run, run, lost boys

Снег валит сильнее, и парни решают вернуться, пока их не завалило полностью. Они всё также тихо хихикают друг над другом, перебирая ногами по уже заваленной тропинке, когда Сону вдруг спрашивает: — Мы же теперь друзья, хён? И слышит в ответ что-то вроде «Да, конечно, Сону-я», и Сонхун подписывается под каждым сказанным словом. Как Сонхун и объяснял ранее, племя путешествует каждые пять дней, поэтому уже утром Сону обнаруживает себя помогающим в сборе палатке и складывающим детали на сани. Они сегодня движутся за стадом к югу, и эта сцена напоминает тот момент, когда Ким проснулся здесь впервые. Только тогда он был наблюдателем, а сейчас самостоятельно принимает участие в процессе подготовки. До города, о котором говорил Сонхун, добираться где-то около недели, может, чуть меньше, и Сону правда надеется, что сможет вернуться домой. Он не привык носить такие тяжести за спиной, но больше всего Сону ненавидит, когда сдаётся, даже не пытаясь этого сделать. Отчасти поэтому он даже согласился с хёнами прилететь сюда – из-за того, что те говорили, будто Сону не сможет даже сноуборд на гору затащить, что уж говорить о навыках катания – и младший хотел им доказать, что не сдаётся так просто. Поэтому, когда Сону пытается поднять металлическую чашу, которую они использовали для таяния льда, и встречается с суровой реальностью, в которой не может сдвинуть посудину даже на миллиметр, не опускает рук, всё ещё пытаясь это сделать. Его зубы крепко стиснуты, пока он, наконец, не сдвигает чашу с места – у него нет времени праздновать это с бутылкой шампанского, потому что тело покачивается, и когда Сону пытается поймать равновесие, то всё равно проигрывает и чаша утягивает его вниз. К счастью (или к несчастью) для него, Сонхун, наблюдавший за всем этим процессом борьбы с чугунной чашей достаточно долго, чтобы предугадать итог битвы, быстро реагирует, бросившись к мальчику, и оставляет того в равновесии, подхватывая: левой рукой он удерживает тяжёлую чашу, а правой – младшего за талию. Он делает это с такой лёгкостью и скоростью, что Сону даже не успевает осознать, что происходит, пока его ноги снова устойчиво не стоят на земле, а грешный горшок никуда не улетает и теперь надёжно погружен в одни из санок. И это было хорошо, но почему Сонхун такой… сильный? Его разум бесцеремонно подкидывает эту мысль на завтрак. — Она не выглядела тяжёлой, — оправдывается Сону, — мне почти удалось поднять её. Сонхун даже не смотрит на него, продолжая собирать всё остальное. — Тебе не нужно объяснять, — говорит он с запозданием, и Сону ломится помочь ему сложить оставшиеся шкуры. Он стоит на коленях в снегу рядом со старшим, и интересно, почему теперь зима не кажется такой противной и ему совсем не холодно? — Это не смешно, хён, — раздражённо ворчит Сону. — Я не смеюсь. — Тебе и не нужно, я слышу насмешку в твоём голосе. — Это не так. — Я уверен, что это именно так. — Нет. — Ага, да. Тогда вода не мокрая, а я лысый. — Ты лысый? — Нет, хён! Я не лысый, это метафора! Сонхун прикусывает губу, стараясь скрыть улыбку и вырывающийся смех, и они снова принимаются за работу в тишине. В какой-то момент Вика приводит пару оленей к Сонхуну, и он запрягает их в нарты. Их рога огромны, такие высокие и гордые, что Сону в озадаченности побаивается. Так было, когда он впервые смотрел «Узника Азкабана» и увидел дементоров. Ну а Сонхун, будто испытывая младшего, подзывает его ближе к оленям, пока Сону смотрит на них с неопределённостью издалека: он совсем недавно с трудом избежал смерти и больше не желал встречаться с её коварными лапами. Однако старший просто смотрит на него, не моргая, пока Сону не смелеет и не приближается. Сонхун показывает ему, как гладить оленей, чтобы принести им удовольствие, а не раздражение. — Ты правда хочешь, чтобы я его погладил? — спрашивает недоверчиво Сону, наблюдая за увлечённым хёном. Как обычно, вместо ответа старший мягко сжимает запястье Сону и подносит его к оленю, который, почувствовав присутствие чужого человека, смотрит на руку круглыми, тёмными глазами – в тот момент Сону думает, что олень насадит его на свои рога и он закончит жизнь, как одна из жертв в «Каннибале». Животное обнюхивает его руку и… это конец. Олень толкает его палец мордой, как собака – если собаки могут весить больше ста шестидесяти килограммов и быть выше взрослого человека. Сону замирает на месте с удивлёнными глазами, пока Сонхун просто продолжает направлять его в сторону оленя, отпуская запястье лишь тогда, когда рука в перчатке соприкасается с мехом. Младший водит рукой с полной готовностью отстраниться при малейшем признаке агрессии, однако этого не происходит, и Сону уже с большим увлечением гладит оленя. Его мех толстый и определённо приспособленный к таким холодам. Сону подразумевал именно это, думая об их уникальности, ведь как и любой другой ребёнок, он вырос верующим в существование Деда Мороза и даже когда-то мечтал встретить Рудольфа. Забавно устроена Вселенная, раз теперь он гладит верных оленей посреди Сибири. — Ты олений заклинатель, хён? — смеётся младший, пока треплет оленя, и ахает, когда тот позволяет прикоснуться к своим рогам. Сонхун пытается донести до него, что такое случается очень редко. Боже мой, как это здорово! — …Или Белоснежка? Сону начинает думать, что Сонхун – один из персонажей Диснея. И, как оказалось, это не так сложно себе представить. — Хён, ты как Эльза! Старший уже привык к тому, что Сону часто выпаливает вещи, которые едва ли доходят ему до разума и которые не способен понять. Теперь он меньше смущается из-за этого. — Если ты когда-нибудь научишься кататься на коньках, то это будет идеально, — серьёзно заключает Сону, и Сонхун верит ему, что бы это ни повлекло за собой. Он мычит, соглашаясь. Волнение младшего настолько заразное – чуть раньше он больше смерти боялся подойти погладить оленя, а теперь даже говорит ему что-то, когда они усаживаются в сани, и это заставляет Сонхуна мягко улыбнуться. До обеда идёт снег, но, по крайней мере, солнце не заходит. Нет необходимости устраивать гонку со временем, чтобы успеть устроить другой лагерь, прежде чем станет совсем темно: иногда дни тут нескончаемо длинные, а иногда – очень короткие. Такие люди, как они, уже давно научились отсчитывать удачные для путешествий дни. Сам того не замечая, Сону действительно увлекается ездой на санях. Его щёки искрятся и болят в то же время от долгой улыбки и холодного ветра, который без перерыва дует в лицо. А Сонхун немного опасается, что младший может упасть из-за постоянных разворотов, поворотов и верчений, чтобы успеть рассмотреть все пейзажи детальнее, поэтому решает взять его за руку – чтоб уж наверняка без происшествий. Когда другой чувствует касание, то смотрит вниз и видит их теперь связанные руки. Оттого улыбка становится шире, глаза превращаются в щёлочки, и он двигается поближе к теплу. В конце концов перевозбуждение от новизны всего происходящего проходит, и он удобно укладывает голову на плече Сонхуна. Сейчас они пересекают замёрзшую реку, плавно скользя по льду, и это только убаюкивает. Вика кидает пару взглядов на них, управляя санями, но воздерживается от слов. Они останавливаются пару раз, чтобы дать оленям возможность отдохнуть. Сону держит в руках чашку горячего чая, которую даёт Вика, приятно, по-матерински улыбаясь, и жуёт вяленую колбасу, которую даёт ему уже Сонхун, когда к ним приближается одна из пастушьих собак. Чёрная, с большими ушами, которые очаровательно спадают по обоим сторонам, и бледный мальчик, отдыхающий вместе с ним, наклоняется и мягко чешет собаку за ухом – та сияет и пытается вылизать его в ответ. — Якша! — восклицает он очарованным тоном. — О? — Сону наклоняется и предлагает оставшийся кусочек вяленой колбасы собаке. — Это твоя собака? Сонхун качает головой: — Нет. Она… общая. Младший кивает, напевая песенку, и наблюдает за тем, как собака, наконец, принимает еду из его рук. Он почёсывает её за ушком, околдованный своей доверчивой природой. — Вика говорила, — продолжает Сонхун, — что собаку матери звали Якша. И её зовут Якша. Рука Сону застывает, и он оборачивается к старшему, который теперь указательным пальцем пишет имя на снежной земле. То есть пытается написать на хангыле: 약싸. — И та собака… — он тщательно подбирает корейское слово, — халь… мони? — а затем повторяет увереннее: — Это хальмони* этой собаки. Она была любимчиком моей матери. Сону безмолвно движется и исправляет последний слог слова: 약샤. Рассказ рождается буквально из ниоткуда, и Сону кажется, что он не особо желателен. Ким пытается не давить на Сонхуна с историями о семье, но ему, конечно же, приятно, когда он делает это добровольно. Будто доверяет ему. И тем не менее, Сону не ожидал, что эта собачка имеет такую тесную связь со старшим. Сонхун наблюдает за тем, как палец Сону аккуратно выписывает буквы, исправляя орфографию, и когда заканчивает, то слово выглядит немного иначе: первый слог написан криво и остро, а второй – аккуратнее и как-то округлее по краям. Выглядит чересчур контрастно, но так даже лучше. — Когда моя мама была со мной… собака всегда была рядом, — говорит Сонхун. Его глаза пронизаны сентиментальностью, когда он рассеянно нажимает на носик собаки. — Вот почему я назвал её Якшей. Для матери. — Ну, я думаю, Якша – очень красивое имя, хён! — даже несмотря на значимость имени, оно кажется младшему и вправду очень интересным и благозвучным. Сону не видел своих родителей несколько дней и уже сильно скучал, но каково было Сонхуну, который их никогда не видел? Собака лает, услышав своё имя, и запрыгивает на колени старшего, бесстыдно выпрашивая больше угощений, а парень даже не пытается ругать за такое плохое поведение – улыбка расплывается на его лице, образуя ямочки, когда он кормит Якшу. Сону всегда больше любил кошек, но Якша несомненно завоёвывает место в сердце и, несмотря на то, что она меньше оленей раз в десять, прекрасно справляется со своими пастушьими обязанностями. Наверное, странно наблюдать за таким чудом, когда оно в свирепом состоянии. Он озвучивает эту мысль Сонхуну, а тот просто кивает и говорит: — Ты бы знал. Но Сону не знает. Они добираются до нового места ещё через пару часов, и все не медля начинают разгружать припасы – Сону снова в восторге от трудовой этики и не может себе представить, как люди делают столько всего каждые пять дней. Это невероятно. На этот раз он оставляет чугунную чашу в покое, даже не прикасаясь к ней и мысленно наводя порчу, и помогает Вике разворачивать будущую крышу палатки. За изготовление самой палатки отвечает Сонхун, искусные руки которого несут тяжёлые деревянные столбы и умело вычисляют наилучшие положения для их установки. Ему нужно возвести и связать балки вместе, постепенно создавая ту же пирамидоподобную структуру, поэтапная инструкция изготовления которой известна тут каждому. Сону помогает чем может, но в основном держится в стороне от Сонхуна, потому что при измерении и формировании треугольника важно, чтобы палатка не рухнула, и он предпочёл бы не беспокоить старшего, особенно когда он отвечает за выполнение такой важной задачи, от которой буквально зависит их жизнь. В конце концов, им там жить следующие пять дней. Вместо этого, он кружит вокруг Вики, которую находит, скорее, тихим слушателем, чем рассказчиком, но когда дело касается Сонхуна, она рассказывает истории из детства, к негодованию Сонхуна, конечно же. Сегодняшний день ничем не отличается от прошлых. Они оба наблюдают за Сонхуном, ожидая, когда он закончит с установкой, чтобы помочь прикрыть палатку. Вика говорит, что ему нравится работать в одиночестве, предпочитая уединение больше, чем компанию, и из-за этого Сону чувствует себя немного виноватым, ведь все эти дни крепко-накрепко прилипал к старшему, а тут вон оно как… Вика качает головой, когда Сону высказывает ей свои мысли. — Я не думаю, что он против. Ему хорошо с тобой. Сону всё ещё тяжело поверить в это, поэтому он лишь склоняет голову в смущении. — Однако всё, что я делаю, это мешаю ему… Когда женщина смеётся, то выглядит как девочка, сияющая в бледности этого места. — Может быть, — шутит она, — но я рада, что он нашёл друга. Сонхун… очень застенчивый. Когда он был младше… то ни с кем не играл. Я пыталась. Но он всегда. Убегал, — она улыбается, вспоминая смешную историю. — Я учила его корейскому языку, он был готов, но… он тоскует по родителям, — грустный смешок, — а я по своим друзьям. Молчание поглощает, и Сону недостаточно храбр, чтобы разрушить его. Однако вскоре Вика делает это сама, признаваясь: — Это не секрет. Что они умерли здесь. Сону забывает, как дышать. В некотором смысле у него есть представление об этом, но чтобы он слышал, как кто-то, кто был свидетелем всего этого, подтвердил теорию вслух… это бьёт под дых и меньше похоже на какую-то историю из прошлого, сколько на реальное событие, которое решила провернуть суровая реальность. Это реальная жизнь и реальная смерть. — Это произошло почти девятнадцать лет назад, — Вика смотрит на Сонхуна, её глаза становятся темнее, будто на самом деле она не здесь, и Сону задаётся вопросом, что же в действительности проносится перед её глазами? — Он тогда был ещё младенцем. Их маленькой снежинкой… — Сону раскрывает рот, но молчит, понимая, что даже не знает, как реагировать. Кажется, что это говорят не для поиска утешения, а просто. Потому что доверяют. Он вспоминает, как хён клал ладонь сверху, чтобы успокоить его, и делает то же самое. Вика приятно улыбается, глядя на него, и понимающе отнимает руку. Между ними проносится свистящий ветер, и женщина больше не говорит об этом, а Сону не собирается спрашивать её. — Сонхун расскажет тебе. Если ты спросишь, — уверяют его. Вика понимает, что горе – это дерево с бесконечными корнями, которое не может быть вырытым просто так, каким-то обычным способом, но не хочет, чтобы Сонхун жил в гонке за призраками, как она. Он так молод, и есть столько всего, что мир может ему предложить. Там. Она видит перед глазами Сону, который выглядит как надежда. Младший быстро качает головой, давая себе мысленную пощёчину: он никогда не сможет спросить Сонхуна об этом. Никогда. Он понятия не имеет, как у Вики сложилось впечатление, будто он сможет. Должно быть, она находит подобную реакцию забавной и протягивает руку, чтобы погладить по щеке. — Это несчастный случай. Но я знаю: он рад, что ты здесь, — в конце концов говорит она. Слова оставляют тёплый отпечаток, тепло, которое распространяется от конечностей к сердцу, и, может быть, это немного эгоистично, но Сону не будет собой, если не будет чувствовать удовлетворённость от возможности сделать других счастливее. — Мне повезло, что он нашёл меня, — признаётся он, и они оба улыбаются, когда Сонхун с пронзительным взглядом подходит ближе. — О чём вы говорите? — тон в голосе звучит, будто не требует особо ответа на вопрос, но надутая нижняя губа говорит об обратном – Сону не нужно больше слышать смущающих историй от Вики. Он смотрит на него со своего места с ослепительной улыбкой, немного кривой и, возможно, немного хитрой. — Я просто расспрашивал об оленях. Ты уже закончил? Мы можем накрывать палатку? Он проносится мимо Сонхуна, пока тот недоверчиво смотрит на Вику – она просто проводит по его плечу и тоже следует за младшим. Сонхун смотрит на удаляющиеся спины хмурым взглядом и решает, что оставить их без помощи уж точно не сможет. Пусть те только и делали, что сплетничали о нём. Матери просто обожают Сону. Сонхун совсем не планировал показывать дневник своей биологической матери Сону. Даже если бы он преследовал идею попросить младшего помочь понять написанное, он бы всё равно никогда так не сделал. Это просто что-то слишком личное. Они с Викой пытались прочитать его множество раз, но всё равно не могли понять всего полностью. Он помнит, как смотрел на страницы каждую ночь, когда был младше, пытаясь разобрать слова, написанные маминой рукой, стараясь изучить каждый наклон, изгиб и угол, оставленные ручкой на бумаге, которые могут означать ничего и всё сразу. Сонхун спрашивал себя, насколько долго он сможет искать способы быть к ним ближе и насколько ближе. Раньше Вика упоминала, что его родители были исследователями и очень умными людьми, так что то, что записи кишели сложными метафорами и фразеологизмами, не стало сюрпризом, в очередной раз демонстрируя образованность. Сонхун совсем не собирался спрашивать, но дни летят, они подбираются к городу всё ближе, а решимость разрушается с каждой проеханной сосной, и он решает забыть о своей гордости (читать, страхе) и спросить младшего, потому что… это же всего лишь Сону. Сону, который ничего не скрывает после той ночи, когда обнажил напоказ своё сердце. Сонхун не знает, когда начал видеть его в этом свете, и ему не кажется странным, когда подобные мысли заползают в сознание. Сону подтрунивает над ним, но также терпеливо ждёт, пока он изо всех сил пытается сформировать мысль верно, пишет на хангыле для него и учит правильно произносить слова, держа его неуклюжие, грубые руки в своих маленьких, мягких ладошках. Его голос остаётся нежным, даже когда Сонхун ошибается – его улыбка чистая и одобряющая, милая. Он превращает серые дни в радужные, даже когда у них нет никаких поручений, заставляя Сонхуна учить его различным вещам, какими бы примитивными они ни были: рубить лес, добывать снег и даже ловить рыбу. Это просто. Это же всего лишь Сону. И сегодня Сонхун принимает решение и прячет дневник своей матери в пальто, прежде чем попросить Сону отправиться с ним на рыбалку. Они остановились неподалёку от замёрзшего озера, и старший выпрягает меньшего оленя, говоря Сону следовать за ним. Вика желает весело провести время, не забывая об осторожности, и обоих это устраивает. Младший пребывает в восторге, когда они плавно скользят по льду, начиная напевать очередную песню, подозрительно похожую на простое многократное повторение "Let It Go", но Сонхун решает не спрашивать об этом. На санях – различные удочки и сети, вёдра и бензопила с топливом. Глядя на современный инструмент, Сону немного стыдно спрашивать об этом, но он правда не думал, что племя использует что-то подобное, а Сонхун объясняет это тем, что время от времени газовые компании приходят и раздают различные инструменты, как эта пила, в рамках переговоров о доступе к землям. Иногда даже проводятся соревнования, в которых они выигрывают снегоходы в качестве призов или обменивают оленя на один такой. Племя старается держаться подальше от урбанизированных городов и предпочитает жить в дикой природе – отчасти причиной является и их занятие, но они не настолько примитивны, как могут подумать посторонние. Это просто другой образ жизни. Якша тоже едет с ними, удобно устроившись на коленях Сону: после их первой встречи собака настолько полюбила мальчика, что приходит каждое утро, как только он просыпается. Ну и… Якша тоже очень милая, так что у Сону не занимает много времени стать целиком и полностью околдованным ею – теперь они почти неразлучны. Сонхун бы даже почувствовал себя преданным, но когда смотрит на них двоих, то сгорает от их очаровательности. Как только сани останавливаются, Якша первой выпрыгивает и лает на них, как нетерпеливый ребёнок, жаждущий внимания. Сону следует за ней, поначалу боясь ступать на замёрзшее озеро, но когда нога соприкасается с толстым льдом, он даже забывает, что под ними вода. Сонхун выгружает тяжёлую бензопилу, в то время как младший выуживает из саней всё остальное. По рассказам того, что выше, племя для рыбалки использует в основном рыболовные сети, но говорит, что тот, что ниже, может попробовать использовать удочку при желании. Бензопила проходит сквозь толстый лёд, громкий звук двигателя пронзает всё вокруг своей звонкостью. Якша бегает по округе, пытаясь словить снежинку с таким энтузиазмом, какой может быть только у собаки, а Сону смотрит на неё, хихикая, когда та спотыкается и катится по снегу, но потом встаёт и начинает прыгать снова, будто ничего и не случалось. Какая же беззаботная жизнь. Громкий звук мотора прекращается, и Сону поворачивается и видит квадратную дыру во льду – вода там тёмная-тёмная. Сонхун даёт ему удочку уже с приманкой и рукой указывает на один из складных стульев, которые они взяли с собой. Они сидят в тишине несколько минут, пока младший не начинает дёргаться, ударяя Сонхуна по плечу – в его выражении смесь широкоглазой паники и удивления. — Хён! — он пищит, почти кричит. — Оно двигается! Сонхун разражается смехом, глядя на него и наслаждаясь таким рвением. — Потяни на себя. Резко. Сону кивает и ждёт, когда удочка снова дёрнется, а потом, как и велел Сонхун, быстро вытягивает из воды одним движением кисти. Он в восторге восклицает, когда видит серебряную рыбку на наживке: — Хё-он! — протягивает руки к старшему, чтобы показать свою пойманную рыбку, всё тело заметно содрогается от волнения. Хоть это всего лишь маленькая рыбка… Сонхун не может сказать Сону об этом и разочаровать. Это не важно. — Ты молодец! Улыбка на лице Сону светится ещё ярче от похвалы, а глаза снова исчезают в полумесяцах, что выделяет его длинные реснички. Сонхун показывает ему, как отцеплять рыбку от крючка, и кладёт её в одно из ведер; Сону ловит ещё три подобных, прежде чем старший берёт в руки сеть, и они вылавливают больше пяти за раз. Сону дуется, когда осознаёт неэффективность удочек, но всё равно благодарит Сонхуна за то, что тот позволил ему помочь, хотя, вышло, наверное, не очень. — Зато ты повеселился, — говорит ему старший, — так что это не важно. Сердцебиение Сону учащается, и он винит в этом холод. Они наполняют рыбой почти половину ведра, когда Сонхун говорит ему, что они могут съесть несколько рыб сырыми до возвращения. Он чувствует, как тикает время, он чувствует жар от дневника матери и очень хочет набраться храбрости. — Похоже на сашими, — заключает младший, но замечая пустой взгляд Сонхуна, поясняет: — Это такое японское блюдо. И через мгновение добавляет: — Это страна рядом с Кореей, — Сону думает, что будет лучше, если он будет связывать незнакомые вещи с местом, откуда приехали его родители. — Его тоже едят сырым. Когда оленеводы пересекают бесплодные земли зимой, их запасы постоянно ограничиваются замороженными продуктами, и чаще всего у них нет времени или даже дров для приготовления пищи. Сонхун говорит ему, что именно поэтому они в основном едят сырое замороженное мясо. Сону замечает, как старший моет рыбу, достаёт острый нож, привязанный до этого к бедру и очищает рыбу так мастерски, объясняя это тем, что они могут окунуть её в соль или перец, или даже горчицу, как настоящий русский арктический деликатес. В закате тундра почти как открытый океан, оттенки синего, серого и белого мягко ложатся на снежные бугры – Сону почти забывает, как дышать. Он восхищается прекрасными видами, как и постоянным присутствием Сонхуна, который разве что теплее, чем здешний снег. Старший предлагает ему кусочек и говорит жевать мясо легче: так оно будет таять во рту. И почему-то вкус у него даже лучше, чем у любой другой рыбы – плоды труда и всё такое. Может быть, он попросит Сонхуна научить ему и этому. Таким количеством навыков для выживания его не снабжали даже в лагерях, куда посылали родители на лето. Всё, что они делали – качались на верёвках и жарили зефирки у костра. Сонхун даже достаёт откуда-то бутылку водки, говоря, что и младшему можно выпить при желании, но Сону полагает, что здесь просто принято употреблять алкоголь, когда едят сырую рыбу, и относится к этому немного с подозрением, но оставляет без комментариев. Он наблюдает за тем, как старший осушает стопку, и это правда будет иметь смысл, если Сонхун таким образом набирается храбрости. Он сжимает губы после второй стопки и смотрит на Сону с такой напряжённостью, что младший не может прочитать ни одной эмоции на лице. Обычно ему намного проще понять, что чувствует Сонхун, но не сейчас, когда его поведение так сложно предсказать. Это Сону всегда был катализатором, вскакивая с кровати прямо на рассвете, чтобы сопровождать Сонхуна на рыбалке и помогать с прочими вещами, но это первый раз, когда старший потащил его что-то делать, а не наоборот. Сонхун почти опрокидывает в себя ещё одну, третью стопку, когда Сону хватает его за запястье, расплёскивая алкоголь. — Хён, просто скажи, — вздыхает он, отпуская руку, — что бы то ни было, я обещаю, что не стану осуждать тебя. Старший смотрит на него какое-то время, пытаясь прочесть что-то на лице, и что бы то ни было, он просто обязан найти это. Медленно он опускает стопку и трясущимися руками тянется к пальто за книгой – сначала медленно оглаживает большим пальцем потрёпанную обложку, прежде чем передать, наконец, в руки Сону. Тот вопросительно склоняет голову, принимая предмет, вертит в руках с мыслями о том, что эта штука явно не из дешёвых. А потом с запозданием понимает, что это не просто какая-то книга, а чей-то журнал, когда видит на обложке золотые инициалы. P. J. Y. Он оглядывается на Сонхуна, просто чтобы обнаружить то, что его внимание всё ещё обращено в его сторону. — Могу ли я открыть его? — спрашивает младший, получая нервный кивок Сонхуна в ответ, глаза которого внезапно дрожат, а плечи напряжены. Сону осторожно открывает журнал с потрёпанными краями – явный признак частого пользования, – переворачивает страницу, и его глаза внезапно расширяются, когда он видит содержимое. — Хён, это?.. — он поднимает вопросительный взгляд на Сонхуна. Пак Джиён 2001 год Мы бежим в неизвестность Сонхун делает глубокий вздох. — Пак Джиён. Моя мама. Сону немедленно закрывает книгу, непреднамеренно громко хлопая. Звук эхом разносится по просторам, а младший моргает. — Хён, ты уверен? Сонхун передвигается ближе, накрывая руки Сону, чтобы ими открыть дневник снова. — Я хочу, чтобы ты это сделал, — признаётся он, — если ты не возражаешь. Мгновение Сону молчит, и Сонхун с тревогой ждёт хоть какой-то обратной связи, даже думая выпить ещё, чтобы усмирить нервы и взять себя в руки. Потому что если Сону не хочет, то смысл давить? Однако кто ещё может сделать это, если не он? С другой стороны, прошло не так много времени с момента их первой встречи, и, возможно, это всё же плохая идея. Разве это не считается чем-то очень личным? Может, это странно? Он ведь понятия не имеет, что там написано, да ещё и Сону собирается обременить своими проблемами. Возвращаясь в реальность, Сонхун слышит, как неодобрительно Сону щёлкает языком: — Хён, тебе вредно много думать, — замечает мрачно он. — Я буквально слышу твои мысли, — но потом нежно улыбается, и Сонхун плавится. — Конечно же, я не возражаю. Старший выдыхает, с удивлением замечая, что не дышал всё это время, и чувствует внезапное облегчение. — Это поэтому ты так нервничал? — дразнит Сону в попытках ослабить напряжение. — Это же всего лишь я. Это же всего лишь Сону. Однако Сонхун думает, что это не просто Сону – что в нём гораздо больше, чем кажется: глубина, понимание и столько всего хорошего, такого доброго и прекрасного. Ему хочется сказать так много, но всё ограничивается лишь пропитанным искренними чувствами: — Спасибо. На задворках сознания плавает мысль, что Сону может помочь ему и поймёт. Потому что это Сону. Потому что под завесой мягких и смеренных глаз он несёт в себе доброту и сильное, сопереживающее сердце. Он, должно быть, чувствует, как это важно для Сонхуна, и потому не может отказать, перелистывая страницы с непоколебимой решимостью и возобновляя чтение. На этот раз он начинает читать вслух. Большинство статей в журнале в основном посвящены анализу культуры, обычаев и средств к существованию, но с каждой страницей письма становятся всё более и более личными, до той степени, что Сону чувствует себя незваным гостем. 21 апреля 2001 года Суббота Мы решили назвать ребёнка Йеджи, если будет девочка, или Сонхун, если мальчик. Я пока не знаю, что чувствовать по этому поводу, я… не чувствую себя готовой к материнству. Это страшно, но… я также взволнована. Это как чудо – то, что под моим сердцем теперь живёт ещё один человечек, что внутри меня есть другая жизнь, всецело зависящая от меня. Кванхи беспокоится и хочет, чтобы мы вернулись, но каждый раз я заверяю, что в порядке. Я знаю, как важен этот проект и для него тоже. 7 июля 2001 года Суббота Я чувствую, что это будет мальчик! Это забавно, потому что мы как исследователи должны мыслить рационально, воспринимая лишь доказанные факты. Пока невозможно узнать пол ребёнка, но я абсолютно уверена, что это мальчик. Прошлой ночью мне приснился сон, в котором я увидела мальчика на катке в белых коньках. Разве это не знак? Наш Сонхунни станет когда-нибудь олимпийским чемпионом? Или это всё оттого, что я месяцами вижу лишь снег? В любом случае, с этого момента я зову ребёнка Сонхунни. Мама хочет с тобой встретиться! Кроме того, недавно я завела собаку и назвала Якшей. Она как ангел-хранитель. Всегда составляет мне компанию и охраняет. Интересно, сможем ли мы забрать её с собой в Корею… 9 августа 2001 года Четверг Сонхунни сегодня сильно ударил, похоже, у него будут сильные ноги, когда он вырастит, да? Эта мечта о фигурном катании начинает обретать смысл… О, нет, конечно, он сможет быть, кем захочет. Я буду поддерживать его во всех начинаниях. Пока он будет счастлив – будем счастливы мы. О, и ещё я слышала, что одна из моих лучших подруг тоже беременна. Похоже, что Сонхунни уже нашёл себе подружку! Вика очень помогает мне со всем этим, она как Божье благословение. Я правда хочу, чтобы Сонхунни знал её. Это будет сложно, но я надеюсь, что мы сможем её навестить снова, даже после возвращения домой… 4 ноября 2001 года Воскресенье Я начинаю чувствовать себя хуже из-за утренней тошноты и мне очень стыдно, что Вике приходится кружить вокруг меня почти всё время. Я не ожидала, что беременность будет лёгкой, но… Вау. Я должна быть более благодарной своим родителям, потому что это так сложно… Я не очень хорошо себя чувствую сегодня, так что закончу на этом. 24 декабря 2001 года Понедельник Он – лучшее, что случалось со мной. Похоже у Сонхунни мои глаза, а всё остальное – от Кванхи (мужчина всё-таки!). Держу пари, он вырастит таким же… Знаете, работа по дому никогда… не была моей сильной стороной. Поэтому я всегда хотела быть полевым исследователем. Я всегда думала о движении и никогда не задумывалась о том, чтобы остепениться. Но когда я впервые услышала его крик, моё сердце переклинило. Это заставило меня почувствовать, что во мне намного больше, чем просто сын. Сонхунни, мама всегда будет рядом, хорошо? Мы очень тебя любим. Не могу дождаться, когда ты вырасти- Сону останавливается, голос ломается. В глазах плывёт, и он отвлекается от чтения. — М-мне жаль, хён, — пытается сказать он, но слишком часто моргает, когда понимает, что плачет. Он чувствует, как у него забирают дневник из рук, а чужие руки в перчатках касаются лица. Сону видит лишь, как Сонхун внезапно оказывается перед ним на коленях с мокрыми глазами, но улыбающимся. — Почему т-ты плачешь? — его голос такой же ломающийся, и от этого Сону чувствует себя хуже некуда, грудь сковывает пульсирующая боль. Он думает о том, почему Сонхун его успокаивает, а не наоборот, но в то же время не может остановить ужасный всплеск эмоций. — Я просто… Это нечестно, хён, — хмурится Сону, сглатывая, смотрит вниз на руки. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. Большой палец Сонхуна аккуратно смахивает слезу с чужой щеки, его сердце разрывается, когда он смотрит на этого мальчика: он хочет ему сказать, чтобы тот не принимал его боль за свою, потому что это невыносимо, но, возможно, это отдельный тип эгоизма – в кои-то веки желать разделить бремя с кем-то. — Спасибо, — говорит старший вместо этого, — и прости, что… заставил тебя читать всё это. Сону качает головой, печаль в его сердце разражается пожаром, и он просто хочет избавить Сонхуна от всего плохого. Есть так много мыслей, которыми он хочет поделиться с ним, но он пока не знает, как сформулировать слова, поэтому просто тянет старшего в объятия. Нет ничего более личного, чем горе, но нет ничего более стойкого, чем любовь. И Сонхун, который никогда не видел своих родителей воочию, но всё равно искренне любит их, скучает по ним почти без остановки, и ему не становится ни лучше, ни хуже… эти чувства удерживают его на ногах, как кандалы. Иногда он даже не ощущает этого, потому что отвлекается такими вещами, которые позволяют забыть. В плохие дни он не хочет вставать с кровати. Иногда чувство одиночества, как прилив к берегу – приходит и уходит. Но осознание того, что родители не хотели оставлять его, что он был желанным, что их отняли до того, как у него выпал шанс побыть с ними, ложится тяжелейшим грузом, который удерживает его. Может, дело не в том, что он смущён тем, что попросил помощи у Сону, а в том, что он действительно долгое время держался за то некоторое представление о жизни, и единственное, что понадобилось Сонхуну, чтобы понять истину – это Сону, который прочёл дневник. Возможно, у него есть полное право проклинать Вселенную, но он слишком устал. Всегда было легче убегать, но в то же время – так утомительно. Он разделяет объятие с Сону, его теплоту, с грузом, давящим на сердце, но с радостью иметь хоть какой-то якорь. Конечно, не вся жизнь будет трудной, и Сонхун впервые в жизни правда чувствует, что существует что-то близкое и менее необъятное, чем прежде. В конце концов, с улыбкой глядя на красные и влажные глаза друга, Сонхун выпивает ещё две стопки, а Сону осмеливается добровольно лишь на одну, морщась после неприятного послевкусия. Младший заверяет, что может прочесть оставшуюся часть дневника в любой момент, когда того захочет Сонхун, и второй продолжает оставаться благодарным ему за это. — Иногда это нормально быть эгоистичным, хён. Ты можешь обратиться ко мне в любой момент, потому что я знаю, что важно для тебя. Это нормально: приберегать что-то особенное для себя. Временами это нормально, я думаю. Это всего лишь Сону. Но встреча с ним – это тоже дар свыше, приятное совпадение, которое принесла ему Вселенная. Это всего лишь Сону, и Сонхун понимает, что он совсем не против. Что-то случилось после той рыбалки, и Сону неустанно повторяет себе эту мысль, когда замечает взгляды Сонхуна на себе. Он думает, что это из-за того, что старшему до сих пор грустно, и как бы ни было сопереживание Сону велико, Сонхун явно не по достоинству ценит эту мысль. В конце концов, Сону не нравилось, как иногда смотрели друг на друга Джей и Джейк, а потом обращались к нему, настаивая на том, чтобы они проводили его до класса, даже если он находился на противоположной стороне кампуса. Сону часто болел в детстве, но он никогда не думал о том, чтобы отчаяться. Ему потребовалось много времени, чтобы осознать, что это часть его, и чем раньше он с нею смирится, тем скорее сможет сосредоточиться на выздоровлении. С годами, ему нравилось так думать, он стал более способным и сильным, но сей факт не делал его друзей менее заботливыми, и это было мило, если бы не тот момент, что их плохо скрываемые переживания заставляли думать о том, что попытки выздороветь не окупились. Его состояние ни для кого не было секретом из-за того, что он часто пропускал занятия в школе, и это привело к проблемам в общении со сверстниками. Приглушённые голоса и безвредные удары, но даже так Джей и Джейк узнали об этом, и с тех пор их дуэт почти не покидал Сону. Так что необходимость оставаться с Сонхуном, который вряд ли что-то понимал из посыла младшего, это такая новая, приятная перемена. Пак заботится о нём, но в то же время разрешает помогать ему с работой, учит его и даже поощряет желание пробовать новые вещи, верит в него, и Сону не может не словиться на крючок этого доверия. Оказавшись в небольшом племени в Сибири, Сону может стать кем-то другим. Неспадающая даже в одиночестве улыбка привела его, в конце концов, к истинному счастью, которое бьёт ключом при одной лишь мысли о независимости. И хотя он всё ещё хочет домой и волнуется за своих друзей – также узнал, что паника и спешка не приведут ни к чему путному. Он всегда был первым, кто понимал, когда стоит провести черту, что ничего нельзя поделать – только позволить времени выстраивать путь. И когда Сону понимает, что время с Сонхуном ограничено в той же степени, то пытается извлечь из него пользу вместо того, чтобы испытывать чувство подавленности. — Сону-я, — слышит он прежде, чем видит высокого парня на входе в палатку. Сону мгновенно нацепляет на лицо улыбку, сидя на раскладном матрасе под махровым одеялом. Он поглаживает место рядом с собой. — Хочешь, чтобы я почитал тебе дневник, хён? Они делают это каждый вечер с тех пор, как Сонхун впервые попросил об этом, и это даже не удивило Сону, которому лишь в радость быть проводником для старшего в мир родителей. Ценит это даже, потому что может разделить минуты самопознания с Сонхуном, который сейчас шагает вглубь палатки. Огонь красиво освещает его лицо в тёплых тонах, когда он сбрасывает капюшон, выставляя напоказ тёмные шёлковые волосы, которые ниспадают на лоб. И Сону не делает отчёта в своих действиях, когда смотрит на старшего, будто в замедленной съемке. Сонхун улыбается ему – весь такой кажущийся крохотным и милым, и сердце Сону цветёт. Старший садится рядом с Сону, который отодвигается, предоставляя место, но их руки всё равно соприкасаются, когда Сонхун находит удобную для себя позицию. Он вглядывается в открытый дневник в руках младшего, прежде чем прижаться ближе, чтобы попытаться прочитать слова самому. Сону запоздало понимает, что всё это время пялится на затылок хёна, пока тот смотрит в книгу, и просто сгорает от неловкости. Он смущённо прочищает горло, прося парня отодвинуться подальше, потому что «Я ничего не вижу, хён!», и что-то странное творится в груди Сону: он почти чувствует, как тонет с мыслями о том, что Сонхун слишком рано понравился ему в этом смысле, поэтому старается загнать сердце в угол, и он будет держать его там до тех пор, пока всё не уляжется или, наоборот, станет ещё хуже. Примерно такими их и застаёт Вика: лежащими друг на друге в углу – Сонхун спит на плече Сону, а их головы лежат друг на друге, словно притянутые магниты. И ей почти жаль будить их, но она убеждена, что мальчики будут благодарить её с утра, когда суставы и голова не будут болеть. Она смеется над тем, как Сонхун неуклюже стягивает свои ботинки, а затем и Сону – действие почти инстинктивное, – прежде чем лечь с ним на футон. Сону сонно цепляется руками за старшего, его голова удобно покоится где-то между шеей и плечом Сонхуна. В ту ночь ему снится то, как он оказывается дома, и Джей, и Джейк в безопасности, их смех отскакивает от стен, когда они дразнят Сону из-за чего-то, что, по их мнению, смешно, но среди неугомонного шума есть голос, которого он раньше не замечал – тёплый и глубокий, который тянет за сердце – он смеётся вместе с друзьями и говорит с ними с акцентом, который для Сону стал уже родным. Он пытается понять, откуда исходит голос, и обнаруживает источник стоящим между Чонсоном и Джейком – смотрится, будто так и должно было быть всегда. Его волосы длиннее, и он выглядит иначе в обычной школьной форме вместо многослойного пальто, к которому привык Сону. Но единственная вещь, которая остаётся неизменной – его детская улыбка, всё такая же красивая, как в первый раз, когда Сону её увидел. Сонхун из сна замечает его и машет, улыбка с ямочками растёт всё шире, когда он бежит к Сону и останавливается перед ним, чтобы соединить их руки. Сону просыпается в тот самый момент – сон свеж и запечатлён в сознании, его сердце мчится с адской скоростью из-за возможности того, что мечта может превратиться в реальность. Рядом с ним спит Сонхун, даже не подозревающий об откровении, что так колыхалось в Сону – его руки возвращаются туда, где лежали на младшем до этого. Неудивительно, что он уже считает его хорошим другом, который, ко всему прочему, такой ангельски красивый, так ещё Сону узнаёт, какой он сложный и храбрый человек, какой самоотверженный и заботливый, и, может быть, немного неряшливый, но Сону находит его милым во всех отношениях. Может быть, он и нравится ему, но… не сейчас. Это просто… намного больше, чем мог ожидать Сону. И это не плохо. Просто. Слишком много для него. Не тогда, когда племя снова отправляется в путь завтра, и Сонхун, наконец, отвезёт его в город. Потому что если всё пойдёт по маслу, то Сону скоро отправится домой. Со стороны раздаётся шорох, и когда Сону вновь обращает своё внимание вниз на старшего, то усмехается с того, как тот сворачивается в поиске недостающего тепла. Он смотрит на блестящие волосы Сонхуна, плавный склон носа и добрые, мягкие губы – его грудь мягко поднимается и так же плавно опускается от каждого вдоха. И как это понимать? Как постигнуть устройство Вселенной, непредвиденных планов, о которых, кажется, знает только судьба? Прыгать в воздух, но не иметь понятия, взлетишь ты или пойдёшь ко дну? Однажды потерянный мальчик нашёл себе подобного и попросил помочь найти дорогу домой. Ему ответили чем-то типа: «Да, конечно, правда мы не в курсе, где твой дом, но, думаю, мы сможем тебе помочь», и никто из них тогда не понимал, что дом может быть намного ближе, чем казалось. Вокруг них. Здесь. Здесь. Здесь. Сону смотрит на Сонхуна, как на свою собственную маленькую тайну, но никто обычно не вырывается из сна о ком-то, как он, зная, что это может значить.