый обыкновенный остывший кофе из забегаловки в центре Тартара. Заг нежно взболтал стаканчик, как взбалтывают бокал с вином сомелье, хотя и знал, что весь нектар всё равно не размешается и сверху кофе будет таким же горьким. — Будешь со мной? — предложил он Дузе. Та выставила перед собой обе руки и с неловким смехом помотала головой. Тогда Заг под изумлённые взгляды обоих друзей запрокинул голову и выпил смесь залпом. — Ну и как? — спросила любопытно девушка, перекатываясь с носка на каблук и чуть наклонив голову — прямо как Цербер, который тоже в три головы наблюдал мало понятное ему действо. — Уже немного прогревает, — кивнул, шмыгнув носом, Загрей. — Когда дойдём до метро, должен подействовать. — Т-ты поедешь на метро? В таком состоянии? — спросила Дуза. — Может, л-лучше… давай я посмотрю у себя мелочь, может соберём тебе на такси? — Я не езжу на такси, — поморщился Заг с улыбкой. Дуза уже полезла к себе в сумку, но замерла и посмотрела на него любопытно. — Почему? Загрей медленно пошёл по направлению к станции. Танатос и Дуза молча последовали за ним. — У меня дома всегда было много кошек, — начал он. — Я из-за них боялся заводить кого-нибудь мелкого, вроде хомяка или канарейки, хотя очень хотел. Один раз сажусь в такси, чтобы отвезти кота к ветеринару, а водитель мне рассказывает, как у него тоже в детстве был питомец — хомяк. Говорит, «ну я был маленький, глупый, он у меня и десяти минут не прожил». Мол, «терпел-терпел, не вытерпел, поигрался — и всё». И тут случилось что-то странное. Заг внезапно остановился и прижал ко рту тыльную сторону ладони — он издал какой-то захлёбывающийся звук, и только Дуза поняла, что это был всхлип. Она уже протянула руку к чёрному кокону, но Загрей продолжил идти дальше, и она решила не обращать на это внимания. — …И с тех пор я на такси не езжу, — закончил он. Они дошли до станции метро — на островах Асфоделя метро было наземным — в полной тишине. На единственной скамейке спал бродяга, от которого шёл специфический запах — но Загрея внезапно это совсем не волновало. На станции, освещённой единственным тусклым светильником, никого, кроме них, не было, и он вдруг начал тихо намурлыкивать какую-то весёлую мелодию себе под нос, даже едва заметно пританцовывая, чтобы поскорее согреться — один из щенков тихонько заскулил, виляя хвостом, но два других уже слишком устали. Танатос старался не обращать внимания на странные звуки, которые издавал Загрей, и его не менее странные движения, но всё-таки взглянул на него украдкой — может, глаза обманывали его в таком тусклом свете, но кажется, щёки Загрея покрылись странным, тепло светящимся румянцем. Довольно быстро приехал поезд — полностью пустой. Вся их небольшая компания быстро погрузилась в вагон; Загрей сел рядом с Танатосом, а Дуза — напротив. Щенки моментально разлеглись на всё ещё грязном, но хотя бы не таком холодном и неуютном, как асфальт, полу. Из Асфоделя, тем более в такой час, практически никто в Тартар не ездил, и держать Цербера на коротком поводке необходимости не было. Колёса стучали по рельсам, и Загрей качал им в такт тяжёлой головой, и довольно быстро, прислонившись виском к плечу Танатоса, заснул. Тот поначалу даже не обратил внимания, только спустя пару минут чуть развернулся, чтобы Загрею было удобнее. Дуза сначала сидела, забравшись с ногами на сиденье, подбородок положив на спинку, и тоскливо наблюдала несущиеся мимо фонарные столбы, дома, заборы, которые скоро сменились видом с большого моста через Флегетон: девушка резко выпрямилась, уже с любопытством вбирая в себя вид тёмной реки, по которой скользил прямоугольник света от поезда — пока на улице было темно и холодно, они сидели в тёплом вагоне, под изредка моргающими жёлтыми лампами. Но мост тоже пронёсся мимо, и Дуза развернулась к Загрею, который спал уже на удивление крепко. Поделиться впечатлениями ей было не с кем, поэтому из своей сумки, спрятанной под кофтой, девушка извлекла неожиданно неряшливый блокнот — даже его твёрдую чёрную обложку она умудрилась помять и испачкать. Следующим из сумки на свет был извлечён огрызок карандаша — в свои лучшие дни это был увесистый чертёжный карандаш толщиной с целый палец Дузы. Но по длине до пальца он уже не доходил, и по корпусу было видно, как его неаккуратно и неравномерно затачивали канцелярским ножиком. Танатос устало следил за тем, как Дуза, найдя среди изрисованных страниц чистую, принялась что-то спешно набрасывать — он смотрел, потому что больше смотреть было не на что, и вид из окна смешался в одну тёмную, беспросветную кляксу. Одна остановка, вторая, третья. Девушка, сгорбившись над блокнотом, усердно, линия за линией, что-то запечатлевала — и Танатос осознал, что это было, только когда она, подняв голову, несколько секунд посмотрела на него и Загрея и тут же вернулась к рисованию. Поезд пересёк границу Тартара и ушёл под землю — Дуза должна была выходить на следующей остановке. Но Загрей всё так же спал, поэтому она, закончив рисунок, какое-то время сидела и разглядывала страницу задумчиво, словно собираясь с силами, и наконец поднялась со своего сидения. Подойдя к Танатосу, она молча показала ему страницу с зарисовкой. Несколько секунд он вглядывался в расплывчатый силуэт на бумаге, пока наконец не произнёс тихо и спокойно, глядя девушке в глаза: — Я не вижу без очков. И Дуза, по совершенно непонятной Тану причине, вдруг звонко рассмеялась, убирая блокнот обратно в сумку. От смеха проснулся Загрей. — Ты уже выходишь? — первым делом спросил он, протирая глаза и рукой расчёсывая всё ещё мокрые волосы. — Да, на следующей, — кивнула Дуза. Заг протянул руку к рюкзаку, стоявшему у него под ногами, и уже начал рыться в карманах, но девушка поспешила его остановить: — Не надо! П-правда! Загрей поднял на неё взгляд и наклонил голову совсем по-собачьи, и Дуза виновато улыбнулась: — М-мне правда приятно, что ты делаешь мне подарки! Но, мне кажется, всем будет лучше, если ты будешь отдавать их ещё кому-нибудь, кто тебе важен. — Кому? — спросил непонимающе Загрей. — В смысле, такие люди есть, но я и им уделяю столько же внимания. — Просто… — девушка замялась под его взглядом, хотя в разноцветных глазах Загрея совершенно не было ни угрозы, ни злости — только чистое, искреннее желание любить и делать людей счастливыми. — Просто… всем будет лучше, если… Я имею в виду, что… Гудение в тоннеле начало становиться ниже — поезд начал сбрасывать скорость, и темнота за окнами сменилась всё медленнее проплывающими мимо кафельными плитами станции. В последние несколько секунд Дуза наконец собралась со словами: — Просто дари эти в-вещи кому-то, кого за это не уволят. Пожалуйста. И, стоило дверям распахнуться, Дуза, помахав на бегу им рукой и крикнув растворившееся эхом в станции «Пока!», побежала к выходу. Щенки чуть не побежали вслед за ней, но Танатос крепко держал поводки. Загрей обернулся и посмотрел Дузе вслед озадаченно — он сам боролся с желанием её догнать, но печаль и озадаченность сковали его по рукам и ногам. Неужели Дуза так боялась, что её могут уволить просто за то, что она пьёт нектар, или за что-то ещё, о чём Загрей не догадывался? Дуза боялась всего — может, и этот страх, на чём бы он ни был основан, был нерациональным. Им надо будет поговорить об этом, когда они встретятся в следующий раз — когда у них совпадут расписания. — Мы могли бы проводить её до дома, — хмуро заметил Танатос, когда поезд уже тронулся дальше. Он был словно недоволен собой за то, что такая мысль не пришла ему в голову вовремя, но Загрей умел различать его интонации — Тан просто был занят какой-то важной мыслью. — Дузу нельзя провожать до дома, — объяснил он, стараясь говорить максимально кратко. — Максимум — до квартала, и то очень осторожно. Она снимает комнату у хозяйки, которая не хочет… в общем, она не должна видеть посторонних людей. — Почему? — вдруг спросил Танатос. Заг совершенно не ожидал, что он будет в этом заинтересован. — Потому что… как бы объяснить? Эта хозяйка боится, что кто-то узнает, где она живёт — она с трудом пустила к себе жить Дузу, потому что та работает на моего отца, но только Дуза была согласна платить такие деньги за такие отвратительные условия. Танатос ничего не ответил, только хмыкнул себе под нос и напряжённо вздохнул. Загрей смотрел себе под ноги и теребил пальцами молнию на рюкзаке — к застёжке он прицепил брелок с шерстяной змейкой, который ему давно подарила Дуза. Уже на следующей станции в вагон село несколько человек. Заг громко чихнул. — Ну вот, — печально заметил он. — Всю зиму продержался, не заболев. Надеялся так до осени дотянуть. — Всё ещё часто болеешь? — тихо и почти удивлённо спросил Танатос. Он вроде бы и не понимал, что было в этом удивительного — но со своим взрослым ростом, гордой осанкой и широкими плечами Загрей совершенно не напоминал того хилого мальчика, который каждый месяц подхватывал какой-нибудь грипп и с которым денно и нощно сидел, по минутам скармливая ему лекарства, Танатос. — Да, — усмехнулся Заг. — Иной раз не успеваю выздороветь и снова заболеваю — хотя кажется, что после болезни иммунитет должен быть сильнее всего, но я всё равно каким-то образом умудряюсь. Он встал, одной рукой хватая свой рюкзак, а другой — поручень, и мантия, скрывающая от ничего не подозревающих пассажиров метрополитена промокшую до нитки одежду Загрея, повисла на нём как-то грустно. — Ты выходишь? — на этот раз удивлённо спросил Танатос. — Я пересяду на другую линию, — кивнул Загрей. — Поеду домой к Никте. — Зачем? — спросил Танатос раньше, чем успел себя остановить — настолько сильным и искренним было его непонимание. Заг не сразу ответил. Он сначала пожал плечами, отведя взгляд, затем сказал: — Я думал, тебе хватит компании на сегодня. Сначала рабочий день, потом эта прогулка. Вытащили тебя из зоны комфорта. Ты, наверное, устал. — Возможно, — согласился Танатос. — Я раньше никогда не видел, чтобы у тебя были друзья, — признался Загрей. — Я видел тебя только в компании Мег — и всё. Звучит утомительно, если честно. Даже поговорить не с кем. — Возможно, — снова согласился Танатос, не поднимая взгляда. — Мне всегда больше нравились люди, с которыми есть, о чём помолчать. — Поезд снова начал тормозить, и он добавил напоследок: — Будешь дома — прими тёплую ванну и сразу упаковку активированного угля. И противовирусное с парацетамолом с утра. — Так точно, доктор, — шутливо отдал честь Загрей. — Не обращайся так ко мне, — всё так же не поднимая взгляда, ответил Тан. Загрей вышел из вагона. Вместо него зашло ещё несколько человек, которые, как всегда, боялись даже приближаться к фигуре в тёмно-чёрном пальто в дальнем конце вагона — им не нужна была гигантская коса с проверенно-острым лезвием для устрашения, им достаточно было памяти множества поколений. Может, оно было и к лучшему — Церберу нужно было отдохнуть от множества незнакомых ароматов. По дороге домой, Танатос пытался представить, как отреагирует Никта на появление Загрея в таком виде — наверное, терпеливо промолчит и не больше. Он вспоминал самого себя в детстве; он тоже, промокший с головы до ног, по зимнему морозу тащился домой и даже не дожил до разговора с матерью — к тому моменту, когда она вернулась домой с работы, Танатос уже разделся, залез в кровать и последующие несколько дней провёл в бреду. Только вспоминая это, Танатос наконец осознал: его жизнь как будто разделили лезвием на три части — среднюю выбросили прочь, а две оставшиеся наложили друг на друга. И такое двойное существование он теперь ведёт — всё, что ему попадается в прозрачном и бессмысленном настоящем, обретает хоть какое-то значение только в том мире, который остался в воспоминаниях Танатоса. Живут ли другие люди в таком же суррогате жизни? Тан поднял голову и взглядом окинул остальных пассажиров вагона, настолько серых и неприметных, что они сливались с сидениями и поручнями. Они — да, они ведут именно такое искусственное существование, погружённые в счастливые воспоминания о жизни, которая у них была в «нормальной» Греции, до попадания сюда. Но Загрей — огромное исключение из этого правила. И Дуза тоже. Их совсем нельзя было определить этим словом «тень», которое Аид и его приближённые презрительно бросали в сторону серых масс. Они оба — не тени от былых себя, у них, наоборот, всё впереди. Они яркие и счастливые, они танцуют под скучную музыку, поют песни и что-то рисуют на огрызках бумаги. Собираются просто прогулять, а в итоге переживают околосмертельный опыт, встают, отряхиваются и идут дальше. Танатос провёл десять лет вдали от дома, мечтая о том, чтобы вернуться к единственному яркому и счастливому созданию, которое безгранично и безвозмездно любило его просто за то, что он был где-то рядом. Ещё когда Загрей только родился и позже, когда он рос и взрослел где-то далеко, Тан мечтал о том, как из него вырастет человек, жизнь которого не затмит весь этот адский мрак, который заполонил полис целиком. И видимо эта мечта до сих пор жила где-то в нём, противясь мысли о том, что и Загрей, и его подруга превратятся в тени самих себя и будут точно так же существовать от зарплаты до зарплаты, от звонка до звонка, пока кто-нибудь вроде Танатоса не избавит их от мучений.

***

Танатосу редко снились сны. Ещё реже ему снились сны, которые не были кошмарными и даже не оставляли где-то глубоко в его душе противное, липкое беспокойство — беспокойство, какое возникает, когда ты сдаёшь экзаменационную работу, а потом никак не можешь вспомнить, допустил ли ты ошибку в ответе на вопрос, от которого зависит оценка. Беспокойство царя, после трапезы осознавшего, что кто-то мог подлить яд в его кубок с вином, пока он отходил от стола. Беспокойство убийцы, осознавшего, что он оставил на месте преступления улику, которую полицейские могли заметить, а могли и упустить. Сегодня ему не снились экзамены и строгие профессора, пиршества и предатели за столом. Ему даже не снились реки крови, которые заполняли его квартиру через оконные и дверные проёмы, пока он не захлёбывался в ней. Ему снился простой пейзаж — серое небо, белая земля. Наверное, где-то на фоне были заснеженные ёлки. И в центре пейзажа, в центре всего мира, в центре всей вселенной его сна находился серый шар. У шара не было размера, и он висел над землёй, словно в невесомости, пока Танатос не осознал, что шар всё-таки движется — медленно, будто бы пробивая себе путь через густой-густой воздух, шар бился о землю всё чаще, чаще и чаще. И внезапно, будто бы споткнувшись, он покатился вниз по белому холму, набирая такую головокружительную, такую сногсшибательную скорость, что Тан, закричав, проснулся. Он думал про этот сон весь день, пока ездил по Тартару, оформлял недостающие заказы на гробы, собирал данные о трупах, которые абы кому не выдадут. Он думал про этот сон вечером, закрывая свой кабинет. Когда он вышел через служебный выход, у машины его уже ждал всё ещё шмыгающий время от времени носом Загрей — как они и договаривались. — Куда сегодня едем? — в предвкушении спросил Заг. — Куда надо, — хмуро ответил Танатос. Загрей устроился на заднем сидении поудобнее, и лицо у него было довольное — лицо человека, который и не ожидал серьёзного ответа. Кажется, куда бы Танатос его ни отвёз, Заг был просто счастлив провести с ним время после работы. Счастливая невинность. Он читал всю дорогу какую-то книгу, поэтому, когда машина остановилась, Загрей выглянул из окна любопытно и принялся рассматривать всё, что было вокруг: грязь. Вокруг ничего не было, кроме грязи и темноты. Близился май, и на улице темнело всё позднее и позднее, но полис уже накрыл глубокий вечер, и в этой темноте далёкие силуэты разглядеть было невероятно сложно. — Это не Тартар, — растерянно заметил Загрей, выползая из машины и аккуратно захлопывая за собой дверь. — Мы в Асфоделе, — подтвердил Танатос, подбирая с заднего сидения косу. Он припарковался под мостом — поэтому Загрею из окна не было видно ничего, кроме мокрого, грязного песка на берегу Флегетона. Асфодель сегодня был покрыт тонкой дымкой тумана, почти как в Silent Hill, и фонарей поблизости не было — если бы кто-нибудь захотел их обоих убить, здесь это было бы сделать максимально легко, а местная речная вода разъела бы тела не хуже кислоты. Только вдалеке ещё горел свет в окнах некоторых домов, но свет этот казался не тёплым, а скорее ядовито-жёлтым и хорошего ничего не сулил. Они поднялись по пляжу и взошли на сам мост, под которым, сокрытая от лишних глаз, осталась машина. Дойдя где-то до середины моста, Танатос остановился и на стёртых каблуках туфель повернулся к ограждению. — Ну и что мы будем тут делать? — нетерпеливо, но с энтузиазмом спросил его Загрей, спиной прижимаясь к ограде и рассматривая туманный Флегетон вдалеке. — Медитировать? — Почти, — кивнул Тан. — Ждать. Загрей вздохнул. Он не очень умел ждать. Он посмотрел налево — из темноты, пробивая себе фарами путь сквозь туман, появилась ржавая машина и переехала мост. Он посмотрел влево — с одного берега на другой через мост переползла компания совсем подозрительных персонажей. Они вроде и не были похожи ни на пьяных, ни на наркоманов, но лица у них были неестественно каменные и походка такая, словно её нарисовал начинающий аниматор, ещё плохо понимающий анатомию. Один из членов странной компании, заметив две фигуры на середине моста, уже направился к ним, и Загрей уже успел обрадоваться возможности поговорить с кем-то из местных, но другой подозрительный персонаж одёрнул первого, и все вместе они перешли мост, держась от Танатоса и Загрея на максимально возможном расстоянии. Прошло не так уж и много времени, когда на мост ступила загадочная фигура. Всё в ней — звук её неторопливых, но широких шагов, её странные очертания, её широкополая шляпа и поблёскивающие круглыми стёклами очки — вызывало в Загрее странное беспокойство. Парализующую тревогу. Он оттолкнулся от ограды и встал прямо, лицом к фигуре, медленно двигавшейся к нему. Танатос сделал то же самое и, стоя за спиной у Загрея, так же наблюдал, как, отмеряя шагами секунды, фигура приближается к середине моста. Харон никуда не спешил, но никогда не опаздывал ни на мгновение. В конце концов, он тоже был сыном самой влиятельной женщины в полисе и явно унаследовал её ум, торжественность и крепкую хватку; но из-за бесформенного балахона, непроницаемых очков и шарфа, закрывающего большую часть лица, границы которого терялись в выцветших лохматых волосах, узнать его было слишком сложно даже для Загрея, который в детстве изредка, когда за ним совсем некому было присматривать, проводил время с Хароном. Харон не читал ему сказок и не играл с ним в игры, не учил его петь или метать какие-нибудь спортивные снаряды, и, наверное, поэтому Загрей так его любил. Харон просто сажал его к себе на колени и начинал, держа ручку в одной руке и калькулятор в другой, сверять финансы множества организаций, вверенных ему. Одной из таких организаций была компания, занимавшаяся речным транспортом в рамках полиса. Всё началось с явного упущения правительства полиса, которое давным-давно постановило, что наземный общественный транспорт должен находиться в ведомстве муниципалитета — но вот речные перевозки довольно быстро стали прерогативой множества мелких частных фирм, которые Аид в своё время объединил в одну большую компанию, начальником которой был назначен Харон. Харон ни с кем не контактировал, кроме Никты, и то изредка. Ему никто не был нужен — и он старался других не обременять своим присутствием. Потому было так странно, что они встретились здесь, на мосту — Загрей скорее был готов поверить, что Харон просто случайно оказался здесь, в том же районе, на той же улице, что и они. Только Танатос знал, что сегодняшняя встреча — прямое последствие его действий, совершённых в определённой последовательности и с определённой целью. Харон остановился в нескольких метрах от них и медленно, еле заметно кивнул, одновременно и приветствуя, и приглашая идти за собой. Процессия из троих человек двинулась с моста на заброшенный пляж, хлюпая по мокрому, тёмно-серому песку по направлению к длинному забору, украшенному, словно венцом, колючей проволокой в несколько ярусов. Он обнимал собой, ограждая от совершенно преступного и грязного Асфоделя, несколько небольших, обшитых ржавеющим профнастилом, но ещё крепко стоящих построек, частично нависающих над водой, из которой грязными столбами поднимались сваи. Среди них возвышалось здание пристани, поставленное на солидный фундамент, и словно корни из семечка, от этой пристани расходились причалы, от которых ответвлялись пирсы — некоторые были накрыты навесами, но в большинстве своём они тянулись к горизонту под открытым небом. К каждому из них было пришвартовано по десятку лодок самых разных размеров: от совсем маленьких катеров, в которых и вдвоём будет тесновато, и до больших челноков, явно предназначенных для перевозок тяжёлых грузов и важных пассажиров по каналам и рекам, изрезавшим весь полис вдоль и поперёк. Очертания лодок побольше расплывались в тумане, из которого только тепло светили огни пристани. Закрывая за собой двери на замок, люди в спецовке покидали некоторые из наземных помещений — в некоторых продолжала кипеть работа, и откуда-то раздавался шум болгарки, расчленявшей тело какого-нибудь усталого судна. Посреди всего этого мрачного пейзажа Танатос и Загрей со стороны выглядели совершенно лишними, и только Харон, привычно ступающий по чавкающему песку и одетый в костюм сродни чумному доктору, этакий противогаз на всё тело, смотрелся здесь абсолютно на своём месте. Он жил этим и несколькими другими доками, разбросанными по всему полису для пущего удобства — равно как он жил и многими другими предприятиями и организациями, вверенными ему как наиболее ответственному лицу. Именно поэтому два его гостя ступали осторожно и еле слышно, следуя точь-в-точь за ним и осторожно оглядываясь в страхе навлечь на себя гнев хозяина. — И что мы тут делаем? — спросил из осторожного интереса Загрей, когда Харон завёл их на один из причалов. Твёрдая земля и устойчивое основание быстро исчезли из-под ног, и они двинулись дальше по скрипучему деревянному пирсу. — Тебе вроде нужна была лодка для побега отсюда, — напомнил Танатос. Он добавил, осторожно обдумывая слова, чтобы не сболтнуть ничего лишнего: — Харон… согласился предложить свою помощь. Я надеюсь, у тебя хватит ума не отказываться. Загрей нахмурился и чуть замедлил шаг, чтобы их разговор никому не было слышно. — Харон никогда ничего забесплатно не предлагает, — шёпотом возразил он. — Верно, — остановившись напротив него, кивнул Танатос, перехватывая удобнее косу и вешая её по привычке на пальто. — Считай, что за тебя уже уплачено, и будь добр, держи рот на замке. Загрей нахмурился ещё сильнее, но продолжил идти вперёд, догоняя Харона, пока тот не остановился резко у одной из пришвартованных к пирсу лодок — Заг от неожиданности чуть не запнулся о выгнувшуюся от влаги доску, но чудом удержал равновесие. Он встал рядом с Хароном и тоже принялся рассматривать мелкий катер. Тёмно-зелёная обшивка на его бортах была покрыта крупными пятнами ржавчины, которые по цвету напоминали толстовку Загрея. Рубка была выполнена почти целиком из дерева, которое тоже местами гнилыми пятнами проглядывало из-под осыпавшейся белой краски. Заг присмотрелся к неряшливой конструкции катера и — ничего конкретного, кроме косметических недостатков, он назвать не мог, просто потому что не понимал совершенно ничего в транспорте, но интуиция подсказывала ему, что на таком он далеко не уедет. — Харон, дружище, — максимально вежливо и дипломатично начал он. — Ты меня не обманешь. Я знаю, что у тебя есть что-то получше в закромах. Не может такого быть, чтобы у заведующего всеми речными перевозками полиса не было совсем ничего приличнее, чем вот это. Харон ничего не ответил, только издал странный хриплый звук — как будто где-то под всеми слоями тряпья, которое он надевал как защитный костюм, он то ли захлёбывался, то ли шептал, то ли всё вместе. Загрей ничего не разобрал. Он уже хотел переспросить, но Харон вдруг двинулся дальше вдоль пирса. Танатос молча последовал за ним. Загрей бодрым шагом рванул следом — в нём загорался азарт. Следующий катер, предложенный Хароном, был уже намного больше. Заг остановился и, скрестив руки на груди, принялся критическим взглядом рассматривать посудину — тоже не в идеальном состоянии, но хотя бы не вызывающую жалость. Примерно такого размера судна они с Дузой совсем недавно рассматривали, когда смотрели на развод мостов. Этот катер был уже серьёзного тёмно-серого цвета с белой маркировкой, нанесённой светоотражающей краской у носа. Обшивка его, не такая очевидно-ржавая, зияла парой небольших дырочек в тех местах, где отвалились заклёпки, но в остальном судно выглядело солидно — даже более, чем солидно. — Вот это я понимаю, транспорт для побега, — одобрительно качал головой Заг, пока они с Хароном вместе рассматривали катер со всех сторон. — И цвет хороший, не такой заметный. Но мне кажется, размер всё-таки слишком привлекает внимание — и манёвренность от этого тоже страдает. Есть ещё варианты? Харон развернулся к юному клиенту, нависая над ним почти угрожающе, и начал что-то хрипеть в ответ, но Загрей бесстрашно возразил ему: — Дружище, я не жеманности ради тут ломаюсь — поправь меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, и в мои, и в твои интересы входит доставка меня на другой берег Стикса в работоспособном состоянии. Я знаю, что у тебя много разных дел по ту сторону реки — почему бы нам не… устроить что-то вроде челнока? Что-нибудь маленькое, быстрое и незаметное, чтобы вилять от пуль пограничников и чтобы выскочить и убежать можно было побыстрее? — осторожно предложил он, активно жестикулируя, чтобы показать, насколько выгодным для Харона может быть его план. Но Харон издал какой-то совершенно нечленораздельный, но явно возмущённый звук и, громко топая по дощатому пирсу, направился дальше, к следующей пристани. Загрей умоляюще посмотрел в сторону Танатоса, всё это время с отсутствующим видом стоявшего неподалёку: — Уговори его! — прошептал он, показывая в сторону Харона, уже ушедшего вперёд. — На что? — непонимающе фыркнул Танатос. Сама идея метаний туда-сюда-обратно через Стикс вызывала у него странное раздражение — наверное, из-за своей нереалистичности. — Харон явно лучше знает, какой транспорт тебе нужен и какая у тебя вероятность сбежать на нём из полиса. Всё остальное зависит от тебя, но уж поверь, задачу, возложенную на него, Харон выполнит сполна. Не ставь ему палки в колёса и не смотри дарёному коню в зубы, — проворчал он напоследок, проходя мимо Загрея и следуя за сливающейся с темнотой фигурой брата. Заг попытался что-то сказать, но лишь бессильно развёл руками и двинулся за ним. — А что, если из-за этого дарёного коня меня подстрелят? — наконец собравшись со словами, возразил он, поравнявшись с Танатосом. — Хватит баловаться глупостями, Заг, — только поморщился тот. Он не понимал, почему что-то в нём внезапно злостно начало колоть его изнутри, вынуждая тратить непомерные усилия просто на то, чтобы молчать и хотя бы изображать спокойный вид. Танатос не знал, что с ним происходило, но он знал, что только сейчас, когда он видел, как Харон и Загрей всерьёз выбирают транспортное средство, которое позволит последнему преодолеть Стикс с наименьшим количеством новых отверстий в теле — только теперь он начинал понимать всю тяжёлую, массивную реальность ситуации, давившую ему теперь на горло, на плечи, на грудь. То страшное ощущение, которое он испытал, едва вернувшись в родной полис, снова посетило его — ощущение, когда пытаешься мыльными руками ухватиться за тонкую, гладкую верёвку, висящую над огромной, бездонной пропастью. Загрей исчезнет, пути назад у него уже не будет. Полис, выплюнув его, уже никогда не примет его обратно — ни живым, ни мёртвым, ни даже распылённым на атомы. Больше некому будет шататься по лабиринтам улиц, что-то беззаботно напевая себе под нос и пританцовывая так, как мог позволить себе только отпрыск Аида. Больше некому будет носиться по головному корпусу, лохматую голову с услужливой улыбкой просовывая в дверь каждого отдела, где его ждут. Больше некому будет сидеть на диване дома у Танатоса, подобрав ноги и поставив на колени постоянно виснущий ноутбук, пока рядом резвится Цербер. Тан понимал, что ничем хорошим это не кончится, только ещё сильнее пошатнёт баланс в полисе, и без того едва удерживаемый Аидом, Никтой, Хароном и многими другими — включая самого Танатоса. Всё, над чем он так усердно работал всю молодость, к чему так жадно рвался, когда его увезли в эту несчастную экспедицию, всё это Загрей был с радостью готов кинуть в топку ради вряд ли существующей женщины, которая возможно имела с ним какое-то родство. Но, глядя издалека за тем, как Харон помогает Загрею неуклюже карабкаться на очередной разваливающийся на плаву катер, Танатос понимал, что не может всё быть так просто. Ничего из того, что вызывало у него такую злость, не было виной Загрея — ни то, что он вырос, даже не будучи поставленным в известность о существовании Персефоны, ни то, что Танатос добровольно согласился покинуть полис. Может, побег отсюда был единственным правильным вариантом развития событий для всех участвующих — Загрей обретёт свободу, Аид избавится от обузы и напоминания о несложившемся браке, а Танатос получит возможность искупить свою вину за десять лет отсутствия. Только Цербер и, возможно, Никта будут скучать по нему. Никта обожала семейные портреты; один раз она даже пригласила к ним домой художника, которого сослали в полис за какие-то огрехи. Она величаво стояла в центре портрета, положив руки на плечи двум сыновьям — Харону, перед которым на табуретке сидел уснувший Гипнос, и Танатосу, который держал на руках тогда ещё совсем крохотного Загрея. Всё началось двадцать далёких лет тому назад, когда Никта принесла домой странный увесистый свёрток. Гипнос и кошки потеряли к нему интерес сразу, как только поняли, что это не пакет с продуктами. Только Танатос несколько минут издалека всматривался в странные шевеления и вслушивался в булькающие звуки, издаваемые свёртком, но подойти ближе не решался. «Кто это?» — наконец спросил он, когда в комнату вернулась Никта. Она держала в руках большую коробку с детскими пелёнками, одёжками, одеялами, в которые когда-то давно кутала уже выросших сыновей. «Это Загрей, сын Аида, — тихим, но торжественным голосом объяснила женщина. — Подробности тебя не касаются; это всё, что ты должен знать.» Танатос только хмыкнул себе под нос и подошёл ближе. Он осторожно присел на диван, где лежал свёрток, и заглянул в сонное, светлое и спокойное лицо малыша. От младенца пахло странно — лекарствами. «Получается, он вырастет и будет наследником Аида?» — спросил Тан, подперев рукой подбородок и рассматривая ребёнка. Он вполне себе хорошо понимал, как работает человеческий организм, деление клеток и онтогенез в принципе. Но он впервые видел такого маленького ребёнка так близко, уже зная, что укутанный в пелёнки свёрток, который он сейчас без труда может взять на руки, вырастет в настоящего человека — больше, чем человека. Этот крохотный сморщенный комочек, неспособный обеспечить себя сам прямо сейчас, уже значимее и важнее, чем сам Танатос когда-либо будет. «Получается, да», — подумав, согласилась Никта. Ум её был занят сортировкой детской одежды — часть отправлялась в стирку, часть нужно было заштопать, часть полностью перешить. «И ему перейдёт весь полис?» — продолжал спрашивать Танатос, склонившись над свёртком. «Сын мой, у нас не монархия, и Аид не занимает никаких политических должностей, — поправила его мать. — Он только управляет корпорацией.» «Получается, ему перейдёт вся корпорация?» «Если ничего не изменится и Аид сочтёт сына наилучшей кандидатурой, то да», — кивнула женщина, скрываясь в дверном проёме. Танатос ещё не был взрослым, даже не близко. Но он уже прожил достаточно, чтобы знать, что технически это означало владение всем полисом. «Тогда приятно познакомиться, Ваше Высочество», — улыбнулся он, протягивая ребёнку палец. Но маленький Загрей ещё плохо понимал, что с этим делать, поэтому Танатос сам аккуратно, щепоткой взял маленькую хрупкую ручку и медленно потряс вверх-вниз, вверх-вниз. Младенец широко открыл рот, громко и чётко сказал: «А!» и, кажется, улыбнулся ему в ответ. Никта вернулась в комнату с ещё одной тяжёлой коробкой детских вещей и аккуратно поставила её на пол, чтобы не поднимать пыль. Она, сложив руки на коленях, села на диван с другой стороны и тоже склонилась над ребёнком. «Мне нужно, чтобы ты мне кое-что пообещал, сын мой, — тихо попросила женщина. Танатос поднял на неё глаза и не сказал ничего, но всё его лицо выражало полное благоговение. — Мы заплатили очень большую цену за то, чтобы Загрей выжил. И нам придётся заплатить ещё больше, чтобы он продолжал жить. Каждый миг его жизни куплен в долг, и однажды за этим долгом придут. И мне нужно, чтобы в этот момент ты был рядом с Загреем.» Танатос кивнул. Он, ещё не зная, о чём попросит его мать, уже был готов пойти на что угодно ради этого младенца. Таких жизней, «купленных в долг», в полисе было не счесть, и этот факт только доказывал, что Загрей, как и Танатос, был рождён этой землёй и от этой земли навсегда привязанным к ней и к её жестоким законам. «Не пойми меня неправильно, — добавила женщина, с нежной улыбкой гладя ребёнка по голове. — Загрей родился под счастливой звездой — у него по жизни будет доступ ко многому, чего нет у простых теней. Но ему всё равно пригодился бы друг.» Дул пронизывающе-холодный апрельский ветер, и пристань полностью обезлюдела — все рабочие ушли, погасив за собой свет, и только Танатос стоял на одном из ветвистых пирсов, погружённый в воспоминания, пока рядом Харон и Загрей, кое-как вдвоём забравшиеся в рубку совсем небольшого тёмно-красного катера, тыкали наперебой во все кнопки на всех панелях, проверяя работоспособность всех систем. Зажглись по обе стороны носа чуть не ослепившие Танатоса огни — и тут же погасли, оставив его в полной темноте. От ещё пары нажатых переключателей затарахтело что-то в районе кормы. — Надо будет починить, — обернувшись на интуитивно показавшийся ему странным звук, заметил про себя Загрей. Харон, видимо, услышал в этом оскорбление собственной способности поддерживать вверенный ему транспорт в ухоженном состоянии, и начал возмущаться в ответ, но Заг, выползая из рубки с усталым кряхтением, его возмущения отверг: — Харон, приятель, не тебе рассекать на этой штуке под огнём пограничников. Даже если она дотянет до берега, использовать её только один раз, для побега, было бы по меньшей мере расточительностью, а по большей — неблагодарностью по отношению к тебе. У меня есть связи, я найду людей, которые осмотрят двигатель и, если что, починят — так, чтобы эта красавица ещё долго мне прослужила. Спрыгнув обратно на пристань, Заг ласково похлопал «красавицу» по борту. Харон, ещё только вытащивший свою массивную фигуру из рубки, выпрямился во весь рост и возмущённо всплеснул руками, поворачиваясь к Танатосу — вся поза его как бы спрашивала: «Да кем он себя возомнил? Какие у него могут быть связи?». Тан лишь равнодушно пожал плечами и перевёл взгляд обратно на Загрея. Тот, съёжившись и согнувшись под ветром, словно тонкое деревце, рылся в рюкзаке, пока не выудил ту самую длинную чёрную мантию, которая в прошлый раз спасла его от переохлаждения и после этого была выстирана начисто вместе со всеми вещами Загрея, вымоченными в грязных водах Флегетона. Кое-как одной рукой он напялил на себя длинный плащ — так криво и неуклюже, что Танатосу хотелось подойти и поправить, но он себя сознательно остановил. Он уже свой шанс упустил, Заг теперь взрослый человек, совершающий свои взрослые ошибки — от неправильно надетой мантии до побега из чёртова полиса. Но мантия оказалась не единственным, что Заг извлёк из рюкзака. Харон, раздражённый препираниями ничего в судоходстве не понимающего Загрея, но довольный тем, что выполнил свою часть уговора, ступил на пирс и уже направился обратно к пристани, но Заг внезапно остановил его, потянув за рукав балахонистого пальто. — Дружище, у меня для тебя кое-что есть! — C извиняющейся улыбкой свободной рукой Загрей протянул ему круглую склянку нектара. Харон что-то попытался ответить, но его хриплый голос растворился в порыве ветра и плеске речной воды. Загрей в ответ на его отказ лишь улыбался всё ярче и шаловливее: — Хорошо, если тебе мало, держи две. Но это всё, у меня больше нет! Тяжёлые волны, не разбившиеся на пути к берегу о стройный ряд бортов, хлестали грязный песок где-то далеко, у зданий пристани. Ветер нещадно трепал чёлку Загрея, пока он стоял с двумя вытянутыми руками — по круглой желтобокой бутылочке в каждой. Танатос, пальто которого тоже обнимало его бок, пока полы трепыхались на ветру, поднёс к лицу одну руку, чтобы убрать волосы. Харон обернулся к нему, и взгляд его, скрытый за непроницаемыми стёклами очков, был уже не столько возмущённым, сколько умоляющим. — Не спорь с Его Высочеством, — только и посоветовал брату Танатос, и губы его тронула совсем-совсем лёгкая улыбка, и Загрей в ответ задорно рассмеялся. Харону ничего не осталось кроме как выхватить из его рук несчастные склянки и почти униженно спрятать в недра своего одеяния. Развернувшись, Харон с достоинством двинулся в сторону пристани. Загрей последовал за ним. Ветер вдруг стих — до следующего порыва. Танатос уже развернулся, чтобы тоже наконец покинуть лабиринт дока, но бок его внезапно обожгла та самая острая боль, навещавшая его последние месяцы всё более и более невовремя. Как будто кто-то вонзал ему меж рёбер нож, давал ране зажить, а затем снова наносил удар, с каждым разом всё глубже. Тану оставалось только надеяться, что невидимый нападающий скоро наконец доберётся до его сердца. Нарочно оставшись позади Загрея и Харона, он медленно побрёл за ними.

***

— Интересные дела происходят… — заметил Гермес, почёсывая затылок. Загрей следил лишь с относительным вниманием за тем, как скользят его чёрные, со смешливым прищуром глаза по строчкам кода — ему скорее было просто приятно видеть Гермеса рядом, в своём вращающемся кресле, которое для него было слишком высоким. От одного лишь его вида у Загрея на душе становилось тепло и спокойно, он чувствовал себя как с Ахиллесом — под крылом умелого учителя. Природа в отсутствие Гермеса очистилась настолько, что даже Гипнос время от времени начал выполнять свои обязанности — как и Загрей, он на рабочем месте проводил времени ровно столько, сколько было достаточно, чтобы деятельность в Доме Аида не была полностью парализована. То, что работа продвигалась со скоростью чуть выше полного паралича, они оба считали своими главными рабочими заслугами. Абсолютно довольный собой и своей потрясающей продуктивностью, Гипнос проводил в серверной уже третий обеденный перерыв за день. — Что это за штуки, кстати? — спросил он, худощавой конечностью указав на груду в углу серверной, на которой расслабленно восседал, словно на менее удобной версии кресла-мешка, Загрей. — Системные блоки какие-то, — пожал тот плечами, всё ещё наблюдая за Гермесом. — Неисправные видимо. Кто-то их сюда притащил — без моего присутствия, участия или согласия. — Разбери, посмотри, что с ними, — повернулся к нему Гермес. — Надо бы… — лениво протянул Заг, откинув голову назад. — Руки чешутся, но всё никак не доходят. Дел много, лето скоро… Он вздохнул, поднял левую руку с телефоном, включил экран — пусто, уведомлений нет. Выключив экран, уронил руку обратно. Дуза после той прогулки совсем перестала с ним общаться. Она не заходила ни в какие социальные сети, не отвечала на его сообщения, не брала трубку. Даже не появлялась на работе — хотя в последние дни Загрею всё труднее было её поймать. Он обычно уже уходил из корпуса к тому моменту, когда начиналась смена уборщиков — в те редкие дни, когда он вообще приходил на работу. Абсолютно нормально было воспринимать код, который ты пишешь для себя, для учёбы, для развлечения иначе, нежели то, на чём потом придётся работать другим людям. Но Заг чувствовал себя настолько выжатым — всей этой ситуацией с Дузой, недолгой болезнью после интимного знакомства с Флегетоном, предложениями Ареса помочь ему с кое-какими делами, да и написанием самой программы, которую сейчас рассматривал под метафорическим микроскопом Гермес, — что сил переживать за то, что он там написал и будет ли оно вообще работать, у него не было никаких. Всё смешалось в его усталой голове в один большой ком: переменные, отмытые деньги, нектар, шипящий смех Дузы, булеаны, классы и объекты, запчасти для катера, запах крови, сигарет и бензина, собачий лай. Если честно, к этому моменту он уже совершенно искренне надеялся, что Гермес скажет, мол, «ничему ты не научился и программист из тебя никакой, иди-ка ты лесом» — может, в более интересных и менее обидных выражениях, но суть одна. Загрей не знал, зачем он вообще взял на себя эту работу и начал учиться, если никаких навыков, которые пригодились бы ему при побеге и непосредственно после, он не обрёл. — Нет, ну код, конечно, замечательный, — покивал головой Гермес, долистав до конца документа. — Такой провальный кошмар ещё надо постараться написать. Загрей захотел подняться с горы системных блоков, только какая-то небольшая, но хорошо натренированная часть его мозга, ответственная за распределение сил, решила, что эта энергия ему ещё потом пригодится. Поэтому Заг, совершенно недвижимый, лишь приподнял брови слегка — видимо, чтобы у Гермеса даже мысли не появилось, что ему есть хоть какое-то дело до этой работы. — Исполняемый файл у тебя готов? — спросил на всякий случай Гермес. — Да, где-то на флешке лежит… — слабо махнул рукой Заг. — Файл «пожалуйста_работай.jar». — У тебя тут есть «работайтварь.jar» и ещё «работайтварь.java», это не они? — Нет, нет, этот не работает. — Вот тварь. Через пару минут рытья по папкам, заполненным множеством мелких «мусорных» проектов, Гермес наконец нашёл нужный файл и попытался его запустить через консоль. На секунду вся система зависла; Гермес насторожился — такого обычно не случалось, даже когда он нещадно экспериментировал и нагружал её тяжеловесными программами. Но консоль быстро отвисла и покрылась стеной красных сообщений, и он наконец понял, в чём было дело — даже такой мощный сервер не был в состоянии моментально обработать количество ошибок, вызванных самой лишь попыткой запустить писанину Загрея. — Ну как? — поинтересовался гордый автор из угла серверной. — Как бы тебе сказать, чтобы не обидеть, босс… — задумался Гермес, откинувшись в своём кресле назад и повернувшись к Загрею. — Критика должна состоять как из негативных комментариев, так и из похвалы, и оба эти аспекта должны находиться в определённом балансе — которого я не могу соблюсти, потому что мне совершенно нечего хорошего сказать про то, что я сейчас прочитал. — Ну нет. — Загрей нахмурился и наконец встал со своего трона из электронного мусора. — Я тут, значит, уже больше месяца горбачусь, учу язык, ношусь по этажам как жареным петухом клюнутый, избиваю принтеры вместо их пользователей — а ты мне даже не потрудишься объяснить, что тут не так? Нет уж, потрудись. Давай, вываливай свою критику. Он подошёл к столу и навис над Гермесом почти угрожающе. Парнишка вздохнул и подвинул свой стул, чтобы они вместе могли смотреть в монитор. Даже Гипнос, увидев, что назревает интересный движ, сел на диване и тоже любопытно уставился в экран. — Хорошо, — согласился со вздохом Гермес, открывая снова JAVA-файл. — Объясню, как дебилу. — Наконец-то, — обрадовался Загрей, одной рукой упираясь в стол, а другой — в спинку его кресла. — Ну вот, смотри, — перемотав документ до середины, Гермес ткнул пальцем в запомнившийся ему кусочек кода, аккуратно отделённый от других пробелами. — Что это вообще за функция у тебя тут? Где объекты? — Объекты вот, в скобках. А функцию я раньше прописывал. Это конкатенация… должна быть. — А где они у тебя определены были, эти объекты? — А вот, после круглых скобок — в фигурных. — Ну и кто так делает? Ты приказываешь программе заново соединить два объекта, которых раньше нигде не было — откуда ей знать, что это за объекты и зачем их соединять? Как оно вообще должно работать, по-твоему? — Так я ж без понятия, я поэтому так и написал. — Значит так, босс. Берёшь, пишешь две функции — сразу после начала класса — и только потом ты эти объекты втыкаешь в эту функцию. Как они у тебя могут быть сначала в функции упомянуты и только потом, в фигурных скобках, созданы и внесены в оперативку? — То есть, объекты надо определять до того, как пишем функцию. — Разумеется. И что это вообще за метод? Откуда ты его взял, почему он здесь? — Из библиотеки. Просто вставил то, что подошло по описанию примерно. — Это понятно. Я спрашиваю, ты почему его к системе приклеил? — А разве это не система должна делать? Мы же, по сути, меняем содержание переменных, которые уже лежат в оперативной памяти? — Конечно, нет. — Так и где мне взять нужный метод? — Объяви его. Собственными руками. — Да как? — Босс, на дворе двадцать первый век. Человечество изобрело огонь, сисястые коврики для мыши и Stack Overflow. — Ну вот. Ты обещал из меня сделать лучшего джаваиста, а у меня из всей программы запускаются только ошибки. Теперь ты мне говоришь, что единственный способ сделать хорошо для меня — это ничего не делать самому. Хорош учитель. — А ты можешь назвать хоть одного местного джаваиста, который может лучше, босс? — откровенно издеваясь, спросил Гермес. Загрей посмотрел на него свысока и думал уже проигнорировать его стёб, но в итоге покачал головой. — То-то же. — А что это вообще должно было быть? — наконец спросил Гипнос — не то, чтобы он даже пытался понять хоть что-то из высказанной ранее критики Гермеса, но природная любознательность, обычно ограничивающаяся жаждой сплетен, внезапно дала о себе знать. — Работающая программа, — пожал плечами Загрей. — Если серьёзно — текстовый редактор. У нас бухгалтеры жалуются на тот, который уже идёт с системой, потому что он крашится буквально от всего — от попытки стереть несколько страниц за раз, от открытого соседнего окна, от неправильного разрешения экрана. А какой-нибудь LibreOffice — и прочие текстовые процессоры здорового человека — на нашей кастомной системе ни в каких версиях не идут. Вот и приходится своё писать, с нуля — только оно не работает ни хрена, но это не страшно. Заг грустно вздохнул. Гипнос задумчиво закинул руки за голову и откинулся обратно на диван. — Встретил бы я тех тварей, которые исходный код к Стиксу писали — руки бы поотрывал, честное слово, — с ласковой мечтательной улыбкой заметил вдруг Гермес. — А за Флегетон — ноги. — Кстати, об отрывании рук и ног, — вспомнил Загрей. — Было очень приятно обсудить с вами мою некомпетентность и бездарность, но мне пора. Нужно помочь одному другу. Не особо хочется, но надо — а то ещё в каком-нибудь баре стрельбу устроит. — Интересные у тебя друзья, — хмыкнул Гипнос. — И не говори, — безрадостно бросил Загрей, шаря взглядом по тёмному полу серверной в поисках своего рюкзака. — В понедельник не забудь подойти в отдел кадров, босс, — попросил напоследок Гермес. — Они тебя оформят. Загрей, услышав это, застыл в дверном проёме, обернувшись. «А не последствия ли это моих собственных действий,» — подумал он. — Пускай меня догонят сначала, — фыркнул он, исчезая в светлом коридоре. Гермес тепло улыбнулся ему вслед. — Удачи найти Истинный архив! — пожелал он вдогонку, но Загрей то ли не услышал, то ли не воспринял его реплику всерьёз. — Он теперь одержим Истинным архивом, получается? — спросил в пустоту Гипнос. — Я об этом знаю точно не больше, чем ты, босс, — покачал головой всё с той же ласковой улыбкой Гермес. — В конце концов, он одержим чем-то новым каждый месяц. Может, какая-нибудь очередная затея сбежать из полиса, чтобы поехать в Чернобыль ухаживать за тамошними собаками, уже выбила у него из головы все мысли об Истинном архиве. — Как было бы замечательно! Очень на это надеюсь, — радостно закивал в ответ Гипнос.

***

Они находились здесь уже больше часа, но только сейчас, когда весь шум утих, Загрей начал отчётливо слышать гудение ламп. Вся комната была ими увешана — две тусклые лампы поперёк потолка с покрашенными в фиолетовый цвет коробами, из-за чего в помещении, несмотря на множество источников света, царил полумрак; в углу, над раковиной, висела лампа накаливания на проводе; на одной стене рядом два светильника, словно когда-то раньше здесь стояла двуспальная кровать и хозяин комнаты захотел создать себе атмосферу роскоши и даже проложил проводку для настенных ламп по обе стороны кровати; наконец, на кофейном столике раньше стоял светильник с красивым абажуром из дутого цветного стекла. Теперь светильник лежал на полу, потому что столик больше не мог выполнять своих функций — столешницу, присыпанную остатками вынюханного кокаина, словно первым робким зимним снегом, проломил лысой головой здоровый бугай, которого Арес, словно мешок с картошкой, швырнул в кофейный столик, а затем — в стену. Бугай до сих пор только приходил в себя, и Арес мог позволить себе связать добычу обрывками грязной шторы, пропитанной самыми отвратительными запахами, какие могут возникать в месте обитания человека, а затем неторопливо подобрать светильник с пола, расправив шнур электропитания, змеёй зашевелившийся по утоптанному, грязному, залитому алкоголем и кровью ковру. Прекрасный абажур из цветного стекла при падении треснул, но не разбился — Арес решительно это исправил лёгким и непринуждённым ударом о подлокотник кресла с рваной обивкой, около которого приземлилось тело наркодилера, всё ещё пытающегося прийти в сознание. — А с этим что делать? — размазывая рукавом кровь из-под почти сломанного носа и старательно пряча тревогу в голосе, спросил Загрей, тыкая носком кроссовка организм, расстелившийся перед ним по полу от одного лишь удара монтировки в висок. Арес лишь на мгновение глянул себе за плечо и тут же отвернулся обратно, не спуская взгляда со своей добычи. — Скотч есть? — спросил мужчина хмуро. — Изолента! — Заг с готовностью сбросил с плеч лёгкий рюкзак — он специально освободил его, рассчитывая набить нектаром, как в прошлые разы. В большом кармане у него остались лишь всякие мелочи по работе — отвёртка, смятые куски исписанной бумаги, флеш-карта, парочка переходников, зажигалка… а вот и изолента. Заг взял одну из обмякших рук подельника наркодилера и, пользуясь возможностью, аккуратно прощупал пульс. Живой! Он выдохнул с облегчением и принялся в несколько слоёв торопливо заматывать сначала запястья, затем лодыжки мужчины. В прошлый раз, когда Загрей, испугавшись, бросился проверять, не убил ли он случайно набросившегося на него наркомана, Арес наорал на него — мол, какое тебе до него дело, убил и убил. Заг и сам понимал, что неправильно поступил — в ситуации, когда на тебя из-за любого угла могут напасть (и скорее всего нападут), копошиться над каждым полудохлым телом не есть хорошая затея. Но у Загрея всё равно становилось неуютно-пусто в животе при мысли о том, что кто-то мог погибнуть от его рук. — Ты чего творишь, мужик? — спросил едва пришедший в себя бугай — в глазах его была усталость, но не было дурмана сильнодействующих веществ. Свой продукт он явно не употреблял, хотя алкоголем, судя по опухшему лицу, баловался регулярно. — Какой я тебе мужик, паскуда? — прорычал Арес и ногой заехал мужчине в лицо. Оторвав изоленту зубами, Загрей решил в сторону разворачивающегося действа не смотреть и подошёл к двери в комнату, которую они предусмотрительно за собой заперли — начал вслушиваться в тишину, повисшую в коридорах и комнатах, по которым они с Аресом уже прошлись, методично избивая всех, кто попадался им на заваленном грязной одеждой, бутылками, шприцами, обрывками обоев и линолеума пути. Они вели себя в меру тихо, чтобы не вызвать подозрения соседей с других этажей, уже привычных к дракам и потасовкам в притоне — Арес даже не доставал пистолет, хотя приятно было иметь огнестрел при себе для подстраховки. Да, поколоченные ими отбросы общества часто могли и заорать при виде вооружённых чужаков, но вряд ли этого было достаточно, чтобы соседи начали звонить в полицию. Даже если бы и начали — менты слишком заняты, не приедут, даже если Арес тут заживо людей резать начнёт. А он, видимо, именно этим и собирался заняться. Побитый бугай уже начал дёргаться, но быстро обнаружил, что связан был по рукам и ногам. Арес перехватил поудобнее рукоять настольного светильника и сел перед жертвой на корточки, соблюдая на всякий случай дистанцию. — Где твой поставщик? — Арес нажал переключатель и поднёс ярко загоревшуюся лампу к потному и красному лицу мужчины, сощурившегося от света. — Чё, думаешь, угрожающим голосом со мной заговоришь — и я тебе сразу все секретики расскажу, да? Током меня будешь пытать, и я тебе сразу всех подельников выдам? — усмехнулся бугай. Но по участившемуся дыханию его, по метающимся зрачкам, по тому, как он съёжился, незаметно даже для самого себя, забиваясь в угол между креслом и стеной — по всему этому Арес уже видел, что выдаст, ещё как выдаст, со всеми потрохами. Заехав бугаю по голове тяжёлой рукоятью светильника, Арес зажал ему нос двумя пальцами — тот, дезориентированный, инстинктивно открыл рот, в который тут же была засунута светящаяся лампа. Далее последовал удар снизу вверх по челюсти, хруст и громкий, рыдающий крик — Загрей даже через всю комнату почувствовал, как пахнуло горелым. Крики не утихали ещё несколько минут. Арес терпеливо ждал, выпрямившись во весь рост со всё ещё включённым светильником наготове, наблюдая, как всё больше и больше крови, смешавшейся со слюной, стекает изо рта натурально рыдающего мужчины на его грудь, как он пытается выплюнуть окровавленные осколки лампы и собственных зубов. — Говорить будем — или стекло жевать будем? — строго спросил Арес, но в ответ получил только ещё больше нечленораздельных рыданий. Он положил руку на лысую голову мужика, наклонил её так, чтобы тот лучше слышал, и ещё раз вкрадчиво повторил: — Я спросил: «Говорить будем?» Загрей хотел сделать замечание по поводу того, что, если Аресу была нужна информация, наверное, стоило оставить рот жертвы в функционирующем состоянии — но навлекать на себя его гнев сейчас было настолько плохой идеей, что даже Заг это понимал и предпочитал помалкивать в тряпочку, вслушиваясь в каждый тихий звук, раздающийся в заполненной полумёртвыми телами квартире. Тем более, после нескольких неудачных попыток заговорить у мужчины всё-таки получилось выдавить из себя мычание, отдалённо похожее на слова «Девятнадцатая аллея». — Ты меня за идиота держишь, мудачьё? — громко спросил Арес и пригрозил светильником. — За идиота меня держишь, да? Это вызвало только ещё больше захлёбывающихся рыданий со стороны дилера. Он назвал ещё один адрес — там они с Аресом тоже уже побывали довольно давно; Заг помнил этот день, потому что потом он ещё успел съездить в ветеринарную клинику и сделать Церберу прививки. За неправильный ответ, судя по звукам, бугай ещё раз получил светильником по голове. — Откуда у тебя нектар? Кто тебе его продаёт? — ещё раз поставил вопрос Арес и «ласково» предупредил: — Товарищ, у меня времени много, я здесь с тобой всю ночь просидеть могу. Загрей не знал, смог ли Арес, даже людей пытающий с олимпийской вежливостью и высокомерием, различить что-то из последующего слёзного воя мужчины — слишком уж подозрительными ему начали казаться звуки из остальной квартиры, от которой они были отгорожены довольно хлипкой дверью. Где-то ниже по коридору что-то протяжно скрипнуло — была ли это дверца какой-нибудь покосившейся тумбы? Было ли где-нибудь в квартире открыто окно, чтобы сквозняк отворил какую-нибудь из дверей? Успел ли кто-то из посетителей притона прийти в себя? За скрипом последовал ещё один, а затем мягкий и глухой удар, и Заг вдруг понял — это шаги. Затаив дыхание, он прильнул ухом к щели между косяком и дверью и услышал тихие, осторожные щелчки… Может, это в какой-нибудь раковине вода лилась через край? Нет. Это кто-то очень тихо спускал затвор пистолета. — Арес, у них огнестрелы! — заорал, метнувшись влево и прижавшись спиной к стене, Загрей — и дверь тут же продырявила пуля, угодившая аккурат в тонкий стеклопакет. Арес, успевший пригнуться, упал на одно колено прямо под окном и протянул вверх руку. Он возился со створкой несколько секунд, пока Загрей, убедившись, что дверь ещё ненадолго сдержит бандитов, не бросился самоотверженно на окно, вооружённый монтировкой. — Беги, — прорычал ему Арес, проталкивая его через разбитое стекло на небольшой балкончик чёрного выхода. — Беги, куда глаза глядят, и не оборачивайся! С балкончика было два выхода: забираться выше по лестнице (но куда?) или прыгать вниз с третьего этажа. Загрей услышал, как сдала свою линию обороны дверь, и еле успел отойти от окна — раздался ещё один выстрел. Значит, пистолет у компании был один — за Ареса, скорее всего, можно было не беспокоиться. Думать было некогда: Загрей швырнул с балкона свой рюкзак, перелез через невысокое ограждение балкона и повис на металлической перекладине, из которых состоял его пол. Чуть раскачавшись на гремучей конструкции, он отпустил — и вовремя сгруппировался. Перекат получился неидеальный, но вроде уцелел. Сверху слышались отчётливые крики, и Загрей сообразил подобрать рюкзак и с низкого старта рвануть за угол дома — вдогонку ему раздался выстрел, и он, кажется, даже услышал, как ударилась об асфальт пуля. Он бежал, сжимая подаренный Танатосом нож-бабочку, расставляя ноги так широко, насколько было возможно, толкая себя вперёд с каждым шагом всё сильнее и сильнее — вперёд, прочь по мокрому после дождя, усеянному мусором и бездомными асфальту, в лужах которого отражался рыжий свет редких фонарей и окон обшарпанных многоэтажек, украшенных пятнами отвалившейся штукатурки, тёмными подтёками и точно такими же лестницами чёрного выхода, с какой только что спрыгнул Заг. Изредка на таких же металлических балкончиках кто-то стоял и курил; видно было, что несколько человек выглянули из окна на звук стрельбы — ничего неожиданного для этого района, но везде полезно знать последние новости. Всё это только сильнее пугало Загрея — казалось, все эти люди сейчас попрыгают со своих балконов и побегут за ним, и он бросился бежать ещё быстрее, почти неуклюже, настолько, что пару раз он чуть не запнулся о собственные ноги. Он не знал, где он находился. Он не так хорошо помнил эту часть Тартара. Квартал из бесконечно нависающих над ним многоэтажек кончился — Загрей, не останавливаясь, перебежал практически пустую улицу посреди дороги, хотя перекрёсток был совсем недалеко, где-то на периферии зрения. Он кинулся в следующий, точно такой же квартал, и бросился бежать дальше, петлять между домами, набросив на бегу капюшон на голову и попытавшись снова вытереть рукавом кровь под носом. «Беги, беги, беги», — тихо молил он самого себя то ли мысленно, то ли бормоча себе под нос. Только преодолев следующий квартал и выбежав к гораздо более оживлённой улице, Загрей остановился перед выбором — сбросить скорость и оглянуться или бежать через поток машин? Он представил, как в одну притормозившую перед ним машину врежется другая, в неё — третья, в третью — четвёртая, и так по обе стороны автомобильного движения. Выбегая из подворотни на саму улицу, Заг резко сбросил скорость, чтобы не привлекать внимания пешеходов, и наконец обернулся — никого. Он двинулся по тротуару быстрым шагом, всё ещё не до конца представляя, куда идти. Заг извлёк из рюкзака телефон, посмотрел время — половина двенадцатого. Они уложились по времени, даже осталось немного. Руки чесались позвонить Аресу, и Заг даже начал набирать номер — но тут же сбросил. Что, если Арес сейчас сидит где-то в укрытии и звонок привлечёт к нему внимание? Вряд ли он достаточно глуп, чтобы не держать телефон на беззвучном как раз на такой случай, но мало ли. Загрей остановился на перекрёстке. Он посмотрел направо, налево, оглянулся назад, посмотрел вниз, на экран телефона. Наконец, набрал быстрое сообщение: «перезвони мне, когда сможешь». Затем ещё одно: «ничего срочного, но я хочу знать, что с тобой всё в поря» — стёр. Арес не одобрит таких нежностей. Спереди загорелся зелёный пешеходный, и Загрей двинулся дальше. Он клал телефон в карман и тут же вытаскивал — смотрел, нет ли уведомлений. Клал обратно в карман, и так по кругу. Всё это напомнило ему о Дузе. Заг снова остановился посреди тротуара и проверил все социальные сети, все сообщения, которые он писал Дузе — ни одно не прочитано. Он начал перечитывать. Достаточно ли он был вежлив? Понятно ли по сообщениям, что ему действительно жаль? что он искренне извиняется? Не слишком ли он был требователен, прося Дузу хотя бы объяснить ему причину игнора? Он прочитал несколько сообщений, но вспомнил, что, вообще-то, его могут преследовать, и снова быстрым шагом направился, куда глаза глядят. Спустя ещё несколько кварталов начались знакомые места — когда-то он уже видел эти пятиэтажки, но когда? Телефон завибрировал. Арес всё-таки написал ему — и всё сообщение состояло из адреса. Место знакомое, недалеко от центра Тартара. Загрей выдохнул — значит, всё в порядке. Но перспектива добираться до центра и повторять всё то же, что он только что пережил, ещё раз его не прельщала. «сегодня?» — написал он в ответ. «точно нет. нас ждут» — ответил Арес одним сообщением. «заляг на дно. жди команды» — ещё одно сообщение. «передавай привет никте. скажи ей, что я ОЧЕНЬ хочу с ней встретиться ;)» — третье сообщение. Загрей снова остановился посреди тротуара, глядя остолбенело в экран — брови его сдвинулись к переносице, а рот как-то сам собой открылся, будто он хотел сказать кому-то поблизости «Нет, ну ты представляешь?», но рядом никого не было. Разве он вообще говорил Аресу, что его мать Никта? Да, с этого буквально началось их знакомство. Ужас. Запихнув телефон как можно глубже в карман, Заг пошёл дальше, пока наконец не наткнулся на двор, который вспомнил — здесь был компьютерный клуб с аркадой, куда его водила Дуза. Он зашёл в знакомую дверь, поднялся по знакомой лестнице, остановился у знакомой стойки. — Добрый вечер, — поздоровался молодой человек за стойкой. Загрей промолчал, пытаясь сообразить, что делать. Денег на то, чтобы пройти в секцию с игровыми автоматами, у него не было, да и если его всё-таки кто-то сейчас преследовал, столкновение в закрытом помещении не могло закончиться ничем хорошим. Тогда Заг подумал — может, показать фотографию Дузы работнику за стойкой и спросить, не бывала ли она тут в последнее время? Нет, его скорее примут за одержимого бывшего. — Извините. Не туда зашёл, — скупо попрощался он и, развернувшись, направился к выходу из клуба. Ещё какое-то время он так и бродил, не зная, куда, оглядываясь на каждом шагу, вспоминая Дузу. Видимо, вся она — Дуза, которую он знал — была лишь маской, которую настоящая Дуза носила, осознавая свою неспособность довериться Загрею. /*И тогда любящий пожалеть себя Принц ударился в столь любимые им размышления о том, что всем людям нужны друзья, всем людям нужно общение — но не с ним, потому что само право его рождения меняет жизнь Принца настолько, что делает его невыносимым для окружающих, как бы он ни пытался им угодить… И единственным верным другом, который никогда бы не покинул несчастного Принца, был бы голос в его голове — к великому его стыду; и посему, если даже он обидел или как-то оттолкнул свою подругу, это было только к лучшему.*/ С каждым днём, с каждым разом голос в его голове становился всё ядовитее, всё проницательные — и сейчас он действительно мысленно раздевал Загрея до самых глубинных страхов настолько эффективно, что тот, застыв посреди улицы, вдруг съёжился, поджав колени и обхватив себя руками. На мгновение ему действительно показалось, что он стоит на холодном воздухе голый, и он терпеливо ждал, когда это мгновение пройдёт — потому что он обещал себе никак не взаимодействовать с этим голосом, не разговаривать с ним, даже не упоминать его в собственных мыслях. Он надеялся, что голосу надоест над ним издеваться и он исчезнет так же внезапно, как и появился — но голос продолжал комментировать его действия, его знакомых, его впечатления, даже его эмоции, даже те эмоции, которых у него не было сил испытывать. Заг выпрямился и осмотрелся. Он знал, куда он пришёл — туда же, куда приходил всегда, когда шёл в случайном направлении. В ботанический сад. Ночью здесь мало что можно было разглядеть. Даже дорожки от травы скорее можно было отличить по громкому шуму гравия. Поэтому, пролезая через свою любимую дыру в заборе, Заг сразу сориентировался в саду и направился в самый укромный его уголок, перебегая от тени одного дерева к другому. Обогнув территорию наивысшей концентрации смотрителей ночью, Заг вышел к пруду. Под большой вывеской с инфографикой обо всех видах рыб, населяющих пруд, и растений, его окружающих, стояла рассохшаяся, покрытая многими слоями масляной краски лавочка — Заг знал наизусть содержание вывески, но в темноте никогда не мог вспомнить, какого же цвета была лавочка. И она, и вывеска, и камыши вокруг — всё было погружено в полную темноту. Насекомым петь ещё было рано — их стрекотание заменял треск сухой травы на ветру. Заг устроился на лавке сам, поставил рядом рюкзак и извлёк из него сильно помятый, но всё равно вкусный кекс в пластиковом пакетике, по которому размазался крем. Затем он вытащил со дна рюкзака зубочистку в испачканной и протёртой бумажной упаковке — позаимствовал в какой-то кофейне много месяцев тому назад. Освободив кекс и зубочистку от упаковки (и безрезультатно попытавшись восстановить шапочку из крема), Заг воткнул импровизированную свечку в свой импровизированный торт и достал зажигалку. Он поднял голову над травой и посмотрел направо, затем налево, посмотрел, нет ли никого на том берегу пруда — и только тогда зажёг зубочистку. Она загорелась не с первого раза, но попытки с четвёртой небольшой огонёк всё же пополз вниз по тонкому деревянному стволу. Заг посмотрел время на телефоне. Полночь. Двадцать шестое апреля. — С днём рождения меня… — тихонько запел он, но тут же скривился от того, как ужасно звучал его голос. Не став даже загадывать желание, он задул зубочистку — потухший огонёк оставил за собой след, который ещё какое-то время ярко горел рыжим от малейших дуновений ветра, а затем растаял серым пеплом. В пару укусов Заг съел весь кекс — тесто было немного влажное от сиропа, как будто он ел только что испечённый торт. Где-то неподалёку послышалось шуршание гравия — приближался один из смотрителей, и Заг, выбросив в урну рядом с лавочкой упаковку от кекса, бросился в заросли неподалёку. Стараясь не шуметь и перемахивая через дорожки с грацией танцора балета, он добежал до дыры в заборе и вылез из сада так же легко и быстро, как туда попал. От ботанического сада до дома Никты — десять минут на метро, полчаса пешком. Денег на метро у Загрея не было. Кошки отнеслись к его возвращению равнодушно, только Немезида села посреди прихожей, обернув пушистый хвост вокруг таких же пушистых лап, и принялась сверлись его по-персидски недовольным взглядом. Вся её сплющенная морда выражала этакое перманентное презрение, и Загрей долгие годы пытался убедить себя, что на самом деле у Немезиды бывают и другие эмоции, которые просто не просачиваются наружу. Убедить не получилось. Он разулся и направился в гостиную — там ещё горел мягкий свет торшера и раздавалось тихое щёлканье спиц. — Ты ещё не спишь? — спросил Заг почти удивлённо. Никта опустила тонкие спицы, уложив получившееся полотно к себе на колени, и повернула голову ко входу в гостиную. — С чего бы мне спать, дитя моё? — спросила женщина с холодной улыбкой. — Ночь ещё совсем юна, и у меня ещё много сил. Не стой на пороге, будто незваный гость. Посиди со мной. Загрей прошёл в гостиную. С твёрдого паркета он ступил на большой и мягкий сине-фиолетовый ковёр — каким-то чудом у Никты получалось поддерживать его в таком мягком состоянии уже долгие годы, и замысловатые узоры на ковре никак не выцветали, и золотые кисточки бахромы по его краю выглядели совершенно как новые. В дальнем углу гостиной стояли высокие напольные часы с маятником, стрелки которых показывали половину первого. В центре гостиной вокруг резного кофейного столика стояли два кресла, одно из которых занимала одетая лишь в лёгкий домашний хитон Никта, и диван. Загрей сел во второе кресло, подобрав ноги. На столике стоял любимый чайный сервиз Никты, обычно выставленный на каминной полке на всеобщее обозрение — он выглядел достаточно простенько, чтобы пить из него чай каждый день, но достаточно изящно, чтобы вписываться в интерьер. Вся посуда была цвета кости, только края были покрыты золотой краской. Загрей взял чайник, выполненный в форме человеческого черепа, и подвинул к себе одно из двух блюдец — они были сделаны в виде надколенников. Чашки же, будучи центром сервиза, не напоминали по форме какую-либо кость — это были обычные чайные чашки, но их поверхность, рельеф и цвет, вплоть до мелких вкраплений и трещин, тоже отсылали к общей идее всего сервиза. Никта выставила на стол именно две чашки и два блюдца — она знала, что Загрей придёт сегодня. Наконец, рядом с чайником стояла маленькая и почти незаметная сливочница в форме птичьего черепа с длинным клювом, на конце которого были дырочки-ноздри, как у птицы киви. Заг налил себе немного чая и добавил побольше сливок, чтобы от тёплого молока захотелось поскорее спать. — Что ты вяжешь? — с любопытной улыбкой спросил Загрей. — Куклу шиворот-навыворот, — объяснила Никта. Она отвлеклась от вязания на секунду, чтобы показать рукой: — Посмотри — там, на камине, уже лежит одна. Заг подошёл к каминной полке — действительно, на ней уже сидела одна вязаная кукла. Загрею пришлось подойти с ней к торшеру, который стоял за плечом у Никты и освещал её работу — в то время как остальной интерьер гостиной был погружён в приятный мрак. Кукла была сделана невероятно искусно — тонкая и яркая пряжа складывалась в очень ровные, тесные ряды петель, и поначалу Загрей просто рассматривал мелкие детали, поражаясь их искусности. И только потом он понял, что держит в руках маленькую версию самой Никты. У куклы были такие же длинные тёмные волосы, из которых Никта попробовала соорудить миниатюрное подобие той причёски, которую сама носила каждый день на работу. Она даже вырезала из жёлтого фетра маленькую заколку наподобие той, которой собирала свои волосы. У куклы была большая голова со спокойными светлыми глазами и улыбкой — у Никты даже получилось запечатлеть ту холодную отстранённость, которая всегда была на её лице и под которой только самые близкие люди могли разглядеть любовь и нежность. Маленькие ручки и ножки куклы выглядывали из-под длинного вязаного платья. — Получается, это кукла-автопортрет? — спросил Загрей. — Портрет в диахронии, да, — согласилась Никта как раз в тот момент, когда Заг почувствовал, что у куклы есть секрет — там, где, казалось бы, под платьем должно было быть тело, было пусто и плоско. Он попробовал надеть куклу на руку, но почувствовал внутри множество длинных нитей. Тогда-то он и догадался: — Шиворот-навыворот, — не отвлекаясь от вязания, кивнула Никта ровно в тот момент, когда его посетило озарение. Загрей вывернул куклу наизнанку — новая версия почти ничем не отличалась от старой, та же большая голова, только волосы ещё длиннее и платье не монотонное, а с элегантным золотым узором. И выражение лица у этой куклы было строже — она недовольно смотрела на Загрея, словно спрашивала: «Каков резон твоих действий, дитя моё? Не кажется ли тебе более разумным сначала подумать, и только потом воплощать свои идеи в жизнь? Постарайся так и сделать прежде, чем ты снова побеспокоишь меня с очередной глупостью», — Заг моментально почувствовал острое желание вывернуть требовательную куклу обратно. — У всех у нас есть стороны, которые нам хочется спрятать от окружающих, — объяснила Никта. — Я долго думала, можно ли отделить эти стороны от человека — оставить только ту, которую я люблю, и избавиться, запереть где-нибудь неприятную часть. И, пока я думала, я связала эту куклу, и она ответила на все мои вопросы. — И ты свяжешь ещё? — спросил Загрей, кивая на её спицы, поблёскивающие в свете торшера. — Да, дитя моё. Я ещё не определилась, кто это будет. Но я стараюсь доверять кукле. Она сама получится такой, какой захочет — мне надо просто ей помочь. Загрей сел обратно в кресло, прихлёбывая чай и слушая тихое щёлканье спиц. Несмотря на всё это, ему почему-то было жутко неуютно — словно между ним и Никтой появилась холодная пропасть, и это была только его вина. Это он решил, что, раз в этом мире есть Персефона, то Никта больше ему не мать. Это он теперь проводит время в весьма сомнительной компании вместо того, чтобы быть хорошим сыном. Кстати, о сомнительных компаниях. — Один мой… знакомый… просил передать тебе привет, — подобрав ноги и скрестив руки на груди, пробормотал Загрей, отчасти надеясь, что Никта его просто не расслышит — но в щёлкании спиц появилась внимательная пауза. — Арес, так ведь? — уточнила женщина. — Откуда ты всё знаешь? — Я наслышана. В конце концов, ты бы не стал отрицать, что твой знакомый часто совершает поступки, привлекающие широкое внимание, так? — Так. Но я хотел спросить, откуда ты знаешь всё? — Ты считаешь, что я знаю всё, дитя моё? — в голосе Никты проскользнула игривая усмешка — она не насмехалась над Загреем, ни в коем случае, скорее занимала в диалоге роль родителя, которому нужно через шутки и простые примеры объяснить ребёнку что-то очень сложное. — Да. Иногда ты говоришь так, будто видела события, которые происходили вне твоего присутствия. Иногда ты как будто предсказываешь события, которые до сих пор не произошли. И всё случается именно так, как ты обещала. — Дитя моё, когда существуешь в этой реальности столько, сколько существовала я — и, возможно, некоторые другие представители нашего генеалогического древа, с коими ты имел удовольствие пообщаться — история перестаёт казаться линейной. — Никта положила вязание к себе на колени. — Она становится скорее похожа на заевшую пластинку. Ты оглядываешься на свои воспоминания, представляешь похожую ситуацию в настоящем и думаешь «А почему бы этому не произойти?» — и зачастую, к несчастью, оказываешься прав. — Тогда, как тебе кажется, что случится с Аресом? — спросил с тревогой Загрей. Никта взяла свою чашку чая вместе с блюдцем и, сделав небольшой глоток, замерла задумчиво, пока наконец не ответила: — Арес достаточно глуп, чтобы быть сосредоточенным только на своих поисках и не смотреть на картину в целом. Поэтому он до сих пор здесь. — Но мне не нравится, что он знает про твоё существование и… он написал, что очень хочет с тобой встретиться, и я не знаю, как это воспринимать. Что, если узнает, где ты живёшь, и начнёт преследовать тебя? Никта тихо рассмеялась: — Как же это мило. За такое внимание я могу сказать ему только «спасибо». — И, улыбаясь, она добавила: — Дитя, не беспокойся за меня. И не беспокойся из-за меня. Я знаю, тебя многое тревожит — моё благополучие, моё к тебе отношение. Поверь мне, ничего из этого не поменяется. Я не жду от тебя никакой отплаты за любовь, которую я дарила тебе, когда ты был ребёнком, и я не жду от тебя подвигов — ты свернул с уже проложенной для тебя заранее дороги и пытаешься идти против течения. Это весьма сложно и достойно похвалы. — Ты правда считаешь, что моё место не здесь, а на Олимпе? — Я помню, как ты часто болел в детстве — и как часто болеешь до сих пор. В Олимпийском климате тебе будет намного лучше. Там теплее, и воздух там чище. Но где бы ты ни оказался, я всегда буду на твоей стороне. Немезида пришла в гостиную и улеглась на диван между двух кресел. Загрей и Никта ещё какое-то время сидели при свете одинокого торшера и тихо разговаривали, как будто дома кроме кошек был ещё кто-то, кого не надо было беспокоить. Только когда старинные часы пробили час ночи, Загрей допил чай, а Никта довязала последний ряд, и вся квартира погрузилась в тишину, в которой не было места тревогам и беспокойствам.

***

Танатос помнил, как убил медведя. Это было совсем недавно — в конце прошлого полярного дня. Их оставалось из изначальных сорока человек совсем немного, и пропитания им много было не нужно. Им нужно было выжить — получалось с горем пополам, и однажды по неосторожности они привели к станции медведя. Тот пришёл по следу на запах человечины и несколько суток отказывался уходить без добычи. Коллективно было принято решение застрелить медведя, пока он не догадался, что при желании легко может вскрыть станцию как консервную банку. Как гладкоствол оказался в руках Танатоса — это уже совершенно другая история. История, финальная иллюстрация к которой лежала в ста метрах от станции, размазанная красным пятном по снегу, пока косолапый, довольно облизывая морду, с которой ещё капала кровь, топал по направлению к станции. Перед входом в сооружение, похороненное под таким слоем снега, что его впору было называть бункером, стояло трое мужчин, одетых в одинаковые, подогнанные по фигуре чёрные пальто. Один был родом из пригорода Афин — низенький, бородатый и с хриплым голосом, он лишился правой руки три года назад. Вторым был спартанец — высокий и широкий в плечах, способный порвать любого соперника на тряпки, но отвратительный стрелок. Он держался за ружьё до последнего, но в самый ответственный момент решил, что лаконийская гордость того не стоит, и с криком «Доктор, лови!» швырнул ружьём в Танатоса. Танатос не успел протереть запотевшие по краям линз очки. Он встал в позицию и прицелился, наклонив голову и глядя поверх стёкол. Глаза силились сосредоточиться на чёрном пятне посреди ярко-белого снега, которое шло, затем бежало, затем неслось на них. «Доктор, доктор, мразь, стреляй!» — орал, надрывая свой и без того хриплый голос, афинянин, пока Танатос вычислял погрешности. Он выстрелил, когда медведь был от них лишь в паре десятков метров. Пуля угодила ровно в правый глаз — а дальше всё было как в замедленной съёмке. Потому что больше всего единения с этим животным Танатос почувствовал именно в эти несколько мгновений, когда оно умирало. До этого момента было только несущееся на них, руководимое чистыми инстинктами чудовище, которое, как заведённый механизм, не остановится, пока сдавлена пружина. После этого момента — стылый труп, мясо, шкура, шерсть, потроха. Ресурсы для выживания. Никакой иллюзии жизни. Пока спартанец и афинянин наперебой поздравляли его с метким выстрелом, шутили что-то про вольфрамовые яйца и просто радовались, что им выпал жребий пожить ещё немного, Танатос смотрел на повалившуюся медвежью тушу — и видел только кровавую дыру там, где был глаз. Он помнил, с какими остекленелыми, тупыми глазами неслось на них животное — это были две блестящие чёрные точки. Но только за момент до смерти они ожили, и на Танатоса посмотрело нечто живое и осознанное с какой-то мольбой, с попыткой что-то сказать. Он всё крутил эту миллисекунду в памяти, пытаясь с точностью до малейшей детали вспомнить, как же всё-таки смотрели на него эти глаза — в надежде расшифровать, что они пытались ему сказать. Он очнулся, когда почувствовал прикосновение через перчатку — Загрей осторожно сжимал руку Танатоса и смотрел на него хмуро, и беспокойство его было видно даже в тусклом свете уличного фонаря, едва проникающем в салон машины. — У тебя руки опять дрожат, — объяснил он. — Всё в порядке? — Да. Всё хорошо. Загрею казалось, что Танатос сейчас отдёрнет руку, но тот лишь уткнулся лбом в руль, медленно возвращаясь в реальность. Они сидели и ждали в машине — Танатос, в общем-то, ничего не ждал, он, наоборот, хотел как можно скорее покончить с этим делом. Но Загрей, когда он понял, что Дузе угрожает опасность, попросил подождать, пока он напишет ей или дозвонится — или хоть в какой-нибудь форме предупредит. Но Дуза не отвечала. — Ладно, — вздохнул Заг, убирая телефон в карман. — Чёрт с ним. Если ты готов, пойдём. Танатос, не говоря ни слова, вышел из машины и забрал с заднего сидения косу, вешая её по привычке на пальто. Он первым зашёл в зловонный подъезд — Загрей проследовал за ним, разглядывая мрачные, изрисованные и изгаженные стены, тускло освещённые лампами накаливания. Под ногами у них скрипели доски лестничных клеток и пролётов, впитавших в себя бесчисленные количества человеческой грязи и вони. Медленно ступая, но не стараясь скрыть своего присутствия, они добрались до второго этажа. Танатос нажал кнопку звонка. Кто-то в квартире засуетился — послышалось старческое топанье, повернулся замок, дверь отворилась, но только на длину цепочки. — Это кто там так поздно ломится? — спросила дряхлая старуха, слегка показываясь из щели между дверью и косяком — увидев гостя, она тут же испуганно отринула, спиной прижавшись к стене коридора. Танатос, не ожидая кооперации, устало сжал губы и схватил цепочку, не дававшую двери открыться. Ухватившись покрепче и уперевшись, он дёрнул цепочку с такой силой, что место её крепления к стене не выдержало. Дверь полностью отворилась, и взгляду Загрея предстала печально повисшая на двери цепь. — Извините. — Танатос чисто церемониально вытер ноги об коврик и прошёл в прихожую. Обернувшись к Загрею, он попросил: — Закрой дверь, пожалуйста. — И по мою душу пришли, неужели? Да? — спрашивала бабушка, держась за сердце и начиная суетиться. — Ну вы что, я же ещё такая молодая… мне и девяноста лет нету… Ох, давайте я вам хотя бы чая сделаю, ну что ж вы так… В голосе её начали появляться скрипучие слёзные ноты — старушка попробовала пройти на кухню, но Танатос оттеснял её в обратную сторону, к гостиной. Загрей, разобравшись с замком, послушно закрыл за собой дверь. — Закрой уши, — бросил ему через плечо Танатос. И добавил: — Плотно. — Ах ты ж батюшки, вы вот этой вот штукой будете… — причитала бабушка, показывая на нависающее над головой Танатоса лезвие. — Резать будете что ли, да? — Нет, нет, успокойтесь, — тихо заверил её Танатос, подняв обе руки, — никто вас резать не будет, всё будет хорошо… И, как только старуха выдохнула, благодарно улыбнулась и уже набрала в лёгкие воздуха, чтобы пожурить гостей, мол, чего вы старого человека так пугаете — Танатос быстрым движением выхватил заранее снятый с предохранителя Парабеллум из внутреннего кармана пальто. Выстрел прогремел на весь дом. Тело с аккуратной дырой в груди — ровно на месте сердца — повалилось на спину и распласталось аккурат в проходе между прихожей и гостиной. По полу начала растекаться лужа крови. Загрей ещё несколько секунд так и стоял с зажатыми ушами, рассматривая тело и пытаясь обработать всё то, что только что произошло — ничего из этого не было для него сюрпризом, но если бы и было, сюрприз этот даже отдалённо нельзя было назвать приятным. Танатос, переступив через тело старухи, зашёл в гостиную, украшенную довольно стандартно для такого жилья — сервант на всю длинную стену, старенький телевизор у противоположной стены, ковёр с простым узором, уже выцветшим и теряющимся под слоем пыли и грязи. В углу стояло кресло с пожелтевшей салфеткой на спинке, бахрома которой свисала тонкими, аккуратными, кисточками, и Танатос, сняв со спины косу, рухнул в это кресло с такой невероятной усталостью, будто был на ногах последние несколько суток без перерыва. Заг внимательно следил за его лицом — оно как будто бы покраснело, и брови его сдвинулись к переносице болезненно, и рот почти скривило от жуткой боли. Глаз он не отрывал от трупа на полу, хотя это явно приносило ему ещё больше страданий. Загрей готов был поклясться, что, будь у Танатоса чуть меньше самообладания, он бы заплакал. Появилось резкое желание оставить его одного, но Загрею нечем было заняться в чужой пустой квартире — особенно когда её хозяйка лежала на полу в луже собственной крови, — поэтому, поглядев по сторонам, он наконец сдвинулся с места и подошёл чуть ближе, чтобы внимательно рассмотреть тело. — Жили у бабуси… — тихонько напел он, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу. — Да никто у бабуси не жил, — усталым голосом оборвал его Танатос, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону трупа. — Бабуся была вредная, жадная, водилась только с жуликами и оттолкнула всю родню своими вечными манипуляциями и интригами. Странным образом, голос Танатоса действовал на Загрея как-то успокаивающе — хотя не сказать, что ему особенно требовалось успокоение, может, он был в состоянии лёгкого шока, но не более. — Нас же не загребут? — спросил он на всякий случай — чтобы убедиться. Он знал, что Танатос никогда не потащил бы его (и сам не пошёл бы) на дело, которое не было спланировано до мелочей. Тан лишь помотал головой и рукой махнул, показывая, что всё схвачено. — Ты-то в порядке? — спросил Заг, в душе понимая, что не имеет смысла ждать честного ответа на этот вопрос — но, если он мог предоставить Тану хоть сколько-нибудь заботы, он считал себя обязанным это сделать. — Буду, — неожиданно честно и спокойно ответил Танатос. И Загрей посмотрел на него почти удивлённо. Ровно так же ответил бы и он, спроси его кто-нибудь. Внезапно в коридоре, который соединял кухню и гостиную, заодно служа прихожей, отворилась дверь, на которую поначалу ни Загрей, ни Танатос не обратили должного внимания. Отчасти оба просто надеялись, что Дуза по счастливой случайности оказалась где-нибудь ещё — но она вышла из комнаты и, сняв наушники, из которых долбил тяжёлый метал, спросила: — Что-то упало? Только задав вопрос, она вдруг осознала, что не должна была видеть перед собой Загрея сейчас. Но она даже не успела толком ничего спросить, потому что её отвлекло странное красное пятно в периферийном зрении снизу. У Загрея была лишь доля секунды — ему пришла в голову идея прижать Дузу к себе, чтобы заглушить её крики и хоть как-то сгладить ужасную травму, но идея эта была плохой и бесполезной. Если местных соседей не побеспокоил звук выстрела, то и пронзительный, душераздирающий крик девушки вряд ли привлёк бы их внимание. Может быть, сказалось воспитание Дузы, а может тот факт, что она жила в одном из самых неблагополучных районов Тартара, где встретить труп по пути домой с работы не было такой уж редкостью. Так или иначе, успокаивать её пришлось гораздо меньше, чем Загрей изначально себе представлял, и довольно быстро вся компания переместилась на кухню. Там, за большим столом, над которым низко свисал цветной абажур с бахромой, они ждали чай, пока Загрей объяснял, что они вообще делали в этой квартире. — …В общем, эта старушка — мать того самого капитана полиции, и вместе они крышевали довольно внушительную часть мелкого бизнеса, какой ещё остался в полисе. Они построили что-то вроде империи, водили дружбу с одной местной группировкой, и в целом много кого ограбили и кинули. — Чайник на плите за спиной у Загрея вскипел, так что он поднялся, снял чайник с огня и вернулся за стол, чтобы закончить: — Неудивительно, почему она не хотела, чтобы кто-нибудь, особенно кто-то, связанный с Аидом, знал, где она живёт. Тем более, что она накопила за всю свою жизнь огромные богатства, и их очень хотела заполучить её родня, которая, наверное, приедет сюда раньше, чем полиция или врачи. Завершая рассказ, он разливал кипяток по трём сомнительной чистоты кружкам. Танатос наблюдал, как пакетик самого дешёвого чая в его кружке от резкого потока горячей воды вспух настолько, что порвался: в воде затанцевали мелкие чаинки вперемешку с чёрной пылью, и Тан окончательно разубедился в своём желании пить чай. Дуза тем временем почти не реагировала на весь рассказ. Она кивала тут и там, но было видно, что история её никаким боком не колышет. В основном она просто сидела, опустив голову и время от времени хлюпая носом — и частота этих всхлипов медленно увеличивалась по мере того, как она осознавала всю паршивость ситуации, в которой оказалась. — В общем… — обхватив обеими руками свою чашку и нервно постукивая пальцами по керамике, попробовал как-то подытожить всё сказанное Загрей, чтобы разбавить неловкую паузу, но подытоживать было нечего. — Мы хотели предупредить тебя, что… всё так получится, чтобы ты хотя бы успела, не знаю, собрать вещи, убежать. Но ты всё никак не отвечала на звонки, и в корпусе ты совсем не появлялась, и я давно хотел спросить, почему — в смысле, я что-то сделал не так, или..? Заг остановил себя, чувствуя, что ступает на опасную территорию домыслов. Дуза глубоко вздохнула. Сгорбившись над столом, она скрестила руки на груди в попытке спрятать дрожащие ладони, как будто это должно было помочь ей не выглядеть столь жалко на фоне двух солидных взрослых, перед которыми она чувствовала себя самым хрупким, беззащитным существом на свете. Её волосы на месте, где могла бы быть чёлка, печально свисали грязными дредами, будто бы перечёркивая её лицо, и из-под их укрытия она всё же взглянула затравленно сначала на Загрея, затем на Танатоса, потом снова на Загрея. — М-меня уволили, — только и выдавила она из себя слабым, сиплым голосом, но сразу поняла, что это мало что объясняет и, сделав дрожащий вдох, продолжила: — Мне объяснили, что это за то, что я брала смены других уборщиц — выходила за них в свой выходной, чтобы они не потеряли работу. Это строго запрещено. Мне просто с-сказали… — Уголки её губ поползли в разные стороны, снова появились заикания, и Дуза захлопнула рот, чтобы случайно не всхлипнуть. Чуть успокоившись, она продолжила: — Мне г-говорили, что всё нормально, что они пос-стоянно так делают. А оказалось, они меня подставили, чтобы б-был повод меня уволить — потому что я проболталась, что я дружу с тобой, и к-кому-то сверху это не понравилось. Загрей уронил голову на руки, сложенные на столе, но затем поднял, устало протирая лицо — он смотрел на Танатоса, словно ждал объяснений. Тан предпочёл этот взгляд проигнорировать. — А я ведь, д-дурочка, — продолжала Дуза уже сквозь слёзы, — сначала поверила, что меня просто поймали, что ес-сли я уволюсь, то другие не пострадают. А меня развели, как последнюю… Дальше её слова окончательно утонули в плаче — главным образом, что-то про «я хотела всего добиться сама, без связей». Заг уже протянул руку, чтобы утешающе погладить её по спине, но понял, что этого лучше не делать. Танатос наконец вздохнул и, наклонившись вперёд, потребовал: — А теперь всё сначала и без истерик. Голос его заметно подействовал на девушку, которая тут же принялась утирать слёзы. Она подняла на него большие, удивлённые глаза: — С какого начала? С моего п-приезда? — Сколько тебе лет? Дуза моментально утихла. Девушка вдруг резко встала из-за стола, быстро вышла из кухни и скрылась комнате, которую снимала. Прежде, чем Загрей успел попытаться понять, откуда такая реакция, Дуза так же быстро вернулась на кухню и бросила на стол перед терпеливо ожидающим Танатосом желтоватый, помятый и местами порванный пластиковый кармашек с документами. Мужчина принялся их методично изучать: свидетельство о рождении, паспорт, имя, место рождения, дата рождения… — Подделки хуже не видел, — брезгливо поморщился он. — Достаточно, чтобы обмануть ваших кадровиков, — скромно пожала плечами, шмыгая носом, Дуза. — Сколько тебе на самом деле лет? — переведя взгляд с документов на сидящую напротив девушку, строго повторил вопрос Танатос. На мгновение на кухне повисло молчание, и Загрей уже набрал лёгкие воздуха, чтобы высказать своё праведное «фи» и потребовать, чтобы Танатос сменил пластинку и оставил бедное создание в покое, но Дуза первая нарушила тишину: — Ч-четырнадцать. И хотя ни одна слеза из тех, что уже пролила на этой кухне Дуза, не была фальшивой, только теперь Танатос увидел, как прямо перед ним по-настоящему ломается живой человек. Словно всё её существо пошло трещинами и развалилось, как скорлупа, больше не способная сдержать давно и тщательно скрываемое горе. Ребёнок перед ним рыдал, как осуждённый на смертную казнь после вынесения приговора, как мать, потерявшая дитя, как собака, осознавшая, что от хозяина больше не пахнет хозяином и что он больше никогда не встанет, не позовёт и не погладит. Загрей молча сидел, полными слёз глазами глядя сквозь чашку перед ним, сквозь стол. Он даже не представлял, что он мог бы сделать для Дузы сейчас, что не было бы как минимум странным — граничащим с неприличием. Подумать только, он считал вопросы Танатоса о ней неприемлемыми, хотя неприемлемыми тут были только его собственные действия по отношению к Дузе. Тан молчал, отведя взгляд — он сам явно не рассчитывал на такое развитие событий и теперь продумывал дальнейшие действия. Чтобы сказать хоть что-то, Загрей наконец выдавил из себя: — Я думал, ты такой неконфликтный человек, потому что у тебя было тяжёлое детство. Я не знал, что у тебя прямо сейчас тяжёлое детство. И этой неловкой шутки оказалось достаточно, чтобы Дуза усмехнулась сквозь всхлип. Обхватив себя руками, она начала раскачиваться вперёд-назад на табуретке в попытке хоть так себя успокоить. — М-меня выгнали из дома родственницы, — начала объяснять она всё ещё слабым голосом. — Говорят, я разозлила кого-то на Олимпе — а я даже не знаю, что я такого с-сделала. Я попробовала жить на улицах, но н-ничего не получилось. Я всегда хотела закончить школу, колледж, найти хорошую работу… Решила попытать с-счастья здесь, с поддельными документами. Меня сразу взяли в Дом Аида, я подумала — вот он, ус-спех. А оказалось, что, когда тебя оттуда увольняют, у тебя дорога одна — либо в петлю, либо на панель. Загрей задумчиво нахмурился, вздохнул, посмотрел на Танатоса, ища поддержки — должен же быть хоть какой-нибудь способ вернуть Дузе нормальную жизнь. Они не могли просто оставить её здесь, в квартире с истекающим кровью трупом и с поистине ужасающими карьерными перспективами. — Может… может, заселим тебя в какой-нибудь недорогой отель на пару дней? — предложил он, полностью осознавая, насколько это сырой план. — Я всё улажу, с кем-нибудь договорюсь — я поговорю с Никтой, она поймёт, что произошла ошибка, и тебя восстановят в должности. — Не говори глупостей, Заг, — тихо вздохнул Танатос, двумя пальцами напряжённо потирая лоб. — Тогда предлагай что-нибудь поумнее, — с вызовом развёл руками Загрей. — Я весь внимание. Ещё ненадолго на кухне снова воцарилась тишина — только тихонько скрипел пол под ритмично покачивающейся табуреткой Дузы. С улицы доносился характерный для здешних мест шум — разбитые стёкла, крики, собачий лай. Сирены полицейских машин пока не выли, но Загрей тревожно дёргал ногой, готовый в любой момент сорваться с места. — Собирай вещи, — наконец хмуро приказал Танатос. — Всё-таки, в отель? — нетерпеливо спросил Загрей. Дуза, резко поднявшаяся с места, застыла, метаясь взглядом между ними в надежде услышать хоть от кого-нибудь чётко и ясно, как в дальнейшем сложится её судьба. — Я, что, по-твоему, совсем идиот? — раздражённо спросил Тан. В голосе его проскользнуло тщательно сдерживаемое рычание. — Настолько, чтобы оставить ребёнка в отеле наедине с кучей бандитов, которые найдут её, и зарежут, и даже разбираться не станут, как именно она связана со старухой? — Он указал ладонью в сторону прихожей, где означенная старуха уже начинала стыть. — Тогда что ты предлагаешь? Танатос утих, собираясь со словами — полностью понимая, что его собственное предложение ничем не лучше, а может и хуже того, что удалось в столь краткий срок придумать Загрею. Но вариантов у них было немного — либо оставить Дузу без крыши над головой, на растерзание местным бомжам и неместным головорезам, что было бы невероятно бессердечно, либо… — …Ты собираешь свои вещи, — глядя в глаза Дузе, начал по пунктам перечислять Танатос, чтобы достучаться до детских мозгов, абсолютно сваренных произошедшими в последний час событиями, — грузишь их ко мне в машину, и я даю тебе ровно двадцать четыре часа на перекантовку у меня дома — под нашим с Загреем присмотром. Держать насильно я никого не собираюсь, можешь идти на все четыре стороны — но к ночи следующего дня я ожидаю, что ты возьмёшь свою судьбу в свои руки. Меня не волнует, как ты это сделаешь — восстановишь ли документы в полиции, выпросишь ли у Аида разрешение на выезд из полиса, останешься ли у друзей — мне на это с высокой башни. Сутки проходят — adieu à jamais et bon voyage. Дуза смотрела на него какое-то время молча — сначала силясь полностью понять план, затем пытаясь найти в нём подвох. Губы у неё снова задрожали, и девушка, спрятав взгляд, убежала в комнату. Заг открыл рот, чтобы сказать что-то, но никак не мог сообразить, стоит ли благодарить Танатоса или обвинять его в откровенно отвратительном предложении. Он так и не успел ничего придумать, потому что Дуза вернулась на кухню с большим террариумом в руках, размером чуть ли не с неё саму, и поставила подсвеченный короб на стол, словно веский аргумент. Загрей и Танатос вместе наклонились к стеклу, чтобы рассмотреть шевелящиеся внутри красно-чёрные полосатые завитки. — Странные у тебя собаки, — только и заметил вслух Загрей, поднимая взгляд на Дузу. — Пробовала их в техподдержку отнести? У бедной Дузы, кажется, окончательно сломался мозг. Она так и стояла с открытым ртом, надеясь, что ответ придёт к ней сам, пока не перевела взгляд на Танатоса. Тот лишь пожал плечами: — Я тоже иногда не знаю, идиот он или да. Это хроническое, с детства. — Нет, я… — Дуза наконец обрела дар речи. — Я хотела спросить — можно ли их взять? Я же н-никому не помешаю? Танатос ещё раз устало взглянул на пару молочных змей в террариуме — и позволительно махнул рукой в сторону входной двери. Загрей тут же подскочил с места: — Я помогу погрузить в багажник. Он видел, что Тан и сам прекрасно осознавал всю глупость своего решения, но ничего другого Дузе действительно не оставалось — кроме как торопиться, пока Танатос не передумал. Пожитков у Дузы было мало — всё уместилось в две большие сумки, рядом с которыми на заднем сидении неуютно-большой машины уместилась сама Дуза. С переднего сидения на неё через зеркало заднего вида смотрел Загрей, силясь подобрать хоть какие-нибудь слова, но в голову не приходило ничего кроме «всё будет хорошо» — а это было откровенно жалко, потому что такое говорят только когда признают, что сложившаяся ситуация уже никак не может стать хуже. Поэтому он просто молча ждал, когда Танатос спустится из квартиры и наконец увезёт их из этого ужасного района. — И-извини, что я тебе не сказала, — тихо пробормотала Дуза с заднего сидения. Её до сих пор трясло. — Забудь, — горько вздохнул Загрей. Голову его сейчас занимали всевозможные (и в большинстве своём невозможные) планы трудоустройства Дузы в ближайшие сутки. — Мне тоже надо было тебе сказать, кто я, чтобы ничего этого не произошло. — Я верну тебе весь нектар, если хочешь, — прошептала девушка. — Мне он всё равно ни на что не сгодится. — Можешь подкупить кого-нибудь, — шутливо предложил Заг. — Только не полицейских — у них к этому иммунитет. Я пробовал. Дуза попробовала улыбнуться, но ничего не получилось. — Мне страшно, — призналась она. — Спой мне что-нибудь, пожалуйста. — Я не умею петь, — покачал головой Загрей. — Я только орать умею. И Дуза неожиданно всё-таки рассмеялась — как-то ломано и неуклюже, тряся плечами и чёрными дредами, но искренне. Из подъезда наконец показалась высокая фигура в пальто, и Загрей сел боком в кресле, поворачиваясь к Дузе. — Ты его не бойся, хорошо? — прошептал он успокаивающе, с заговорщицкой улыбкой. — Это он из-за работы всегда такой угрюмый. Он завёл себе трёх щенков, чтобы дома было не так одиноко, и недавно выбросил чайник только потому, что там был таракан. Он на меня за всё детство ни разу не наорал, даже голоса не повысил — а я такое творил, что… Заг не успел закончить — дверь машины отворилась, — поэтому он только подмигнул Дузе и принялся пристёгиваться. Девушка вытерла рукавом кофты, несколько недель не стиранной, пару тёплых слёз в уголках глаз — но на душе уже было не так горестно. Она внезапно чувствовала прилив новых сил. Что-то ей подсказывало, что одно лишь знакомство с этими двумя людьми уже втянуло её в такую сложную и запутанную историю, что сопротивляться больше не было смысла — оставалось крепиться и набираться энергии, чтобы продраться через хитросплетения жизни полиса на пяти реках.