run, run, lost boys

Как Паки оказались посреди тайги, окружёнными толщами снега и лесами? В заснеженных лесах Сибири, где обитают ненецкие оленеводы, они проводят небольшую церемонию. Перед завершением зимовья в укрывающей тайге они благодарят деревья за защиту и древесину, которую пускали на костры, палатки и сани. Варят оленеводческий бульон, которым делятся друг с другом, в качестве подношения лесу, чтобы выразить благодарность. Когда дым воспаряет к верхушкам деревьев, значит духи дают им одобрение на уход и дальнейшее возвращение следующей весной. Они – одно из немногочисленных полярных племён, которые до сих пор проявляют подобное уважение к природе с твёрдой верой в то, что существует намного больше вещей, чем могут увидеть глаза. В мире, где вещи меняются со скоростью света, эти люди продолжают оставаться верными себе и своим традициям. Корейский институт полярных исследований поручил своим лучшим учёным новый проект, ориентированный на изучение сибирской кочевой культуры. Племя в силу своего недоверия к чужеземцам приняло лишь двух из них, которым было позволено приехать для осуществления наблюдений. Вооружённая толстыми слоями одежды и бесстрашным энтузиазмом семья Пак пережила один из самых холодных сезонов в мире. Итак, всё произошло в середине зимы, на восьмой луне двенадцатого месяца, когда звёздное небо тундры встретило снежного мальчика на своей земле. Миссис Пак не знала о своей беременности во время поездки и при первом же известии об этом муж стал уговаривать её прервать исследование, но она оставалась непоколебимой. Ведь это была настолько уникальная возможность, что даже кусающая опасность льда не могла убедить её вернуться. Это должен был быть первый знак. Ребёнок был рожден руками сильной женщины Вики, бормотавшей мягкие слова, аккуратно заворачивая младенца в одеяло. Красиво улыбнувшись, она передала свёрточек в объятия его уставшей матери. Снаружи с завываниями бушевала снежная буря, но эмоции в палатке были в сотни раз толще и теплее, чем несчитанные слои одежды. Пара подружилась с ненцами и была принята с необычайной искренностью и неожиданным дружелюбием. Новорожденный ребёнок исключением не стал – его обожали и благословляли даже те немногие старейшины, что не видели рождения прелестного мальчика, сильно повзрослевшего за годы. И он был прекрасен, как лёд на грани падения. Его родители знали, что это не лучший способ воспитать ребёнка, и, более того, экспедиция почти подходила к концу. Почти полтора года путешествия, проживание со своей временной семьёй принесло им больше, чем просто знания, но также воспоминания, товарищество и так много историй. Когда погода успокоилась, племя решило переехать, чтобы не отставать от стада. Они собрали лагерь и поехали на санях, разъезжая по снежным склонам тундры целый день. При заходе солнца было решено разбить лагерь. И мужчины, и женщины в равной степени помогали воздвигать гигантское треугольное сооружение из деревянных столбов. Опытные руки покрывали его слоями шкур и мехами животных, создавая тёплую палатку, способную противостоять сибирскому холоду. Глядя на чужие труды и старания, миссис Пак искренне сожалела, что не могла помочь физически, особенно после рождения сына. Эта мысль навеяла давние воспоминания и заставила унылую улыбку растянуться на чужом лице. По общему признанию, поначалу, когда пара хотела воспользоваться предложением об исследовании – с нетерпением ждала возможности прожить в дикой природе больше года, но после нескольких месяцев пребывания в ненецком округе они не имели ничего, кроме уважения к себе. Оленеводство в своём роде иссякало, и жители этого племени оставались единственными хранителями традиций. Каждый год они проезжали тысячи километров, ведя за собой гигантские стада оленей с летних пастбищ на севере Сибири к зимним, южнее арктического круга. В такой сложной обстановке, когда температура могла с лёгкостью и невероятной скоростью упасть до сильного минуса и где пересечение одной из крупнейших в мире замёрзших рек являлось обычным делом, трудно найти более сплочённое общество с такой полковой трудовой этикой. И когда миссис Пак узнала о том, что беременна, ей не приходилось беспокоиться насчёт… всего этого. Она была проникнута доверием к этим людям, их друзьям, которые так верно помогали и заботились о ней и её маленькой семье. Одна из собак, что путешествовала вместе с племенем, чёрная бельгийская овчарка с опущенными ушами, вернулась к месту, на котором сидела, и носиком ткнула в свёрток из пелёнок. Малыш с глубоким вздохом что-то нежно пролепетал, смешно дёрнулся, пухлые щёчки сияли от холода, а губы изгибались в лёгкой улыбке. Сердце матери, внезапно отвлёкшейся, окунулось в волне любви, и она, почесав собаку за ушком, позволила слезам сорваться с глаз. — Это Сонхун, Якша. Пак. Сон-хун, — говорила она на родном языке лёгким и почти счастливым голосом. Собака помахала головой и смешно завиляла хвостиком. — Разве он не милашка? Моя маленькая снежинка, — женщина засмеялась, когда Якша начала лаять, как бы желая ответить ей. Звук привлёк и внимание мужа, который, в свою очередь, оказывал физическую помощь племени. Он ярко смотрел на жену и просто… любил её без каких-либо причин. Так было всегда. Мистер Пак подошёл ближе и, наклонившись, поцеловал сначала её лоб, а затем и сына с мыслями о том, что однажды просто утонет от восторга, который испытывает к ним. Ещё раз взглянув на ребёнка, спросил, не замёрзла ли жена, и сообщил, что палатка почти готова и они смогут отдохнуть. Как и большинство ночей до, эта должна была пройти без происшествий. Множество штормов и вьюг прежде было пережито, значит ещё пару тоже можно было пережить. То, что Паки не учли в момент чистого блаженства, которое было настолько заразным, что каждый мог почувствовать праздничный настрой племени после рождения Сонхуна, так это голод, скрывавшийся в самых тёмных и далёких уголках дикой природы. И вот таким образом, как только счастье переступило через порог – так же стремительно испарилось в воздухе без следа. — Клянусь Богом, Пак Чонсон, если я умру прямо здесь, я закопаю тебя под той сосной! Вместо ответа Сону получает сдавленный смех. Это делает его взгляд ещё более хмурым, и он действительно хочет засунуть камень в голову друга, просто чтобы убедиться, что он пуст так же, как показывает его глупое выражение лица. — Я не шучу, хён. Не испытывай моё терпение. — Ладно! Ладно! — руки парня вздымаются в знаке признанного поражения, но в тоне нет ни капли сожаления. — Ты такой драмати- Чонсон, не успев договорить, быстро уворачивается в попытках защитить голову, когда Сону буквально из ниоткуда находит камень, стремясь кинуть в него. Мимо. — Ребят, давайте сбавим темп. Успокойтесь, — в разгар спора кажется, что это голос разума. Так и есть — Джейк всегда выступал в его роли. Однако благоразумие не гарантирует, что твои друзья к тебе прислушаются… Джейк устало вздыхает. Бесконечные стычки друзей – совсем не новость – скорее белый шум на заднем плане, когда он снова молча наблюдает за препираниями, оглядываясь. Вокруг них лишь бесконечная снежная пропасть. И как будто этого недостаточно – осталось пару часов до того, как солнце полностью скроется за полосой горизонта. «Вместе с нашими надеждами и мечтами», — добавляет он мысленно. Правда говоря, разгорячённая реакция Сону совсем не преувеличена. Джейк видел уже достаточно эпизодов «Buzzfeed Unsolved», чтобы знать, что они могут умереть здесь, но он никогда не скажет этого вслух. Одного паникующего человека более чем достаточно. — Я похороню тебя здесь, Джей-хён, попомни моё слово! — Сону топчется на покрытой снегом земле и вновь делает движение, чтобы ударить друга. Он не уверен, порождён ли этот всплеск гнева разочарованием, или это просто его инстинкты самосохранения, наконец, начинают действовать, ведь они уже часами бродят с тщетными попытками обнаружить хоть какие-то признаки жизни. Зловещий вой, который они слышат в последнее время, звучит всё ближе и ближе, будто прямо за ними стоит чей-то силуэт. Сону содрогается от одной лишь мысли. Что это может значить? — Поехали в Сибирь кататься на сноубордах, говорили они. Будет весело, говорили они, — он бросает очередной прожигающий взгляд на хёна. — Ещё бы раз я тебе доверился! Джей пожимает плечами: — Во-первых, это довольно интересный опыт — покататься в другой стране. Где и когда ты ещё можешь такое попробовать? И, во-вторых, ты, блять, можешь перестать бить меня, я не плюшевый мишка, Сону?! — Может быть, если ты перестанешь нести чушь! Мысленно Джейк спрашивает себя, заметят ли его друзья, если он пропадёт, и ответ так и напрашивается стать отрицательным. Как по сигналу, вновь разносится протяжное завывание, и все замирают от осознания того, что звук не просто начинает казаться знакомым, но и подбирается к ним всё ближе и ближе. Джей никогда в этом не признается, но, кажется, он сходит с ума. Автобус турагентства, в котором они брали путёвку, должен был забрать их два часа назад, и Чонсон продолжает напирать на Сону, зная, что тот предастся панике, если ничем не занять его нервишки и голову в придачу. И, честно говоря, старший предпочёл бы столкнуться с гневом донсена, чем встретиться лицом к лицу с тем, что вернёт его в пугающую реальность. — Мне всё равно, что делать. Что, если они искали нас всё это время? Давайте зажжём сигнальные огни, тогда это поможет им обнаружить нас, — Джей хочет успокоить и себя, и друзей, однако дрогнувший голос предаёт его. И Сону ничего не стоит поддразнить его: — Правда? Что бы то ни было, оно нас тоже обнаружит! — отвечает он почти истерически. — И оно найдёт нас быстрее! — Давай просто проголосуем, Джейк? — оба смотрят на своего друга, что молчал всё это время, но Джейк даже не слушает их. Он смотрит куда-то меж них, а глаза, как ни странно, широко раскрыты. В сердца Джея и Сону стремительно просачивается ледяной страх. Занавес мёртвой тишины окутывает их, и это то, что Сону ненавидит больше всего на свете. Вы знаете это чувство, когда вы едете на американских горках и приближаетесь к самому крутому падению? Будто ты сейчас выплюнешь свои внутренности? Вот, именно это. — Э-э… Может быть? Просто может быть. Нам стоит использовать сигнальную ракету в качестве оружия вместо всего прочего, — думает вслух Джей, глядя на большого – чёрт возьми, эта штука такая большая – серого волка, стоящего на своих четырёх в нескольких метрах от них. Чувство, будто сам мрачный жнец пришёл забрать их жизни. Его друзья, без сомнений, аплодировали бы ему стоя за то, что даже в такой напряжённой обстановке он нашёл в себе смелость пошутить, но оба были слишком ошеломлены. Животное пока не сделало даже шага в их сторону, и это просто замечательно, потому что Джей вряд ли бы нашёл в себе силы зажечь сигнальную ракету оттого, как сильно дрожат его руки. Волк определённо смотрит на них прямо сейчас. — Блять-блять-блять, — шипит нечленораздельно Сону. Джейк, наконец, выпадает из ступора и смотрит на них обоих. Его голос напряжён и дрожит, но возражений не принимает: — Д-давайте без паники. Сону, хён здесь с тобой, хорошо? — он пытается улыбнуться, но, кажется, получается не очень. — Хватай сноуборд – это единственный способ защитить себя сейчас. Сону сглатывает и кивает, потеряв нить событий, но всё равно делает, что велят. Джейк не упускает из виду дрожь друга и пытается выставить себя в качестве примера, показаться сильным. Он обращается к Джею: — Послушай меня, Чонсон, — даже с распыляющейся по округе паникой, исходившей из его нутра, Джей сосредотачивается на том, что говорит его друг. В последний раз Джейк называл его так, когда они узнали, что чудаки на букву «м» из школы распускают слухи за спинами их друзей. — Жди моего сигнала и зажигай сигнальную ракету. Они вглядываются друг в друга, прежде чем Джей, наконец, кивает, и оба чувствуют, что их связывает чувство долга. Джейк подхватывает свою доску и держит перед собой, словно щит, наблюдая за волком и пытаясь думать-думать-думать. Бойскауты учили его не делать поспешных движений перед хищниками, но, если честно, от этого не легче. Им повезёт, если они выживут. — На счёт три. Джейк делает глубокий вдох и готовит себя к… нет, не надо к худшему. Он ещё молод. — Раз, два… три! Сигнальная ракета яркой вспышкой вздымается в небо, оставляя после себя красный дым. Волк пугается и резко двигается вперёд, но в один момент замедляется, а следом во мгновение ока начинает нестись так быстро, что Джейк даже не успевает осознать, что происходит, когда тяжелое тело врезается в него. Он тут же падает на землю, воздух в лёгких заканчивается. Сону уверен, что прямо здесь они и умрут. Как только волк бросается на Джейка, он решает, что это – конец. По иронии судьбы, в моменты остановки сердца мужество показывает свою способность менять небо и землю местами. Отец Сону всегда говорил ему, что он спонтанный неудачник, так что за долю секунды чрезвычайно глупой храбрости, думая о своём друге, которого скоро сожрут заживо прямо на их глазах, тело Сону машинально двигается само по себе. — Хён! Он бежит и сбивает волка сноубордом со всей силы, на которую его только хватает. Это глупо и он чувствует себя дураком, но, должно быть, удар вышел сильным, потому что волк отскакивает назад и, чёрт возьми, на снег падают капли красной крови. Сону слышит, как Джейк стонет от боли, но всё равно чувствует какое-никакое облегчение от одной лишь мысли, что его хён жив. — Сону! Беги! — кричит неистово Джейк ему, и только тогда до Сону доходит, что когда он ударил волка, сноуборд тоже отлетел, сделав его ещё более беззащитным. Он чувствует, как рука силой отталкивает его назад – мгновение, и перед ним спина Джея. Сейчас волк, как сумасшедший, гневно рычит на них – издаёт ужасный рык, показывая полный набор острых клыков. — Послушай меня хотя бы в этот раз, Сону, — толчок, — беги! Разум Сону быстро переходит в туннельное зрение, и он бездумно бежит. Слышит голос Джейка, а потом Джея, но не может разобрать, что они говорят: его уши будто погружены под воду. Он бежит, бежит и бежит, пока единственное, что он чувствует – острые укусы, которые беспощадно оставляет на нём холодный ветер, хлещущий в лицо. Кровь хлещет по ушам. Ноги начинают гореть от напряжения, когда адреналин, наконец, иссякает, оставляя его со сбившимся дыханием. После, как казалось, вечности Сону оседает на земле тяжело дыша – лёгкие вздымаются от истощения. Воздух разряжен, и он замерзает. Сону чувствует себя измученным. Он хочет плакать. Он хочет спать. А ещё хочет увидеть хёнов. Хочет домой. Голова плещется в отчаянии, пока усталость не берёт верх. На кромке сознания проносится мысль, что он видел что-то белое, приближающееся к нему. Как ни странно, спокойные, размеренные шаги по снегу заглушают шумные, депрессивные мысли в голове. Сону знает, что ему, вероятно, следует подняться и убежать. Или умереть, пытаясь. Его друзья пожертвовали своей безопасностью не для того, чтобы и его убили. Однако есть уже что-то уродливое, гниющее в глубинах разума Сону, и это больше, чем просто его потяжелевшее тело, поглощённое усталостью. Глаза закрываются, как и сердце, и он позволяет тьме поглотить его. Когда Сону просыпается, чувствует что лежит на чём-то мягком, будучи обёрнутым, как гусеница, в тёплые одеяла. Он удобнее устраивается, глубже затягиваясь в комфортный кокон, и с уверенностью думает, что пролежал бы в таком состоянии вечность. Две вечности. Верный своим словам, он не двигается ещё несколько минут (возможно, часов, трудно сказать), а потом, наконец, не распутываясь, садится. Парень пытается разглядеть тусклую комнату – глаза никак не могут привыкнуть. Первое, что бросается в глаза – спящая у его ног собака, будто стремящаяся украсть тепло из одеял, в которые он, как младенец, завёрнут. Сону замечает деревянную плиту посреди комнаты, нагруженную чашками и чайником. Комната пропахла чаем и деревом, и юноша ненадолго допускает мысль о том, что он в каком-то студийном павильоне, где снимают «Властелина Колец». С любопытством Сону поднимает свой взгляд выше и понимает, что на самом деле находится в какой-то палатке. Человека три-четыре здесь бы точно ещё поместилось. По комнате (Сону называет это так, потому не вигвамом же обозначать) разбросано несколько шкур разных текстур, а более толстые шкуры животных свисают с балок – некоторые даже выглядят так, будто их подвесили в спешке. Одно из полотен привлекает внимание, выглядя каким-то знакомым. Сливочно-белая шкура, как волчий мех… Волчий мех. Волк. Воспоминания врезаются в голову Сону со скоростью автомобиля, и он чуть не поскальзывается, пытаясь встать. Джейк-хён! Джей-хён! Он чувствует, как ноги дрожат от боли – колени предают, и он падает на матрас. Прямо в тот момент, когда кто-то заходит в палатку. Девушка, иностранка, как подсказывает внешность, смотрит так, будто не может решить, говорить ли ей с пострадавшим или нет. По итогу она говорит что-то, но Сону не понимает ни слова. Женщина задумывается и в спешке покидает помещение, и Сону слышит чьи-то голоса снаружи перед тем, как к нему заходит теперь уже другой, новый человек. Мужчина, высокий, как и женщина, которая заходила до этого, одетый в тёплое пальто. Капюшон затеняет большую часть его лица, а при чужом дыхании виден лишь морозный пар. Незнакомец видит, как Сону отчаянно пытается встать, и подходит. Однако вместо того, чтобы помочь, человек ведёт его обратно в постель и, аккуратно придерживая голову, укладывает на подушку. Следом Сону улавливает, как тот говорит ему что-то на том же странном языке, и ничего не понимает. Он просто хочет знать, что происходит и где он находится. Мужчина продолжает что-то говорить, когда Сону не выдерживает и перебивает его: — Г-где я? Пожалуйста, мне нужно увидеть моих друзей, — отчаянно просит он, голос грубый после долгого молчания. Разум до сих пор содрогается от воспоминаний о нападении. Мужчина склоняет голову ниже, услышав голос Сону, а глаза широко раскрываются, словно он видит призрака. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, колеблется. — Мне нужно идти, — Сону режет своим голосом больше необходимого, и хотя его ноги всё так же горят, он пытается встать снова. Серьёзность ситуации заставляет его горло замолкнуть, но он не плачет. Пока нет. Его конечности отдают болью, и Сону полагает, что под правым глазом у него порез, который не перестаёт пульсировать. С желанием двинуться выше и подняться, Сону замечает руку на своей груди, над сердцем, которая с лёгкостью аккуратно толкает его вниз. И когда вновь соприкасается головой с подушкой, смотрит вверх на мужчину – парня, вернее сказать. Если бы Сону сейчас находился в своём привычном, спокойном состоянии, он бы обязательно оценил, как поразительно красиво выглядит незнакомец. У него густые и самые идеальные брови, что только видел Сону, короткая чёлка, спадающая на лоб, лицо бледное и гладкое. У носового мостика – родинка, которая вместе с тёмными глазами, кажется, несёт в себе какую-то дикость, и даже с неодобрением на губах, он выглядит сюрреалистично. Он очень симпатичный, в каком-то странном смысле. Сначала этого не замечаешь за громоздким пальто и ботинками, но потом это просто не может оставаться без внимания. — Пей, — говорят ему, и у Сону занимает некоторое время осознать, что он понимает его. Незнакомец держит в одной руке чашу с водой, а другой придерживает голову Сону – второй и не понимает, как на самом деле хочет пить, пока не соприкасается губами с кружкой. Вода исчезает мгновенно. Парень снова наполняет посудину, и Сону снова быстро выпивает. Он даже не замечает, что во второй чашке разбавлен успокаивающий тоник. — Тебе нужен отдых, — в конце концов слышит Сону. Огонь посреди комнаты трескает и отбрасывает мягкие тени на стены. Он наблюдает за пламенем, временно забывая о том, что пытался сделать, а другой парень остаётся на месте и смотрит на него так, что мысли Сону становятся только запутаннее. Он всё ещё чувствует боль в костях, усталость и сонность. — Ты в безопасности. Помогу. Я помогу, — продолжает тот, но у его корейского сильный акцент и голос переходит в стаккато. Сону чувствует, как чужая рука зарывается в его волосах, нежно перебирая прядки пальцами, и утягивает в сон. Второй раз за день, но он не сопротивляется. Сону решает, что страшнее смерти только осознание того, что страшные вещи происходят не во сне, а наяву. Его будит странный звук, и как только он открывает глаза, встречается с кромешной тьмой. Шум становится громче, как сотни копыт, перебирающих по земле, заставляя ту вибрировать. Сону слышит, как собаки лают и рычат, один незнакомый голос сменяет другой, и этого достаточно, чтобы он поспешил выбраться из палатки, спотыкаясь, несясь к щёлочке – единственному источнику света, – которую с надеждой считает выходом. Холодный порыв ветра встречает его, когда он одёргивает полотно, но сцена перед его глазами заставляет остановиться и подумать, что его, в конце концов, кто-то перевёз в параллельную вселенную. Уже рано утром солнце застенчиво выглядывает из-за облаков, стада оленей резво бегут по заснеженным полям, в то время как несколько собак сопровождают их по бокам, звонко лая, когда кто-то приближается к краю. Мужчины, одетые в пальто, с верёвками в руках: некоторые завязывают их на оленях, другие образуют какую-то баррикаду вокруг стада, чтобы удерживать их вместе. С места, где стоит Сону, видно ещё нескольких людей, занятых возведением палаток, несущих груды шкур и волочащих длинные деревянные столбы, стягивая их с саней. Ещё видно детей, одетых в такое большое количество слоёв одежды, что выглядят они как утки, гребущие по снегу, а не как нормальные дети. Сону всецело очарован и путается. Он очень запутан и, возможно, немножко пугается, что выпрыгнет из кожи, когда чувствует стук по своему плечу. Он резко оборачивается и видит того самого парня, но сейчас тот одет в белое пальто, которое, как смутно помнит Ким, висело на балке в палатке. Пушистый капюшон элегантно обрамляет маленькое личико, подсвечивая его, и теперь незнакомец кажется ещё более неземным при дневном свете, чем прежде. Это не сон в горячке. Сону мысленно наказывает себя: «Сейчас не время мечтать, Ким Сону». — Э-э… — начинает он неуверенно, прочищает горло и пробует снова: — Я очень… подожди. Нет. Я знаю, это звучит странно… – он встряхивает головой, — прости, но где мы? А потом для точной уверенности, вспомнив множество просмотренных фильмов: — Какой это год? Парень, глядя на него, лишь ведёт бровью, и если бы Сону присмотрелся, то не упустил бы краткого намёка на улыбку, прежде чем он исчезнет. — Ты. Много говоришь, — отвечают на таком же ломаном корейском. Сону ошеломлён. — Ты только что назвал меня шумным?! — Идём, — вместо всего прочего говорит парень и делает первый шаг, а Сону ничего не остаётся, кроме как последовать за ним. Даже сейчас он чувствует, как его голова витает в облаках. Тем не менее, он с запозданием замечает, что всё ещё одет в свою одежду – дутую жёлтую куртку с нарисованными на ней цыплятами, которую Джей подарил ему в шутку, думая, что Сону с презрением оставит эту куртку на ближайшей мусорке, а Джейк сказал Чонсону, что тот идиот, когда Сону с сияющими глазами обнимал подарок от друга. Память о друзьях мгновенно заставляет Сону раскиснуть, и он снова напоминает себе о ситуации, в которой находится теперь. Что-то мокрое начинает щипать его глаза, но он шмыгает и приказывает себе не думать о плохом исходе. Они ещё встретятся. Они просто обязаны. Из-за боли в мышцах ноги продолжают оставаться ватными, и Сону медленно тащится за высоким парнем. Он мало что помнит, кроме того, что много бежал, или того, как далеко забрался, пока организм функционировал на чистом адреналине, особенно в этой тяжёлой куртке и с бесконечными снежными сугробами кругом. Ким догадывается, что убежал всё-таки далеко, или ему просто повезло, и он всё ещё жив. Незнакомец замечает медленный темп пострадавшего и делает шаги короче, чтобы Сону смог нагнать его. Трудно не заметить наспех вытертые глаза и насупленные брови, но он ничего не говорит и делает вид, будто ничего не видит, останавливаясь перед пустующими санями, в месте, недалеко от кипящего делами лагеря, но достаточно тихого для разговоров. Смахивает припорошенное снегом сиденье, прежде чем уступить место Сону. Второй же немного озадачен жестом, но из-за пульсирующей боли в ногах всё равно садится, чуть ли не падает. Некоторые люди смотрят на них с любопытством, но не подходят, возвращаясь к своим делам, когда тот, что выше, смотрит на них в ответ. Сону играется с перчатками, пока второй не говорит: — Моё имя, — постукивает по своей груди, — Сонхун. Сону смотрит на него, немного надув губки и моргая. Значит, он действительно кореец. — Ах, приятно познакомиться, — он копирует жест Сонхуна и постукивает по своей груди, — я Сону. В воздухе повисает молчание, вызванное, скорее, запоздалой реакцией Сонхуна на корейский, и Сону задаётся вопросом, стоит ли ему говорить что-то ещё. Он знает, что очень разговорчив, особенно когда нервничает, и, на самом деле, сейчас у него нет настроения быть смешнявкой. Просто по парню видно, что бегло он не говорит. Сону не дурак. Он знает, что странно встретить посреди тайги уникального корейского мальчика, местного, казалось бы, во всех аспектах, кроме физического. Сонхун, может, и одет, как они, думает и живёт, как они, но выделяется, как больной большой палец. И, каким бы любопытным ни был Сону, совать свой нос в чужие дела он не собирается. — Нашёл тебя. Одного, — начинает Сонхун. — Потерянного, — останавливается, будто подбирая верные слова. — Забрал тебя с собой. Сюда. Домой. Сону моргает, а затем моргает с пониманием в глазах. — Спасибо. Большое. Я не… если бы не ты, меня бы даже не было здесь, — он смотрит на Сонхуна, пытаясь предсказать реакцию на свои слова, и повторяет вопрос, что задавал ранее: — Гм… где мы? — Дома, — Сону ждёт продолжения, но, похоже, это единственный ответ, который ему здесь могут предложить. — Да, конечно, — терпеливо подталкивает он, — это твой дом. Но где именно? — Север, Сибирь. Мысленно Сону строит гримасу на услышанное, но затем думает, что у парня нет причин лгать ему, поэтому он заставляет своё лицо принять нормальное выражение. Может быть, это север Сибири, и среди гор и бесконечного снежного поля Сону не сможет узнать, где он. Это не похоже на Корею, где можно просто сказать «то фиолетовое кафе в Каннаме» или что-то в этом роде. Что он знает? Ничего. Абсолютно ничего. Сону вздыхает, думая о том, что нужно бы добраться до города, где он мог бы получить доступ к телефону или, по крайней мере, к любому другому сигналу, потому что его собственный – умер. Если он продолжит оставаться здесь, его семья будет беспокоиться, а родители больше никогда не выпустят из дома. Это не говоря уже о том, что по-хорошему ему стоит сообщить родителям Джея и Джейка, что они… Нет. Он не должен спускаться по касательной. — Ну, как бы мне это сказать? — его коленки бессознательно дрожат, вверх-вниз, а ноги отбивают чечётку – нервная привычка. — С большой вероятностью ты мог понять, что я не отсюда, и я действительно, — сжимает кулаки, — я хотел бы вернуться домой. Голос смирен по отношению к их окружению, а отчаяние разрывает тон. — Мне нужна твоя помощь, пожалуйста… Глаза Сонхуна намертво вцепляются в Сону, который борется с желанием опустить взгляд вниз. Он не знает, почему ждёт ответа с затаенным дыханием. Не помогает и то, что взгляд Сонхуна настолько пронзительный, что кажется, будто его тщательно изучают и проверяют, сканируют. Это не имеет смысла. Они почти не знают друг друга, и, фактически, у Сону есть вполне обоснованная причина обратиться за помощью. Он застрял здесь, и Сонхун – единственный, кто может его понять. Буквально. — Мы оленеводы. Наша задача: отвести оленей на юг, — через некоторое время начинает Сонхун, привлекая внимание Сону, предпочётшего выглядеть спокойным и собранным, даже несмотря на болезненно напряжённые плечи. — Мы путешествуем. Передвигаемся каждые пять дней, — Сону кивает, чтобы дать понять, что он слушает. — Десять ночей. Мы добираемся до города… где получаем припасы. Сону представляет перед собой то, что можно описать как обнадёживающий костёр, зажжённый посреди ночи. — Там ты… — Сонхун пытается произнести имя: — С-сон. Ну. — Его брови сосредоточенно напряжены в концентрации, которая совсем не должна казаться, но всё равно кажется милой. — Сону. Ты сможешь остаться там. Так будет лучше. Городские жители могут тебе помочь. Какая-то частичка страха рассеивается – сердце Сону хочет выпрыгнуть из груди. — О Боже, ладно-ладно, — он начинает прыгать, не в состоянии остановиться. — Десять дней. Я смогу это сделать. Чёрт возьми, я смогу попасть домой. Несказанное облегчение распространяется по всему телу, и он чувствует головокружение. Сону думает, что это самая радостная весть за все годы его существования, и он в порыве волнения обнимает Сонхуна, пока тот не может ничего поделать, кроме как неуклюже похлопать по спине. Сону отстраняется, но его руки всё ещё лежат на чужих боках, а из-за того, что одежда громоздкая и плотная, то руки даже не дотрагиваются до кожи. Он смотрит на Сонхуна и разражается смехом при виде его ошеломлённого лица – каким смеётся всегда: неудержимым и неистощимым. Не насмешливым, конечно. Никаких насмешек. Сону просто думает, насколько невероятным выходит его путешествие. Будто он в кино, или что-то в этом роде. Как будто это какой-то дешёвый роман, а Сонхун в нём – один из второстепенных героев, который оказался втянутым в безумную историю по чистой случайности. И в каком-то смысле, так и есть, не так ли? Эта мысль заставляет Сону рассмеяться ещё пуще, хотя, на самом деле, казалось, что он плачет. Сонхун шипит что-то и пытается понять, болит ли у Сону что-то: возможно, он ударился головой до того, как был найден. Однако Сону просто смеётся. Он смеётся ещё сильнее, даже когда к ним подбегает собака и начинает лаять на шум. Даже когда люди вокруг начинают смотреть и уши Сонхуна горят от стыда, Сону громко и заливисто смеётся. Он сможет попасть домой, остальное неважно. Вести быстро разносятся по округе, и многие в племени, по понятным причинам, настороженно относятся к Сону, пусть и стараются особо не выставлять пренебрежения на показ. В конце концов, они могут сказать, что мальчик в жёлтой куртке и Сонхун из одного и того же места. Кроме того, Вика тоже могла говорить на этом языке – не сложно сложить два плюс два. Когда Сонхун вернулся домой из леса не с дровами, а с мальчиком на спине, её сердце разбилось оттого, как сильно тот был похож на своего отца, который нёс жену на спине в ту роковую ночь восемнадцать лет назад. А Сонхун не понимал, почему Вика плакала, но думал, что из-за того, что всегда была мягкой. Она помогла ему затащить Сону в палатку и ухаживала за ним. Порез на щеке, возможно, от веток, когда убегал от… от чего бы там ни было. В тундре так много секретов, и Сонхун понимал, что ему не стоит совать нос в чужие дела. Парень не был серьёзно ранен, но явно измотан: он проспал почти весь день и не проснулся, даже когда его переносили в другую палатку. Сону лежал в санях, затянутых оленями, на подушке в шкурах и одеялах, пока Сонхун наблюдал за ним, как молчаливый часовой. Это был первый раз, когда он встретил кого-то нового, не из их племени, поэтому с неподдельным интересом оглядывал его. Может, потому что он тоже был другим. Что бы ни говорила Вика, Сонхун знал, что тоже был другим. Никто здесь не заставлял чувствовать отчуждение, но когда он вырос, то начал понимать, почему его лицо кардинально отличается от остальных или почему у него нет ни отца, ни матери. Когда Сону проснулся и слабым голосом спросил, где он, по-корейски, Сонхун понял его. И Сону, как чудо, которого он никогда не ждал, понял его слова в ответ. Этот язык, на котором никто не может говорить здесь, кроме Вики, которому она старалась обучить его, хотя сама мало что знала. Говорила, что это одна из тех возможностей, которая поможет сохранить связь родителей с ребёнком, – дневники со странными словами из кружков и палочек. Сонхун узнал из рассказов своей матери о том, как она обучала Вику основам корейского языка, а та, в свою очередь, помогала ей с русским. Вика с любовью и уважением говорила о родителях Сонхуна, и тогда ему становилось грустно. За неё, а не за себя. Самая запоминающаяся часть детства Сонхуна – не первое участие в церемонии поедания сырого оленьего мяса или самый первый раз, когда ему разрешили самостоятельно поехать на санях, а кожаный дневник, который он принял из рук Вики – дневник его матери. Он помнит, каким счастливым был, не выпуская книгу из рук несколько дней подряд. Даже сейчас он не может дословно разобрать посыл, но ценит и оберегает его как зеницу ока. Не только Вика знала его родителей – некоторые из племени тоже: в основном старейшины, но они просто хмурились и грустно улыбались, когда Сонхун просил их рассказать о маме и папе. В конце концов, он прекратил этим интересоваться. И когда этот парень, одетый в самую яркую одежду, которую Сонхун когда-либо видел, заговорил с ним на языке покойных родителей – почувствовал, как треснула знакомая искра в сердце – нечто похожее на то, что видел в дневнике. И чем больше говорит Сону, тем быстрее это чувство узнавания растёт. Он говорит быстро и использует много разных слов, некоторые Сонхун даже не может разобрать, но этого более чем достаточно. Это человек, который похож на него, Сонхуна, и он впервые чувствует себя найденным. — Мы снова уезжаем. Через четыре дня, — говорит он Сону, который с боязнью не отлипает от него почти весь день. Он ласкает собак и кошек, но никогда добровольно не подходит к другим людям. Сонхун объясняет ситуацию Вике, а та передаёт информацию остальным. Некоторые приветствуют Сону и бросают на него любопытные взгляды. Парень только смущённо вежливо кивает и пытается спрятаться за спиной Сонхуна. Но с ярко-жёлтой курткой трудно его не заметить. — Ты… хочешь переодеться? — Сонхун жестом указывает на одежду. У него не было намерения смутить парня, но, казалось, это неизбежно. Может быть, смена гардероба поможет ему чувствовать себя менее… чужим. Пусть с виду и кажется, что Сону вполне нормально, но иногда он выглядит обеспокоенным. Его взгляд так далёк, когда он думает, что никто не смотрит на него, но Сонхун наблюдает. Очевидно, что Сону что-то гложет. Он проснулся всего несколько часов назад, но Сонхун уже увидел множество эмоций на чужом лице: хмурые брови, узкую полоску губ и даже то, какими по-детски сияющими могут быть глаза – всё это говорило больше, чем слова. В первый раз он заметил это, уже когда нашёл парня – тот был едва в сознании, но лицо было таким… раскаявшимся, таким удручённым, из-за чего Сонхун подумал, что парень серьёзно ранен. Он хотел посмотреть, есть ли другие выжившие той ночью, но выбор был очевиден – если бы он ушёл туда, откуда прибежал Сону, то тот мог бы умереть, замёрзнув. Сонхун даёт Сону свою одежду: меховое пальто, похожее на то, что на нём, только серое – Вика сделала его Паку на пятнадцатилетие, но к тому моменту Сонхун вырос намного выше, чем ожидалось, так что носить его было некому. Сону же длина приходится в самый раз, и тот теперь благодарно напевает какую-то песенку, выходя из палатки. — Тепло, — комментирует парень, размахивая руками и зарываясь подбородком в пушистое пальто – выглядит как пингвин. — Теперь мы гармонируем! — восклицает, улыбаясь, он, и Сонхун не может не чувствовать себя немного… заинтересованным и симпатизирующим, наверное, это так называется. Несмотря на предыдущие наблюдения, волнение Сону кажется довольно искренним. Вообще у Сонхуна есть несколько поручений, и он не может провести целый день, болтая с Сону, но тот не хочет от него отходить. Сам он не озвучивает этого, но волнующийся взгляд явно говорит, что одиночество – это не то, чего желал бы Сону. Они уходят дальше от лагеря, чтобы собрать недавно выпавший снег – Сонхун объясняет это тем, что они расплавляют его для потребления. Сону плетётся за ним, и Сонхун думает, что тот не особо заботится о компании. — Так, — начинает Сону, наблюдая за следами от ботинок на снегу, которые оставляет Сонхун, — сколько тебе лет? Сонхун отвечает не сразу, бестолково дёргая за верёвочку маленькие санки, которые взял с собой. — Девят-надцать, — говорят Сону, наконец. Сону уже начинает привыкать к манере разговора Сонхуна, хотя, естественно, сначала это сбивало с толку и приходилось читать меж строк, тыча в пустоту. И это не так сильно отличалось от того времени, когда его друг из Японии, Рики, только начинал учить корейский. — Девятнадцать, да? Получается, ты старше меня. Хотя только на год, — хихикает Сону. — Я даже не удивлён почему-то. Сонхун бросает на него нечитаемый взгляд. — Что? — поднимает брови младший, пиная застывший кусок снега. — Ты выглядишь как взрослый. Я понимаю, что мы не так давно знакомы, но ты позаботился обо мне и всё ещё делаешь это, кстати, и я не знаю… Я просто чувствую, что могу довериться тебе? Это мило. Сону милый целиком и полностью – ни щепотки подлости. Сонхун просто пожимает плечами и останавливается, чтобы проверить, достаточно ли здесь снега – видимо, нет, раз они двигаются дальше. — Я спас тебя. Конечно, ты можешь довериться мне. Однако младщий спешит возразить: — Я не уверен. Ты просто хороший человек, и поэтому нравишься мне. Как уже говорилось, Сону – это мириады эмоций, его сердце носится, словно ужаленное, и Сонхун почти завидует такой чувствительности. — Ты. Тоже хороший, — отвечает вместо всего прочего он, не зная, как реагировать, когда сталкивается с такой искренностью. Сону сияет. — Могу я называть тебя хёном? Сонхун-хён? — Х-хён? — Хё-он, — медленно тянет Сону. — Хён. Это значит старший брат. Сонхун постоянно произносит это слово, будто пытается им проникнуться и почувствовать – уловить произношение. И Сону не противится, с улыбкой наблюдая. Он уже привык к этому – к старшему, который, как губка, впитывает информацию каждый раз, когда выпадает возможность. Это немного смущает, на самом деле: знание, которое им воспринимается как должное, так ценно для других. В конце концов, Сонхун кивает. Больше для себя, чем для Сону, но на кончике языка так и крутится вопрос: — Сону, как называть тебя? — Хм? О, меня? Можешь звать меня просто Сону. Ну, или Сону-я, если захочешь… — в глазах Сону будто включают щелчком свет, они блестят, когда он подпрыгивает к старшему, порхая ресничками. — Это будет звучать, будто мы довольно близки, Сонхуни-хён. И, возможно, Сону ведёт себя так потому, что Сонхун – единственный, с кем он может говорить здесь, но какой бы ни была причина, до старшего быстро доходит, что Сону с лёгкостью завоёвывает симпатию других людей. Или, может, Сону просто интересуется им, поэтому липнет, как жвачка. Сонхун поджимает губы, собираясь что-то сказать, но в итоге решает отказаться от этой идеи. Младший и не подозревал, что его новый друг знает, что такое дерзость, пока тот не делает вид, будто его не слышит, и уходит дальше, оставляя Сону позади. — Эй! — Сону надувает щёки прежде, чем нагоняет высокого парня, но чуть не падает в сугроб, потому что: — Поторопись, Сону-я, — когда Сонхун оборачивается и видит спотыкающегося мальчишку, его глаза искрятся от веселья. — Сону-я, — повторяет он мягче, и сердечко Сону определённо не выдерживает. «Неужели это карма?», – угрюмо думает он. Вот почему он избегает красивых людей. Сейчас в Сону бушует огромнейшее желание спрятать голову под снегом, почти как страус, просто чтобы потушить пожар на щеках. Но вместо этого оглядывается, пытаясь сделать вид, что с ним всё в порядке. Он не уверен, что получается. Со временем они добираются до поляны, где снег достаточно чистый, по мнению Сонхуна. Он из-за плеча достаёт лопату и постепенно наполняет сани снегом. Руки умело управляются, явно занимаясь подобным не первый раз в жизни, а Сону позволяет себе немного попялиться на красивого человека. Может, не немного. Он знает, что в основном вырос в комфорте: родители никогда не жалели на него средств, обеспечивая всем необходимым, ведь… Кто вообще ездит в Сибирь во время школьных каникул покататься на сноубордах, просто потому что хочет? Сону не имеет в виду, что он безумно избалован, и о своём будущем ему определённо стоит побеспокоиться. Правда, оказавшись в затруднительном положении здесь, где выживание целиком и полностью зависит от совместной работы, ему кажется, будто всё время до этого он жил словно в пузыре, который лопнул. Возможно, он пока не знает об этом, но подобное открытие уже посеяло в сознании Сону семена перемен, которые пока не имеют понятия, как прорасти. Сону думает, что его будут донимать расспросами, ведь он иностранец, в конце концов, и потому постоянно держится вместе с Сонхуном, избегая других, предлагая свою помощь и находя сотни других причин оставаться рядом. Старший тоже не находит в этом ничего плохого, утверждая, что разговаривать друг с другом – хорошая практика, так что они проводят большую часть времени за разговорами на обыденные темы, начиная рассказами о Сеуле, заканчивая тем, что Сонхун даже научил пользоваться Сону топором. — Может быть… тебе когда-нибудь придётся им воспользоваться. Чтобы защитить себя. Когда меня не… будет рядом, — объясняют ему. Сонхун действительно гораздо проницательнее, чем Сону думал прежде. Разумеется, была причина, по которой старший оказался здесь, и Сону косвенно намекает, что не будет против, если Сонхун ему расскажет, и попытается понять. Он благодарен за заботу и, когда вспоминает, насколько беззащитным был в тот раз, когда ему угрожала опасность, крепче сжимает рукоять топора, а напряжение не укрывается от внимательного Сонхуна. — Сону, тебе стоит… поговорить с Викой, — говорит старший, когда они возвращаются. — Она, ам… хороший слушатель. Выговорись. Это может помочь. — М? — Сону кидает взгляд на Сонхуна, который с энтузиазмом протаскивает сани по волнам снега. После того раза Сону решил ходить с Сонхуном за снегом каждый день, и сегодняшнее утро не отличалось от остальных. Им удалось заполнить сани полностью и теперь они везут их обратно в лагерь. Сону всё ещё не может поверить в то, что такой вроде пушистый и мягкий снег может быть таким тяжеленным. — Хорошо? Хотя я в порядке. Его лицо почти не меняется в выражении, но Сонхун всё равно замечает даже мизерный сдвиг. Сону думает, что слышит, как старший тяжело вздыхает, но он слишком занят, пытаясь не споткнуться снова, особенно после того, как долго донимал Сонхуна позволить помочь. Да, он это делал не для того, чтобы носом снег собирать. Когда Вика, наконец, знакомится с Сону лично, они втроём сидят в той же палатке, где и проснулся впервые младший. Он медленно узнаёт в ней женщину, которую увидел, когда очнулся впервые, ту, которая позвала Сонхуна. Старший много говорил о ней. Не то чтобы прям что-то супер значительное, но даже те рассказанные мелочи говорили о многом. Она вырастила его и всегда была рядом, сколько Сонхун помнит себя. Она как родитель, друг и учитель в одном флаконе. И Сону видит, что их любовь взаимна. Женщина явно обожает Сонхуна и забыть то, что они не кровные родственники, проще простого. У них ещё не выпадало шанса познакомиться нормально, потому что виделись они лишь мельком из-за желания Сону избегать людей. Он даже ложился спать раньше остальных, чтобы не пересекаться с Викой, ведь они втроём обживали одну палатку. Он знает, что Сонхун замечал это, но из уважения никогда не пытался ничего вытянуть из Сону или заставить его взаимодействовать с другими – доходило даже до того, что старший говорил за него, когда несколько человек были достаточно смелы начать беседу. И Сону чрезвычайно благодарен за это. Вика, однако, вежлива и добра с ним, терпелива и внимательна, будто он её сын, и Сону становится плохо от мысли, что он даже не объяснил, как оказался здесь. Тем не менее, разум твёрдо заявлял, что Сону обязан правдой этим людям, которые не только спасли его, но и позволили остаться. Ким ёрзает на своём месте, тревожно кусая губы. — У вас, должно быть, много вопросов? — фальцетом спрашивает он, и его дыхание кажется слишком громким. Вика переглядывается с Сонхуном, будто они ведут целый разговор одними лишь глазами, и в конце концов Сонхун пожимает плечами. — Только если… ты захочешь, — отвечает она. Акцент у неё в разы выразительнее, чем у Сонхуна, но голос до того мягкий, что Сону почти не слышит. Ощущение, будто она боится, что он сбежит при малейшем неудобстве. И каким-то образом этот жест заставляет его правда рассматривать этот вариант, как вполне возможный: он морально готовится – костяшки пальцев, сжатых на коленях рук, белеют. Сонхун всё это время наблюдет за младшим, поэтому то, что он улавливает желание Сону сбежать, не проходит мимо него. В приступе взявшейся из ниоткуда уверенности он кладёт свою руку поверх чужой – Сону дёргается, но руку не отнимает. — Сону, — шепчет добрым голосом Сонхун, — не бойся. Напряжение медленно сходит с плеч, а во взгляде пробегает искра. После нескольких, ощущение, что часов, но, на деле, минут, он находится и рассказывает им всё. Сону не уверен в том, что говорит – просто тараторит быстро-быстро без остановки, вплоть до того, что голос начинает звучать чуждо даже его собственным ушам. Он вспоминает, как отправился в путешествие с самого начала, не заостряя внимание на некоторых деталях, таких как страдания в голосе Джея, когда тот пытался приказать Сону бежать, приглушённые крики Джейка, придавленного волком, и ярко-красная кровь, быстро расплывающаяся по бледному снегу. Оба терпеливо слушают, не прерывая и позволяя Сону самостоятельно тянуть из своей головы волнующие мысли. И ведь Сонхун был прав – Сону чувствует, как сердце остывает в облегчении. То, как легко становится после преодоления собственных страхов, когда Сону раскрывает рот, удивляет, честно говоря, даже его самого. Сонхун в молчаливой поддержке не убирает руки, крепко сжимая – прикосновение кажется якорем, пока воспоминания ураганом пытаются снести Сону. Всё заканчивается тем, что Сону оказывается на коленях почти инстинктивно, без всякой уверенности, что тут так заведено. — Спасибо, что позволили остаться. Сонхун рассказал мне, как вы терпеливо ухаживали за мной, пока я был без сознания, — Сону надеется, что искренность в голосе могут услышать, ведь поблагодарить хочется должным образом. — В противном случае, я бы не выжил и… я даже не знаю, как вам отплатить. — Нет необходимости, — уверяют его всё тем же приятным голосом, — спасибо, что рассказал нам. На женском лице безмятежная улыбка, которую Сону замечает, отняв голову от пола. Так вот, в кого Сонхун такой добродушный. Его обнимают, когда он сам того не ожидает: Вика наклоняется вперёд и обвивает руки вокруг него, укладывая макушку на своём плече. Сону на мгновение зависает с широко раскрытыми глазами. Вика тёплая, нежная и очень похожа на маму. В голове щёлкает, и он ломается, виня во всём бушующий внутри него шторм, который сломал все стены в его сознании после пробуждения в этом странном, незнакомом месте. Плотина, наконец, даёт слабину, трескается, и Сону рыдает прямо в чужое плечо. Безобразные, непослушные слёзы скатываются по щекам, Сону пытается зажмурить глаза, потому что всё это слишком. Прошло четыре дня. Он был в порядке, и теперь… Он был скован всё это время – резинка растянулась слишком тонко и могла лопнуть в любой момент. Сону отвлекался на что угодно, лишь бы перестать вспоминать о друзьях и их возможной смерти, невозможности вернуться домой, о том, почему он вообще послушал Джея и убежал – вина пожирала его. О своей удаче, благодаря которой он выжил, хотя легче было бы остаться там. Вот почему Сону не говорил об этом. Некоторые истины слишком рискованно озвучивать, они слишком велики для слов. — Думаю, тебе было тяжело, — Вика похлопывает его по спине, как ребёнка, мысли которого знала наверняка, — это не твоя вина. По комнате раздаётся какой-то шорох, и Сону слышит тихие извинения Сонхуна. — Мне было так страшно, — признаётся сквозь слёзы Ким, и впервые после инцидента он позволяет себе выплеснуть эмоции, которые пытался сохранять всё время. Сердце Сонхуна разбивается на сотни осколков, когда он понимает, что всё это время Сону сдерживал себя. Не только от усталости, грусти, гнева или даже боли. Теперь Сону может перестать претворяться, будто в порядке – сможет дышать полной грудью. На следующее утро Сонхун бесцеремонно вытягивает Сону на мороз с намерением слепить снеговика. Есть, конечно, способы пробудить человека и похуже, и Сону думает, что старший пытается поднять ему настроение. И это настолько трогательно, что он позволяет стащить себя с кровати без излишних воплей. Гораздо проще быть самим собой после вчерашнего разговора, имея, наконец, возможность разложить проблемы по полочкам и приступить к их решению без уродливой тени вины за спиной, вечно преследующей его, нагоняющей мысли о том, что каждый может заглянуть в глубину души Сону, осудить и, что хуже всего, обвинить. Чувство не уходит бесследно, оно всё ещё плавно медитирует на грани сознания, но улыбка теперь не наносит больной удар и не кажется фальшивой – бремя нести легче, когда ты с кем-то его разделяешь. Сону даже решает пообщаться с другими людьми, и то, что ему не хватает лексических познаний, компенсируется широкими жестами и энтузиазмом. Несмотря на внезапную смену подхода, он надеется, что племя примет изменения в поведении. — Та-дам! Это ты, хён! — Сону преподносит Сонхуну кусок снега с особой осторожностью, аккуратными пальчиками оживлённо указывая на свой шедевр. Очевидно, что это что-то, но Сонхун не уверен, что именно. — Это… — он с высокой внимательностью оглядывает поделку, пока они стоят на импровизированной снежной площадке. По словам Сону, толстоватые веточки прикреплены в качестве бровей, как самая яркая особенность во внешнем облике Сонхуна. Тем не менее, тело не похоже на человеческое, похоже больше на: — Это пингвин? Если бы это была викторина, то Сону на ксилофоне издал бы звуки а-ля «динь-дон-до-он!». — Невероятно! — он взволнованно хлопает в ладоши. — Как и ожидалось, искусство признаёт искусство. Сону удовлетворённо кивает перед тем, как перейти к работе Сонхуна – его щёки уже надуваются в концентрации, пытаясь различить загадочный объект, однако старший застрял ещё на моменте с искусством в попытках разгадать эту загадку. Сону иногда выражается странными фразами, и Сонхун со своим немногословным запасом знаний немного отстаёт. — Уа-а, подожди… это лиса? — младший накручивает круги вокруг снежной фигуры со сверкающими глазами. — Да, не так ли? Многие говорили мне, что я похож на лисёнка. Сонхун действительно пытался сделать арктическую лису, песца, потому что глаза Сону в точности повторяют лисьи, и новость о том, что он не первый, кто приводит такую ассоциацию, странно разочаровывает его. Между тем, Сону сейчас мечтает о том, чтобы у него был телефон, потому что он предназначен именно для таких моментов, которые хочется запечатлеть, не говоря уже о том, что Сонхун и сам выглядит так, будто сошёл с обложки модного журнала – определённая потеря для человечества, и Сону даже не может увековечить его. Они играют в снежки ещё немного, Сону даже пишет на снегу названия животных, что они слепили, на хангыле, чтобы попрактиковать и то, и то. Простота утра приносит столько покоя, особенно после вчерашнего концерта со слезами, из-за которого ему теперь немного стыдно. Он плакал так сильно, что лицо всё ещё кажется опухшим. Между ними путешествует холодный порыв ветра вперемешку со снегом, уносящий их тихие голоса, Сону оказывается в снегу, рассматривающим серое небо. Оно такое нескончаемое. Бесконечное в какой-то степени, неохватное, и Сону думает о том, какой он дурак, раз не смотрел раньше на небо – оно ведь такое успокаивающее, достаточно лишь взгляда. Его губы слегка трескаются от холода, а щёки блестят здоровым румянцем. Сонхун сидит рядом с ним с мыслями о том, что долго оставаться тут они просто не могут – шквал снега, свистящий из стороны в сторону, даёт знать о приближении опасности. Крошечная снежинка приземляется на носик Сону, и пальцы Сонхуна дёргаются от внезапного желания смахнуть её. — Ты прав, знаешь, — в голосе Сону какой-то неловкий тон, когда он говорит. Как когда чашка чая ещё горячая, но ты всё равно отпиваешь и обжигаешь язык, — насчёт разговора. Это помогло мне. Я даже не представляю, как ты понял, что это именно то, в чём я нуждаюсь. Глаза закрываются, и Сону думает, что увидел горькую улыбку. — Мои родители. Я никогда не видел их, — вдруг заговаривает Сонхун, ложась рядом. Их плечи слегка содрогаются при касании, как от огня, хотя холодно, но в жесте всё равно есть призрачный признак тепла. Что-то вроде зарождающегося доверия. Первый шаг долгой гонки. — И ты знаешь ты видишь, что я другой. Здесь, — признаётся наконец старший, и Сону чувствует ту же дрожь, которую испытывал сам прошлым днём. Когда впервые говорил вслух о том, что тревожило. — Когда я был младше… не понимал. Был в замешательстве. Печали, — он делает паузу. — Одиночестве. У меня много вопросов. Но Вика сказала мне… выговориться. Тени деревьев выглядят как-то иначе в этот момент. — Говорить тяжело. Но страдать в одиночестве, я думаю… хуже. Сонхун вдруг улыбается, вспоминая, как ему было семь, потом десять, а затем тринадцать, и он всё ещё убегает от вопросов, когда те становятся до невыносимости громкими. Вика находила его изголодавшимся после нескольких часов пряток с засохшими на щеках слезами, которые гордо красовались на коже, потому что в таком возрасте это было чем-то вроде величайшего знака восстания. Он делится этим с Сону, слова медленно спадают с уст и неуклонно накапливаются, как снег вокруг них. Наверное, он должен расстроиться, что ему приходится описывать всё на языке, которым едва владеет – будто надел новую неразношенную одежду. Но это не имеет значения, когда он видит сияющие глаза младшего, с упоением слушающего его. Сонхун делает вид, будто не замечает, но внутренне согревается от внимания и хочет владеть языком лучше, просто чтобы иметь возможность передавать все краски Сону, который всё время смотрит на него, сосредоточенный таким образом, что становится неудобно даже, но они оба переживали вещи гораздо более неловкие, поэтому мысль позволить кому-то заглянуть глубже в сердце кажется не такой уж и плохой. Это редкое удовольствие для Сонхуна – позволить себе существовать без нагнетающего багажа, без чего-то, чего хочется избежать и от чего хочется спрятаться. В некотором смысле, Сону похож на чистое полотно, свободное от струн, которые связывают здесь Сонхуна – мальчика с противоположной стороны света, который, казалось, существует не в том времени, из страны, жизнь которой даже не может понять и представить, не говоря уже том, что именно оттуда пришли его родители. И всё же, сколько бы он ни считал, что Сону отличается от него – младший всё-таки как раз то самое близкое звено его происхождения, та часть, которую Сонхун большую часть своей жизни старался игнорировать. Потому что, на самом деле, что он может сделать? Сирота в Сибири. Вика и племя – это всё, что у него есть. Он убеждает себя в том, что чем меньше знает, тем больше будет безразличен к этому. Лучше спрятаться, чем лгать самому себе. Лучше, чтобы всё оставалось так, как есть. Ведь даже если он выйдет из своего панциря, своего дома, что будет гарантировать то, что он сможет найти что-то стоящее? Комфорт – это действительно вредная штука, которая как обоюдоострый меч. — Твои родители… Ты думаешь, что они оттуда, где я живу, верно? — …Да. — Ты когда-нибудь задумывался, что там за люди? Сонхун делает паузу: — Каждый день. — Тогда, когда бы ты хотел приехать? — Приехать? — Приезжай в Корею, хён. — …Я не могу. — Кто бы говорил, — обиженно хмыкает Сону, — конечно, можешь! Я помогу тебе после… — его рука смутно в воздухе показывает что-то, — всего этого. Я думаю, тебе понравится. В ответ слышит тишину. — Ты не хочешь? — Нет. Я… просто… — Всё в порядке, я понимаю. — Правда? Сону обращается к нему со слабой улыбкой: — Я хочу домой, но боюсь так же сильно. Что, если больше никогда не увижу своих друзей? Или что, если их родители возненавидят меня? — грустно хмыкает парень. — Может, давай попробуем быть храбрыми вместе? Сонхун удивлённо смотрит на него, хочет сказать, что его друзья в безопасности, но не может же он так нагло врать в глаза? Не после того, что пережил Сону. Тем не менее, младший говорит снова, не оставляя шанса на ответ: — Ах, прости, хён. Тебе не стоит думать об этом, хорошо? — Хорошо. — А как же Вика? Она знала твоих родителей? Сонхун кивает: — Они были друзьями. Мой отец. Моя мать, — пауза, — Вика рассказывала мне о них. Редко. Это огорчает её. Так что… я стараюсь не спрашивать. — Это… — Сону строит гримасу, не желая признавать, что ноет, — Сонхун-хён, ты не можешь быть серьёзным. Он с недоверием смотрит на Сонхуна, возможно, пытаясь ментально надавить на него, а не просто чтобы посмотреть на него свысока в кои-то веки. Чтобы он был услышан и мог отчётливо подчеркнуть свою точку зрения – какая-то странная привычка, к которой приобщился Сону в дебатном клубе, трудно сказать. — Таких людей, как ты, не существует, — сетует младший, — ты слишком милый! Когда старший поднимает свою раздражающе идеальную бровь, Сону вздыхает от поражения: — Ты как булочка с корицей, я даже не могу злиться на тебя! Сонхун смотрит на него широко распахнутыми глазами, слабо понимая жаргон младшего, но это нормально. Тот опрокидывается обратно в снег с поражением, стряхивая припорошивший снег с пальто, – видит, что и на хёне собрался, и, не колеблясь, стряхивает его тоже. В конце концов, Сону укладывается лицом к лицу Сонхуна, и тот ничего не имеет против. Даже когда младший наклоняется ближе, нарушая личное пространство. Странно, что его сердце не пребывает в хаосе в присутствии другого человека, как обычно. Сонхун ждёт, когда это всё-таки произойдёт, но нет – вместо этого он чувствует поразительное спокойствие, счастье даже. Так близко, он почти может сосчитать реснички Сону и увидеть на коже созвездие из разбросанных родинок. У него крошечная родинка на левой щеке, и вопреки здравому смыслу, сонхуновский палец аккуратно утыкается в мягкую кожу. Сону пугается, когда чувствует касание на лице, его собственная рука замирает в воздухе у плеча Сонхуна, с которого он мгновение назад стряхивал снег. Их глаза встречаются, и на лице Сонхуна странное выражение, будто он сожалеет, что подобное случилось. Но оно исчезает, когда Сону отвечает ему мягкой улыбкой, которая всё больше начинает нравиться старшему. Сону подавляет волну смеха и успокаивается, улыбаясь Сонхуну, будто они делятся сладким секретом друг с другом. Это так легко. Сонхун опускает палец, а Сону прячет свою руку в карман. Они всё ещё смотрят друг на друга и внезапно разражаются в ярком, громком смехе. Когда они будут вспоминать этот день, Сонхун поймёт, что впервые осознал значение слова надежда. Это мелочи, думает он. Беззаботность в смехе Сону, несмотря на всё пережитое, что большинство людей посчитает травмирующим. Или то, с какой лёгкостью он спрашивал про путешествие в Корею, будто это будущее его ждёт уже завтра. Но в основном он чувствует это из-за Сону, который буквально заставляет верить в надежду, возможности и шансы, себя. Верить, что Сонхун может быть в этом мире кем угодно.