Because of you

Когда я узнаю тебя, будешь ли ты любить меня? Из-за тебя эта любовь растёт с каждым днём. E-LAST — Because of you

У Бэккёля доверчивый взгляд из-под полуопущенных ресниц и мечтательная улыбка на тонких, чуть влажных от обильно нанесенного ежевичного блеска губах. Тёмные непослушные прядки так и норовят закрыть вокалисту обзор, из-за чего он то и дело недовольно морщит переносицу. Словно надеется, что причёска придёт в норму сама собой. Рядом с ним ослепительно улыбается всем и каждому Ин — этакое оптимистичное солнышко группы и заботливая омма в одном флаконе. Всё ясно: Кёль снова делится с хёном любимой музыкой. Вон, и наушник с хмурым штурмовиком выглядывает из-за пепельно-розовой гофрированной прядки. И, судя по тому, как тонкие пальцы старшего Чхве отбивают нехитрый ритм на потёртом подлокотнике дивана, танцору подобное времяпрепровождение в компании Бэккёля явно нравится. Сынёп всё никак не решается войти, медлит на границе, отделяющей гостиную от коридора, словно боится, что, пересеки он эту невидимую полосу — обязательно случится что-то плохое. Поэтому и стоит на пороге вот уже десять минут кряду, не сводя жадного взгляда с Бэккёля, и губы его беззвучно шевелятся, шепча бессвязные болезненные слова. — Хён, ты чего тут застрял? — участливо интересуется выросший за плечом Ромин, на лице которого написано самое искреннее на свете удивление. Звук его голоса заставляет Чхве вжаться в стену, безуспешно пытаясь слиться ней в странном порыве. Но поздно. Потревоженные возней в коридоре, Ин и Кёль синхронно вынимают из ушей наушник, правый и левый, и внимательно вглядываются в их с Ромином силуэты. После чего Ин поднимается с места, тогда как Бэккёль остается сидеть, настороженно улыбаясь кончиками губ и крепко вцепившись в свой телефон. — Что-то случилось, Сынёп-а? — мягко улыбается старший из троих Чхве, собравшихся вместе, словно тузы в карточной колоде. — Ёнмин-а, проходи давай, — оттеснив вокалиста в сторону, Ин дает Ромину время на то, чтобы протиснуться мимо них с пустой упаковкой из-под рамёна, роняющей редкие янтарные капли на пол. И терпеливо ждёт ответа, глядя на Сынёпа снизу вверх. — Я просто мимо… проходил, — Сынёп смотрит поверх Ина, изо всех сил стараясь сохранять и без того пошедшее хаотичной рваной рябью спокойствие. Не скажет же он, в самом деле, что стоял тут и любовался Бэккёлем?! Нет, на подобные признания он пока не готов и, наверное, никогда не решится. — Уверен? — Чхве Ин склоняет голову набок, делает шаг назад, чтобы оглядеть Сынёпа со всех сторон, и снова замирает на месте. Вокалист кивает слишком поспешно для того, чтобы можно было поверить в то, что он действительно просто шёл по своим делам. Шёл и засмотрелся. На того, чьё имя каждый раз волнующе бьётся за стёртой в кровь реберной клеткой, саднящей от каждого нового взгляда. На губы, которые никогда и ни за что не будут ему принадлежать. На пальцы, что не коснутся тела, изнемогающего от странного, в корне неправильного чувства, безжалостно рвущего пульсирующую паутину кровеносных сосудов. — Зря, — тихо, так, что Сынёпу даже кажется, что ему показалось, бросает старший, бросая на вокалиста полный непонятного сожаления взгляд. Затем переводит его на Бэккёля, усиленно делающего вид, что он не замечает силуэтов хёнов, оккупировавших тесный коридорчик. — Но дело твоё, — Ин снова сдвигается к стене, когда Ромин возвращается обратно в компании Йеджуна, ерошащего тёмную чёлку, — ужин через час, — не обращаясь ни к кому, но, в то же время, адресуя свои слова всем, добавляет он, уходя на кухню. Младшие же, одарив Сынёпа одинаковыми, как под копирку, взглядами, уходят к себе, о чём-то негромко переговариваясь. И, когда он, устав от самого себя и от целого мира в придачу, разворачивается, чтобы вернуться в комнату, руки вдруг касается прохладная узкая ладонь, заставляя обернуться. — Хён? — Бэккёль застенчиво, совсем не так, как обычно, улыбается ему и, крепко уцепившись пальцами за край рукава лонгслива, тянет за собой. Туда, где он всего несколько минут тому назад сидел с Чхве Ином. Сынёп хочет спросить, чего младший от него хочет, но Кёль прикладывает палец к губам. Тогда как в глазах его тёплым океанским прибоем плещется что-то такое, отчего у Чхве вдруг ни с того ни с сего сердце пускается вскачь изголодавшимся по свободе жеребёнком, а вдоль позвоночника прокатывается волна пламенеющих мурашек, явно стремящихся осесть в области солнечного сплетения. Бэккёль едва уловимо улыбается, нашаривая на диване наушники. И всё так же беззвучно протягивает Чхве левый, отводя от лица тёмную прядку. Сынёп, подражая ему, кивает и внимательно следит за тем, как младший, нацепив второй, что-то ищет в телефоне, пролистывая плейлист. Когда включается песня и собственный голос бьётся в висках журавлиной песнью, растворяющейся в небе тонкой взвесью застывших на щеках, но так и не выплаканных слез, Бэккёль придвигается ближе, кладет голову ему на плечо и, крепко сжимая в ладони дрожащие пальцы, начинает подпевать: «Что я могу сделать для тебя, если теперь боюсь себя? Я побегу к тебе и до самого конца буду защищать. Из-за тебя. Пожалуйста, пойми меня, я не хочу быть один. Из-за тебя я не могу контролировать эту любовь, Я хочу быть с тобой» Слова партии Бэккёля пронзают навылет и без того обескровленное сердце, явно не справляющееся с бушующим пожаром чувств и эмоций, выжигающих внутри Чхве самую настоящую воронку с опалёнными краями. И он больно, до крови, выступившей на коже, прикусывает губу, отчаянно не веря в то, что Кёль, по сути своей, уже сказал ему словами их песни. Он не видит, как болезненно морщится ведущий вокалист, как он хмурится, следя за тем, как лицо хёна искажается от вполне себе осязаемой боли, прошившей кончики спазматически подрагивающих пальцев суровой ниткой, нижущей кровяной бисер, что беснуется под кожей мириадами горьких альмандиновых капель. И только когда враз пересохших губ касаются чужие, отчетливо пахнущие черничным блеском губы, лишь тогда Чхве наконец-то выныривает из зыбкого болота сомнений, почти утянувших на дно его бренное тело и душу, и широко распахивает невидящие глаза. Для того, чтобы тут же без остатка раствориться в темнеющих омутах глаз Бэккёля и отдаться на растерзание чутким пальцам, несмело пробирающимся под край лонгслива. — Сону-я, — бессвязно шепчет Сынёп, млея от робких ласк одногруппника, сантиметр за сантиметром изучающих изнемогающее от тщательно подавляемого всё это время желания тело, — нас могут увидеть… — Плевать, — выдыхает ему в губы младший, дёрнув плечом, — есть ты и я, Сынёп-а, остальное неважно. Чхве застывает, осознав, что Бэккёль впервые обратился к нему без привычной уважительности и пытается понять, нравится ли ему это. Определенно, да. К чему условности, если все барьеры, возводимые им день за днём, рухнули в тот момент, когда ладонь ведущего вокалиста вдруг накрыла пальцы, забирая с собой всю боль. Оторвавшись от губ Сынёпа на один краткий миг, Кёль тянется рукой к телефону, выдергивая наушники из гнезда. И песня, что обвенчала их здесь и сейчас, всё крутится и крутится на повторе, в то время как Ин, выглянувший на шум из кухни, облегченно улыбается, обнимая любимую поварешку. Если двое предназначены друг другу, они обязательно встретятся, притянутся сильнейшим магнитом на свете и уже ни за что не будут одиноки. И если один из них боится этих чувств, возникших подобно утреннему туману, плотно опутавшему багряный сгусток меж рёбер, второй обязательно сделает первый шаг. Навстречу общему счастью под вечно ясным небом.