Воронье Гнездо. Белый Ворон

Комната. Их комната. Петер всей душой ненавидел эту комнату, ее красные стены и черные потолки, чёрное дерево и черные простыни на постелях. Ненавидел до дрожи. Он ненавидел каждый сантиметр черно-красного Гнезда. Это просто мерзко. Всё мерзко и все мерзкие. Это место. Мерзкое. Петер хотел бы сжечь его. Хотел бы сжечь его дотла. Он хотел бы утопить его прах и всю эту грязь и гниль спустить в канализацию. Там ей и место. Там она и должна быть. Грязи место в канализации, но не на их руках. Не на его руках и тем более не на руках Жана. Петер не знал сколько времени прошло после отбоя. Он никак не мог уснуть. По крайней мере надолго. Каждый раз закрывая глаза, он чувствовал, что тонет и чувствовал как ледяная вода разъедает ему кожу, разъедает тело, кости. Морозит и ломает на тысячи осколков. А когда Петер открывал глаза, то чувствовал, что его сжигает. Становится смертельно горячо, жарко. Все тело покрывается потом от ужаса и оглянувшись, он планировал увидеть треклятое подземелье, ощутить тот адский холод по всему телу, ощутить судорогу. Но нет. Вокруг только их комната. Вся постель под ним пропиталась потом, стоило вскинуться, как Ландвисон ощущал насколько сбилось его дыхание: грудь вздымается быстро и рвано, он дышит ртом и ощущает как весь мир накреняется и бешено крутится. Петер зажмурился, задержал дыхание, глубоко вдохнув и медленно выдохнул. Проделав это успокаивающее упражнение несколько раз, так же с закрытыми глазами, юноша успокаивает клокочущее сердце, успокаивает свернувшийся желудок и остановил уже наплывающую судорогу. Открыв глаза и увидев то же тёмное пространство, Петер вздохнул. Комната. Тёмная комната, с красными стенами, черными потолками, шкафами, постелями, тумбами и даже книжными полками. Петер не стал оглядываться больше. Он итак знал наизусть что и где находится. Он наизусть выучил это место. Так ему казалось. Хотя, было бы странно если бы за три года он не заучил вдоль и поперек собственную комнату. Взгляд сам собой устремился на противоположную постель. Фигура Моро отчётливо проглядывалась там и от этого Петер уже окончательно успокоился. Жан здесь. Жан в безопасности. Ну, в относительной. «— Его забрал Рико». Самое худшее, самое отвратительное, что только могло прозвучать тогда и оно прозвучало. Петер ненавидел, когда им манипулируют, но у Рико это выходило завидно просто. Он точно знал, что Петер ворвётся туда, он точно знал, что Петер выбьет чёртову дверь. Он знал. И Рико хотел этого. Хотел чтобы Петер увидел, что бывает с «непослушными собаками». Непослушным псам делают больно, непослушных псов дрессируют не иначе как болью. Петер не понимал «по-хорошему» и не понимал, когда доставалось ему. Не понимал и когда его били, когда ему ломали пальцы, не понимал когда ему разбивали лицо. Он не хотел понимать. Но когда дело касалось Моро, легко можно было заметить какую отдачу получал каждый. И тот же Норман. Перелом руки в двух местах и разбитое в мясо лицо. Кевин не видел этих рычагов воздействия, а вот Рико их заметил. И он мгновенно понял как их использовать. За дрессировку взялся Рико и Петер точно осознал это. «— Хозяин сказал мне позаботиться о тебе». Заботы от побочной ветви Морияма стоило ждать столько же, сколько и подарков на Рождество в августе. То есть нисколько. Но Петер усвоил урок. Холодная вода, как бы это странно не звучало, расшевелила его. А точнее его заплывшие жаром от ненависти мозги. Охладили и привели в чувства. Быть проще, быть умнее, быть внимательнее. Петер слишком долго шел к этому и от этой мысли становилось не по себе. Все это время, выходит, он действовал неправильно. Абсолютно не так. Было бессмысленно постоянное преследование Моро, были бессмысленны все те драки. Они были абсолютно нелепыми. Они не несли в себе никакого смысла. Кроме той последней, что и привела его на эту пытку. Петер ощущал это. Когда избивал Вилсона, он знал, что после такого никто не рискнул бы тронуть их. Конечно, когда в ответ на прикосновение ты получаешь перелом, ты вряд ли захочешь прикоснуться ещё раз. Не ломай если не тронули. Но если уж тронули, то разбивай на части. Защищайся, а не нападай. Добивай. Всегда добивай. Петер не хотел знать как он это понял, но был благодарен судьбе за то что эти идеи появились в его сознании. Точно. «— Молча терпеть гораздо легче». Так ему как-то сказал Закари и, вероятно, был прав. Да. Хорошо, Петер помолчит. Он будет молчать до тех пор пока вы не закричите ему вслед, пока вы не прошепчете что-то вслед Жану Моро. Он будет молчать ровно до этой роковой секунды. Петер шел тихо, покачиваясь. Он снял мокрую от пота майку и бросил её на спинку стула. Он чувствовал себя спокойно, когда подошёл к чужой постели. А когда присел на корточки, глядя на чужое спящее лицо, то сердце забилось как сумасшедшее. Темные кудри раскиданные по лицу и подушке, слегка рваное дыхание. Ему снится что-то не очень хорошее и у Петера свернуло живот от этой мысли. Жан лежал, накрывшись, почти с головой, крепко жмурился и сжимался. Это не зависело от того, что ему снилось. Просто Моро хотел быть меньше, как можно меньше, меньше этой кровати, меньше крошки, меньше пылинки. Он хотел бы стать самой маленькой частицей в этом мире, чтобы его просто оставили в покое. Дыхание француза было немного рваными и Петер чудом удержался от того, чтобы не коснутся чужих волос. Хотелось успокоить. Но чужие прикосновения сейчас, точно, было последним, что хотел бы испытать Жан. Нет, он не хотел и Петер понимал это лучше чем кто-либо. Знал и точно, помнил. О да, он навсегда отпечатал в своем сознании тот день, то что произошло. Жан, забитый, зажатый, рыдающий и изнасилованный. «— Это то что ты будешь получать за свои ошибки». Рико не сказал этого прямо, но теперь Петер понял это. «…за свои ошибки». «за каждый свой блядский шаг». Петер будет видеть чужую боль, будет наблюдать за тем как Жану делают больно. И это было больнее сотни собственных переломов. «сделайте больно мне». «избейте меня». «сломайте меня». «поставьте на колени меня». «унизьте меня». «уничтожьте меня». Петер бы позволил. Он бы позволил сделать с собой все что угодно. Он бы позволил мучить себя столько, сколько бы они захотели, если бы благодаря этому никто не тронул Жана. Если бы только Жан мог быть в безопасности, Петер бы с радостью шагнул в пропасть вместо него. Но так не будет. Это очевидно. Гнездо ненасытно до боли. И уничтожив его, они тут же примутся за Жана. Петер растрепал влажные волосы и встряхнул головой, приведя в порядок мысли. Он отвёл взгляд и тихо уселся на пол, оперевшись спиной на тумбу и склонив голову. Ирландец оглянулся на дверь. Вроде закрыта. Вроде. Петер сглотнул. Он поднялся и тихо подошёл к двери. Потянул за ручку, замок затрещал. Закрыто. Ландвисон облегчено выдохнул и отошёл, так же тихо. Вернулся, сел напротив кровати француза и точно уставился на дверь. Он не уснёт этой ночью, да и что-то ему подсказывало, что в этом нет смысла. Услышав как Жан заворочался, Петер подорвался и обернулся, одной рукой держась за тумбу и точно наблюдает за тем как Моро понемногу просыпается. Его глаза медленно открываются и тут же жмурятся увидев белое пятно перед собой и приподнялся сипло вобрав воздух и растёр глаза. — Петер, — он выдохнул почти облегчённо. От голоса Жана стало невероятно тепло на душе. Петер обернулся полностью, заставив остановиться весь мир. — Прости. Я тебя разбудил? — Дже присел, ладонями упёрся в колени. Жан покачал головой, надеясь его успокоить и Петер верит. Он в ужасе. Он задыхался. Тонул. Задыхался от собственной любви, тонул в ней и сам от себя был в ужасе. И в этом не было вины Жана. Петер ни за что не обвинит его. Никто не просил Петера так тупо влюбляться, никто не заставлял его брать на себя такую ношу. Только он сам. Он сам решил, он сам взялся и он обязан донести её до конца. Обязан закончить то что начал. И наплевать на то, как тяжело ему дышится. Наплевать насколько сильно он хочет прикоснуться к Моро. Наплевать, что Жану не нужна эта любовь. Наплевать. Она нужна Петеру. Он нуждался в этом сжигающем чувстве. Согревающем. Чувстве, что заставляет биться его жалкое сердце. Сердце, что так и оставалось в чужих бережных руках. Петер отчаянно нуждался в этой боли. Иначе бы он просто не был жив. Не чувствовал бы себя живым. Кем бы он был без этих чувств? Никем. — Ты чего не спишь? — голос Жана был хриплый и сонный. — Не хочется, — Петер качает головой, локтями опирается на чужую постель. — Выспался? — Ты у меня спрашиваешь? — недоумевает Моро и лезет за телефоном, что лежал в тумбочке. Часы показывали четыре утра, ровно. Жан выдыхает и уже хотел подняться, но Петер удержал его. — Ложись, — он говорит это почти шепотом, аккуратно махнув ладонью. Все тело мгновенно покрывается мурашками от одного взгляда стальных серых глаз. — Я разбужу тебя потом. Ещё целый час. Жан послушно укладывается. — Ты так и будешь здесь сидеть? — он зевнул закрыв рот ладонью, зажмурившись. Петеру казалось что он задохнётся в это же мгновение. Все тело свело ужасной судорогой от стойкого желания прикоснуться. Нельзя. Нельзя. Нельзя. — Ты против? — усмехнувшись интересуется Дже и прислоняется спиной на борт кровати. Он заталкивает глубоко в себя это тупое желание. Оно пройдет, скоро, а вот последствия от этого прикосновения могут быть ужасные. Петер слишком хорошо понимал это. — Не то чтобы… — признался Моро, но как-то неуверенно. — Мне спокойнее так, — заверяет Дже, согнув ногу и опускает на нее локоть. — Я буду дышать по тише. — Петер, — Жан знал с чем связана эта бессонница и вся эта растущая паранойя. — Кому мы нужны посреди ночи? — Рико? — предположил Ландвисон. — Или с кем он там тусуется, Артур? Кому угодно. Он промолчал, оглядев собственную руку растер пальцы друг о друга. — Норман. — Петер, — Жан крепко сжав зубы. — Я думал, ты… — Он однажды послушал Рико, может послушать снова, — поясняет Дже и Моро понимает, что спорить с другом бесполезно, но и оставить этого так он не мог. — Но в том нет его вины. — Наплевать, — оборвал Петер, громко грубо. Он почти оскалился. — Кто виноват? Важен результат. Жан мгновенно ощутил, как весь сон ушел. Не просто ушел, его словно выбили из его тела и хорошенько огрели о бетон. И все тело отдалось болью с такой силой, словно это было правдой. Парень вскочил, не успев и слова сказать, как Петер заговорил снова. — Всё будет хорошо, — эти слова звучали так отчаянно, словно очередное обещание.Дже не оборачивается, но чувствует как меняется лицо друга, его взгляд, всё его тело напрягается. — Прости меня. — Петер, — голос почти задрожал. Факт того, что Петер винит себя. Винит в том, что пришлось пережить Жану. Винит за то, что сделал Рико. Винит себя, за каждый шаг. — Я, больше не допущу этого, — очередная клятва. Кулак крепко сжимается, Дже вобрал воздух носом. — Ни за что. — Петер, ты ни в чем не виноват! — Моро подорвался, сбив дыхание. Возмущение захлестнуло его слишком большой волной, но увидев холодный взгляд друга тут же ощутил как следом за раздражённой дрожью прошлась испуганная судорога. — Этого, не повторится, — он смотрит прямо в чужие глаза. — Никогда. Жан сглотнул и оглядел чужое жесткое лицо. Таким решительным он никогда не видел Петера. Петер никогда не был настолько серьезным, настолько… замотивированным. — Ты не должен!.. — Нет должен! Обязан! — перебил ирландец. — Я начал это. Я решил это. И я не откажусь от тебя, ясно? Жан вздрогнул, Петер отвернулся. — Ты не заслужил всего этого, — Дже говорил уже тише, почти шепотом. Напряжение немного падает, комнату заполняет тоска и волнение. — И я не позволю, чтобы тебе делали больно. Хочешь ты того или нет. «Прости, но это нужно мне». Эта мысль была странно-эгоистична для сознания Петера. Но Петер допускал её. Она помогала осознать себя. Петер осознавал, что не хочет того, чтобы это повторилось. Конечно, никто не хочет, чтобы человек который для тебя выше Мира страдал. Никто не хочет, чтобы человек которого ты любишь больше собственной жизни переживал такие унижения. Никто не хочет чтобы тот, кого ты боготворишь мечтал о смерти. Петер не хотел чтобы Жану было больно. — Ты будешь в порядке. Клянусь. Он молчит ещё минуту, другую и дожидается пока Жан всё же поверженный в этом споре, уложится на постель устало покачав головой. — Ложись лучше спать, — просит он. Петер тихо угукнул и продолжил пялиться на дверь выключая светильник.