Личный садовник господина Тэхёна

Музыка красивой и нежной мелодией переливалась под изящными, тонкими и длинными пальцами. Каждое прикосновение подушечки пальца о клавишу элегантного чёрного фортепьяно раздавалось чудесным звонким звуком, разрезая царящую в просторной комнате тишину. Перед инструментом на небольшом стульчике, чуть заметно покачивая головой в такт звучащей мелодии, сидел стройный, подтянутый молодой парень с ангельски прекрасным лицом, которое отличалось острыми и в то же самое время плавными чертами и небесной белизной мягкой, как шёлк, кожи. Он сидел так, быстро и мягко перебирая изящными пальцами ряд клавиш фортепьяно, наверное, уже несколько часов, пытаясь с идеальной точностью сыграть произведение, которое совсем недавно слушал на одном из балов, устраиваемых их знатными соседями. Мелодия была заунывной и даже скучной, она отображала вселенскую тоску и грусть. Но юноша видел в этой музыке что-то особенное, какую-то изюминку или деталь, которую скрывала в себе мелодия, маскируясь скучным тактом. Но в руках парня это произведение совсем теряло скрытую особенность. Поэтому он сидел, мозоля пальцы о клавиши, несколько часов, пытаясь раскрыть существо этой необыкновенной музыки. Но знакомый, родной голос потревожил его сосредоточенное напряжение: — Тэхён. Сколько можно уже играть одну и ту же мелодию? Тебе ещё не надоело? — Нет. Нисколько, отец. Я не могу раскрыть сущность мелодии… Видимо, тут кроется какой-то неведомый мне секрет. Какая-то хитрость… — Мне кажется, ты просто слишком засиделся. Конечно мелодия будет казаться скучной, если играешь её тридцатый раз подряд. Поэтому, думаю, тебе стоит отвлечься. У меня как раз есть для тебя интересная новость. Не знаю, плохая или хорошая, но тебе стоит пройти со мной в сад. — Но, оте… — Тэхён хотел уже отказаться и вернуться к занятию, от которого его отвлекли, но строгий отцовский взгляд решил всё за него. Герцог вместе с сыном зашагал по гладкой, сияющей чистотой импортной и при том невероятно дорогой плитке, которой был вымощен пол в самой большой комнате в их усадьбе — зале. Гулкие звуки шагов эхом отражались от стен безмерно просторной комнаты. Всё тут был элегантно и дорого: бархатные обои с причудливым, но красивым узором, уютная и удобная мебель из самого качественного дерева, обитая мягкой, приятной наощупь тканью, огромная люстра из ярко мерцающего хрусталя. Но самое впечатляющее — это поистине огромная витиеватая лестница из покрытого лаком дерева: её перила украшала чугунная лоза роз, стебли которой крепко обхватывали каждый столбик перил, а чугунные розочки, лепестки и шипы были вручную проработаны до мельчайших деталей; на ступенях этой ошеломляющей изысканностью лестницы покоился шикарный красный ковёр. Эта лестница шла кругом по периметру всей комнаты, повторяя её форму и постепенно высясь вверх. Так, пройдя через весь зал, Тэхён с отцом оказались в небольшом коридорчике, ведущем прямо в такой же неповторимо изысканный сад. Солнце светило вовсю, выплыв на какое-то мгновенье из-за облаков, когда они вышли на просторную, светлую веранду. Сад светился великолепием под золотыми лучами предзакатной зори. Различные аккуратно подстриженные деревца и кусты казались какими-то необыкновенными, мерцая под золотым светом, а вода в небольшом прудике, обставленном красиво кирпичной кладкой, слепила глаза. Пройдя несколько шагов по каменной дорожке в тень, Тэхён сумел заметить незнакомого ему человека, стоящего совсем недалеко от них. Он в неловкости теребил замызганную льняную рубаху, оправлял такие же грязные и изношенные до дыр штаны, опустив при этом голову вниз. Его лицо закрывали длинные лохмотья запутавшихся волос, поэтому Тэхён не смог различить лица, но уже представлял, насколько оно может быть уродливым. — Тэхён, подойди сюда, — юноша дёрнул бровями, не скрывая удивления от того, что отец звал его прямо к этому отребью. — Ты должен быть осведомлён, а иначе могут возникнуть проблемы… Это наш новый садовник Чонгук, — Тэхён закатил глаза, ведь «я вообще не нуждаюсь в этой информации, неужели только ради этого отец меня отвлёк?». А далее герцог обратился к новому слуге. — Это мой сын Ким Тэхён. Ты должен беспрекословно выполнять все его приказы помимо работы в саду. — Обязательно, ваше превосходительство господин Ким Намджун, милорд Ким Тэхён, — низко кланяясь, прощебетал новый садовник. «У него звонкий, молодой голос». Судя по довольному выражению лица Намджуна, того всё устраивало, поэтому он кратко улыбнулся сыну и, уходя, бросил ему: — Ты можешь начать давать указания прямо сейчас. Так что распоряжайся. Вскоре герцог окончательно скрылся за дверцами веранды, пристроенной к особняку как своеобразное крыльцо, выводящее в прекрасный сад. Тэхён с новой прислугой остались наедине вдвоём среди кустовых роз, разных деревьев и кругло остриженных кустов, освещённые ослепительным красно-золотым светом зари. Тёмные вьющиеся волосы Тэхёна переливались медово-бордовым под солнечными лучами, а обычно белоснежная кожа, казалось, сейчас была вылита из самого чистого золота. Только от взгляда молодого господина веяло холодом. Чёрные, пронизывающие стальным прищуром глаза медленно бродили по взволнованному новоиспечённому садовнику. Казалось, ничто не ускользнёт от хитрых, прозорливых, взыскивающих, но величественных и насмехающихся глаз. Чонгуку оставалось только мельком поглядывать на своего милорда исподлобья и, трясясь от страха, сжиматься, пытаясь хотя бы чуточку уменьшиться и скрыться от чужого внимательного взгляда. Увидев своего добродушного и покладистого господина, он не ожидал и не был готов к тому, что его сын окажется полной противоположностью отца. — Для начала ты должен сменить это тряпьё. Я прикажу служанке, она принесёт тебе новую оде… — О, нет! Нет-нет! Я могу ходить в этой одежде, мне в ней хорошо. «Он меня перебил? Да кто он такой, чтобы меня перебивать?!» — Для меня совершенно не имеет смысла, хорошо тебе или нет. Поэтому ты переоденешься, — молодого господина глубоко покоробило невежество слуги, но он решил не подавать виду и оставаться хладнокровным. — Нет! Вы очень добры, но я не хочу, чтобы вы тратили на меня вещи. Вы и так очень ко мне добры. И господин герцог тоже. Тэхён вдруг громко, не по-доброму усмехнулся и посмотрел на садовника насмехающимися глазами. — Неужели ты думаешь, что я ради тебя сейчас стараюсь? Ты такого хорошего мнения о себе, простолюдина! Да я ради статуса своего отца и этого поместья тебя в подобающую одежду одеть хочу. Мой отец не имеет вкуса, а потому поручает всё связанное с внешним видом нашей семьи и этого поместья мне. Да всё, что ты здесь видишь, моя заслуга! Каждый кустик, каждый коврик, даже одежда наших горничных — моих рук дело. И, чтобы ты не выглядел в этом прекрасном саду, как пугало средь огорода, я тебя решил одеть, как садовника настоящего знатного поместья. Поэтому, если тебе что-то не нравится, то можешь уходить отсюда. «Так… И что это я делаю? Перед зазнавшимся отребьем каким-то распыляюсь, да ещё оправдываюсь… Видно, я действительно слишком долго сидел за фортепьяно». — О, нет-нет! Вы меня не правильно поняли! Мой господин, простите! Я исполню все ваши указания! Тэхён бросил на новоиспечённого слугу, выглядевшего совершенно подавленным, ледяной пристальный взгляд, хмыкнул достаточно громко, чтобы тот услышал, и, не спеша, твёрдым, уверенным шагом пошёл в сторону особняка. Чонгук оторопело глядел ему вслед, пытаясь понять, что же ему сейчас необходимо делать. Но спустя несколько секунд он с уверенностью сделал вывод, что лучше ему без конкретных указаний ничего не предпринимать. Тем не менее, время шло, а дверца светлой, уютной и, наверняка, удобной веранды всё не открывались. И вокруг было так тихо, что Чонгук невольно поёжился, подумав о том, что он в бесконечно большом, таинственном саду совершенно один. Лишь щебетание птиц да шелест листвы разрежали немую, давящую на сознание тишину. Но вскоре атмосфера стала значительно приятнее, так как несколько довольно громких звуков раздались со стороны богатого господского дома: где-то хлопнула дверь, оттуда же доносился знакомый, дарящий радость и облегчение женский голос. Чонгук узнал обладательницу этого добродушного голоса — он совсем недавно разговаривал с этой горничной насчёт работы, которую ему предстояло выполнить в герцогском поместье. Это была доброжелательная женщина средних лет, которую очень заботило то, что такой юный парень попал в попечительство семьи именно этого герцога, ведь, по её словам, «герцогский сын тот ещё скверный подлец». Но Чонгук решил, что горничная преувеличивает, ведь каждая слуга не прочь высказаться с неприязнью о своём господине, только если тот не идеален. Да и мысли о приятном, добродушном герцоге напрочь затмили страх и неуверенность за возможную неблагосклонность молодого господского сына. Но от первой встречи с милордом Чонгуку явно стало не по себе. Все сомнения, тревоги, волнения и опасения вернулись. Теперь он не знал как себя вести, ведь в душе позволил себе расслабиться и не мог собраться после такого внезапного изменения во всех его планах на ближайшее будущее. Через пару секунд после того, как до слуха нового садовника дошли различные шумы, указывающие на присутствие других людей, в дверцах заднего крыльца появились две фигуры: сначала показался господин Тэхён, а следом за ним, неуверенно перебирая ногами, семенила приятная внешне горничная, несущая в руках какой-то непонятный свёрток. С каждым мгновением Тэхён оказывался всё ближе и ближе к своему подчинённому, заставляя того одним лишь своим видом дрожать от страха и неметь от предвкушения не самой приятной беседы или тяготящего душу приказа. Когда оба оказались в шаговой доступности от Чонгука, он смог разглядеть, что горничная несла в руках одежду, которая, очевидно, теперь принадлежала ему, в то время как он сам принадлежал совершенно точно уже не себе. Тэхён скрестил руки на груди и пристально посмотрел на Чонгука, а затем, не моргая, перевёл взгляд на одежду, покоящуюся в ладонях слегка обеспокоенной служанки, тем самым безмолвно отдавая своему новому слуге его первый приказ. Несмотря на то, что глаза Чонгука были скрыты за шапкой грязных, засаленных и запутавшихся в крупные клочья волос, Тэхён отчётливо видел во взгляде новоиспечённого садовника страх, и поэтому выдавил на лице довольную ухмылку, в которой чувствовалась вся непоколебимая властность, которой он обладал. — Почему ты стоишь на одном месте, будто это ты тут господин? Тебе что ли на пальцах объяснять, как недалёкому, что от тебя требуется? — Нет-нет! Не стоит, я всё понял… — Чонгук посмотрел на горничную с мольбой во взгляде, но та не могла ему ничем помочь, поэтому она только поджала губы и отвела взгляд. Юноша посмотрел на одежду, а потом на ухмыляющегося Тэхёна, сверлившего его глазами. — Но… — Что такое? Неужели просишь, чтобы я отвернулся? Или может тебе комнату целую выделить? Тебе нужен гардероб? — Молодой господин открыто издевался над юным слугой, не подавляя вырывающихся смешков. — Нет! Нет-нет! — А что тогда? А-а! Может тебе одежду прямо в руки подать? Этого ты ждёшь? Или… Ты хочешь, чтобы я тебе помог переодеться? — Тэхён оскалился, хмуря брови и пронзая слугу убийственно холодным стальным взглядом, не сулившим ничего хорошего. В ответ на кислоту, состоящую из сарказма и насмехательства, которая лилась из молодого господина, Чонгук только побледнел, а затем рывком вырвал из рук горничной своё новое одеяние. Он так же рьяно, с рвением и присущей его пристыженному душевному состоянию быстротой сорвал с себя его родные лохмотья и под пристальными, изучающими и совсем не смущенными взглядами его господина натянул на себя одежду, принесённую служанкой, отвернувшейся от этого «богохульного» представления. Костюм, в который теперь был облачён новый садовник «настоящего знатного поместья», в точности соответствуя словам молодого господина, выглядел так же изящно и дорого, как и всё, что принадлежало знатному герцогскому роду Ким: мягкая, как бархат, хлопковая светло-жёлтая рубашка с рядом небольших медных пуговиц; сверху плотный вельветовый жилет горчичного цвета, застёгивающийся на золотистые заклёпки; и, в завершение, грубые льняные штаны прямого кроя. «Я точно садовник, а не личный прислуга герцога? Разве эта отличная одежда подходит для моей работы?» — Хорошо… Но что с твоими волосами? С нашим садом через пару дней произойдёт то же самое? Ты кусты-то стричь умеешь? Может отец поторопился взять тебя на эту должность? — Кусты я умею стричь. Но себя нет. — Тогда… Аым, ты сумеешь вернуть его волосам нормальный вид? — Тэхён обратился к стоящей рядом горничной, которая вздрогнула, услышав своё имя. — О… Мне так жаль, молодой господин, но я не смогу сделать так, как вы бы хотели. Простите меня! Простите! — Бедная женщина вся побелела от страха перед своим юным милордом. — А кто-нибудь из остальной прислуги сумеет? — Я не уверена… Думаю, нет. Простите! — На самом деле? — Тэхён задумался, сдвинув брови к переносице. — Ни один человек из нашей прислуги не может подстричь волосы этому оборванцу? Да я лучше сам садовником стану, чем ради него цирюльника приглашу! Чонгук испуганно заёрзал на месте, поглядывая мельком то на вскипающего от недовольства господина, то на растерявшуюся от волнения горничную. Пересилив свою аристократскую, огромных масштабов гордость, Тэхён принял спонтанное решение. Он привык распоряжаться со всем сам, а ведь стрижка прислуги своими собственными руками — это тоже его самостоятельное распоряжение. Тем более он был убеждён, что кроме него самого никто не сделает это лучше. А он хотел, чтобы абсолютно всё было идеальным. Только брезгливость, возникающая при каждом взгляде на копну ужасно грязных, не мытых неделями волос, заставляла его во второй раз обдумать своё нелепое решение. Но мысль о том, что когда он всё исправит, его новый садовник будет выглядеть идеально и подобающе поместью, возвращала Тэхёну уверенность. В конце концов, необходимо же заботиться о вещах, которые тебе принадлежат. — Ладно. Аым, ты можешь идти, — служанка с удивлением посмотрела на своего господина, но, повинуясь, кивнула головой и засеменила к особняку, несколько раз при этом обернувшись и с поддержкой во взгляде взглянув на Чонгука. Как только горничная скрылась из виду, Тэхён обратился к своему неотёсанному садовнику. — А с тобой я разберусь. Всё будет идеально. Даже если для этого всё придётся делать собственными руками. Иди в баню для прислуги, тщательно вымой свою безмозглую голову и эти пакли на ней, которые даже трудно волосами назвать. А как закончишь, дай мне знать. Тэхён напоследок смерил слугу брезгливым взглядом, а затем ленивым шагом двинулся в сторону дома. Чонгук снова остался в злополучном саду один в полной растерянности. «Что задумал этот господин? Собственными руками? Не может же быть, что он решил постричь меня сам! Это слишком большая честь для обычного садовника… Тут что-то не так». После того, как Чонгук выполнил приказание и помылся, он в сомнении подошёл к дверям веранды, ведущей в богатый герцогский особняк. «Как я могу доложить господину, что выполнил его приказание? Он назвал меня безмозглым, но не подумал даже уточнить, что мне делать. И ни одной прислуги поблизости! Не обходить же мне всё поместье в поисках стражи! Но и в особняк зайти нельзя. Но тут всё не просто так… Не зря же он сначала убедился в том, что в саду кроме нас никто его слова не услышит… Тогда может всё-таки нужно пройти внутрь? От такого господина много чего ожидать можно! Да и в особняке точно есть слуги… Поэтому стоит, наверное, всё же зайти. В любом случае связаться я с ним таким образом точно смогу!» Для молодого и неопытного Чонгука, получившего несколько довольно странных указаний в первый же день работы, принять верное решение самостоятельно было сложно. Поэтому он с десяток минут стоял у особняка, размышляя о том, как же ему лучше поступить. С одной стороны были страх и неуверенность, но всё же пересилило любопытство и желание поскорее закончить этот трудный, умопомрачительный день. Поэтому он с опаской приоткрыл дверцу веранды, огляделся вокруг, как вор, и зашёл внутрь. Она действительно была очень уютной и просторной, но Чонгук подавил желание разглядывать всё вокруг и потому немедля прошёл в коридор, ведущий прямо в огромный зал, в котором совсем недавно раздавались мелодичные и звонкие звуки фортепьяно. Но, несмотря на непомерный страх и неловкость, любопытство во второй раз взяло вверх, и юноша с восхищением загляделся на богатое убранство комнаты. С открытым от изумления ртом он разглядывал всё вокруг, в то же время раздумывая, что же ему необходимо делать дальше. До сих пор он не заметил ни одной горничной или лакея и поэтому в растерянности топтался посреди гигантского зала. Он ещё раз посмотрел по сторонам в поисках прислуги, но, никого не заметив, помотал головой. Тогда Чонгук поднял голову вверх, и у него возникли мысли, что покои молодого господина точно должны находиться на втором этаже. Он с беспокойством поджал губы и поплёлся к роскошной лестнице. Но в этот момент волнение полностью захватило его дух, и он не мог по-настоящему оценить её неповторимость и красоту. Ноги сделались ватными, а сердце перестало биться с восхищённым трепетанием, оно, напротив, остервенело колотилось о рёбра, напоминая о том, в чьи покои он направляется. Каждая ступень давалась ему с огромным трудом, но он всё же преодолел лестницу и оказался на втором этаже. После лестницы было три варианта пути: левая дверь, коридор, тускло освещённый настенными лампами с догоравшими в них свечками, и правая дверь. В это мгновение Чонгук в панике замотал головой туда-сюда, пытаясь выбрать нужное направление. Но он понятия не имел, куда ему идти. Здравый рассудок и желание не быть наказанным или даже вышвырнутым из поместья твердили ему о необходимости вернуться назад, но азарт и всё то же треклятое любопытство подсказывали о возможности выбрать дверь наугад. Вскоре весь красный от ужаса от своего же безрассудства Чонгук крепко зажмурился и, покрутившись так несколько раз вокруг своей оси, в какой-то момент вытянул руку и распахнул глаза. Выбор фортуны пал на правую дверь. Тогда он медленно побрёл к двери, бесшумно ступая по дорогому, покрытому лаком паркету. С каждой секундой вытянутая в кулак рука становилась всё ближе к деревянной поверхности двери. И вот, когда костяшки, готовые постучать несколько раз в закрытую дверь, были буквально в миллиметре от неё, за спиной Чонгука послышался скрип. Сердце парня упало в пятки, а пульс подскочил до придела. Он мог ощущать сдавливающие толчки пульсирующей крови у него в висках. Но, несмотря на животный страх загнанного в ловушку зверя, Чонгук заставил себя обернуться. Развернувшись в сторону звука, он обнаружил стоящего в замешательстве и в неистовой ярости Тэхёна, который, судя по всему, вышел из левой двери. Он стоял, в упор глядя на Чонгука испепеляющим, ненавидящим взглядом, в его глазах читалось явное желание уничтожить, убить своего нового садовника. Но, между тем, он был удивлён. Заметив это, Чонгук на всю сотню процентов удостоверился в том, что совершил ошибку, ведь тут его явно не ждали. И ошибся он всё-таки не один раз, а дважды — он чуть было не постучался в дверь, которая, чёрт знает, куда вообще ведёт. Возможно, даже в личные покои герцога! Тэхён был в бешенстве. Ему даже в голову не приходило, что его молодой новоиспечённый садовник был таким глупым, раз буквально понял его приказ и лично вошёл в господский дом! И ведь не только лишь на крылечко, чтобы позвать горничную, к примеру, а на второй этаж даже забрался! Это значит, что этот невежественный, дурной оборванец в таком виде, в этих своих грязных, засаленных, затёртых до дыр тряпках, шёл по их богатому, знатному, аристократическому особняку! А вода продолжала всё это время капать с его до сих пор не просохших после бани волос, которые даже после мытья остались выглядеть также безобразно и отвратительно, на герцогскую импортную, дорогую, изысканную плитку, на их роскошный тёмно-красный ковёр с идеально чистым пушистым ворсом и на этот, в конце концов, превосходный лакированный блестящий паркет! И теперь он стоял тут, перед ним, весь сжавшийся, скукожившийся, такой маленький и до омерзения жалкий, что Тэхёна всего пробрало от отвращения изнутри. Он с силой сжал свои прекрасные, изящные, аристократические руки в кулаки, стиснул до боли челюсти и в каком-то резком по-звериному свирепом порыве подскочил к Чонгуку. Тот заметно вздрогнул, сжался ещё больше и сделался совсем маленьким. Его испуганный, обречённый вид только сильнее раззадорил раздражение и злость молодого господина, поэтому тот не смог сдержаться и выплеснул всю злобу на нового садовника в этот момент — его рука быстро поднялась высоко над его головой и с размаху прошлась звонкой и сильной пощёчиной по щеке до ужаса напуганного молодого слуги. Шлепок раздался эхом по всему особняку, отражаясь от его широких стен. Словно стрела, пронзил этот звонкий, отчётливый звук сердце Тэхёна, и он вдруг почему-то испугался. Страх беззвучной тенью проник внутрь, окутал его душу. Но с чего же? Разве не только что принятому на должность, неопытному слуге нужно сейчас бояться строгого и взвинченного от злости милорда? Как может оробеть в этой ситуации господин, человек, обладающий властью и имеющий право наказывать за содеянные проступки? Свои собственные чувства и ощущения на этот раз стали для Тэхёна загадкой. Чонгук сильно отшатнулся от удара, схватился за щёку, которую тут же охватил жар и едва уловимая боль, резко склонился и осел на колени перед молодым господином, склонив голову и пристыжено потупив взгляд в пол. — Кто ты такой, чтобы ходить по господскому особняку, да ещё и в таком виде?! — Зашипел Тэхён, наклоняясь над своим провинившимся подчинённым. — А если бы!.. А если бы тебя сам герцог заметил?! Что тогда?! Ноги бы твоей здесь уже не было! Да не то, что ноги, может даже головы! На твоих же плечах! Молодой лорд рывком, не церемонясь, схватил садовника за плечо, с осторожностью оглянулся по сторонам и потянул за собой в комнату, из которой буквально минуту назад и вышел. Он с громким хлопком закрыл за собой дверь и с властной серьёзностью взглянул на бледного от страха Чонгука. Мысли о собственных чувствах навязчиво вертелись у него в голове, всё никак не отпуская. — Ты почему!.. Почему в такой одежде?! — Прикрикнул молодой господин, с усилием толкнув слугу и припечатав его тем самым к двери. — Я же дал тебе нормальную одежду, так что же ты в этом изорванном тряпье ходишь?! Да ещё в господском особняке! — С вздохами и неподдельным усталым раздражением в голосе продолжил Тэхён. — Да чтобы сюда войти, даже горничные разрешения просят! — Я в-видимо что-то перепутал… Не-не стал новую одежду надевать, думая, что стрижка её запачкает… Извините! Ваше сиятельство! Прошу, не сердитесь сильно! Я перепутал… Только сейчас Чонгук заметил, где очутился. Это была просторная, светлая, в приятных для глаз, неказистых цветах комната. Обои были такими же дорогими и изысканными, как и везде в особняке, пол был отделан светлым матовым паркетом. Посередине самой длинной стены стояла огромная кровать, с мягкой, высокой периной, большим количеством подушек и светло-голубым вуалевым балдахином над ней. Вдоль других стен было расставлено несколько тумбочек, письменный стол, и встроены также две двери. Это были личные покои молодого господина Тэхёна. Заметив, что взгляд слуги, который можно было различить сейчас даже за шапкой волос, блуждает по комнате, Тэхён вдруг опомнился, также грубо схватил Чонгука за предплечье и повёл его в одну из дверей, встроенных в стену комнаты. Оказалось, что эта дверь ведёт в личную купальню молодого господина. Когда новоиспечённый слуга зашёл, то тут же стушевался в стеснении и робости, отскочив назад в дверной проём. Дозволено ли ему вообще находиться в этих комнатах? Раз в коридоре нельзя, то тут и подавно ноги его быть не должно! Но встретив сердитый, пронизывающий холодной яростью взгляд молодого господина из-под нахмуренных бровей, Чонгук всё же зашёл в комнату, по своему обычаю сжавшись в страхе и нерешительности. Комнатка была небольшой, но из-за белого цвета, которым были покрашены стены, и из-за белоснежной блестящей глянцевой плитки на полу, она казалось больше. В одной стене было встроено большое, от потолка до пола, окно с видом на сад. Напротив него стояла довольно большая белая ванна с золотыми ножками. А на другой стене, также напротив ванны, как и окно, было помещено большое, сверкающее в розовом свете почти закатившегося за горизонт солнца зеркало. Чонгук вдруг неожиданно для себя, невольно представил, как Тэхён принимает здесь ванну, поглаживая свою блестящую в пенной воде кожу, и разглядывает себя в отражении буквально всего: ванны, зеркала, плитки, засвеченного лампами окна… Чонгук со смущением и негодованием отогнал странные мысли, с усилием отводя взгляд от пустой ванны. — Я не думал тебя сюда приводить, — начал спокойным голосом Тэхён, смерив слугу недовольным, раздражённым, но уже не настолько гневным взглядом. — Даже не смей разглядывать здесь ничего, ты ведь наверняка понял, где находишься. Так вот, ты своей выходкой испортил все мои планы. И я просто вынужден сделать всё в такой обстановке, ведь не вести тебя обратно, раз ты уже здесь. Но ни единого слова ни слугам, ни тем более герцогу! Ты понял? Иначе ты точно об этом пожалеешь. — Да-да! Конечно, милорд! — Чонгук робко жался в дверях, вперив взгляд в пол. Тэхён прошёл чуть вглубь комнаты и жестом показал Чонгуку на небольшой стульчик, стоящий за туалетным столиком, на котором виднелись различные баночки, склянки и инструменты, такие как ножницы или расчёска. — Садись. Чонгук послушно последовал за молодым господином и чуть заторможено, сильно смущаясь и пугаясь сделать лишнее движение, сел на стул. Перед ним возникло его собственное отражение — столик был оснащён небольшим зеркалом. В отражении он видел молодого неотёсанного парнишку в изорванной в лохмотья одежде, с испорченными, некрасивыми тёмно-русыми волосами и уродливым пристыженным лицом крестьянина. А над этим сидящим на стульчике отбросом общества возвышался неотразимый, прекрасный, нежный, как цветок, и в то же время строгий молодой господин с изящными аристократическими чертами лица, с идеальной утончённой, подтянутой фигурой, облачённой в воздушную, лёгкую белую шёлковую рубашку с завязанными на ленточки у запястий пышными рукавами и ажурными оборками на воротнике. Его чуть вьющиеся чёрные волосы элегантно лежали на лбу, немного прикрывая глаза и делая этим его ещё загадочнее и изысканнее. Всё его существо было таинственным и до сладострастия прекрасным. Чонгук снова задался вопросом, чем же он заслужил такое неоднозначное внимание со стороны своего молодого милорда. Он уже успел напрочь забыть о полученной недавно пощёчине и понял только то, что всё же оказался в господском особняке, да ещё и в покоях сына его господина. Это его очень удивляло и, вместе с этим, тешило его крошечную гордость. — То, что сейчас я тебя сам лично буду стричь, это есть некое недоразумение, так что ты не должен себе ничего придумывать, а тем более распространяться об этом кому-либо, — в который раз напоминал слуге Тэхён, поднимая со столика ножницы и расчёску. — Особенно не радуйся. Это, как я уже упоминал, только лишь для имиджа и статуса нашего поместья. «И зачем это я снова перед отребьем оправдываюсь? Что же это… Не в своём уме я что ли? Точно наваждение какое-то…» Тэхён взял в руку расчёску и начал, с особым усилием нажимая на гребень, расчесывать непослушные, запутанные волосы. Сначала это выходило очень нелегко, и он даже схватился было за инструмент и второй рукой, а потом всё стало очень даже неплохо: зубчики гребня начали быстро и довольно легко проскальзывать между прядями, приводя их в порядок. Тэхён даже едва заметно улыбнулся уголками губ, окончательно успокоившись. Ему было приятно наблюдать за тем, как благодаря его же рукам совершенное безобразие постепенно, с каждым разом становится всё более приличным и даже хорошим. Приведя в порядок и разровняв, в конце концов, смоченные водой волосы садовника, Тэхён взялся за ножницы. Придерживая пряди расчёской, он убирал ненужную длину, аккуратно срезая волосы ножницами. Приятное слуху «чиканье» инструмента доносилось в комнате. Тэхён до этого уже имел опыт со стрижкой других людей. С детства он любил искусство. Любил, чтобы всё было идеально и правильно, поэтому часто пытался делать всё интересное и привлекающее его самостоятельно. Хоть это и не всегда получалось. Но его отец, он же герцог, был добрым и покладистым человеком, хоть иногда и вспыхивал обычной для него строгостью. Да и тогда, когда Тэхён запугивал новоиспечённого садовничка яростью отца и даже снесением головы, то явно преувеличивал. Если признаться, милорд боялся вовсе не за то, что отец будет гневаться, он боялся за себя, за собственную гордость и честь. Ведь неизвестно какие слухи могли пойти, застань кто-нибудь молодого герцога, аристократа, с каким-то крестьянином, оборванцем. А герцог навряд ли бы рассердился настолько сильно, он скорее был бы удивлён и немного сбит с толку. Ведь позволяя сыну стричь ему волосы собственными его руками, он являл себя как добродушного человека. И, тем не менее, стрижка оказалось удачным ремеслом для тэхёновых рук, и всё, что он придумывал у себя в голове, в своём воображении, вскоре идеально выходило на чужих волосах в действительности. Вот и сейчас он с решительностью отстригал чужие расчесанные им же волосы, точно зная, что в конце концов увидит. Он коротко равнял затылок, закрепив верхние пряди заколкой на макушке слуги, далее хотел было закрепить также чёлку, но, зажав волосы в ладонь и приподняв их вверх, замер. Его взгляд в удивлении и каком-то даже замешательстве остановился на лице слуги, закрытом до этого спутавшейся копной волос на его лбу. Тэхён впервые за всё это недолгое время знакомства с новым садовником увидел его глаза. Это были большие, чёрные, напоминающие оленьи глаза. Чонгук смотрел на него в каком-то недоумении и даже несколько в страхе, по-детски глупо хлопая ресницами и пристально разглядывая его, потому что эти чёрные-чёрные огромные кружки бегали мелко туда-сюда, без стеснения блуждая по застывшему в оцепенении лицу молодого господина. А Тэхён боялся пошевелиться, ведь внутри у него происходил полный хаос. Его снова пугали и как-то тревожили свои собственные мысли и чувства. Он вдруг снова почувствовал что-то вроде страха или даже отвращения к самому себе. Он вспомнил, как ударил сидящего сейчас перед ним слугу ладонью по лицу, и невольно представил эти оленьи глаза, широко распахнутые, наверное, тогда в испуге и шоке, представил, как они стекленеют, понемногу наполняясь слёзной влажностью, как смотрят на него в немой мольбе и просят не повторять удар снова. Тэхён вздрогнул, увидев эти картинки у себя в голове, с омерзением подумал о том, что тогда чувствовал, и поймал себя на том, что хмурится, ненавидя себя самого, всё ещё пристально глядя в глаза своего слуги, с недоумением ожидавшего хоть какого-то движения со стороны господина. Тэхён в мгновение привёл себя в порядок, с невероятным усилием оторвавшись от манящих к себе по-детски наивных больших чёрных глаз, и принялся продолжать начатое. Знакомое «чиканье» тут же послышалось в комнате, заполнив неловкую от внезапной паузы атмосферу. Результат полностью удовлетворил Тэхёна. Он с довольной улыбкой рассматривал получившуюся причёску, вспоминая, в каком ужасном до этого состоянии были эти лоснящиеся чистым блеском сейчас, расчёсанные, постриженные волосы. Некая эйфория возникла сейчас в его сердце, укутывая его приятным, заботливым теплом и радостью. Но кое-что всё же смущало и вводило в ступор Тэхёна — он всё никак не мог проконтролировать свой взгляд и не опустить его на мгновение вниз, на большие чёрные глазки, так и сверкавшие сейчас в свете зажженной свечи красивым золотым мерцанием. Он раздражался от того, что никак не может прекратить это делать, но всё равно чувствовал при этом какое-то совершенно непонятное ему наслаждение. Не сумев вынести этого, Тэхён вдруг поспешил выгнать расслабившегося Чонгука из покоев. — Теперь всё идеально… Всё так, как нужно… Поэтому ты можешь идти. Только никому ни единого слова об этом! Если спросят какие-нибудь любопытные горничные или ещё кто, то скажешь, что кто-то из прислуги подстриг, — Тэхён замолчал, и Чонгук решил, что значит можно точно уже идти, открыл дверь, но услышал оклик господина и обернулся. — Стой!.. Хотя, нет… Ничего… Но всё же! Как твоё имя, напомни. — Чонгук, — произнёс молодой слуга и лучезарно улыбнулся. Тэхён застыл на месте, провожая тупым, неподвижным взглядом удаляющуюся в сторону лестницы спину. — Чонгук… — Прошептал едва слышно Тэхён, забивая себе это имя прямо под подкорку сознания, чтобы никогда не забыть.

***

Равномерные, мелодичные, звонкие звуки фортепьяно снова разливались по залу, заполняя своим звучанием каждый метр этой до необыкновения просторной и одинокой комнаты. Музыка беспрестанно исходила из инструмента, подчиняясь ловким, изящным и отточенным движениям чужих длинных пальцев, резво скачущих по белым и чёрным клавишам. Тэхён успел выучить каждое своё последующее движение, действие, каждый раз точно знал, куда ему следует нажать своими пальцами, с каким напором и давлением. Казалось, всё было идеально. Но Тэхён всё равно знал, что чего-то не хватает, что композиция пуста без своей особенности, которая никак не проклёвывалась, не желала появляться под руководительством его пальцев. Он раздражался каждый раз, когда заканчивал отыгрывать это произведение, выходил из себя все десятки неудачных попыток, но всё равно упорно и сумасбродно продолжал стучать по клавишам, проходясь по ним своими пальцами. Но, отыгрывая свою неизвестно какую по счёту попытку, он вдруг ненароком, словно не по своей воле, вспомнил Чонгука. Увидел, как наяву, его милое, наивное лицо, эти большие чёрные оленьи глаза. Вспомнил, как он в удивлении хлопает ресницами и смотрит прямо на него, встречаясь с его собственным напряжённым застывшим взглядом, без стеснения, но с какой-то едва уловимой нерешительностью. Непроизвольные воспоминания чуть отвлекли его, и он потерял свою наработанную концентрацию: пальцы соскочили, немного сильнее нажали на клавиши, совсем незначительно более пружинисто отпрянули и тут же возвратились к чёрно-белому ряду с такой же неловкой, нечаянной дисгармонией. И в этот момент Тэхён просветлел, на его хмуром, как серое пасмурное небо, лице возникла блаженная, радостная улыбка. Вскоре он не сдержался и вовсе засмеялся, дополняя мелодию своим тихим, бархатным басовитым смехом. Он нашёл изюминку, раскрыл секрет, отыскал сокрытую особенность. Скучная мелодия зазвучала совсем по-другому, а в сердце его распустилось, как цветочный бутон, что-то совсем новое и до этого ему неизвестное.