Воронье Гнездо. Белый Ворон

Недели спустя после того дня. Когда Жана уже выписали из Лазарета, спустя больше, чем неделю сжигающего стыда и унижения в период «лечения», Жан, наконец, вернулся в комнату. И вроде всё шло как обычно. Жан с ужасом ждал, что же с ним будет дальше, Петер взглядом испепелял каждого кто посмел бы хоть на шаг приблизиться к его другу. Каждое мгновение превратилось в ужасающий Ад и ожидание. Моро пытался, — честно пытался, — переубедить его, пока в процессе одной из попыток Петер не ударил по подушке так, что наружу вылезла вся начинка и комнату не накрыл вопль раненого зверя, он в итоге решил, что будет лучше если он отступит. Сейчас ему лучше было самому помочь и себе, и Петеру. Он должен, наконец, взять в себя руки. Видеть то, как Ландвисон изнутри разрывает себя на части было в тысячу раз больнее, чем быть просто избитым или изнасилованным. Жан не знал, как он пришёл к этой мысли, но он ощущал эту же боль, что колола Петера каждую секунду его существования. Моро сел за его спиной и протянув руку к плечам, поняв, что никто на него не кидается, не кричит и не рычит, то рискнул опустить на них ладони. Не сжимая, он, притягивая к себе альбиноса, обнимая. У того, кажется, сердце замерло и остановилось от волнения. Петер задержал дыхание. Забыл обо всём. Он ощущал как руки Жана обхватили его плечи в утешение. Петер ощущал как ненависть к себе пропитывает его до самого основания. Прикрыв глаза, Моро опустил голову, слыша, как остановилось дыхание Петера в это мгновение, француз лишь выдыхает единственные слова, на которые был способен. Он надеялся, что сможет успокоить бушующий пламенный ураган злобы и ненависти к самому себе. — Спасибо тебе, — Жан прислоняется головой к чужому виску и вымученно улыбается. Он физически чувствует, как расслабляется тонкое, но не менее крепкое чем у него самого, тело. Петер был несколько ниже него ростом, но Жану никогда не приходилось подстраиваться под его рост, горбиться, ведь напротив. Ирландец постоянно прикрикивал на него если тот сжимался, складывался по полам. Он постоянно напоминал ему про то, что важно держать осанку. «Искривление позвоночника ни к чему будущей звезде экси». Петер повторял это постоянно со смехом или всерьез, трудно сказать. И тем временем, сам боролся со всепоглощающей ненавистью к этому спорту и так же не мог перестать восхищаться его ритмичностью, жестокостью. Он искренне ненавидел его, правда. Жан видел это. Но в то же время он видел, насколько широко раскрываются глаза Петера, когда кто-то забивал гол, когда рикошетом мяч отлетал и когда удавалось его поймать. Как блестели его глаза. Как он заводился, когда сам вступал в игру. Дже не видел этого, а вот Моро видел. Он видел и сам радовался, когда видел этот восторг. Как-то Жан поднял эту тему. «— Вынужденная мера». «— Адаптация». Так Петер отвечал, и Жан лишь раздосадовано жал плечами. А потом, этот блеск просто исчезал. Он словно умирал, его глаза снова сковывал лёд. Но когда он сталкивался с Мориямой, его глаза снова начинали блестеть. Блестели лишь от истинного природного желания убивать. Жажда крови блестела в его глазах, но не восторг. Когда он смотрел на Жана. Это тоже был не восторг. Там было волнение о нём, была ярость, когда он видел очередную боль, что причинял ему Рико, там была жалость, которую он тщетно пытался спрятать, приводя Моро в чувства. Жан видел всё в его глазах, кажется, всё. Кроме смирения. Когда Рико, Хозяин, Вороны, все они пытались добиться его подчинения, он никогда не смирялся с этим. «— Проблемы с подчинением». Даже на чужие косые взгляды он, не сдерживаясь выбивал любую дурь из их владельцев. Он кричал на них, пока из ушей окружающих не шла кровь. Он бил их головой, пока их лица не превращались в еле заживающий фарш, а бросал их только, когда понимал, что этот человек уже ничего не сможет сделать, не сможет подняться. Так, этот человек «мирился» с местными постулатами. Если вы сделаете ему больно, он быстро забудет об этом. Если вы причините боль Жану — вам конец. Недавняя экзекуция и экскурсия в Ад стали очередным подтверждением. Мало. Он мало делает. И медленно. В последнюю неделю Жан ощущал у Петера эту ауру. Ауру ищейки, что берёт след, а добравшись позже разорвёт добычу. — Он не попадается мне на глаза, — грохочет Петер. Он оглянулся на Жана, что по одному только неоднозначно поведённому плечу отпускает, готовясь выслушать его. — Ты не должен благодарить меня за это. Тогда, я сделал только хуже, когда пришёл. — Это уже не важно, — Жан пожимает плечами. В голосе полно смирения и это выводит Ландвисона из себя. События недельной давности были все так же свежи в его памяти. Кошмары мучили его каждую чёртову ночь, но просыпаясь в холодном поту, видя, как напротив уже просыпающийся Петер листает словарик, оглядывает комнату. До утренней тренировки судя по часам были ещё добрые часы, но сна у Ландвисона не было ни в одном глазу. В свете ночника он зубрил новые слова, складывал их в предложения и не желая прерываться от своих уроков, улыбаясь просил Жана на французском: «— Всё хорошо, Жан. Ложись спать. Я разбужу если, что». Не разбудит. Последнее, что в своей жизни будет делать Петер, тревожить сон Жана. — Зачем тебе нужен Норман? — недоумевает Жан. — Я же сказал, что он… — Он виноват не меньше Рико, — отрезал Петер. Жан проглотил свои возмущения. Петер мёртво стоял на своём. В следующий же день, после инцидента об этом знало всё Гнездо, конечно всё это в тиши обсуждали, сплетничали. Рико слушал каждую сплетню с интересом, как базарная бабка. Жан вел себя тише, чем было возможно представить человеку. Петер был не из терпеливых и все прекрасно поняли это за почти что три года. Он не терпел этих взглядов. Вылавливая, он выбивал эти глаза. Ломал пальцы, которыми в них тыкали. Спустя несколько дней Гнездо утихло. В отдельных углах ещё носились шепотки и слухи, но стоило Петеру взглянуть на эти уголки, те замолкали и растворялись. Больше никто не хотел быть поломанным. Даже зная, что Тетцудзи это не нравится. Даже получая побои тростью, он не отступал. Даже перед Хозяином он становился стеной, каждый раз когда он замахивался на Жана. И он находил способ разозлить Тетцудзи больше. — Грёбаный старый мудак, — пробурчал Ландвисон стирая кровь с губ, пока тот попытался замахнуться на Моро. Тот чудом удержался чтобы не отшатнуться. На подрагивающих ногах Петер приподнимается на четвереньки и поднимает взгляд на тренера. Тот остановился лишь на мгновение и Петер не упустил шанса. С наглой усмешкой он продолжил. — Ты чего вообще добиться этим хочешь? Тетцудзи обернулся на Ворона. Петер приподнимается держась за скамью. Всё тело горело и взгляд невольно падал на трость. В груди стянулся тугой тяжёлый ком. А чего он сам этим добивается? — Тебе мало? — холодно бросил Тетцудзи, теряя интерес к Жану. — Исчезни, Моро. Жан затравленно поднял взгляд, оглянулся на Петера, что так же стоял не спуская взгляда с лица тренера. Через секунду его уже и след простыл. — Тупорылый, алчный ублюдок, — прошипел Ландвисон. А дальше всё в тумане. Тетцудзи замахнулся. Голова заболела. Он нашёл себя уже свёрнутым калачиком на полу раздевалки, плачущий от боли и плюющий кровью. А на следующий день, он вышел на поле, потому что никто не давал ему отгула. Сколько синяков и кровоподтёков в те дни было на теле Петера, когда он снимал рубашку, чтобы Жан смог обработать несчастную многострадальную спину. Почему-то он подумал, что Ландвисон внезапно поменял цвет кожи на сине-фиолетовый. Гематомы невозможно было сосчитать, синяки невозможно перечислить, собьёшься где-то на сороковом. Всё тело Ландвисона было одним сплошным ранением, и Жан просто не представлял, как он выходит на поле каждый день. Человек не может выдержать столько боли. Но Петер, был нечто большим. Петер словно подпитывался, когда узнавал, что тот или иной Ворон загремел в Лазарет. А Жан ощущал, что снова зарывается. Петер успокоился без его вмешательства. Как только утихли слухи и сплетни, когда Гнездо испуганно заткнулось, Петер утих сам. как он это делал? Для Моро всё это до сих пор было огромной загадкой. Он ругал себя, что в виду своей кротости никак не может помочь Петеру. До того наказания, до той расправы, всё это казалось такими детскими шалостями. Но даже детские шалости в руках взрослых ребят превращаются в преступление, превращаются в боль и кровь. В страдания. Любая детская игра становилась игрой на выживание. Прятки без шкафа или догонялки без ног. Называть можно как угодно, но ведь это все равно не меняет сути. Всё это происходило так быстро. Даже не про эту неделю, можно было говорить. Они, росли так быстро. Неделю назад именно об этом говорил Рико, пока Норман изучал и ласкал каждый миллиметр тела Моро. Жан запомнил лишь это. Смог запомнить. Он помнил и тут первичную нежность, что источал Норман, пока это не надоело Рико, пока он не показал «как надо». Пока не душил Жана чужой рукой, заставляя сцеплять пальцы крепче на его шее, пока объяснил, как возбудить человека, даже если тот не хочет раздвинуть перед тобой ноги. Рико объяснил, как воззвать к первичной природе. Норман никогда не занимался таким с кем-то, не говоря уж о парнях и к тому же тем более беря их силой. Рико комментировал и объяснял каждый пункт. Но это не спасло Нормана, когда спустя время он попался Петеру на глаза. Завтрак. Измотанные после дневной тренировки, находившиеся в кафетерии, забравшие свои порции завтрака, Вороны огибали их за несколько шагов. Они не бросали лишнего взгляда, но Жану постоянно казалось, что на них смотрят. Петер был спокойным и, как не странно, тихим. Не было причин заводиться, к тому же сегодняшняя тренировка вышла за грань. Для Петера, сплошь покрытого синяками, так и подавно. Но в какое-то мгновение, заглазевшись по сторонам Жан не заметил, как то ли он сам, то ли напротив это в него влетели. Поднос с едой уже было перевернулся, но белоснежная рука крепко удержала его. Только чашка горячего чая характерно подпрыгнула, расплескав всё содержимое, по тому, кто вырвал и удержал поднос. Обернулись лишь Вороны за ближайшим столиком. — Петер, — тихо проговорил Жан прежде, чем сам альбинос успел среагировать. Кожу отвратительно нестерпимо жгло, но это чувство мгновенно отступило на второй план, когда он увидел кто решил проверить свою бессмертность. Тёмные короткие волосы, бледная кожа, широкие плечи и рост близкий к метру девяносто. Норман Вилсон. — Жан, прости меня. Прости! Я… я не только за поднос. За всё, я просто… Он испуганно зачастил, явно, надеясь, что Петер ещё не пришёл в себя. Пусть всё это столкновение очевидно было случайностью, но Петера это волновало в последнюю очередь. Жан не успел ему ответить, Норман не успел разразиться извинениями снова. Крепкая хватка искривлённых белоснежных пальцев была смертельной. Ворот рубашки натужно хрустнул, ещё немного и лопнут плотные швы. Но Петер лишь рванул его на себя за этот ворот, дальше его ладонь сцепилась на чёрных волосах. Нога врезалась по обратной стороне колена. Ноги Ворона подогнулись, он упал и тут же его лицо врезалось в чёрную плитку. Послышался хруст, мгновенно с чёрным полом смешалась брызнувшая кровь. Сидящие в стороне Вороны подорвались с испуганными выкриками: «Блять!», «Что б вас!», «Какого хера?!». Новый удар. Ещё более звонкий. Ещё один. И ещё. Это привлекло внимание уже большей части кафетерия. Обернулись, кажется, все Вороны, кажется, кто-то даже подошёл поближе, чтобы проследить за избиением несчастного вратаря. Петер игнорирует крики боли с рыками, избивая и вскидывая Вилсона, которому не дали и шанса на сопротивление. Поднос с его едой разлетелся к чертовой матери. Петер рванул его за ворот, подбил плечом в грудь. Повалил, разбил ему лицу. Перехватил руку, которой он потянулся к нему. Запястье мгновение хрустнуло, под безжалостным напором чужих рук и ног. Влажный хруст огласил кафетерий дважды. Неестественно выгнулся и локоть вратаря. Весь кафетерий слышал, как он кричал. Весь. Кроме Петера. У Петера в воспоминания до сих пор этот крик преобразовывались в крик боли в тот день, в мольбы в тот день. — С-стой. Прошу тебя! — сорвано, рыдая от боли, что расплылась по всему его телу, Норман пытался достучаться до искалеченного сознания ирландца. Но тот и не думал его слушать. Очередной удар о кафель. Ещё один. — Когда он умолял тебя остановиться, что ты сделал?! Ты не остановился! — это всё, что Петер сказал ему голосом, что был похож на кровожадный звериный рык. Голосом того, от кого ты не дождешься пощады и снисхождения. Он не прерывал своих ударов. Никто не собирался их останавливать, пока линия носа и губ Вилсона не перемешалось. Их не остановили, пока кто-то раздражённо не рявкнул в толпе: «— Сейчас же растащите их!». Сразу после этого Петер насчитал на себе пять пар рук, его держали за плечи, за ноги, даже за голову и за запястья, оттягивая назад. Петер позже вспомнил этот голос и сам для себя отметил, отдельно поквитаться с Артуром, что тот не дал ему закончить дело. Тогда он особенно остро вспомнил своё новое правило. «Добивай. Всегда добивай». — Зачем ты делаешь это? Они же, ничего не делали, — ватка с лекарством скользит по свежим синякам и ранам. Моро уже просто мечтал увидеть её чистой, такой же белой какой она была в первые дни пребывания здесь. — Они могут сделать, — спорит альбинос. Иногда его непримиримость была просто невыносима. Даже по отношению к Жану, — Я не хочу, больше допустить этого. И ты не хочешь. В тот день от кошмаров Жан проснулся в очередной раз и снова видел, как Петер не мог уснуть, как он сидел против его кровати, дрожал от своих воспоминаний и смотрел на дверь их комнаты. Он уснул, а через какое-то время он уже проснулся по сигналу и собственного и всеобщего будильника. Петера не было в комнате. Но спустя полчаса после сигнала он появился. Молчаливый. Вымотанный. Болезненно хромающий. После этого дня, Жан начал замечать, что теперь Петер возвращался в их комнату. Расспрашивать было бесполезно. Петер отмалчивался. И, так всю эту треклятую неделю. Жан никак не мог застать Петера в постели, когда просыпался. Он просто… исчезал. Конечно, Жан волновался, и видя измотанного, через силу ухмыляющегося и злящегося на всех вокруг Петера, Моро не становилось легче. И с каждым днём, пускай никто больше не смел вспоминать о произошедшем, пускай больше никто не рисковал смотреть на них и тыкать пальцем… «…не значит, что у кого-то не хватит мозгов сделать это в тихую». Он сам когда-то сказал так. А теперь они прочувствовали это на себе. За каждым Вороном был закреплен каждый квадратный метр: его шкафчик, рядом со шкафчиком напарника; его комната, а вместе с тем и его напарника; его место, рядом со своим напарником; его душ, рядом со своим напарником. Каждый следовал этим жалким выделенным для них квадратным метрам. Петер, потому что не видел смысла не делать этого, а Жан, потому что предпочитал всегда находится поближе к другу. Но в один день, сегодня, это сыграло с ним злую шутку. Ландвисон был уверен, что никогда не усомнится в своих действиях, всегда считал себя правым. Но, как оказалось, Рико хорошо знал за какие ниточки нужно дергать. Даже чересчур хорошо. Морияма прекрасно знал, какие действия принесут Петеру настоящую боль. Не боль от ударов трости, розги, рук и кулаков, сломанных и выбитых пальцев. Настоящая боль. Это другое. Когда он видит её в чужих глазах, вот что было его настоящей болью. Когда Жан, что итак прилагает титанические усилия, чтобы не словить паническую атаку, пока слышит шум воды душа других Воронов, как он с невероятными усилиями пробирается под свой душ, лишь бы не задерживаться здесь и… через мгновение вылетает из своего душа, как будто ошпаренный и с тем самым ужасом в глазах смотрит на ту область, где стоял секунду назад. Петер вырвался из своей «кабинки» сразу же следом, как это сделал Жан и оглянувшись уставился на душевую, от которой отшатывается француз. Он смотрел не неё странно недоуменно. Конечно, на них оглянулись остатки Воронов. Никого из того странного трио тут не было. Зато был тот, кто так же в упор смотрел на них, словно оценивал. Петер ощутил взгляд этого парня. Закари Джонсон. Напарник Нормана. Петер чудом держался, чтобы не поломать и его сейчас же. Рико был прав. Внезапно эта мысль огорошила его сознание. Они, и правда, больше не дети. И помимо «шалостей», страхи их тоже больше не детские. Он подошёл и, запищав, сенсорный датчик, распознал тело и включает воду. Глаза Петера расползались на половину его ирландского лица, обозначая то ли ужас, то ли истинную панику. Холодная вода обожгла его так сильно, что он отшатнулся следом. Какой умник додумался до этого, Петер, конечно, понял. Точнее, кто сказал это сделать. Отдал приказ. Но для чего?.. Ландвисон одернул руку. Вода не была ледяной, вряд ли сильно принизила комнатную температуру, но для разгоряченного на тренировке тела, вполне могла погрузить в шок, учитывая мощный напор душа. — Иди в мою, — указывает Петер на французском, не поворачиваясь. Его голос разбавлял только шелест воды, Вороны так же глазели на них. — А ты? — интересуется Жан, поддержав французскую речь, большая часть Воронов отвернулось. Но он всё равно не хотел, чтобы его друг остался один посреди стаи злобно пялящихся на него Воронов. — Я всё, — без шуток, без намека на смех, Петер кивнул ему и в подтверждение он взял свои пожитки и вышел из душевой, договорив, уже на английском, чтобы слышали и другие Вороны. — Я жду тебя. Так и оказалось. Петер переоделся, терпеливо дождался Моро, ни на шаг не сдвинувшись в сторону выхода, пока тот не двинулся в его сторону. — Подожди меня здесь, — просит Петер, когда они оказались в комнате. Жан нахмурился. — Куда ты? — Хочу кое-что узнать. — Петер, этот душ… — Что-то да значил! — перебил Петер и поймал взволнованный взгляд француза. — Я обещаю, что буду осторожен. Просто, побудь тут пока я не приду. Хорошо? Жан поджал губы. Он не удержит Петера. Он понимал это. Потому просто кивнул. — Я постараюсь решить всё быстро. Он вылетел из комнаты пулей, услышал, как щёлкнул замок и тогда уже двинулся туда, куда планировал. Комната Рико нашлась мгновенно, её расположение Петер запомнил. Запомнил на всю жизнь, наверное. От их комнаты, в восточной стороне, один поворот, десять дверей, и он перед ней. Но прежде, чем он схватился за ручку, то услышал голос Артура. Петер обернулся. Артур стоял неподалеку от поворота, на выходе из коридора. — Их нет в комнате. — Плевал я на Дэя. Где Рико? — он оглядел британца. Юманес стоял так же невозмутимо, держал руки в карманах и оглядывал ирландца. Он кивнул головой в сторону, мол «идём». Петер двинулся за Артуром. Тот чувствовал себя совершенно спокойно, пока за его спиной шёл альбинос. — Я как раз собирался искать тебя, — зачем-то высказал Артур. Они прошли мимо комнат «карцера», дошли до конца коридора. Это место уже не было похоже на коридоры с жилыми комнатами: тёмное, бетонное, никак не окрашенное и не покрытое. Везде был просто голый бетон и освещение составляли голые лампочки на проводах. Кажется, это место никак не предназначалось для экскурсий. Петер морщится от запаха песка и сырости, какой-то заплесневелости. Они остановились у какой-то двери. Металлическая. Петеру почему-то стало не по себе, он вспомнил то что сказал Жану: «— Я постараюсь решить всё быстро». Не то чтобы он ему наврал, но Моро точно будет переживать об его долгом отсутствии. Когда дверь заскрежетала, Петер увидел несколько ступенек, на которые попал свет коридор. — Включи фонарик, здесь проблемы с освещением, — Артур сказал это, достав собственный телефон и включив на нём фонарик. Петер последовал его примеру. Юманесу был удивительно спокойным. Абсолютно невозмутимый, словно был в этом месте множество раз и что-то подсказывало Петеру, что так и есть. «Место рядом с Королём нужно заслужить». Петер не помнил откуда знал эту фразу, но кажется она была из какой-то книги. То ли Гюго, то ли Дюма. Библиотека университета Эдгара Алана, как оказалась спокойно открыта для них даже в каникулы, в перерыве между получением среднего образования и подготовкой к высшему, Петер как-то успел заглянуть в эту библиотеку. Пока Рико и Кевин были заняты индивидуальными тренировками, играми в составе «Диких Кошек», Петер мог выдохнуть спокойно, хотя, конечно, Моро от себя не отпускал. Жан пытался говорить с ним об экси, о последних играх, но как только он начинал говорить об игре Мориямы и Дэя, даже «чисто объективно», Петер затыкал его. Он не хотел даже думать о других каких-то командах. Ему хватило тренировок в составе Воронов и факта того, что о них уже говорят в сети, как о тех, кто упорно готовится стать новыми Воронам, как минимум на три года. Эти мысли зарывали его всё глубже и глубже, так же, как и эта лестница вела его, словно, в саму преисподнюю. — Я думал уже ниже некуда, — бурчит альбинос. — Что это за место? — Пыточная? Наверное, так, — усмехается британец, и Петер думал, что он шутит. Но когда оказался внизу, где уже можно было выключить фонарик, то понял, что это была не шутка. Точно. Шутки же кончились, да? Петер увидел нечто, что, наверное, даже в таком место увидеть не ожидал: какие-то цепи, кандалы, наручники, розги у стен, стул с характерными ремешками и прочая гадость. Но ведь где-то это должно было храниться. Вид всей этой утвари заставил Петера ещё раз прошерстить голове каждую минуту, что он не мог найти Моро. Он знал об этом месте?.. бывал тут? Могли ли те первые месяцы оказаться для него самой настоящей экскурсией по Аду. Это бы объяснило многое. Почему он перестал говорить, почему опускал взгляд, почему перестал бороться. Петер начал понимать, для чего он здесь. Металлическая ванная, доверху наполненная водой, в которой даже лёд не таял. Петер оглянулся, нашел взглядом Рико, тот водил остриём своего ножа по водной глади, отталкивал лёд, добавлял ещё из того пакета, что находился в переносном холодильнике неподалеку от этого железного корыта. В целом, в этом корыте мог спокойно поместится человек любого роста не больше двух метров. Услышав цокот и голоса, Рико обернулся и на его злом лице засияла не менее злая садистская, предвкушающая улыбка. — Наконец-то, — Рико говорил действительно весело и от этого Петеру не становилось легче. Он ощущал зябкость и сырость этого места, но он не позволил себе шевельнуться в сторону выхода. Когда Рико выпрямился, то он продолжил смерять его взглядом, а Морияма точно знал, что он придет. — Из-за тебя Жан почти словил паническую атаку, — не ясно зачем произнёс Петер, он не сделал и шага в сторону Мориямы, он слышал, как свистит подкидываемый нож в его руках. — Ты думаешь, что если я просто заткнул всем рты, то ты можешь снова издеваться над ним? Рико смотрел на него так же нагло ухмыляясь. — Сказать тебе откровенно, Петер? Мне вообще наплевать на эту потаскуху, он получает, что ему полагается. Но!.. — прежде чем Петер успел и слово вставить, он перебил его, снова цокнув ножом, в этот раз по высокому борту ванны, привлекая к ней внимание. — Хозяин сказал мне позаботиться о тебе. Петер остолбенел. Позаботиться, как же. «Забота» в понимании Морияма было несколько иным понятием. И ничего хорошего она не сулила. Петер оглянулся, наконец, заметив Кевина, что стоял возле одной из тёмных стен, он опирался на неё, держа руки скрещенными, и Петер как-то мгновенно понял, что больше не является его заботой. — Я и сам могу о себе позаботиться, — отрезал альбинос. Он просто издевался над ним оттягивая болезненные объяснения. Жан сломан и с ним дело сделано, но вот сам Петер был ещё целёхоньким и это выводила Тетцудзи из себя. — Что ты снова задумал? Альбинос уставился на Короля, что обернулся так же вальяжно к этой ванной и водил ножом по её поверхности, сопровождая этим мерзким скрежетом всё подземелье. — Ты знаешь, что холод помогает ранам затягиваться быстрее? — интересуется он у Петера и поднимает взгляд на него, ожидал ответа. — Ты лучше меня знаешь, что это миф, — Петер наблюдал за тем, как водная гладь, буквально, начала разрезаться ножом. Подняв его Рико, встряхнул лезвие и приложил его плашмя к шее и тут же вздрогнул. — А на сколько известно мне холодные ванны очень полезны для вывода кислот из мышц. Проведём эксперимент? — он кинул взгляд на ванну. Пока Петер медленно двигался к ней, не сводя взгляда с японца, он посмотрел на него с минуту и спустил свой взгляд на воду. На поверхности плавало с десяток маленьких и крупных льдинок. Он бледно переливались в тусклом свете. Настораживает. Опустив пальцы на поверхность, он тут же почувствовал, как те прорезало и обожгло от холода. Петер не хотел показаться испуганным, ведь это было не так, потому опустив руку, он ощутил как сотни игл воткнулись в его ладонь, весь лёд прошёлся по его руке и ту сковало судорогой. Петер еле успел выдернуть её, чувствуя, как та бешено пульсирует, надеясь урвать хоть немного тепла. Он не чувствовал ладони ещё несколько секунд. — Ровно ноль градусов, — хмыкает Рико, привычно ядовито. — Через какое-то время произойдет «теплообмен». Возможно, она поднимется на пару градусов. Давай-ка посмотрим, что из этого выйдет. Раздевайся и вперёд. Петер шикает и отходит. Он зло оглядел Рико, тот лишь устало закатил глаза, словно говорит ему приходилось с недоразвитым ребёнком. — Слушай, мы все прекрасно помним, что ты просто обожаешь совершать ошибки, — смеётся Морияма. Петер не понял, когда и как, но он стоял над этой водой, словно парализованный. Он ощутил, как его рванули за ворот, ударили по затылку и схватили за волосы, рванув навстречу воде. Рико заставил ирландца касаться краем носа водной глади и проплывшего мимо кубика льда. Петер сглатывает. Эта простая вода, но что она несла ему… такая вода, с его ранами, легко могла принести смерть. Петер остро ощутил это. Шутки кончились. Медленно его затопила ледяная паника. — Но твоя последняя выходка стоила мне игрока основного состава. Крупная ошибка. Рико рванул его ещё сильнее, лбом окунув в ледяную воду. Петер шатнулся в сторону, оттолкнул Морияму, стёр с себя ледяную воду так быстро, словно та была ядом. Рико отступил, смерил его взглядом. — Выбирай прямо здесь и прямой сейчас, — приказал Морияма, больше не смеялся, всё было серьезно. — Кто и в каком размере платит за твои ошибки. По-взрослому. Проведя взглядом по Морияме, затем по тихому Дэю, затем не менее тихому Юманесу, он понял, что просто не имеет права молчать. Рико терпеливо ждёт ответа. Петер уже понял. Понял, что его просто-напросто раскрыли. Он сам сдал себя, затих, он сам показал это, когда сорвался и доломал Нормана. Рико же видел, что Петер парализован и от того только больше убеждался в собственных идеях. И эти идеи его явно веселили. Петер не мог бороться. Не сейчас. Слишком много всего стояло на кону. На кону стояла жизнь Жана. Рико ведь не зря выбрал именно очередную пытку водой. Он знал каких сил стоит Жану просто слышать журчание воды. Приступы паники, удушья, кошмары, от одного звука и вида. Что случится если погрузить его в неё? В воду, что буквально могла убить его. Петер не хотел даже допускать подобных мыслей. Мотнув головой, он принимается расстёгивать собственную рубашку. — Как долго я должен тут просидеть? — он не мешкает, скидывает верх, разувается. — Всего лишь три минуты в сумме за сегодня, плюсом секунд десять под водой. Тогда ты будешь свободен. На перерывы буду давать не больше минуты. Задержишься — всё сначала, — улыбается Рико, отмечая, какой понятливой может быть эта дикая зверюга. — До конца этой недели ты должен суметь просидеть в ней не меньше десяти минут, под водой не менее чем полторы минуты. Так сказал Хозяин. Но, я решил начать с чего попроще. Не справишься до конца недели с нормативом — сдавать его будет Моро. — Я справлюсь, — ручается Петер. Он был согласен сам расплачиваться за собственные грехи, которые он совершает, защищая Жана. Жан не виноват в его грехах. — А если ты нарушишь слово и тронешь его… я утоплю тебя в этой же воде. — Завтра и всю оставшуюся неделю ты будешь приходить сюда, — хмыкает Морияма, игнорируя угрозу. Альбинос давно понял. Их Король повернут на средневековье и конечно на средневековых пытках. Пытка водой досталась их единственному французу, а ему, как отщепенцу и непокорному придворному полагалась пытка полная боли, унижения и чувства безысходности. Ведь, по сути, только утопая, человек не может спастись. Даже сгорая заживо, больше шансов потушить себя. И вопреки всему этому, Петер не ощущал себя униженным. Он, наконец, чувствовал, что всё идёт верно. По выверенному сценарию. И не важно, чей это сценарий. Главное одно. Жан в безопасности. — Перед утренней тренировкой, — выставляет условие Петер, уже расстёгивая брюки и снимает следом носки и нижнее белье. — В пять я буду здесь, в шесть на тренировке. Петер понимал, что его репродукции точно конец после этих «пыток». Нервная шутка, чтобы хоть немного расслабиться и сгладить подступающий страх. Он оглянулся на Рико, тот же лишь хмыкает. Вы не найдете ни одного робкого, смущающегося наготы Ворона. Общие душевые кабинки, подобного рода наказания, отсутствие минимального личного пространства. Им уже давно плевать, если кто-то увидит их половой орган. Только ленивый не обсудил это со своим другом. Насколько, конечно, могут быть друзья в этом месте. Ни у одного Ворона нет и мысли о том, чтобы смутиться своей наготы, чувства неловкости. Все это выбивают из тебя дубовой палкой и хлесткой розгой в первую же неделю. Если ты задержался дольше, чем положено, ожидая пока все выйдут, будь уверен тебе не видать пощады. Тебя изобьют как в последний раз. Хотя, конечно, это далеко не последний. Любая попытка здесь урвать хоть маленький кусочек «личного» будет расцениваться, как преступление. В Гнезде ты и сам по себе, но в то же время ты — общее достояние, ты — вещь, ты — инструмент в руках вашего тренера. Хозяина. Даже Рико, и тот вещь, у него лишь просто чуть больше прав. Чуть больше власти, но даже он вещь. Такой же, как и они с Жаном. Но чуть более важный инструмент. Что-то вроде, молотка для гвоздей. Тем временем все другие Вороны и были этими самыми гвоздями. Они были никем, и Петер убедился в этом давно, но всё же предпочитал напоминать о себе. Ведь даже боль не была здесь твоей. Ты делишь её со своим напарником. И это не справедливо. Защищать его от боли и тем самым приносить её. Петер хотел, чтобы хотя бы его боль была его личной. И скоро, совсем скоро он научится делать так, чтобы его боль была только его. Чтобы хотя бы страдания были его личными. Но для этого, ты должен быть кем угодно, хоть зверем. Совсем скоро, Петер заявит о себе так, что, чёрт бы вас побрал, больше никто и никогда в этих стенах не забудет его. В этом Дже был уверен. Он перестанет быть безымянной белой тенью и с его словом придётся считаться. Он заставит это место считаться с собой. Он заставит это место оставить в покое хотя бы Жана. Он должен. — Так и быть, будешь приходить перед утренней тренировкой, — Рико лениво отмахивается. Ему было плевать. Он может прийти сюда в любой момент. С Петером вполне теперь справятся и простые Вороны, если Рико им прикажет. Петер не будет сопротивляться. Сейчас не будет. Все в Гнезде знали тайны друг друга. Теперь Гнездо узнает тайну и Петера Ландвисона. Нога. Вторая. Под бешено колотящееся сердце его стопы проскальзывали по плавающим кусками льда. Потом касались металлического дна этого корыта. Они и подкосились бы, если бы Петер не сел, пускай почти что, взвыв от того, как пронзило всё его тело ледяной болью. От резкости действий мгновенно схватила судорога и Ландвисону казалось, что всё его тело от стоп до торса, просто разорвало на части. «Тайна». Даже смешно. Петер сам по глупости раскрыл её, когда ещё впервые смог выступить перед кем-то, кто посмел понасмехаться над новичками. Кевин же слепой идиот и просто на смог увидеть её, а вот Рико вычислил эту слабость почти мгновенно. Не стоит врать, за эти три года, Петер смог добиться чего-то. Многие из тех, кому «посчастливилось» иметь с ним дело, не забывают, что пока Петер идёт мимо, тебе лучше слиться со стеной. Не ясно, что было тому причиной. Аура хищника, жаждавшая свежей крови, или просто нежелание лишний раз связываться с психом, что, если не убьет, но лицо тебе перемешает и подпортит. Но Рико без особых потуг смог заставить его, добровольно взглянуть в глаза жестокой боли, сравнимой с мучительной смертью. — Человек может выдержать сидя в воде такой температуры не более пятнадцати минут, не беря в расчет открытые ранения. Тогда, конечно, время сокращается, — смеётся Морияма, он прищелкнул пальцем, неподалёку от столика, где стоял Кевин закопошилась фигура Юманеса, он взял небольшую чёрную чашку со стола и отдал Морияме, тот отпивает что-то из чашки. Напиток, кажется, дымился, но Петеру было мало дела до этого. Рико сказал, что-то ещё на японском, вполне спокойное, судя по звуку даже приятное. Ответ от Артура не заставил себя ждать, так же на японском. Рико оглянулся на альбиноса. — Я сказал выдержать? Оговорка. Выжить. Он хочет напугать его. Но дрожать больше, чем сейчас, скованный адской судорогой, вряд ли вообще возможно. — А, точно, забыл поставить таймер. Кевин, включи. Ну, надо же, — спустя пару мгновений он принял телефон из рук тихого, более чем обычно, брата и, ткнув в экран телефона, весело поёт, перед тем отпив напиток. — Отсчёт, начинается… сейчас! Петер смотрит на плывущие мимо него кубики и обломки льда, они постепенно растворялись. Вытянув одну ногу, он чувствует, как всё тело, погруженное в воду, обожгло холодом. Руки, что он до сих пор держал на тонких бортиках буквально пальцами примёрзли к этому несчастному бортику. Они были не менее ледяные, но все же оставляя на них вмятины, Петер мог понять, что тело его слушается. — Пятнадцать секунд, — с издёвкой сообщил Рико. — Тебе легко это даётся, верно? Но сегодня от тебя требуется лишь три минуты. Сегодня, ты, можешь использовать два перерыва. Разве я не щедрый? Он взглянул на телефон с таймером в руках Мориямы и тут же перевел взгляд снова на воду. Для Ландвисона эти проклятые секунды тянулись невероятно долго. Он ощущал, как при каждом неправильном движении, его тело простреливает судорогой, словно кольями насквозь. Он не мог не вскрикивать и рефлекторные слёзы боли скользили по лицу. — И не забывай, про погружение. Я не собираюсь сидеть здесь весь день. Стоит ли говорить, что этот день для Петера длился бесконечно. Как и отсчёт на телефоне Короля. Слишком долго. Вечность. Хотелось бросить всё прямо сейчас. Но серые, стальные глаза с таким мягким взглядом буквально заставляли исчезнуть это мерзкое трусливое желание. Вспоминая их, Петер даже расслабляется, он забывает о судороге и позволяет времени идти своим чередом, пока свободно дрейфующий кусок льда не касается его тела, заставляя зарычать от очередной волны колющей судороги, что вызвала дрожь. Тупая мечта взглянуть на эти глаза уже полные счастья и радости, а не той жалостливое скорби коей они обычно взаимно одаривали друг друга, разрывала его на мелкие кусочки. Ради этого он должен справится. Верно. Чуда не случится, если Дже не сотворит его сам. Единственным чудом в жизни Моро может стать лишь он и он станет им. Чего бы оно не стоило. Пускай это «чудо» обзовут как угодно, чудовище, зверь. Наплевать. Петер знал один единственный, пускай сомнительны, но всё же плюс Гнезда. Оно учит. Учит и даёт добиться новых вершин, пускай за твои же успехи будет ломать тебе ноги. И всё равно ирландец искренне верил, каждый день, каждая минута здесь не только наполняет его ненавистью, но и чему-то учит. Учит, и само роет себе могилу, ведь как только он усвоит все эти уроки, эти же уроки и помогут Петеру уничтожить и послать к Дьяволу это место. И эта пытка не исключение. Жестокий урок. Или он абсолютный профан в новой теме или же… может это был экзамен. Страшнее, наверное, и унизительнее только факт того, что его экзаменатор — Рико. Но ведь всё преодолимо. Петер был уверен, что это какое-то послание. Чтобы расшифровать его, у альбиноса есть неделя. Очень мало в общей сложности, но накладывая на действия «экзамена» так много. — И чего ты там увидел? — Морияме не нравилось спокойствие и с коим Белый Ворон сидел в этой воде, что постепенно уничтожала его тело, поглощала его. — Кое-что поприятнее тебя, — выплюнул Петер, пока его голос не сорвался на крик. Он глубоко вдохнул сырой воздух. Но на самом деле, ничего он не видел. Перед глазами стояли те же кристаллы, белая пелена застилала глаза. Ему не было стыдно плакать. И он не стыдился своих чувств. Лишь иногда боялся их силы. Они спасли его. Спасли, когда он впервые заговорил с Жаном, спасли, когда он впервые защитил его и спасают до сих пор. Как итоге, несмотря на то что Рико постоянно упоминал о «своих делах», он отпустил его лишь за час до обеда, ровно тогда, когда таймер на телефоне телефона пробил блядские три минуты. Когда он смог собраться, Артур вывел его тем же путём в сторону комнат. Уже у двери, он что-то швырнул ему. Петер поймал это рефлекторно. — Помалкивай. Петер понял всё, лишь когда Артур ушёл, а он открыл комнату. Тюбик разогревающей мазь. Она должна помочь? Судя по реакции Артура — да. Стоило Петеру оказаться в комнате, он мог поклясться, что, судя по виду Жана, тот был готов его ударить. Петер вздрогнул от его пронзительного взгляда, тут же вспомнил, как он мелькал в его голове, когда он пытался суммировано выдержать всего три минуты. «Помалкивай». Повторно пронеслось в его голове. Он проигнорировал каждый вопрос Жана, перевёл разговор, принялся повторять французский, до сих пор не в силах унять ледяную дрожь, что колотила его. Он не дал Жану дотронуться до себя. Петер сейчас был один сплошной лёд. Такой же холодный и хрупкий. Перед обедом он сам растёр мазь по ногам и всей области, что погружалась в воду. Восстановил циркуляцию и честно, — честно! — ощутил, как ему стало легче. И параллельно он свыкался с омерзительной мыслью. Завтра ему снова придётся сделать это. Выдержать судорогу, что каждое мгновение сокращала мышцы ног, торса, груди. Даже дышать и то Петеру было больно. Ноль градусов. Ровно ноль градусов, в котором ему мало, что приходилось сидеть, он должен был отважиться нырнуть, но стоило только его рукам погрузиться в воду, — благодаря Морияме, что, конечно, сталкивал насильно, — тело снова пробивалось дрожью, болью, знакомой ледяной судорогой. Рико бил ножом по бортику, пугая его, даже задел его палец, прорезал насквозь несколько перепонок, но вместо того чтобы бинтовать, он лишь кинул его руку в воду одним грубым жестом. Боль от пореза, конечно, прошла (точнее сменилась), кровь в ледяной воде свернулась почти моментально, но на смену им пришло ощущение очередной, такой уже привычной судороги. Со второй рукой было тоже самое. Но в момент, когда его заставили погружаться целиком, Петером овладевала паника схожая с той, что испытывал Моро при звуке воды. Интересно, он будет ощущать тоже самое? Нет. Это быстро выдаст его. Сегодня был первый день. Двадцать четвертое декабря, пятница. Тридцать первого декабря, в пятницу это должно окончиться. Он должен закрыть этот вопрос. На следующий же день, Петер понял на сколько скудно его самообладание. Разбитое, чудом поджившее лицо Вилсона вывело из себя, настолько, что он чудом не бросился на него вновь. Он и его напарник было сегодня здесь вместо привычной Свиты. Петер понимал, почему Рико променял своих любимых питомцев на Нормана и его напарника. Он топчет его, ломает его осколки. Петер видит гипс на руке Нормана и снова понимает. «Не добил». Всё пошло в привычном темпе, пока даже ещё не рассвело, но ледяная ванна уже была привычно полна водой и льдом. Петер молча раздевается. Дожидается пока Закари поставит таймер и отдаст Рико. — Четыре минуты. Тридцать секунд. Две передышки, — констатирует Рико. Петер послушно забирается в ванную и против него стоит загипсованный вратарь. — Нравится наблюдать за чужой болью, ублюдок, — Петер заранее знал, что не сдержится. Рико оглядел его со смехом, сразу поняв к кому он обратился. — Я знал, что ты будешь ему рад. Тебе не кажется, что у Нормана были бы большие шансы стать частью Свиты, — Рико продолжает. — Он раньше тренировался и играл у «Тигров». Хорошо, что Хозяин смог выкупить его для нас. Петер не знал от чего дрожит больше от ненависти или от привычной боли. Как только Рико объявил «две минуты», Петер вырвался из ванной, как ошалелый. Расплескал немного воды, выкинул лёд. Рико спокойно ставит на паузу таймер. Ландвисон принимался растирать собственные ноги, но руки задубело хлеще того. У него была минута и она нещадно истекала. Он успел привести в чувства только одну ногу, когда Рико уже прервал его: — Минута истекает. Лезь назад. Закари, помогает ему подняться, но в попытке сделать шаг до ванной, Ландвисон понял, что просто не может устоять на ногах. Не поймав равновесия, он падает. Здоровой рукой его за плечо удержал Норман. И усадил на подстилку в виде подогретых одеял. Небольшая зона отдыха, где он и пытался тщетно отогреваться. — Уже сдаёшься? — Рико презрительно оглядел его. — Поднимайся. Я больше не буду повторять. — Он холодный как лёд, — подметил очевидное Норман, парой пальцев коснувшись лодыжки Ландвисона, пока Закари удерживал его на месте, не давая колотящемуся телу подняться. — Ему нужно отогреться, хоть немного. — Отогреться? — Рико оглядел чашку, что крутил в руках. Ещё горячий чай без сахара, на каких-то травах. Морияма скосил губы, о чем-то поразмыслил. Осталось чуть больше, чем полчашки. Он подходит. Вскинув брови, становится над альбиносом и одной струёй выливает горячий напиток на заледеневшую конечность. — У меня нет лишнего времени. Прошла минута, которая, как и речь японца, сопровождалась криком адской боли. Кожа потрескалась от резкого перепада температуры, раскровив и старые раны, и трещины, спустя несколько секунд, появилось множество мелких и глубоких ран, что позже точно покажут себя сеткой замысловатых шрамов, на тонкой бледной, беззащитной коже альбиноса. Петер плачет, точнее лишь даёт волю слезам. Он бешено дрожит и кричит, сжав в руках комки одеяла и не в силах одёрнуть ногу, что туфлей прижал и сам Морияма. Рико держит на пальце пустую кружку, и расслаблено качает её из стороны в сторону, наблюдая за искажённым лицом Ландвисона. — Рико, это!.. — Норман вскинулся совершенно внезапно, его возмущённый тон пробил перепонки Петера. Сам он уже не кричал, лишь хрипел и глубоко дышал. — Э-это слишком! Петер не успел среагировать, когда вместо голоса Нормана, услышал только его хрипение. Послышался тихий хруст. Кажется, на теле Нормана прибавились трещин. Он больше не высказывал своего мнения. Рико щёлкнул пальцами, подозвав Джонсона. — Неси горячую воду. Прошла минута. Другая. И после пытка ледяной водой сменилась, на то, чтобы сварить ноги альбиноса. Вода не была кипятком, но ощущалась именно так. Теперь так было всегда. Рико продлил его перерывы, лично «отогревая» его ноги горячей водой, наслаждаясь тем, как трещины и раны на ногах альбиноса становились больше и глубже. Петеру же оставалось только прятать свою боль и подбирать сегодняшнюю дозу разогревающей мази, для восстановления кровотока, а параллельно опустошать запасы безобидного обезболивающего. Каждый день. Тридцать первое декабря. У него остался последний день чтобы показать, как хорошо он усвоил урок. Рико даже лично зашёл за ним сегодня. Метнул взгляд на испуганного и ошарашенного Моро, что, пускай и должен был спать, но вместо того пытался расспросить друга. — Скоро поймёшь, — весело отозвался Рико на его взгляд. — Нет, — Петер оборвал возможную перепалку и вышел наружу. А Жан так и остался наедине со своим ужасом. Рико что-то отметил. Тюбик мази в руках Моро. Настроение странно упало от отвратительного предчувствия и не менее отвратительной догадки. Но всё вернулось на круги своя, когда они спустились в проклятое подземелье. Преисподняя. Петер решил обозвать это так. Очень подходит. Норман и Закари были там. Норман, побитый ещё с того дня, когда предпринял попытку вступиться за него, Закари, избитый на правах напарника. Они ни разу не пикнули против чужих действий. Норман встретил его на конце лестницы, помня о ранах на ногах, он остановил его и поддержал, пока Ландвисон силился раздеться. Это была грань. Последнее издыхание. Десять минут. Полторы минуты. Без перерывов. Без отогревов. У него всего один шанс и одна последняя попытка иначе… «– Скоро поймёшь». Нет. Ни за что. Петер чувствует знакомую холодную боль по всему телу. Чувствует, как вода затекает в трещины. Охлаждает гематомы. Первые доли секунды. Дальше он снова ощущает эту судорогу, что растекается по спокойному телу и добирается до плеч. Дыхание не слушалось. Ноги нестерпимо болели, параллельно с тем, всё тело пронизывалось мелкими иглами. Нужно было выдержать. Набрать воздуха и… — Пора, — первое что сказал Петер за эти десять минут. Тихо и хрипло, держа дыхание ровным. Он посмотрел на Нормана. — Полторы минуты. Рико вскинул брови и оглянулся на Воронов, что так же переглянулись, но подошли. — Я хочу, закончить это поскорее, — тихо поясняет Петер, набирает воздуха, выпускает, восстанавливает судорожное дыхание, чувствует, как боль теми же знакомыми уколами пробивает его мышцы. — Ты уверен? — рука Нормана уже легла на его глаза. Петер закрыл их. — Да, — простое слово, почти безжизненное, почти беззвучное, словно бы услышать его должен был только Вилсон. Это точно не то, что хотел услышать Рико. Норман же кивнул. — Хорошо. Закари, помоги мне. Хотя Закари смотрел на него почти с гордостью, Петер этого не видел. Норман отошёл. Петер уже погружается, забрав остатки сырого подземельного воздуха, он ощущает, как чужие руки в перчатках, коснулись его плеч и ключиц, надавили на них. Опустили. Он погрузился медленно. Воздуха должно быть достаточно. Полторы минуты. Это его последний рубеж. Они будут держать его под этими атлантическими водами, пока над ним плывут льдины ровно полторы минуты.Петер не видел, но прекрасно понимал. Рико стоит прямо над ним. Он видит всё. Каждую волну дрожи. Со стороны, возможно, он был похож на утопленника. Белые волосы поддавались тихим волнам, белоснежная фигура расплывалась, но казалась почти что вырвиглазной на фоне тёмной ванны. Осталось немного и он сдаст этот экзамен. Осталось потерпеть всего несколько мгновений, и он… справится. Он победит. Это будет его первая и точно не последняя победа в этом месте. Он будет иметь право назвать себя кем-то спустя эти несколько секунд. Он станет «кем-то». Ведь, даже если ты всей душой не хочешь. Даже если готов умереть, лишь бы не подчиниться, поверьте, появится хоть одна причина, по которой вам придется. Молча. Смиренно. Проглатывая всю свою ненависть. Вытерпев боль и унижение. Восстать из пепла. Собраться по осколкам. Рано или поздно, это случится, и вы поймёте. Даже так, ты идёшь всем наперекор. Ты — сила, когда делаешь то, что обязан. Ты побеждаешь. И Петер, наконец, понял это. Он обязан. Он должен защищать Жана. И со своим последним погружением, со своей последней секундой под водой и вырвавшись наружу, словно впервые вдохнув обжигающе горячего воздуха, он понял кое-что. Сегодня, он впервые защитил его по-настоящему. Видя бешенство в чужих узких глазах, видя, что Рико ни разу не хотел, что бы Петер понял его урок. Что бы смог. Конечно, он не хотел. Но ради Жана, Петер выдержал. Назло Рико, Петер усвоил этот урок. Очередной урок, что Петер перевернул с ног на голову и обратил в свою пользу. Боль недопустима. Подчинение недопустимо. Унижение недопустимо. Но если эти боль, подчинение и унижение есть то, что заставит его понять, как спасти Моро. Петер проглотит эти уроки быстро и не борясь, словно горькие пилюли ведь после них он станет сильнее. Петер-Дже Ландвисон — сильнейший, кого видело Гнездо и стены дворца Эвермора. Петер-Дже Ландвисон. Не человек. Зверь.