Воронье Гнездо. Белый Ворон

Октябрь. Это было ужасно. Этот месяц стал одним из самых тяжёлых для Петера и, конечно, Жана. За весь октябрь, со дня Осеннего банкета и той извращённой, омерзительной и просто жестокой пытки каленым железом, не прошло ни единого дня, что бы Моро не навестил друга в Лазарете. Немудрено, что он даже не пытался встать, у Петера в целом были доступны всего лишь три направления по изометрии: правый бок, левый бок, живот. Даже тренер согласился с тем, что Рико превзошел самого себя. Не в слух, но признал. Всё-таки он ещё не заявил Петера как окончательно поломанную шестерню, значит, худшее позади. Конечно, несмотря на свою жестокость, у Тетцудзи была голова на плечах. Пусть Петеру приходилось расплачиваться не только за себя и пусть он сам согласился получать в двухкратном размере: за убийство Джонатана Харвиса, за нападение на капитана, за подбитые авторитет и репутацию Воронов из-за своей идиотской выходки на Осеннем банкете. И всё же старший-Морияма точно не был доволен той перспективой, что один из ведущих игроков первого состава мог провалиться около полугода в постели до полного восстановления. Рико досталось. Тетцудзи понимал кто оказывал такое пагубное влияние на его племянника. Этот северный принц, что постоянно крутился вокруг него и постоянно что-то нашёптывал. Тетцудзи это, конечно, не нравилось, но разве он мог что-то теперь сделать. Итан — чума. Упустив всего раз, у тебя больше не будет шансов избавиться от него. Пока он не наиграется с чужими жизнями, ни за что на свете он отсюда не уйдёт. Спонсорство его родителей было неоценимо, так что в целом, пока всё это не перейдёт определенную грань — Тетцудзи не станет в это вмешиваться, ведь те проблемы, что Вулфы смогут им устроить, не оценить по достоинству будет просто невозможно. В какой-то мере этот мальчишка, возле постели которого, днями и ночами напролет пропадал Моро, — Тетцудзи считал, — заслужил чего-то подобного. Несмотря на договоры, ему всё равно приходится напоминать его место. Петер — дикий зверь. И время от времени он нуждается в напоминании того, кому он принадлежит и кем же является на самом деле. Медицинские работники Гнезда уже наученные, умудрялись не пропускать никого из Воронов. Никого, кроме Жана, конечно. Француз с радостью помогал врачам снимать и накладывать новые повязки на спину Петера. Зрелище что в те мгновения им открывалось могло бы заставить зажмуриться даже бывалого хирурга (Жана радовало, что этот врач им всё же не понадобился). Развороченная кожа, изжаренное сгоревшее мясо под ним, огромные воспаления по всей белоснежной спине, множество мелких и крупных ожоговых пузырей с какой-то жидкостью. С каждым касание к спине Петер разражался волной крика и шипения. Жан не мог представить, что тот испытал. Последние дни Жан пребывал в тихом сжигающем бешенстве. Он был зол на Петера, за то, что он подверг себя подобной опасности. Он мог умереть. Он потерял слишком много крови, его спина была уничтожена, разнесена просто в дребезги. До этого она покрывалась лишь темными густыми синяками и гематомами, что не имели четких краев и всё равно белизна выигрывала. Сейчас же, от неё не осталось и следа. Вены были ярко видны на избитой уничтоженной коже. Краснота заняла всю территорию, пока отвратительно-унизительная надпись на его спине, кривыми буквами простиралась на лопатках, и заезжала на позвоночник. Пара ожогов даже достались его рукам. Области возле плеч имели неслабые покраснения, не от касаний раскалённой кочерги, а от простого пышущего жара, что исходил от неё. Жану было невыносимо больно смотреть на это, замечать периферией пока, он смачивал тряпку в подготовленной воде, приносил растворы и лекарства, помогал Петеру присесть. Ландвисон не заострял внимание на своих травмах, он не хотел, чтобы Жан снова переживал о нём, а сам Жан словно читал его мысли. Он молчал, проглатывая свою злобу и в душе сгорая от волнения. Но он всё же чувствовал, что не имеет права злиться на Петера за всё что он сделал. Всё что Петер делал было лишь для блага Жана. Не секрет, что своё собственное благополучие его волновало мало. Он не скрывал этого, продолжал биться головой о стену, аки упертый баран, разбивая её в дребезги. Моро настолько выводила эта концепция, что он не мог подобрать ни единого слова. — Как там дела в университете? — это был настолько странный и нелепый вопрос, что Жану, казалось, что он прямо сейчас упадёт со стула. Они с Петром никогда не трогали тему учебы, у них всегда были более важные проблемы. Но с другой стороны, Дже точно не стал бы расспрашивать, о положении в Гнезде. На то было несколько причин. Во-первых, его это мало волновало, Жан сидел здесь перед ним спокойный и не побитый, целый, а что ещё нужно; а во-вторых, даже если бы и волновало, Жан не собирался тревожить Петера нелепыми сплетнями. — Ничего особенного, все как обычно, — француз пожал плечами. — Без тебя там чертовски скучно. Петер усмехается, но дернувшись он зашипел, чувствуя, как раздражённо отозвались нервные окончания. Но он все так же улыбался. — Ничего, как только встану на ноги… — Петер не договорил. Жан сцепил зубы. Немая злоба тупой болью резала каждый миллиметр его души. Жану было больно смотреть на то, во что Гнездо превратило их. Превратило их обоих. Он словно впервые за годы посмотрел на себя в зеркало. Моро был зол на себя, за то, что он из-за этого идиотского страха позволяет так обращаться с собой, в то время как Петер уничтожал себя идя буквально на всё, чтобы не допустить чего-то подобного. Жан буквально ненавидел себя за это. Но каждый раз, как он вспоминал, те минуты, часы, дни боли, что он получал от Рико. То, как он ломал ему пальцы, ребра, дух. Он вспоминал почему так боялся. Он просто уничтожал, топтал его и Моро к тому моменту уже устал бороться. И он даже сам не заметил, как так постепенно и аккуратно Петер взял эту обязанность на себя. Как-то он не собирался ломаться и ко всему прочему сейчас, разорванный на ошмётки, он пластырем бережно заклеивает каждую царапину и ссадину Жана. Моро просто сводило это с ума. — Норман, к слову, просил передать тебе, — Жан передал другу небольшой рюкзак-мешок. Петер недоуменно оглядел и раскрыв его усмехается, выудив пару книг Рэй Брэдбери и Дюма. Книги были точно размером около тысячи страниц в совокупности. Учитывая то, что единственное что Петер читал при Жане, был тот французский словарик, написанный им же лично для Ландвисона, эти книги и правда были неожиданностью. Но Петер только улыбнулся. — Ну теперь хоть будет время их почитать. Петер отложил их. А Жан наконец понял нечто важное. Он уже многое знает о Петере, то есть, он знает то что должен знать каждый о своем сокоманднике: рост, вес, возраст, позиция; как друг он знал: Петер любил рисовать, он быстро загорается какой-то идеей, и если та оправдывает себя он продолжает заниматься ей, он любил есть различные каши, но не любил чай, никакой, Петер был перфекционистом, он предпочитал держать под контролем каждый шаг, он был осторожен, в отношении всего, буквально каждое его действие было осознано, хотя иногда случался диссонанс, как например на этом чёртовом банкете. Импульсивность так же часть его характера. Петер ненавидит официальные мероприятия, они просто-напросто вгоняли его в состояние меланхолии и раздражения, как и чёрный цвет, как ножи, как японский язык, что он слышал каждый божий день. Петер никогда не носил чёрный цвет, у него был свой выверенный стиль, и пусть после смерти отца его перестали спокойно выпускать в город, Петер всё равно, каким-то образом не лишался своих светлых вещей. Он всегда был очень аккуратен. Хоть чистоту в Гнезде и не любили. Чёрные шмотки быстро летели на пол, после сжимались в крупный клубок и отправлялись в мусорный бак. Ножи же Петер ненавидел по той причине, что просто не умел с ними обращаться, и ещё это было одной из мерзейших ассоциаций с Мориямой. Он всегда отдаст предпочтение подаркам покойного отца. Проще говоря, Жану нравилось подмечать какие-то детали в действиях и предпочтениях своего друга, нежели расспрашивать о них. Петер поступал так же. Так пролетал их октябрь. Можно сказать даже спокойно, после того как Морияма-старший «отчитал» племянника за чересчур грубые методы, Рико затих. В Гнезде было спокойно. Каждый Ворон предвкушал, что произойдет, как только Петер поднимется на ноги. Никто не был уверен, что не попадет под его горячую руку. Каждый предпочитал жить своей размеренной жизнью, каждый обходил стороной Моро, боясь приблизиться к нему. Рико же такая осторожность подданых веселила. Несколько раз он спрашивал у Жана как продвигается восстановление. Кулаки невольно сжимались. Нет, Рико формировал вопрос не точно для себя, нужно было не: «Как там Петер?» А нужно было: «Когда он выйдет на поле?» Рико. Вот на ком сходились все линии злобы Моро. Улыбка Рико, лицо Рико, смех, голос. Каждый раз, когда тот что-то говорил ему, Жану хотелось просто разбить голову Мориямы об ближайшую твердую поверхность. Стойкое чувство того, что Рико заслужил это, просто сводило его с ума. Рико, он был центром. Сердцем Гнезда. Уберите его и поменяется если не всё, то точно половина. Корона точно сжала ему остатки высокомерного сознания. «Он мог убить его», — эта мысль сводила с ума Жана. — «Множество раз». В таких гнетущих мыслях закончился для Моро этот долгий октябрь. Выходить на поле без Петера, ходить по коридорам, сидеть за столом в кафетерии, валяться в комнате. Делать это всё одному ужасно тоскливо. Но ему пришлось за этот октябрь привыкнуть к этому снова. Всё же Петеру было намного хуже. Ноябрь. Ноябрь начался более разгруженным. По крайней мере, Петер стал похож на себя. В первую же неделю Ландвисон начинал бунтовать, что он уже «заебался валяться как валенок». Врачи никак не могли его успокоить, ведь, даже раненый Петер оставался Петером, и его злое лицо бросало в дрожь даже самого опытного хирурга Гнезда. Потом он, конечно, получал подзатыльник за непочтительность. Но с приходом Жана врачи сжаливались. Перед сменой повязок и после, по мере возможностей, Моро помогал Петеру вставать на ноги, приглядывал за тем, как он принимался ходить вокруг кровати. Лицо ирландца продолжало болезненно искажаться и тело дрожали от той режущей боли. Петер до сих пор фантомом ощущал запах паленого мяса. Врачи говорили, как он мог подорваться посреди ночи, почти падая с кровати, говорил, что ощущал жар. Конечно, кошмары в такой ситуации были нормой. Ожоги не только боль, ожоги это и психологический стресс, а для уже накренённого сознания Белого Ворона Эвермора это было воспринято особенно остро. Жана пугало, что это ещё один пункт в длинном списке кошмаров Ландвисона. Тренировки с ходьбой не умоляли ран. Напротив, те только больше начинали раздражать их, разве что Петеру было наплевать на это. Теперь он хотя бы смог привыкнуть к тянущей боли по всей спине, когда начинал подниматься и садиться самостоятельно. Было видно, как надоело Петеру сидеть на одном месте. Книги что принес ему Норман были уже давно дочитаны. «— Я сам не думал, что мне будет тут так скучно». Но Петер не позволял забрать обе книги. Он отдал «Вино из одуванчиков», но «Королёва Марго» — Дюма, он оставил при себе. Моро не видел ни разу, чтобы тот читал её. Но это было не так уж и важно, по сравнению с тем, что Жан видел, как постепенно по миллиметрам затягиваются эти ужасные ожоги, превращаясь в отвратительные шрамы. «P E T». Всё та же надпись, и шрамы полосами зарастают по периметру этой надписи. Количество пузырей понемногу уменьшалось, но противная щиплющая жидкость гадко щекотала и больно проникала в раны. Отвратительно и больно. Хотя было и кое-что отвратительнее. Рико. Снова. Одно дело пересекаться с ним в коридоре, другое, когда это чудовище приходит «навестить» тебя. Лицо Петера исказилось в взбешённой гримасе. На мгновение он даже забыл, что не способен полноценно двигаться без чужой помощи, по милости Рико. До последнего Петер надеялся, что его не пустят, но титулы капитана и Короля творят чудеса. Никто даже не вздумал преградить ему путь. Жан подорвался со своего места против кровати. Рико не мешкая схватил стул, на котором француз сидел пару секунд назад и поставив его спинкой к Ландвисону, руками японец упёрся в спинку и расставив ноги побокам от нее. Они долго играли в гляделки. Рико даже не смущало то, как дёргается правый глаз Ворона перед ним, а вот то какой ухмылкой озарялось лицо Мориямы заставляло просто теряться в догадках. Петер заранее понимал, что проиграл эту битву. — Что тебе нужно? — выплюнул Петер. Итан, что пришел следом за капитаном, вставший около тумбы, принявшийся разглядывать пожитки Петера дернулся от такого грубого тона, словно обратились к нему. Но через пару секунд принц уже охладел к перепалке. — Пришел взглянуть на тебя, Зверюга. А заодно узнать, сколько ещё ты планируешь здесь бездельничать, — Морияма потянулся к плечу Петера, наверное, хотел проверить повязки, да не успел и руки вытянуть, как ирландец крепко ударил того по запястью. — Руки, — Петер почти в натуральную зарычал, но к этому примешалось ещё и то, какой болью отдалось это грубое движение во всем теле. — Проваливай отсюда. Я на твоё рыло уже насмотрелся так, что на всю жизнь хватит. — И тем не менее это не отменяет того, что ты уже больше месяца пролеживаешь задницу на кровати, — только произнеся это, Рико не мог представить, что эти слова повлекут за собой. Может он был готов, что Петер зарычит на него, может даже бросится, несмотря на боль. Но он точно никак не ожидал крепкого пинка стопой в спинку стула. Рико пришлось подняться на ноги, чтобы не рухнуть. Морияма исказил лицо в злобе и вскинув голову, даже рот раскрыл от клокочущего удивления, славно сдобренного злобой. Моро. Жан Моро, коего Рико привык игнорировать, коего он часто мог использовать как грушу для битья, куклу для унижений и просто снятия животного желания и какой-то первозданной ярости, что так часто захватывала его. Когда угодно, но точно не сегодня. Лицо Моро было искажено не менее озлобленным выражением. Он переводил взгляд с Рико, на Итана, и затем снова на капитана. — У тебя мозг отсох?! — Жан уже не помнил, когда в последний раз так грубо говорил с Рико и судя по лицу Мориямы, он тоже не помнил точную дату. Он смерил француза презрительно-взбешённым взглядом. Настолько страшным, пробирающим до самой души, что кажется, мог бы просто превратить тебя в один большой дрожащий комок. Но дрожь в теле француза добралась только до рук.Жан встряхнул их и смог собраться с силами, чтобы договорить. Сколько усилий ему пришлось приложить, чтобы просто продолжить говорить на английском. — Он не может пройти и двадцати шагов без боли! О каком возвращении на поле ты говоришь?! Ты видел, что произошло с его спиной?! Ах да! Точно! Ведь ты эту херню и вытворил! Рико опустил руки в карманы. Гримаса медленно сошла с его лица. Это должно было стать последним предупреждением. Моро быстро возвращается к своему же прошлому, когда Петера ещё не было в его круге, когда он был игрушкой Рико, которую он так любил ломать, которую он отдавал, делился, давал пользоваться, насильно втюхивал, просто потому что та кричала что-то противное. И сейчас это было похоже на то самое начало его пути. Он надеялся увидеть в глазах Моро тот же первозданный ужас, когда проскользнул на них своим взглядом. Но там плескалась лишь ярость. Жан готов был порвать Рико на лоскуты, если тот скажет ещё хоть слово. — Ты не будешь отрицать, Рико! Ты чуть не убил его! «И не раз…» — мысленно добавил он Эти двое так и играли в гляделки.Хозяин и его озлобившийся раб. Такое сравнение подобрал бы Итан, который наблюдал все это с весёлым удивлением. А вот описание слова «ужас», сейчас можно было увидеть в глазах альбиноса. Сейчас он, наконец, понял, что испытывал тот, каждый раз, когда Петер вытворял какую-то невероятно опасную дрянь. Отвратительное чувство безысходности. Ты видишь, что человеку конец, но чтоб вас… как ему помочь?! После их разговора месячной давности обо всех годах, где Петер брал на себя всю их боль, Жан словно пытался, наконец, поменяться. Или, стать таким, каким был. Хоть с каплей гордости. С каплей желания бороться. — Из-за тебя он мог умереть! Умереть, Рико! Если ты не в курсе имеется такая штука как «болевой шок»! И сейчас, пока у него до сих горит спина от каждого движения, ты хочешь вытащить его на поле?! Нет уж. В этот раз, ты пойдешь нахуй, Рико. Жан держит руки в карманах сделав пару шагов в направлении Рико, он чуть наклонился к японцу. — Он не выйдет на поле, пока врач сам не выкинет его туда, — он смотрел прямо в ледяные чёрные глаза, внутренняя дрожь пробила его до самых костей, коснувшись каждого позвонка. — Я не позволю тебе добить его, Рико. Ни в этот раз. Жан боится? Чертовски. И оправдано. Он чувствует, как колотится сердце в груди, чувствует, как в грудки футболки вцепилась крепкая рука японца. Он продолжал смотреть в чужие глаза с тем же холодом. Перед глазами проносятся сотни флешбэков о тех пытках и унижениях, что ему пришлось пережить. Кажется, сейчас он понял Петера. Эти пытки ничего страшного. Одной больше — одной меньше. У него есть шанс защитить единственного дорого ему человека. И не важно какую цену он за это заплатит. — Как говорят в России «дело пахнет керосином», — смех срывается с губ Вулфа, как и действия, опережавшие любые мысли. Но каждый в этой комнате игнорирует его. И Петер, одними губами пролепетав имя своего ненаглядного француза, поднял взгляд, не в силах смотреть на то, как накалялась атмосфера между этими двумя. — Какого хера ты стоишь?! — рычит Петер, глядя на Итана, что, скрестив руки, наблюдает за происходящим. — Разними их! — А зачем? — принц пожимает плечами, улыбаясь. Ему нравилось то, как начинало гореть всё вокруг от искр, что метали друг в друга Жан и Рико. Петер не мог поверить в то, что видит. То, как Морияма утаскивает его. Он волочет его за футболку, пока Моро спотыкаясь еле поспевает за ним. — Рико! — окликнул Петер. Он не мог допустить подобного и поэтому у него оставался лишь один вариант. Он даже подрывается с места, опершись на спинку кровати. Морияма остановился. Петеру не было смысла скрывать, все в Гнезде знали его слабость и ткнуть в неё, сейчас, пока они с Жаном оба беззащитны не составит труда. — Обернись сюда. Петер почти приказывает, но японец его послушал и холодом смерил ирландца. Ландвисон смотрит ему в глаза. — Дай мне месяц, — Петер слышал, как скрипят зубы Моро. Он все равно настоит на своем, но Рико должен знать то, что скажет ему Ландвисон. — Клянусь тебе, я поднимусь на ноги к Зимнему банкету. И я выйду на поле. Просить взамен оставить Моро в покое не выйдет, Рико снова загорелся своей старой игрушкой. Жану не избежать побоев. Петер поджал губы. — Не трогай его, — но Петер надеялся хотя бы на умеренность гнева. Он умолял Рико об этом. — Ещё месяц? Как-то долго. Хозяин тоже негодует, — торгуется. Петер смотрит прямо на Жана, который так и повторял ему глазами «не смей». Что ж, Петер надеется, что Жан простит его. Впервые, Моро набрался смелости защитить его, но Петер не мог смотреть на это и ничего не делать. — Хотя если ты хочешь подарить месяц развлечений с французской шлюхой, я не против. — Зимний банкет меньше, чем через месяц. Подожди ещё немного, — Дже игнорирует грубые слова Рико. — Я выйду на поле за месяц. Оставь Жана. Жан слишком много боли получил за те годы, пока сам Петер только учился быть другом и защитником. Неисчислимое количество раз Жана избивали за его ошибки, унижали ни раз и ни два, за его неумение играть по правилам. Петеру понадобились годы, чтобы стать тем, кем он стал, чтобы научить Жана не опускать глаза, когда с ним говорят. Ему понадобились годы, чтобы хоть с ним Жан забыл о том ужасе, что вытворял с ним Рико. Несмотря ни на что, Петер всегда был рядом. И Петер видел каждый свой прокол и за те годы, долгие три года, он не смог ни разу по-настоящему спасти Моро. Ландвисон никогда не простит себе те ошибки. Сейчас, в виду беспомощности, он готов унизиться, встать на колени, умолять Рико… Всё что угодно. Всё ради того, чтобы Жан был в безопасности. Но даже так он допустил ошибку. Месяц без экси, несмотря на одно раздражение при виде поля, стал похож на месяц без еды; ещё четыре месяца наблюдать то, как Жана избивает и унижает Рико, как в те первые три года, станет долгой и мучительной смертью для ирландца. Он не допустит подобного. — И как же ты это сделаешь? Врачи говорят твоё положение очень не важное, — Морияма выпустил футболку Моро, но лишь для того, чтобы обернуться полностью. Он толкнул француза к выходу, но тот продолжил стоять на месте, прожигая Петера взглядом полным праведного бешенства, но тот ловко его, избегает. — Когда мне было не плевать? Напомни-ка. Ещё раз, Рико. Я встану на ноги через месяц. Я забью столько по воротам, сколько не забивал ни один из защитника. Я буду в норме. Клянусь. Рико оглянулся на Моро рядом. Словно он только что понял, какой рычаг воздействия на Петера имелся в его руках всё это время. Он мог сказать ирландцу, что угодно, приказать сделать что угодно, поставив при этом условие, что тогда Жан будет в безопасности и Ландвисон исполнил бы.То ещё раздолье для больной фантазии Мориямы. Петера бы согласился, исполнит любое свое обещание и каждый пункт договора, пока Рико бы соблюдал свою часть. Его честность была просто отвратительна, в первую очередь для него самого.Иногда, он и правда просто боялся нарушить что-то, ведь его слово — его единственное оружие против этого места. Честность. Он мог представить, что последует за нарушением этого слова. Всё начнётся заново. Всего одна сцена трехлетней давности крутилась в голове альбиноса. Он пообещал, что больше не сглупит так. И подчиняясь правилам и договору, изворачиваясь, отдав в жертву себя он следует им. До той поры, пока Рико следует своей части договора. Рано или поздно Рико настигнет его участь. И Петер знал как, знал когда. Отношение один к одному. Всё честно. Кому-кому, а Петеру мог довериться даже Рико, если бы только захотел, если бы знал, что для Петера значит «слово». Жан готов был сейчас же самолично избить Петера. Он ненавидел, когда он так делал. Если только Моро заикается о попытке помочь ему, ирландец пресекает всё мгновенно. Он будет истекать кровью, медленно болезненно умирать и все равно, не даст Жану и пальцем пошевелить, чтобы помочь. Рико принял этот договор. Он долго смотрел в глаза ирландца. И поняв, насколько честен был Петер в своих словах, Морияма кивает. — Уходим, — Рико получил что хотел. Он отпихнул Жана, и сам Петер не смотрел на него. Пришло время смены повязок, так что врач и не дал им поговорить. На следующий день перед уходом на дневную тренировку, вытерпев все возмущения, Петер вернул Жану оставшуюся у него книгу Нормана. Моро согласился передать её, а после этого, вечером Норман дал ему другую книгу. Увесистую, сборник всех частей какого-то старого романа, Жану слабо верилось, что Петер успеет её прочесть, но тому было без разницы. После этого дни пошли на счёт, с каждым днём Петер всё спокойнее мог позволить себе подняться.Врачи все так же накладывали повязки, но были просто ошарашены тем, как Петер шел на поправку. Раны были все такими же свежими, но Петер мог игнорировать их. Каждый день Петер видел то, как всё новые и новые синяки появлялись на Жане, тот злился с каждым разом всё сильнее. Рико посылал предупреждения. Напоминал об обещании. Словно Петер мог забыть подобное. Ландвисон проявлял чудеса терпения и выносливости, каждый раз после прихода Жана, он был совсем тих, когда ему меняли повязки. Он поднимался, предлагая Жану пройтись по Лазарету, наружу Петера всё равно не выпустят, а здесь, гуляй сколько влезет. — Как ты делаешь это? — Жан не злился, больше диву давался. Но Петер не раскрывал своих секретов, до момента, пока, не Жан не залез в шкафчик, по просьбе врача и не заметил то, от чего ему с новой силой захотелось поставить Петеру фингал на все лицо. «Викодин». Гласила надпись на сразу двух баночках. Крепкое, сильнодействующее обезболивающее. Наркотическое средство. Оно убирает боль, но вызывает нешуточное привыкание. Жан не мог поверить. Каждый раз Петер удивлял его всё больше и больше. В худшем смысле этого слова. Он толкнул друга в плечо, заставив выпасть из дрёмы. — Ты решил снаркоманиться?! — Жан не кричал, но шипел на французском достаточно яро, чтобы можно было понять, насколько он был зол. Моро тряхнул одной из банок в подтверждение. Его бледное лицо приобрело несколько морщинок возле носа и на лбу, глаза были широко раскрыты. От возмущения у француза даже перехватило дыхание. — Ты не выйдешь на поле так. Я не позволю тебе. Твои раны ещё свежие, это чёртово открытое мясо. Обезболивающее этого не изменит! — Мне мешает играть боль, а не «открытое мясо», — отговаривается Петер. — Мясо есть мясо, а вот с болью приходится бороться иначе. Полгода — слишком долго. Как думаешь, что он сделает с тобой за эти полгода? — Да, а что будет с тобой?! — рявкает Жан, швырнув таблетки в дальнюю часть тумбы. Он выпрямляется, указав на друга пальцем. –Это не шутки! Ты знаешь это не хуже меня. Если он изобьёт меня, я поваляюсь со сломанными пальцами или, того проще, с синяками. Но это не смертельно. Мне поможет простая перевязка. Если он сделает что-то… — Моро сглотнул. — Это не смертельно. Это всего лишь боль. — Боль не может быть «всего лишь» болью, — по-философски произносит Петер и хмыкает. — Ты можешь умереть. — Не умру. — Петер… Молчание. — Со мной всё будет хорошо. Обещаю. Петер заканчивает разговор, бросая Жана с чувством абсолютной беспомощности и с бешено колотящимся от волнения сердцем. Его трясло от ужаса и возмущения. Это был абсурд. Форменный бред. И в этом форменном бреде прошел весь ноябрь. Жан не смог отговорит Петера принимать викодин. Все было бесполезно. Жану было больно, когда Рико снова начал избивать его. Было очень больно. Больно, когда нож скользил по его одежде, больно, когда крепкие пальцы впивались в горло, а больнее, когда перед тем Рико бил его по ногам заставляя опускаться на колени. Было больно, было отвратительно снова это терпеть, но ни дня Жан не забывал напоминать, что он не даст Петеру идти на поводу у Рико. Жан боролся по-своему. Просто от того, что ему было больнее наблюдать за Петером, что так яро уничтожает себя. Он уничтожал себя, прибавляя к своим проблемам наркотическую зависимость. Жан не хотел, чтобы это стало одним из решающих пунктов его будущей жизни, на которую оба надеялись. Оба надеялись на будущее. Будущее без Гнезда. Декабрь. Декабрь, судя по нарастающей шкале бреда, должен был стать настоящим безумием. И что ж, он оправдал возложенные на него ожидания. Близился Зимний банкет. Врачи, наконец, отпустили Петера из Лазарета, а тот с радостью перебрался в их с Жаном комнату. Он никогда не думал, что будет так скучать по этим черно-красным стенам, заместо нежной белой краски и успокаивающей атмосферы больничного крыла. Ландвисон вздохнул полной грудью, когда увидел Жана в привычном «домашнем» виде. Это было только самое утро, значит близилась тренировка и завтрак. Благодаря врачу, что долгое время присматривал за ним, Петер получил отсрочку ровно до вечерней тренировки, но никто не мог отменить его занятий в университете. Но это, конечно, было всяко приятнее. Появление Петера на трибунах, как в давние шесть лет назад, произвело тот ещё фурор. Вороны начали трепаться на перебой, пока Рико не заткнул их. Все знали причину его отсутствия, наказание от Рико, три месяца в лазарете. Все это время Жану приходилось срабатываться с Закари. Это оказалось несложно. В какой-то мере, он оказался хорошим напарником на поле. Спокойный и рассудительный, он сначала думал прежде, чем делал что-то, причём всегда, а не выборочно. Жан не без горечи, заметил, что это последний день в тандеме с ним. Но в этом не было пункта, привязанности Жана к этому Ворону. Откровенно говоря, Моро было плевать. Горько ему было лишь по одной причине — Петер снова будет изводить себя до предела. Француз настолько привык к разбитой в мясо спине Петера, что, когда вечером, перед выходом на тренировку увидел, как тот колеблется, сначала удивился. Но он быстро понял, что к чему и с волнением оглянулся на оставшихся Воронов. Рико здесь не было, Артура тоже. Вероятнее всего они были уже на поле. Но здесь был Итан, но это если было не хуже, то точно не лучше он в своей джерси с семёркой, наблюдает за действиями альбиноса, опираясь спиной на шкафчик. Жан чувствовал, как Петер дрожал. Но он берет себя в руки. Он крепко сжал ткань кофейной кофты и не без волнения, резко стягивает её, держа за ворот. Вороны были разочарованы. Все раны были спрятаны под плотным слоем повязок эластичного бинта. Вся спина закрыта от внешних раздражителей. Хотя, кому-то и этого было достаточно. Комментарии полились рекой, и Петер умело их игнорировал. Итан молчал, наблюдая за этим с улыбкой. Джерси мягко скользнула по спине. Петер переоделся быстрее и игнорируя любые взгляды, любые странные смешки, не удостаивая никого из Воронов своим гордым взглядом, он ждал Жана. Кажется, это напомнило Воронам с кем им предстоит иметь дело. Снова. Тренировка прошла в обычном ключе, Петер не растерял привычек и ловкости на поле и это даже успокоило. Хотя плюс в его отсутствии всё же был, его рана, оставленная Монстром, затянулась. Теперь Петер мог свободно двигаться по полю. Оставалось только уберегать спину от несанкционированных ударов и толчков. Вороны не отличаются своей честностью, поэтому это случалось чаще, чем можно было бы представить. В душевой развернулась примерна та же сцена, что и в раздевалке, но намного хуже. Петеру всё же пришлось снять повязки. И вот теперь каждый желающий мог разглядеть полу-затянувшиеся раны Петера, только догадываясь как именно и чем именно их нанесли. Кто-то расспрашивал Итана, который загадочно улыбался, уходя от ответа. Кто-то пытался вызнать это у Артура, но видя, что тот ошарашен не меньше остальных — оставили его в покое. Подойти к Петеру или Жану никто бы не рискнул. Тем временем, день клонился к своему завершению, простой неплотный ужин, быстро расположили организм ко сну на пару с усталостью. На стене Петера появилась небольшая бумажка размером А4 с каким-то расписанием, в точности с минутами, различными внештатными ситуациями. — Что это? — Жан подошёл, чтобы оглядеть надпись, но прежде, чем он успел пригнуться, чтобы разглядеть цифры, Петер протянул ему копию, так же написанную от руки, но уже на небольшом стикере. — Это расписание принятия викодина, — Жан оглянулся на друга. Он сцепил зубы. — Я хочу тебе помочь, — признается Жан, тоном которым говорят с непослушным ребенок. — Но не так. Петер, вернись в Лазарет. Дже отмахивается. — Все будет хорошо, я же обещал, — Ландвисон поясняет, опустившись на корточки возле кровати, он влезает под неё. — Просто, не давай мне их раньше положенного. Петер выудил из тайника обе банки с белым таблеткам. Те со звоном ударились по пластиковым стенкам, перекатившись. Жан смотрел на несчастные пузырьки между пальцами друга, словно те были наполнены ядом, что отравит его при одном касания. Моро хмурится. Он не может переубедить Петера. Если он сейчас попытается снова вернуть его в Лазарет, Петер воспримет это как отказ, альбиносу снова придется искать способы и изворачиваться самому. Жан был склонен верить всему что делать Петер, даже если не был уверен, что он поступает верно. Он берет пузырьки таблеток. — Спасибо, — Петер улыбается. — Катись ты нахер, — выругался Жан на родном языке и оглядывает таблетки. — Отвернись, что б тебя. Я спрячу их. Ирландец отвернулся, получив крепкий подзатыльник, он стоял так до момента пока Жан без особого различного шума спрятал викодин в неизвестное Петеру место. — Всё, — заключил Жан. — Знаешь, местами, ты меня очень злишь. Почему, нельзя хоть раз доверить что-то мне. — Я полностью доверяю тебе, если ты об этом, — предупредил Петер сразу и оглянулся на друга. — Но… послушай, ты думаешь мне хочется наблюдать то, что было три года назад. Оставь это. Ты пытался бороться. Теперь, доверь это мне. Для начала просто вспомни кто ты есть, на самом деле, а не кем тебя считают в Гнезде. Петер тыкнул в Шестёрку на собственной скуле, имея в виду татуировку Жана. — Как по мне, у тебя точно больше шансов стать лучшим, нежели у Рико, — француз оглядел его ошарашено. — Не смотри на меня так. Я серьезно. Тебе нужно выйти на поле здоровым и незабитым. Поверь в себя, наконец. Этого уже будет вполне достаточно. Хлопнув друга тыльной стороной по рёбрам, Петер взял со стола альбом и карандаш, продолжая какой-то из рисунков, что он успел начать, ещё будучи в Лазарете. Тем временем близится Зимний банкет.