Еще в вечер прибытия, разбирая саквояжи и обсуждая план действий, они решили, что нужно разделиться.
— Я беру на себя учеников, — Доктор провел пятерней по вновь растрепавшимся волосам. — А тебе, значит, достаются учителя и остальной персонал.
Он уже расправился со своим нехитрым багажом и валялся на кровати, закинув руки за голову. Комнату заливал желтый свет лампы, и это почти делало ее уютной. Почти.
Райан поднял глаза:
— Учителя? Ты не думаешь, что это слишком…
— Слишком интересно? Это очень интересно, наверняка они много чего знают, — в голосе Доктора, кажется, прозвучало сожаление. — Я и сам бы с ними пообщался, но мне надо заняться учениками. Мне будет проще втереться к ним в доверие.
— Почему это?
— Потому что ты слишком серьезный. А школьники… — он сделал неопределенный жест. — Короче, с ними надо говорить на их языке, вот.
Райан промолчал. В словах Доктора доля истины определенно была, но Райан собирался спросить не об этом, а о том, не слишком ли это серьезно, ответственно, сложно для него. Но пояснять не стал. Стоило попробовать, а уже потом решать, насколько удалось оправдать доверие.
В саквояже, который старательно собрал для него Доктор, Райан нашел старомодную полосатую пижаму — самую что ни на есть пижаму, белую, в широкую голубую полоску. Он переоделся, искоса поглядывая на друга, уже забравшегося под одеяло точно в такой же рубашке и просторных штанах.
— Милая пижамка. Тебе идет, — проговорил Доктор, и Райан посмотрел на него сердито — насмехается, что ли? Глаза Доктора действительно посверкивали, но не насмешливо, а искренне, весело.
Райан неловко поправил отложной воротничок, отдернул рукава:
— Я вообще не помню, когда в последний раз спал в чем-то с длинными рукавами.
— Зато аутентично. Постучись кто-нибудь к нам прямо сейчас — точно сойдем за своих.
Из коридора до самого отбоя доносились звуки негромких шагов: юркали туда-сюда пансионеры да тяжело вышагивал кто-то еще — дежурный или, может, смотритель. Затем звуки угасли, и в здании школы воцарилась абсолютная тишина.
Точнее, она только казалась абсолютной. Натянув одеяло до самого подбородка, Райан прислушивался к шорохам и скрипам, нарушавшим ночной покой. Распознать их с непривычки было сложно: то ли застонала половица под чьими-то ногами, то ли птица ухнула за окном, то ли старые балки под потолком скрежетнули — кто разберет? Райан заворочался на визгливом матрасе, перевернулся на бок и увидел, что Доктор с соседней кровати смотрит на него долгим пристальным взглядом. В почти полной темноте глаза его казались совсем черными.
— Если подумать, — прошептал Райан, — я никогда не видел, как ты спишь. Ты вообще спишь?
Доктор улыбнулся:
— Сплю. Но это не обязательно. Только если хочется.
— Удобно, кучу времени можно сэкономить.
Их шепот отскакивал от стен, таял в промозглом воздухе непрогретой спальни, и на короткое мгновение Райана охватило давно забытое ощущение: детский летний лагерь, общие комнаты, страшилки, которые подростки рассказывали друг другу в темноте после того, как вожатые гасили свет. Наваждение быстро ускользнуло: те ночи, пахнущие зреющими яблоками и речной водой, были пропитаны чувством безопасности и уюта, а школа Святого Винсента баловала гостей лишь неясными звуками во мраке жутковатой викторианской ночи.
Что-то снова скрипнуло — будто бы совсем рядом, над самым ухом, — и Райан шумно втянул носом воздух, вздрогнул, про себя надеясь, что во тьме заметно не будет.
— Ты ведь не боишься темноты, правда? — голос Доктора звучал спокойно и мягко.
Райан тихо фыркнул:
— Конечно, нет. Я провел столько ночей… — он осекся и умолк.
Темнота никогда его не страшила. В комнатах старого родительского дома и на пустом заднем дворе Райану все было нипочем: темнота никогда не казалась опасной или пугающей, наоборот — она давала ему возможность остаться наедине с самим собой, ограждала от внешнего мира надежной броней. В темноте воображение не имело границ, и можно было легко представить, что все происходит так, как хочется, и никак иначе. В темноте можно было никуда и ни на кого не смотреть. Она дарила покой.
А здесь тьма была совсем другой, осязаемой и плотной. Она пробирала до костей, тяжело оседала на плечах и порождала чувство неясной и беспричинной тревоги.
Как объяснить это Доктору и стоит ли, Райан не знал.
— А зря.
— Что зря? — не понял Райан.
— Зря не боишься. В темноте всегда есть что-то, чего стоит опасаться.
Райан похолодел. Ощущение было таким, будто кто-то, с кем он вел непринужденный разговор, вдруг резко замолчал и полными ужаса глазами посмотрел ему за спину.
— Ну спасибо большое, — он снова отвернулся от Доктора, изо всех сил стараясь изобразить досаду и скрыть, как сильно ему хочется проверить, не стоит ли кто-то в изножье его кровати.
Нет, никто не стоял. Комната была пуста, только он сам да Доктор на соседней кровати. Деревянные панели на стенах растворялись во мгле, и казалось, что у спальни нет ни конца, ни края, и вся она тает, уплывает куда-то, сливаясь с ночью.
— В страхе нет ничего плохого. Помнишь, что я сказал тебе, когда мы только встретились?
— Что
возможно у меня за спиной стоит жуткая готическая статуя?
— Ну статуя же правда была. Но нет, я не об этом. Я сказал, что пока я рядом, с тобой ничего не случится, помнишь?
— Отзываешь свое громкое обещание?
Доктор тихо рассмеялся:
— Засыпай, Райан. Я присмотрю за призраками.
— Иди к черту.
***
Утром третьего дня, когда Доктор в очередной раз сдернул с него одеяло, Райан дал себе пару секунд, чтобы заглушить подушкой тоскливый стон, и рывком поднялся с постели.
— Долг зовет, — бодро напомнил ему Доктор, поправляя запонки. — Нам много надо успеть, истина уже очень близко, я это чувствую!
Райан нащупал под кроватью мягкие тапочки — ледяной пол обжег ноги — и прошлепал к закутку с ванной.
— Какие планы на сегодня? — Доктор плеснул ему на ладони воды из кувшина.
— Ничего конкретного, — отфыркиваясь, пробормотал Райан. — Буду действовать по обстоятельствам. Начну с больничного крыла.
— Ты вполне можешь передохнуть, — предложил Доктор. — А когда я вернусь, решим, что делать дальше.
Райан покачал головой, хотя от мыслей о нагретой постели отделаться было не так уж просто.
— Жду тебя в столовой, — и Доктор скрылся за дверью, оставив Райана наедине с костюмом-тройкой, который Гвен с вечера заботливо повесила на стул, придвинутый к письменному столу.
Так у них уже было заведено: Доктор просыпался раньше, раньше спускался к завтраку и ждал его внизу в компании пресной овсянки и неизменного яйца всмятку. Пробуждения давались ему до обидного просто — он поднимался с постели, легкий, как птичка, улыбающийся, полный энергии и предвкушения приключений. У Райана это работало иначе.
Этим бесконечно промозглым утром, как и вчера, и два дня назад, ему до смерти хотелось, чтобы новый день не наступал. Никогда. Это было похоже на безнадежность, которую он испытывал во время учебы в колледже, когда мама уже слегла: учеба и работа почти не оставляли ему времени на сон, и он, измотанный, переходил в режим автопилота, с ужасом осознавал, возвращаясь под утро домой, что, кажется, никогда больше не отдохнет, не выдохнет, и конец этого пестрого непрерывного дня сурка никогда не наступит.
Все уже проведенные здесь утра, умываясь холодной водой, Райан чувствовал одно и то же: пытался примириться с наступившим днем. Ему не хотелось выходить из спальни, чужой и неприветливой, в еще более чужие и неприветливые коридоры. Не было ни малейшего желания вести разговоры с чопорными людьми, которые шли на контакт неохотно, выражались слишком осторожно и не скрывали своего раздражения. Да, Райан прекрасно осознавал, что фальшивая личность, созданная Доктором специально для него, давала ему право вести себя так, как было полезно для расследования. Но по утрам он не ощущал ничего, кроме болезненного чувства, что он, как ребенок, прикован к месту, где находиться не хочет и откуда выхода наружу не существует, пока взрослые не разрешат.
Все эти эмоции, насыщающие воздух вокруг бессилием и безнадежностью, сверхъестественным образом умещались в короткие минуты до выхода из комнаты — в минуты, которые казались абсолютно, нереально бесконечными.
Но даже такое серое безрадостное утро было лучше ночи.
Впрочем, натянув костюм в неяркую английскую клетку и спустившись на первый этаж в чистенькую, до странного ничем не пахнущую столовую, Райан почувствовал себя лучше: стоило немного расходиться, окончательно проснуться, — и по необъяснимой причине становилось легче, а мир казался чуть более выносимым.
***
Доктор сидел за круглым столиком на преподавательской половине столовой, закинув ногу на ногу и листая свежую газету. Он посмотрел на Райана снизу вверх, кивнул в сторону дымящейся чашки:
— Кофе.
Это было в некотором роде мило: вместе с овсянкой для себя он всегда просил горничную подать самую большую чашку с черным кофе для Райана. К моменту, когда тот спускался к завтраку, кофе был идеальной температуры: горячий, но не обжигающий.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Райан, и Доктор улыбнулся, не разжимая губ.
Позавтракали быстро, почти в полном молчании, и когда столовая начала заполняться учениками и учителями, уже поднялись со своих мест, обменялись быстрыми взглядами в коридоре:
— Я вернусь к обеду, — пообещал Доктор. — Остаешься за старшего, — и, на ходу застегивая пальто, пересекая вестибюль широкими шагами, почти побежал к главному входу.
— Я провожу, — вызвался Райан.
Они вместе вышли на крыльцо, и Доктор, помахав на прощание, стремительно сбежал вниз по выщербленным ступеням, повернул налево и быстро исчез в направлении леса.
— Будь осторожен! — крикнул Райан ему вслед, но тот не обернулся: видимо, не услышал.
Райан закурил. Он не курил давно, но здесь дымили абсолютно все: преподаватели — открыто, ученики — втихаря, на окраине леса, даже Доктор для солидности попыхивал трубкой, чем Райана несказанно удивил.
— Синтетический табак, — пояснил тогда Доктор. — Безвредный.
Райан в тот момент сильно пожалел, что не цапнул где-нибудь в будущем пачку нормальных, человеческих сигарет, так что курить приходилось вонючие папироски, которые милостиво, но неохотно одолжил ему дворецкий Смит. Можно было бы, конечно, и не курить, но монотонные вдохи и выдохи безотказно помогали ему собрать себя в кучу и привести в порядок мечущиеся мысли.
Вот и сейчас, стоя на крыльце, он вытащил из внутреннего кармана пиджака исписанный блокнотик, аккуратно вывел в правом верхнем углу страницы «13 ноября» и погрузился в свои записи.
