Воронье Гнездо. Белый Ворон

Петер замер напротив до боли знакомой ему чёрной металлической двери. Неподалёку в углу капает вода, не так далеко по коридору знакомый ему карцер. Ландвисон ощущал, как его колотит. От страха? От волнения? Всё тело до сих пор проходится судорогой. Ледяная вода и её журчание до сих пор снятся ему в кошмарах. Что его ждёт сегодня? Сбежать из Лазарета было не так сложно. Достаточно сказать: «я ухожу». И что они сделают? Пусть и раненого, но игрока экси они вряд ли удержат. Тем более у них нет ни шанса удержать там Зверя. — Молодой человек, — медсестра с ресепшена оглядела его раздражённо. Петер просто игнорирует её и проходит мимо. — Юноша! Сейчас же вернитесь! Петер не замедляется и просто перешагивает порог Лазарета. Если бы он раньше знал, что может вот так просто уйти от сюда, то не торчал там ни единой минуту. Медсестра кричит ему вслед ещё буквально несколько секунд, но потом сдаётся и отмахивается, вернувшись к своим делам. Петер успел дойти только до середины коридора, а им уже стало плевать. Сегодня он должен отплатить за двоих. Убийство Джонатана, в двойном размере; нападение на Рико по возвращении; драка с Миньярдом. Наказание шестикратного размера. Петер не соврёт если скажет, что действительно боится, что там смог придумать Морияма. В следующее мгновение Петер откидывал любые сомнения. Он должен защитить Жана. Тот не должен пострадать из-за него, а Гнездо нуждается в чьей-то крови и чьей-то боли. И это должен быть он, а не Жан. Петер делает один вдох, другой. — Перед смертью не надышишься, — за спиной послышался весёлый голос Вулфа. Петер обернулся, оглядел не более чем обычно весёлого и идеального принца. Стоит, улыбается, сияет своим сапфировым взглядом и смеётся над страхом и растерянностью ирландца. — Не стоит так бояться. Я буду рядом. — Не обнадёживает, — признаётся альбинос, наблюдая как Итан открывает скрипучую чёрную дверь. Петер предупредил прежде, чем Итан наступил на первую ступеньку. — Здесь не работает лампочка, включи фонарик. — Ои~ спасибочки, — Итан достал свой смартфон, включает фонарик и движется вниз по бетонной лестнице. Каждый шаг сопровождался отвратительным цокотом, с каждым этим цокотом Петер всё больше чувствовал, как трескается его самосознание, его уверенность. «Главное не Жан», — он панически держится за эту мысль, как за последнюю часть реальности этого мира, как за нечто сокровенное, нечто совершенное. Единственное правдивое в этом сгнившем мире под названием Гнездо. — И как это Жан тебя отпустил? — поражается Итан, явно заскучав спускаться по этой тёмной лестнице. — Никак, — бросил Петер и сжал зубы, Итан обернулся и удивлённо вскинул брови. Петер понял, что они не двинутся с места пока, он не ответит. — Я не заходил в комнату. Он цыкает и огибает весёлого принца, пытается ускориться, но тут же понимает, что это была плохая идея. Он ощутил, как натянулся шов на оставленной Монстром ране. Ещё одна противная черта альбинизма. Отвратительная свёртываемость крови. Уж так работает их организм. Небольшая рана может стать достаточно опасной, если вовремя и правильно её не обработать. Что ж, Петер очень надеялся, что успеет и сегодня. Вероятно, Жан уже ищет его, и поняв, что его нет в Лазарете с ног собьётся. Нужно закончить поскорее. Оказавшись внизу лестницы, Петер понял, что так просто ничего не выйдет. В стороне у стены стояла знакомая ему ванна, но пустая. Он выдохнул. Что-то ярко вспыхнуло около середины комнаты, зашипело. Петер дёрнулся, когда обернулся на источник звука. Яркая вспышка почти ослепила его, на мгновение пришлось даже зажмуриться, чтобы справиться с раздражением и жжением на сетчатке. Тряхнув головой, он опасливо оглянулся ещё раз и осмотрел происходящее. Рико стоял к нему полу-боком и с явным интересом оглядывал небольшую металлическую конструкцию, в которой вспыхнуло пламя. Угли трещали, заполняли небольшое прохладное помещение Преисподней разъедающим кожу теплом и противным запахом гари и… бензина? Вероятно. В руках Рико вместо привычного ножа, крутилась бутылку с розжигом, на столе ещё какая-то бутыль. Явно не вода. Масло. Петер перевёл взгляд на Морияму и подошёл без какой-либо опаски. — В прошлый раз я проходил воду, сегодня огонь, что дальше? Медные трубы? — Ты заранее предупреждаешь, что собираешься создать проблемы? — усмехнулся Морияма, отставив бутыль розжига, и оглядел потрёпанный образ альбиноса, для себя отметив, что тот явно сбежал из Лазарета по первому же велению. — Ты знал, что из-за своей густой консистенции раскалённое масло не даёт коже охлаждаться и тем самым только больше углубляет ожоги? — Откуда мне это знать? — Петер наблюдает как Рико подхватывает бутылку с маслом. Он уже ожидал что тот выльет его в какую-то посудину и заставит греться. Но Рико ничего не делает. С минуту крутит в руке бутылку масла и то и дело перебрасывает в другую. — Мог бы уточнит у Моро, — Морияма ядовито усмехнулся и отставил масло без этикетки обратно на стол. — Наверное это было очень больно, судя по тому, как он визжал. Петер чувствует, как в голове срабатывает знакомый механизм. Ещё немного и сорвётся спусковой крючок. Дыхание зачастило. Жан бывал здесь. Бывал… Это осознание затопило его ужасом и бешенством. Кровь тут же забурлила. Захотелось снова напасть на Рико, впиться зубами и разорвать на части. На мелкие ошмётки. А потом раскидать всю эту падаль по Гнезду. Петер всё же сделал шаг вперёд, другой. Его остановил один взгляд Мориямы. Точно. Сорвёшься — пиши пропало. Петер вбирает побольше воздуха и шипит, сжав кулаки так плотно, что явно оставил на ладонях ни одну царапину. — Ты!.. — Петер различил, как на лице Мориямы проявилась ещё более жестокая и холодная улыбка. — Когда?!.. — В первый год, ты тогда ещё был человеком, наверное и не помнишь уже, — смеётся Король и, держа руки на поясе, с нетерпением прожигает взглядом распаляющееся пламя. — Моро мнил о себе многовато. А дольше двух минут выдержать не мог. Тебя Хозяин трогать не позволял. Мол, «неприкосновенная фигура», но похоже, сейчас ты свою неприкосновенность утратил. Петер молчит. Но на лице всё написано. Он плотно сцепил челюсти. — Она мне не нужна, — отмахивается Петер. — Я выдержу ту дрянь что ты сделал с ним. — О, нет, Зверь, — Петер наблюдал за происходящим, как в замедленной съёмке: Рико взял металлический шест с изогнутым краем и прямо у него на глазах суну в огромную распалённую жаровню, — тебе придётся выдержать гораздо больше. Рико встряхнул рукой и заставил угли зашипеть и пламя словно плотнее обхватило металлическое орудие пыток. — Иначе в следующий раз я оставлю на лице Моро клеймо побольше. Петер плотно сцепил зубы. Отвратительная и в то же время очевидная догадка прострелила его мозг и всё никак не желала покидать его. Въелась так жёстко и сильно, как тонкая, но острая игла. Петер смотрит прямо на то, как накаляется железо. Бледный металл краснеет, неподалёку лежит плотная перчатка. Рико собирается сам изуродовать его ожогами? Очевидно да. Петер уже фантомно ощущал жар на собственной коже, представлял размеры и красноту ожогов их глубину и степень. Чёткого описания он подобрать не смог. Мысли почти сразу уносили его в сторону от идей о собственной сохранности. Тело начинало жечь заранее, нервные окончания трезвонили, словно их уже обожгли, но Петер строго на строго запретил себе паниковать. Паника не поможет ни ему, ни Жану. В следующий раз. Лицо Моро. Клеймо. Петер резко одёрнул себя и не позволил отвести упрямого взгляда от раскаляющегося металла и пляшущих вокруг него, словно дети вокруг новогодней ели, языков пламени. Завораживающе. И столько же отвратительно, но Петер всё равно упрямо не отводит взгляда, пускай его уже мутило от яркого света огня, пускай с каждой секундой он чувствовал, как его заполняет ужас. Он не должен бояться. Ведь это не страшно. Это не ужасно. Ужасно — обожжённая кожа Жана. Ужасны — его крик боли. Ужасно — то, что сделают с ним. Петер точно знал, был уверен, что выдержит. Он перетерпит любую боль. Оно будет того стоить. Танец языков пламени по жаровне по-настоящему вводил в транс. Петер то и дело одёргивал себя, мельком касаясь взглядом раскалённого железа, а следом за тем сознание услужливо вырисовывало ему чётко и во всех подробностях картину: Рико с чашей раскалённого масла, Жан стоит на коленях против Мориямы, пока самого Моро вероятно держит ещё парочка других Воронов. Куда Рико лил его? На ноги? Петер тщетно пытается прогнать в голове знакомые ему части тела Жана, и мельком хочет выудить хоть какие-то следы. Тогда, всё было иначе. В первый год. Они были детьми, всего лишь несмышлёными мальчишками, что болели каждый за свою правду. Тогда Петер надеялся на лучше, надеялся, что отец его заберёт, надеялся сохранить свою человечность. А что в итоге? Зверь. Кровавый граф их Гнезда. Их Белый Ворон. Жан тогда боролся, он не хотел ломаться, не хотел, чтобы ему было больно, надеялся быть сильным до конца. А что в итоге? «Слабак» и «шлюха». Что случилось? Просто они повзрослели. С того дня они действительно стали взрослыми. С того дня всё изменилось. Петер знал это. Теперь ничего не было как прежде. Простые издёвки Воронов превращали сознание Петера настоящую тикающую бомбу. — Никогда не вставало на детей, а тут… Это он пошутил? — Эй, — подмигнул Воронов. — Пересечёмся перед отбоем. Или он действительно хочет это сделать? Петер предпочитал не разбираться. На это просто нет времени. Действеннее в сто раз проще сразу ударить: с разбега, плечом под дых, выбить весь воздух и почти снести, потом бить по ногам, чтобы громила рухнул, а потом башкой об пол раз пять, чтобы не встал. В первые годы это была действенная тактика, а когда Петер сравнялся с ними, как сейчас ему хватает всего одного удара по челюсти, чтобы снести обидчика с ног, один раз ударить лбом об пол или стену. Разок садануть и дело сделано. Ближайший день, никто их не тронет. В какой-то момент Петер перестал быть равным. Он помнил «в какой», в тот самый, когда, вынырнув из атлантических вод, он впервые смог сам собрать себя по осколкам. Он не просто «вернулся». Он родился заново. Тогда он появился. Зверь. В тот день произошло его рождение. Рико сам создал его, сам того не желая. Он убедил Петера в том, что он сможет выдержать всё. А сейчас, старательно разбивает и разрушает это знание, да вот только ничего у него не выходит. Ничего. С каждым разом, Петер знал, что становится только сильнее. Каждая пытка, которую он выдержит ради Жана, каждая секунда и единица боли — оправдана. Боль оправдана, если она не достаётся Жану. Символическая цена за его жизнь, так Петер считал, и никто не в силах разубедить его. Но ожидание пытки хуже самой пытки. Рико прекрасно знал это и потому медлил. Рукой в перчатке ворошил угли металлической палкой, с интересом оглядывал орудие пыток. Опёршись на стену, Петер принципиально не сводит взгляд с проклятой кочерги. Всем видом показывая, что она его не пугает. — Даже не трясётся, — восхищённо поёт Итан и приближается, повиснув на ближайшем плече альбиноса, весело водя чёрным ноготком по белоснежной коже. Петер не отталкивает, но игнорирует всё это. У Итана холодные касания. — Всему своё время, — ухмыляется Рико и оставляет кочергу в покое. — Раздевайся. Наконец прозвучал приказ. Как гром среди ясного неба. Петер косо поднял взгляд на Морияму, что взглядом до сих примерялся к кочерге. Голос Рико вырвал его из раздумий. Петер не оборачивается на Морияму, но послушно принимается снимает бежевую рубашку, быстро расстёгивает её клепки, откладывает на стол, снимает тёмно-коричневые туфли, носки, светлые джинсы отправляются следом за рубашкой. — Наверное, он имел в виду, целиком, — Итан наконец подал голос, но лучше бы он этого не делал. Петер раздражённо скривился и молча снял нижнее бельё. — К стене, — снова грохочет голос Мориямы где-то неподалёку. Петер молча исполняет приказ: становится лицом к стене, опускается на колени, руками упирается в холодную стену. Сердце колотилось как бешеное, разрывая на части каждый миллиметр его грудной клетки. Он ожидал боли. Адской боли. Унизительной боли. Но это ничего. Это не страшно. Он вытерпит. Он знал это. — Прекрасно, поехали, — сам для себя отдал старт Рико, и Петер расслышал как зашелестели обгорелые угли. Неподалёку на стену опёрся Итан. И чего ему надо? Он пришёл помочь Рико или просто посмотреть? Почему не Артур? Или Рико знает, что для Юманеса это слишком, и он не собирается насиловать его психику ещё больше. Петер отмахнулся от лишних мыслей, сосредоточившись на ожидании боли. Нужно быть готовым сейчас, а про Итана он может подумать и позже. Петер был готов. Он знал, что будет больно, но ведь то было не просто «больно». Это было адски мучительно. Ужасно горячий металл приближался медленно, словно растравливая. Петер чувствует, как от волнения учащается дыхание. Чёрт подери! Да если бы Рико уже давно с ног до головы залил его кипящим маслом, ему бы не было так страшно. А сейчас, что? Каждое мгновение мучительного ожидания, сводило с ума всё больше. Петер каждым вдохом всё чётче ощущал, как сильно натягивается протяжный шов на его груди. Мгновение. Всё тело отдалось секундной вспышкой острой жгучей боли. Этот вопль раненого Зверя точно слышал весь Эвермор. Крик настолько громкий, что у стоящих рядом мучителей точно уши заложило. Металл словно за секунду проплавил всё его тело. Петер рванулся в сторону, но тут же получил удар по пояснице и вернулся в реальность. Зашипел. Ощутил, как область так же жжёт. А когда Рико отнял металл от чего область ожога прострелило в десять, — нет! — в сотню раз сильнее! — Стой на месте, — приказной тон Рико, едва ли мог напугать его больше, чем следующие слова. — Ещё раз рыпнешься, и я приведу сюда Моро. Понял меня?! Рико рванул его за волосы. Петер сцепил зубы, обмякая, ощущая как воздух болезненно прилипает к свежей ране. Это ещё далеко не конец. Ландвисон резко кивает, Рико отталкивает его голову. Секунда — новый ожог. Петер снова взвыл, ощутив, как явно охрип его голос. Он учащённо дышит, чувствует, как в уголках глаз давно собрались слёзы. От боли он и дышал с трудом. Мало его волновала собственная нагота, абсолютное невесомое присутствие Итана. Абсолютно неважно. Боль что словно разрядами тока расходилась от мест ожогов, была единственным, что могло заполнить его сознание сейчас. Голова невыносимо кружилась. Петеру казалось, вот ещё немного и он просто вырубится. Но очередная волна боли, что заставила подавиться адским криком, сбила все планы на сон. Рико не просто прижёг область, а плотнее надавив, потащил раскалённую кочергу в сторону, словно вычерчивая что-то, долго и педантично, с особым усердием. Да вот только Петеру совершенно не до этого. Боль. Боль. Боль. Вот что он чувствует. Очень много боли. Невероятно больно. Наверное, кипеть в котле не так больно, как это! Но эта боль повторяется. Из раза в раз. Из раза в раз. Рико жжёт, тянет раскалённый металл куда-то в сторону, натягивая повреждённую кожу и оставляя новые увечья. Петер рычал, бился в агонии, но последними остатками сознания не позволял себе рвануться в сторону и сбежать. Нельзя. Никак нельзя. Петер с ног до головы заливался алым цветом от жара и боли, вся спина давно разбита и треснула как хрусталь, ближайшая к ожогам кожа стала такой яркой, что походила на нагретую плитку.Он крупно дрожал, в тон вою скрёб ногтями по бетонной стене, а когда начал понимать, что вырубается и никто не жжёт его вновь, помогая держаться в реальности, тут же попытался ухватится за что-то, дабы найти способ держать связь с реальностью. Тут же он ощутил, как его развернули и выплеснули в лицо холодной воды. По ощущениям ледяной. Его заколотило ещё сильнее, но сознание стало острее и чувство боли соответственно тоже. Но перед глазами всё теперь плыло не так сильно. Дрожащими руками он обтирает лицо, зачёсывает мокрые волосы и оглядывается. Мир словно замедлился. — Контрастный душ, — где-то далеко громким эхом отдался голос Итана. Петер заозирался по сторонам, чувствуя, как ледяные капли скользят по разгорячённой коже, он тут же оглянулся на какой-то скрежет. — Закаливание — очень полезная штучка, — подмечает Вулф и грубо спрыснул сквозь пальцы, той же водой свежие ожоги. Петер засипел от невозможности выдавить хоть слово, привалился на стену плотнее, понимая, что у него нет ни шанса на спасение и в сути его не должно быть. Он сам подписался на это. Осталось немного. Подчинение. Рико хотел от него этого, взамен на жизнь Жана. Так пускай забирает. На здоровье. Ни сердце, ни душа Петера больше не принадлежали ему, а на тело ему наплевать. Тело лишь… тело. Могут забирать. Целиком или по частям — абсолютно неважно. Петер выравнивает дыхание, пытается прийти в себя хотя бы на одно короткое мгновение. Вспомнить, где он и для чего. Сыро, темно и отвратительно жарко. Петер не мог понять, источает ли это его тело такой жар или же это правда вокруг всё пылает. Но, как бы то ни было, это мысль тут же затерялась: шипения углей, жар, боль, рык. Петер зарычал, просто потому что уже не мог кричать, он с силой саданул рукой по стене перед собой, ещё раз и ещё, выплёскивая остатки собственной ненависти и боли. Зубы скрипели друг по другу, того и гляди треснут и обсыплются, кости плавились под этим напором. От того жара, что источал прожигающий его кожу металл, мгновенно рвались любые верхние ткани: они прост сгорали и мало того, кажется, обугливались. Запах сгоревшего жареного мяса в смеси с запахом пыли и сырого подземелья, прибавился к тому запах горелых углей и отвратительной вони от сгоревшего розжига. Петеру казалось, что скоро его желудок не выдержит и выпустить наружу последнюю съеденную полупереваренную пищу. Почему этого не случилось раньше Петер не знал. Возможно, когда зрение совсем притупилось у него обострилось обоняние. Но от того не легче. Отвратительная вонь Преисподней, второе что он запомнить после этой адской боли в этот отвратительный день. Кровь не успевала вытекать, под такой адовой температурой она тут же запекалась, хотя области ожогов всё равно сочились странного рода жидкостью в попытке то ли улучшить положение, то ли не сделать его хуже, хотя этого всё равно не выходило. В некоторых местах кожа давно приняла глубокий тёмно-красный, бардовый цвет или же даже чёрный, мясо и ближайшие более глубокие области просто изжарились, сгорели, а следом за тем, где коже доставалось чуть меньше, появлялись небольшие ожоговые пузыри, наполненные отвратительно склизкой жидкостью. От чужих то ли неосторожных, то ли намеренных действий, но эти пузыри часто лопались, заставляя Ландвисона колотится в припадке новой наполовину заученной жгучей боли. Тихий, хриплый измученный вой оглашает Преисподнюю. Петер не представлял какими силами ещё оставался в сознании: то ли благодаря порциям воды, что выливались на его голову, то ли чужим голосам, что отдавались по опустевшей голове размашистым астральным эхом, что Петер не был уверен, словно до сих пор находился в сознании. Ориентир пространства давно потерялся и смазался, боль на спине стала казаться почти обычной и привычной. Петер не почувствовал, когда раскалённый металл приблизился к нему снова и почти не помнил, кричал он или нет. Наверное кричал. Наверное. Петер уже просто не помнил. Отдалённо слышал жалостливый голос Итана и это последнее, что он осознал. Боль прекратилась. Яркое пламя что он видел периферией — погасло. Он справился? Боль не следовала за дальнейшие минуты. Петер выдыхает. Судорожно, в рыданиях и наконец обессиленно падает на бок, сжимаясь и рыча, и крича хриплым голосом от боли, являя Преисподней своё новое клеймо. «P E T». Зверь, уже не только номинально, но и по милости их Короля. — Бедняжка~. Ну ты посмотри на него, Рико~, — Итан присаживается напротив потерявшего рассудок Зверя. Тот громко выл и скулил своим сорванным голосом, буквально рыдал моля о то ли о пощаде, то ли о помощи. — Тебе не жалко зверушку? Рико скучно отшвырнул использованный инструмент пыток в небольшое корыто с водой. То громко зашипело, заполняя паром ближайшую область. Морияма оглянулся на то, как, не помня себя от боли, Зверь завалился на бок, колотясь в конвульсиях своей адской боли, он сжался весь и, явно, долгого пребывания в реальности не выдержит. Хотя, выйдет очень плохо, если по итогу этот идиот останется недееспособен. Объективно, подставить Моро под удар — намного вернее с точки зрения выживания. Моро бы не выдержал даже самого факта подобной пытки, упал бы на колени, разрыдался и сделал бы всё, чтобы они оба не получили такого наказания. Но Ландвисон похоже обменял мозги на «благородство». Рико оглядел спину Ландвисона: исполосованная и уничтоженная, вся красно-чёрная, пышущая адски болезненным жаром, настолько болезненным, что стоит только подойти, как Дже снова забьётся в своей бешеной агонии и заноет навзрыд, снова срывая голос и совсем не переживая о том, кто перед ним и перед кем он проливает свои горькие слёзы боли. Как животные живут по инстинктам, так и их Зверь тупо следует каким-то своим идеалам. Как умалишённый. Как помешанный. Как ненормальный. Рико в контрольный раз оглядывает проделанную собой работу. Широкое, пусть кривое, но зато самое что ни наесть верное выражение: «P E T» Косые буквы тёмно-багряной, чёрной коркой переливаются в тусклом свете Преисподней. Напоминание на всю жизнь. Огромное клеймо. — Получает то, что ему полагается, — отмахнулся Морияма, вернув охлаждённое орудие на своё место. — Ну конечно, я ведь никогда не даю плохих советов, — Итан хихикнул. Рико только раздражённо цыкает и оборачивается на особенно громкий всхлип альбиноса, видя то, как его дрожь постепенно стихает, и он окончательно теряет сознание. — Очнётся, — пренебрежительно отмахнулся Морияма. — Как ты в него веришь, — наигранно восхищённо поёт Вулф. Итан оглядел чужую спину ещё раз, затем жаровню, затем орудие пыток. Всё такое до боли знакомое, что по телу проходится отвратительный мандраж. Не та боль, которую он любил. Не та боль, к которой он привык. «— Оно того стоило, Ваша Светлость». Вот что сказал тот человек перед своей казнью, а после забился в агонии. Итан тщетно пытается оттолкнуть от себя старые мерзкие воспоминания. Отведя взгляд, он восстанавливает дыхание и движется к выходу из Преисподней. Исчезнуть. Исчезнуть отсюда немедленно. Оказавшись наверху лестницу рядом с Мориямой они по итогу оба от чего-то замерли. Виной тому ещё одна фигура на тёмной лестнице. Высокая и крепкая. Присмотревшись Итан, разглядел знакомое взволнованное лицо и закатил глаза. Ну сколько можно? — Тебя кто-то звал? — и судя по голосу Рико он этой встрече тоже не рад. Жан оглядел Морияму и закусил губу. Он прекрасно понимал, что вероятнее всего Петер там внизу и нужно поторопиться. — Я к тебе обращаюсь, Моро. Жан оглянулся на Морияму и глубоко вобрал воздух, игнорируя каждое слово японца, говорит: — Что ты сделал с ним? Рико не сдержал усмешки и прошёл мимо. — Лишь то, что предусмотрено договором. — Каким договором? — Жан почти взрывается. — Сам у него спросишь, как очнётся, — Рико спокойно движется наверх, а его слова подхватил Итан. — Но, если так и продолжишь тут стоять — не факт, что он потом очнётся вообще, поторопись. Голос Итана так и остался певучим, хотя даже так Моро смог различить изменения, но сейчас они были абсолютно не важны. Слетев вниз по лестнице со скоростью света, Жан так и остался на последней ступени. От ужаса он выронил телефон, зажав рот рукой, он сам не заметив, начал лепетать что-то на французском. Ноги просто подкашивались от одного вида друга: забитый, беспомощный и униженный. Крупная дрожь всё никак не спадала, Жан подходит медленно, словно каждым своим шагом мог сделать всё намного хуже. Моро внезапно осознал, что теперь понимает Петера. Он понимал, что он испытывал, видя то, как кто-то делает ему больно. Точнее, он начал понимать это ещё давно, но именно сегодня эти чувства достигли апогея. — Бог мой, — Жан подходит, судорожно пытаясь понять, что ему делать. По итогу, взяв себя в руке, лучше, чем хотя бы донести Петера до Лазарета Моро не придумал. Он всеми силами старался игнорировать огромные, наезжающие друг на друга надписи ожогов. Он скорее различил лопнувший на груди свежий шов, благодаря которому под грудью Петера уже набежала небольшая лужа крови. Жан убеждал себя, что ему всего лишь кажется, что этого не может быть. Он старался сосредоточиться только на том, как ему поднять Петера так, чтобы лишний раз не потревожить свежие раны. Не важно во что они там складываются. Раны — это раны. А Петеру сейчас же нужна помощь. Жан выдыхает, с силой ударяет себя пощёчиной и буквально заставляет вернуться в реальность и остановить дрожь. Обойдя друга, он поднял его под руки со стороны лица, различил болезненные рычания, частое прерывистое дыхание. Он аккуратно тянет, укладывая друга на плечо, убеждается, чтобы он не съезжает ни в какую из сторон, придерживает его за поясницу, настолько далеко от ран, насколько это вообще возможно. Выбраться из Преисподней не было проблем. Не были проблемой удивлённые и ошарашенный взгляды и шепотки Воронов. Стоило Жану появится на пороге Лазарета, как мгновенно засуетились ближайшие врачи и медсёстры. Несколько сотрудников Лазарета тут же начали давать распоряжения. Кто-то зажимал рот, не прекращая вслух перечитывать и повторять, что увидели на чужой спине. Огромное клеймо «P E T» высеченная кривым металлическим раскалённым шестом. *** Жан не собирался сегодня появляться на остатках тренировок, не собирался появляться на ужине. Он не собирался появляться в Гнезде даже на время отбоя пока лично не увидит, что Петер, наконец, очнулся. Жан видел каким количеством обезболивающего Диана накачала Петера. После этого его перестало колотить. Девушка жалостливо изломила брови и что-то пробормотала, Жан честно различил у неё на глазах слёзы. На волнение Моро, она лишь дала ему таблетку успокоительного. Никто не собирался задавать ему вопросы, что тут играло роль Жана не волновало: авторитет главных врачей, остужающих пыл непосвящённых, что явно видали и похуже; а может соглашение о неразглашении которое подписывает каждый из сотрудников, чуть ли не своей кровью. Врачи не трогали его, медсёстры и другие сотрудники тем более. Только один раз к нему подошёл мистер Шорридан, он что-то отметил в своём планшете, ни словом, не обмолвившись с переживающим напарником, ушёл и отдал распоряжение своему коллеге. Они что-то долго обсуждали и, судя по услышанному, Жан понял, что действия они начнут предпринимать после пробуждения пациента. По их мнению, хирургическое вмешательство не нужно, хотя и заживать всё это будет долго. — Шрам будет огромный, — единственное что сказал доктор, кажется, обратившись к нему. Шрам. Верхние слои кожи уничтожены. Конечно, будет шрам. Ужасный. Отвратительно. Всё происходящее так разительно отличалась от последнего издевательства, что мог вспомнить Жан. После того «посвящения» Петер даже избитый и затравленный, имел столько энергии и ярости, что легко бы уничтожил половину Гнезда. Каких сил Жану стоило чтобы только удержать его на месте, чего говорить об обработке самих ран. А что сейчас? Петер не шевелится. За всё то время — не меньше двух часов — он даже не дрогнул. Иногда даже, чтобы различить его дыхание, Жану приходилось сильно присматриваться, но, когда это выходило он сам выдыхал с облегчением и откидывался на спинку стула. Жан глубоко вбирает воздух, снова прямо уставляется на лицо друга: снова белоснежное, покрытое испариной, искажённое гримасой боли. Кажется, обезболивающее перестаёт действовать. Или ему просто сниться что-то ужасное. Снится то, что с ним делали сегодня? Или всё что с ним делали по этому договору? Договор. Жан не мог успокоиться, не мог заставить себя не испытывать злости на Петера. Он что-то скрывал от него. Нечто важное. Связано ли это с его отъездом? И с чем вообще связан этот отъезд? От мыслей распухала голова. Моро ненавидел это чувство. Вопросов слишком много, а ответов слишком мало. Что-то рядом тихо цокнуло. Он вздрогнул, выпав из раздумий и оглянулся. Рядом стояла Диана: невысокая блондинка с собранными в куле волосами, в белом коротком халате и маской на подбородке. Она поставил на столик поднос с ужином и взяла из медицинского ящика шприц и ампулу. — Это твой ужин, — пояснила она и наклонилась над Петером, аккуратно взяв его руку, обработав место укола — внутренний сгиб локтя — и так же аккуратно ввела иглу. — Тебе нужно поесть. Лечь можешь на соседней кушетке, она пока свободна. Он может очнуться после отбоя. Позовёшь меня. Я буду в коморке за ресепшеном. Жан смотрел на медсестру удивлённо, поспешно впитывая её слова и оглянулся на ужин: овощное ассорти, яблоко, стакан с соком. — Да, спасибо, Диана, — Жан взял в руки ещё тёплую тарелку и принялся лениво перемешивать рагу, но аппетита у него от чего-то не появлялся. Поесть было необходимо. Пускай он пропустил тренировку и… что ж, ему в целом завтра придётся не сладко, но эта мысль не то, что бы пугала. Скорее не так. Ему было наплевать. — С ним… с ним же, всё будет хорошо? Диана поймала то, как Моро взволнованно смотрит на друга. — Ну… до свадьбы заживёт, — Диана попыталась улыбнуться и поймав недоумение Ворона выдохнула. — Выражение такое есть. Значит, что скоро всё будет хорошо или вроде того. Будет в порядке ваш Белый Ворон. Диана качает головой, приговаривая что-то, Жан различил в её бормотании только «ну попадись мне, вредитель» или что-то вроде того. Моро попытался впихнуть в себя хотя бы половину тарелки, но, когда понял, что его уже тошнит от этого проклятого ужина, раздражённо отставил его, допил сок и попросил Диану забрать поднос. Она покачала головой, оставив на тумбе яблоко, удалилась. Жан проводил её взглядом и снова уставился на постель. За ними ещё ни разу не пришли, никто из Воронов по указке Рико ещё не явился. Похоже всё же нашли замену на эту тренировку. И Слава Богу. После отбоя Жан всё равно никак не мог уснуть. Почти до полуночи он сторожил чужую кровать, так и уснув на стуле просто потому, что глаза сами по себе закрылись. Организм нуждался восполнении энергии, а раз Жан не мог нормально поесть, то сон был единственным вариантом. Хотя и поспать ему не удалось. Казалось, вот только он закрыл глаза и тут же заслышал болезненное мычание. Моро подорвался как от стартового выстрела, совершенно забыв, что он лежит не на кровати. Стул под его напором жалобно скрипнул и отъехал в сторону. Жан подскочил и уставился на постель, молясь всем богам, в надежде, что ему не показалось. И ему не показалось. Жан различил как медленно задвигались глаза под опущенными веками, через мгновение более беспокойно. Дыхание альбиноса сбилось. Он попытался набрать в лёгкие побольше воздуха и болезненно застонал на выдохе. Жан опасливо положил руки на постель. Петер напрягся и медленно заворочался, точно ощущая рядом чьё-то присутствие. Дже тщетно пытается вернуть чувствительность собственному телу и, собственно, власть над ним, и, судя по тому болезненно-мычащему звуку, что он издал, у него это вышло, хотя сопровождалось не слабой волной боли. Оно и не странно. Ожоги наверняка снова начали гореть. Петер страдальчески застонал, изломив белые брови и наморщился. Жан почувствовал острое желание помочь ему, как-то поддержать. Раз он не уберёг его от подобного ужаса, должен сделать хоть что-то, верно? Моро приблизился и рукой опасливо коснулся чужой ладони, что держалась на всклокоченной подушке и заговорил на французском мягким шёпотом. — Всё хорошо, Петер. Это я, Жан, — это было самое простое и успокаивающее, что могло прийти в голову Моро. Как бы самонадеянно это не звучало, но Жан точно знал, что его голос это единственное что может успокоить Петера и снова вернуть его в реальность. Дже медленно открывает глаза и не без труда фокусирует взгляд на напарнике, Жан замер статично, позволяя хоть как-то рассмотреть себя. Петер качает головой и на автомате пытается встать, но действие обезболивающего, явно, давно закончилось и потому волна новой острой боли не заставила себя долго ждать. Петер зашипел, почти вскрикнул, из-за сорванного голоса не вышло. Жан придержал его за наименее пострадавшие плечи и уложил на место. — Нет-нет-нет! — Жан затараторил. — Прошу тебя, лежи. Петер послушно улёгся на постель. Жан аккуратно поднялся, предупредив, что он собирается позвать Диану. Медсестра нашлась меньше, чем через минуту. Она дремала в каморке, почти выронив из рук книгу, но стоило Жану слегка подтолкнуть её в плечо, как та поняла всё по одному взгляду. Покопавшись в шкафу с медикаментами, она нашла ампулы с необходимым обезболивающем и средство для обеззараживания. На укол понадобилось меньше минуты. Тяжёлое болезненное дыхание Ландвисона сменилось на спокойное через следующую минуту. Диана выдохнула, отдав Петеру небольшую белую витаминку, она, с чувством исполненного долга покинула их, напомнив, при случае позвать её. Петер наконец смог приподняться. Осторожно и опасливо он сначала повёл одним плечом, затем вторым, выдохнул и опёршись руками на постель, он подложил под грудь локти и выдохнул, размяв затёкшие ноги. Жан наблюдал за всеми этими осторожными манипуляциями, боясь даже подумать о том, чтобы потревожить друга. По итогу, когда взгляд снова сам собой зацепился за отвратные ожоги, что простирались по всем лопаткам альбиноса, изрезав всю его белоснежную кожу, Жан понял, что больше не может молчать. Он собирается мыслями и начинает разговор, тихо, шёпотом, чтобы не потревожить и других обитателей Лазарета, хотя та половина, в которой они находились была в большей мере пуста. — Петер, — Жан снова заговорил по-французски и обратил на себя внимание Дже, тот перевёл на него спокойный взгляд. В лёгком свете ночника, глаза Петера казались бледно-сиреневыми из-за преломления света и того количества, что попадал на прозрачную радужку, создавался такой эффект, — я понимаю, сейчас не самое подходящее время, но нам следует поговорить об этом. Судя по тому, как Петер поспешил отвести взгляд, начало разговора ему уже не понравилось. Он молчит, минуту, вторую. Жан уже чувствовал, как от волнения и накатывающей злобы сводит челюсть. — Ты прав, — поддержал Петер так же на французском, — сейчас не лучшее время. — Сейчас, ты хотя бы не сможешь от меня сбежать, — справедливо и жёстко заметил Жан. Петер поджал губы и продолжил прожигать взглядом свою подушку. — Рико сказал мне о некоем договоре. Петер сцепил зубы и явно про себя произнёс немало лестных в сторону Мориямы. — Ты расскажешь мне? Или мне стоит всё же искать ответы самому?! Петер на мгновение почувствовал, как у него выбило весь воздух из лёгких. Одна мысль, что Жан попытается вызнать что-то у Рико, уже повергала его в ужас, а стоило представить последствия этого «разговора», Петер мгновенно терялся в собственном ужасе. — Жан, прошу, не заставляй меня… — Петер взмолился так тихо, что Жану тут же стало не по себе, но отступать он не хотел. — Ты не оставляешь мне выбора, Петер. Ты молчишь! Всё время молчишь! Игнорируешь меня. Не рассказываешь абсолютно ничего. — Я хочу как лучше, — почти панически испуганно произносит Петер, а когда Жан не отвечает ему, то переводит взгляд. Жан покачал головой. — Мне не нужно такое «как лучше», — Жан вбирает побольше воздуха и наблюдает то, как в тусклом свете ночника меняется лицо Петера: оно становится всё более испуганным. — Если этого тебе стоит защищать меня, то… оно мне не нужно. Мир накренился, треснул и рассыпался. Для Петера уж точно. Ему стоило огромных усилий, чтобы не задохнуться сию же секунду. — Ж-Жан, ты… — Петер смотрит на него с такой мольбой, что Моро ощущал, как его сердце прямо сейчас начинает рваться на части, — н-не надо прошу тебя. Я же, я… — Петер, — Жан из них двоих единственный кто старался удержать себя в трезвом сознании и ему это удавалось. Петер, со вколотым ему обезболивающим, пусть и не тянулся спать, но на вид был вялым и это тоже не способствовало его сопротивлению. — Ты дорог мне. Дорого, и по-настоящему, важен. И я так же, как и ты для меня, не хочу чтобы ты страдал. Жан наблюдает как губы ирландца сжались в тонкую ниточку. Петер со свистом вбирает и выпускает воздух, надеясь найти баланс с собственной душой. — Ты всё время строишь из себя эту непреодолимую скалу, но, Петер, ты всего лишь человек. Человек, — Жан демонстративно взглянул на чужие раны. — А если ты продолжишь в том же духе, от тебя не останется ничего. Абсолютно ничего. Ни костей, ни кучки пепла. Ты этого хочешь? Петер наотмашь качает головой и игнорируя то, как натянулась кровавая корка на ожогах, слез с кровати со скрипом. Он не встал на ноги, только на колени, снова опустив свой бесконечно печальный взгляд куда-то в пол. — Защитить, — шепчет он. — Лишь хочу защитить тебя, Жан. Петер рукой закатывает правую штанину на домашних брюках Моро. Проводит рукой по огромному шраму от ожога, похожему на развод от воды на бумаге. Как клякса. Огромная. Простиралась от лодыжки, до сгиба колена. — Он бы сделал это с тобой снова, и снова, и снова, — повторяет он своим тихим размеренным шёпотом. — Он сделал бы что-то намного хуже. Петер кончиками белоснежных пальцев прошёлся по области шрама от ожога. Жан вздрогнул и побоялся даже шевельнуться: во-первых, он боялся тронуть Петера, задеть неправильно его раны; а во-вторых, умиротворение Петера было уничтожающим, таким беспомощным и… сломленным. — Прости меня, — Петер прислоняется лбом к его ноге, скользит, еле касаясь, пока не доходит до носка домашней обуви. — Прости. Жан ощущал себя загнанным в угол. — Я очень, очень, хотел спасти тебя от всего этого. Прости меня. У меня не вышло. Я не хотел. Я не хотел, чтобы тебе было больно или страшно. — Мне больно? — Жан понимал, что если сейчас же не начнёт предпринимать что-то, то его самообладание просто рассыплется на части. Слёзы уже понемногу навернулись на глаза. Ему было невыносимо видеть такого Петера. Извиняющегося и стоящего на коленях. Сломленного. — Жан, — тем же сакральным шёпотом произнёс Петер, наконец подняв на него взгляд и выпрямив исполосованную спину, — ты единственное святое в этом прогнившем мире. И я хочу сохранить тебя, защитить до самого конца. Прошу, – умоляю! — позволь мне… — Бог мой! Петер! — Жан приходил в ужас от каждого его слова, он тут же срывается с места, с громким скрежетом оттолкнув стул, он сел на колени напротив Петера. Холодный мрак белоснежного Лазарета накрывал их, с другой стороны, освещала тёплая лампа. Во всём этом томном освящении две фигуры, что сидели друг напротив друга и тщетно пытались доказать один другому его важность. Петер очень чётко представил эту картину в своём воспалённом воображении. — Не говори так. Прошу, не говори. Жан поборол тугой ком слёз, поднял дрожащие руки и ими придержал лицо ирландца, заставив смотреть себе прямо в глаза. — Не делай такого, — Жан сглотнул и дёрнулось. — Рико так запугал тебя? Что он сказал? Что он сделал? Прошу, расскажи мне всё с самого начала. Я хочу знать и больше не хочу чтобы кто-то причинил тебе боль. Петер опасливо коснулся чужой руки, словно не веря и так же прямо смотрит в чужие перепуганные серые глаза. — Я не хочу, чтобы ты умер, защищая меня, — прямо и жёстко заявил ему Жан. — Я возненавижу себя, если ты умрёшь здесь. Слёзы всё же потекли. Жан не понял в какой момент, но Петер в туже секунду уже вытянул руку и большим пальцем заботливо стёр каждую слезинку. — Расскажи мне всё, я умоляю тебя, Петер, — прошептав это, Моро наткнулся на то, как в глазах Петера блеском отдался свет их лампы. Он выдыхает и снова собирается с силами. Собирается по осколкам. — Всё началось, с третьего года… Петер забрался на постель пока, присев рядом, Жан готовился впитывать долгий и полный боли рассказ.