HO PAURA DI SPARIRE

       — Дамиано!       Громкий голос Виктории сотряс стены уютного номера, вдоль и поперёк исполосованного солнечными лучами. Она хлопнула входной дверью и — о Боги! — кажется, тащилась прямо в комнату.        — Дамиано, — она встала напротив кровати и подпёрла ручонками обнажённые бока. — Сколько можно спать? Твои пять минут длятся уже… — Вик обратила внимание на настенные часы, и голубые глазки её заметно округлились. — Целый час! Поднимай свой зад!       Дамиано успел ухватиться за одеяло, которое Вик так усердно пыталась с него стянуть, и с протяжным стоном уткнулся сонным лицом в подушку. Второй, а быть может, и третий раз она забегает полная уверенности, что под силу ей прогнать его сон прочь. Этим чудным утром предстоящая репетиция смущает Дамиано меньше всего. Просыпался миллион раз и миллион раз не находил сил встать и закрыть окно, выходящее на залитый солнечным светом внутренний двор отеля, на бассейн, в котором плескались чёртовы жаворонки. Виктория звала его окунуться в прохладную воду, в ответ Дамиано раздражённо бросал хриплое «нет» и продолжал ворочаться в раскалённых белых простынях и шарить руками не задетую солнцем часть кровати. Теперь-то гитаристка кричала не откуда-то со двора, а над самым ухом, и отвлечь её смогли лишь вопли по-детски счастливого Томаса, с немалым трудом затолкавшего Итана в бассейн.       Виктория подбежала к окну и захохотала. Бедный Итан — он так долго торчал в ванной в обнимку с феном, дабы уложить длинные чёрные патлы, которые теперь-то, мокрые, липли к лицу и лезли в рот. Конечно, это веская причина утопить Томаса. А Томасу смешно, от чего приходилось возвращаться на поверхность, глотать жадно воздух, пока тёмное пятно шарит где-то у дна, и визжать как девчонка, чувствуя ногами прикосновения Итана. И Виктории тоже было смешно ровно до того момента, когда задыхающийся Томас торопливо выскочил из бассейна и промокший до костей помчался в номер.        — Томас! — Закричала она, когда услышала лягушачий топот сырых стоп прямо в коридоре.       Дамиано резко разомкнул веки и, кряхтя, отлепил от мягкой постели бренное тело, разрисованное, словно холст. Он лениво потёр горящие глаза, в уголках которых свалялись несмытые остатки яркого макияжа, и потянулся за пачкой сигарет, покоящейся на тумбе и тут же рухнувшей на пол от касания его руки.        — Сука.       Курить перехотелось. Для этого нужно сначала встать или же продемонстрировать хреновую гибкость.        — Проваливай на улицу, — Виктория внушила полотенце трясущемуся, как тростинка на ветру, Томасу и толкнула его к выходу.       Гордо перешагнула всё безобразие, стёкшее с его худющего тела, — сами будут убирать, игруны чёртовы. Ругань Дамиано вынудила её вернуться в комнату, а после и сигареты упавшие поднять, и достать одну единственную из пачки, и чуть ли не в рот ему её положить.        — Кофе заварить?       Дамиано тёмными сонными глазками разглядывал её и улыбался, а меж зубов зажимал сигарету несчастную, которую Вик с милейшей улыбкой от уха до уха пыталась зажечь, пока он рассиживал, трутень самый настоящий.        — Спасибо, Вик.       Терпкий дым стал приятно раздражать слизистую, и затуманенный разум Дамиано пробудился, тут же нарисовал последовательно картинки прошедшего вечера. Мечта выступить на фестивале в Сан-Ремо, кажется, воплотилась в реальность. Отожгли на сцене в чёрных блестящих одеяниях, такие раскрепощённые и уверенные в своём успехе, без толики скованности, в полный голос и силу. Валялись за кулисами на полу и радовались, как дети, что донесли до ушей зрительских песню, в долгий ящик запрятанную. Вот так-то — не баллада какая-нибудь скучная, а рок, до кипения доводящий кровь во взбухающих венах.        — Так будешь ты кофе или нет?       Виктория дождалась утверждающего кивка и, встряхнув светлой головой, оттого что длинная чёлка настырно лезла в глаза, пошагала на кухню. Быть может, крепкий кофе справится со стуком в висках, о котором Дамиано Давид и не думал, сподвигая всех выпить немного пива. «Никаких отказов! Никаких!» Внешний вид и настрой ребят заставляют думать, что всё-таки отказы сыпались со всех сторон и выпивал он в одиночку, — какие огурчики-то свеженькие! С утра пораньше плескаются в бассейне и бесят своей беззаботностью недовольного, помятого деда, расхаживающего по гостиной тяжёлой-тяжёлой походкой.        — Чего же вам не спится?        — Ты время-то видел? — Спросил Томас, не отвлекаясь от плейстейшена, ни в какую не желающего подключаться к телевизору. — Я зря тащил его с собой за три звезды. Не работает ни черта. Да что это за хрень? — В один клик комната залилась громкой мелодией и аплодисментами радостного гитариста.        — Сделай потише! — Давид облокотился на стол, словно вторые сутки его мучают дикие схватки, и только потом грузно опустился на кресло.        — Твой кофе, Дами.       На любезность Вик он выдавил из себя лишь кивок трескающимся по швам черепом. А она полна сил и энергии — резво прыгнула на диван, прямо на Томаса, которого пополам сломать — раз плюнуть, и стала предлагать варианты, во что можно порубиться, пока Дамиано пытается вселить в себя хоть какие-нибудь признаки жизни, а Итан, бубня под нос неласковые словечки, крутится в коридоре со шваброй в руках.       В театре Аристон с раннего утра идёт подготовка ко второму вечеру фестиваля, в котором Maneskin не участвуют, но ответственность за предстоящие номера не позволяет им отсиживаться в отеле и греть носы у бассейна. Дамиано кропотливо перебирал известные итальянские композиции, и ничего душеньке не приглядывалось, не прислушивалось, пока не попалась под руку Amandoti, разрывающая ту самую душеньку на части. Поздними вечерами, будучи в Риме, музыканты трясли друг перед другом листами, исписанными нотами, спорили и подгоняли музыку под свой репертуар, иначе ни в какую не годится. Должно пробирать насквозь, должно покалывать за грудиной. Разумеется, это будет красиво! Уверены, а страшатся. За кулисами можно трястись, сколько влезет, можно терять контроль над ватными ногами и позволять челюстям ходуном ходить, но суметь оставить всё это за теми же кулисами много стоит. Схватились за инструменты и забыли о страхе по стуку палочек Итана, а волнение в голосе Дамиано будет звучать ещё пол минутки, пока чертёнок внутри разминается и готовится устроить горячее шоу. Тревожность бьёт в затылок. С виду-то спокоен. Передвигается плавно по сцене в расстёгнутом пиджаке, под которым лишь татуировки, перебирает не уложенные тонной геля волосы и пристаёт к ребятам.        — Ни у кого такой крутой песни нет. Вы же заметили это?        — О, будь скромнее, Томас, — гитарист плюхнулся на небольшой диванчик, и Виктория уселась рядом. — Пора признать, что у нас золотые руки, уши, а наша фантазия… она невероятна!       Мечтательная улыбка Виктории озарила светом скромную гримёрку.        — А Дамиано Давид пошёл на хер, — вокалист состроил из себя обиженного и даже не посмел отвлечься от весьма обворожительного отражения в зеркале.        — Трудно подобрать слова, чтобы описать всепоглощающий талант Дамиано Давида, — исправилась Вик и засмеялась, заметив включённую камеру Итана. — Не дуйся, Дами. Иди сюда, я хочу поцеловать тебя.        — Да, дорогие зрители, Виктория порой предлагает мне абсолютно непристойные вещи, но я держу себя в руках, — паясничал Дамиано, заменяя микрофон расчёской. — Мы друзья, но, кажется, даже Вик не может устоять перед этим горячим парнем.        — Замолчи, Дамиано, — Виктория, смеясь, вытолкнула его из объектива и отняла импровизированный микрофон. — На мои предложения Дамиано Давид отвечает отказом и — представляете? — бежит предлагать то же самое Томасу и Итану.       Её хохот слышали все посетители Аристона. Ещё бы — Дамиано без особых усилий сжал её то ли в объятиях, то ли в тисках, намереваясь закрыть рот ладонью или придушить, чтобы уж наверняка. Переиграла и уничтожила, вынудив Итана смутиться, будто страшная правда ненароком вырвалась из её уст. Пожалуй, крайне познавательное видео останется пылиться на плёнке среди таких же снятых наобум. Он сунул телефон в карман серых брюк, взял с комода палочки и принялся крутить их меж пальцев — ловкость его рук одновременно пугает и завораживает. Отвлекает и успокаивает отлично, когда вокруг творится нечто и Дамиано с Викторией ненавязчивую игру превращают в битву не на жизнь, а на смерть. Остановил их короткий стук в дверь. Зачем стучали — непонятно, всё равно ворвались так, словно вынесли несчастную дверь с ноги, и никакое разрешение войти прозвучать не успело. Амадеус озадаченно разглядывал рокеров сквозь толстые стёкла очков и внимательно слушал собеседника, что-то тараторящего ему по телефону.        — Да, я скажу прямо сейчас. Повиси секунду, — артисты притихли в ожидании чего-нибудь непредсказуемого и обязательно нехорошего. — Так уж вышло, что Мануэль не сможет присутствовать завтра, — сказал, как отрезал, и почесал седеющую макушку. Огорчил, может, а, может, плевать им — по лицам не поймёшь.       Незаменимый ведущий ожидал любой реакции, банального вопроса, почему же так случилось, почему снова удача повернулась к ним неприглядной задницей, однако наблюдал он лишь их игру в недоумевающие гляделки. Виктория точно знала, что за маской спокойствия на лице Дамиано пылала злость и нежелание принимать тот факт, что запланированное в очередной раз помчалось куда-то в тартарары. Она взяла его за руку, словно не от её ногтей красовался на ней след, оставленный минутой ранее.        — У меня нет времени, сразу скажу: можешь петь один, Дамиано, можете предложить кого-нибудь ещё — любой вариант рассмотрим. А теперь меня ждут великие дела! — Ведущий коряво поклонился и избавил Maneskin от своего присутствия.        — Допустим, нам и вчетвером неплохо, — умозаключил Томас с присущим ему оптимизмом, не всегда уместным.       Дамиано опустился на кожаное кресло, не обронив ни слова. Несомненно, в одиночку с текстом он справится прекрасно, но, чёрт, как же хотелось подарить второе дыхание величавой песне в дуэте с Аньелли!.. Предвкушение яркого выступления не давало покоя тёмной ночью, как и тревожность, одолевающая, стоит микрофон сжать пальцами. Надоело сомневаться в идее участвовать в фестивале — такой уж спонтанной она была, а сопливые Maneskin когда-то обещали друг другу хватать любой шанс четырьмя парами рук и четырьмя парами ног шагать туда, где страшно. Только так можно выбраться из неведения и мрака.        — Мы справимся.       Вик положила тёплые ладони на его плечи и поправила ворот чёрного пиджака. Смеялся заразительно, обнимал её и притворялся, что сильнее она и никакое сопротивление ей не окажет, а теперь сидит, печальнее Пьеро, и кривит обидчиво нос, пряча сердитый взгляд под тёмной чёлкой.        — Твоей харизмы вдоволь хватит, никто и не заметит, что кого-то на сцене недостаёт, — она прижалась щекой к выбритой щеке, и её смех над самым ухом заставил Дамиано улыбнуться.        — Знаю, — признался и погладил ладошки гитаристки. — Пойду за сигаретами.       Участники фестиваля сменяли друг друга в вихре генеральной репетиции. Боязно каждому, будто на самом Евровидении рискуют остаться отсеянными судьями. Прошлым утром и Maneskin боялись, а потом-то почувствовали, что мало, кому уступить смеют, и глянули свысока, страшась теперь мыслей и уверенности в собственном превосходстве. Невысокое место присудили им, но зрительская симпатия лавиной комментариев сбила их с ног. Дамиано остановился у сцены и наблюдал из-за кулис за танцующими и поющими что-то непомерно скучное. Любой творец достоин признания, и найдутся довольные ушки для прозвучавших голосов, но ему хотелось не думать об ушах и зажигать души своими текстами, образами и харизмой.        — Сыграть тебе чего-нибудь?       Амадеус долго заговаривал зубы в микрофон, читая десятый раз измятый сценарий, и Дамиано не заметил, как ведущий куда-то смылся и сцена опустела. К стойке с микрофоном подошла девушка с гитарой, в руках с которой утром прыгал Томас. Она перекинула через голову ремень, приняв на плечи груз инструмента, и подергала тонкие струны.        — Ну же, заказывай.       Дамиано полюбопытствовал, к кому она весьма нежно обращается, и заметил лысого мужчину в оранжевой рубашке, примостившегося на случайном месте в первом ряду.        — Тех ребят в чёрных костюмах. Помнишь? — он закинул ногу на ногу, а-ля «Жду!» Приготовился слушать, точнее — восхищаться, потому что других эмоций она не способна была вызывать.       Заулыбалась виновато, будто знать здесь всех и каждого обязана, и придалась воспоминаниям, скрупулёзно перебирала в памяти костюмы, мелькающие на сцене прошлым вечером. А память-то, видно, подводила своими провалами. Совсем недавно они, четыре тёмных силуэта, репетировали Amandoti, на дрожь пробивающую, — заслушайся и плачь, комкая салфетку. Прозвучал последний аккорд, они тут же загоготали с шутки дурацкой и унеслись со сцены, уступили место не таким глазу запоминающимся. Видимо, не придала значения.        — Что за ребята?.. — Спросила осторожно девчушка и подскочила на месте, — а-а-а! — Да так подскочила, словно гитара веса никакого не придаёт. — Вспомнила, Роберт!       Размяла костлявые пальчики и в самом деле начала играть. Как Томас Раджи. Начала играть родненькую мелодию, в спину смело пихнув Дамиано, обернувшегося, хотя не звал его никто. В ларёк за сигаретами спешил, верно?.. Остановись же, брось дрянь свою, послушай зазвучавший до дыр заученный текст в совсем ином исполнении.       Loro non sanno di che parlo       Vestiti sporchi, fra, di fango       Нарочно придавала красивому голоску лёгкую хрипотцу — изображала его, мрачную тучку, темнеющуюся среди аляпистых цветков и произносящую итальянскую брань со сцены. Манера её не менее пошлая, и никакое белое платьишко не спрячет за своей невинностью горячего Дамиано Давида в женском обличии.       Giallo di siga fra le dita       Lo con la siga camminando       Топает ногой и мотает вьющимися космами огненно-рыжего цвета, будто не видит её автор столь дерзких строк, никто не видит — перед зеркалом она дурачится, или, наоборот, для целого мира во вкус вошла, зажигалочка харизматичная. Не к лицу ей рок — никому с суровым словом в голову не ударит антонимичный образ этой девчонки. Другое же дело физиономия Дамиано с чёрными паклями вокруг карих глаз, таящих такую очевидную нетрезвость, — он-то ударит в голову с ноги, потому что он равно рок. Зачем выдумывать?.. Разукрась бледное личико, нацепи на хрупкое тело самый блядский наряд, и растопчет она тяжёлыми ботинками его, Дамиано Давида, экстравагантного до кончиков пальцев, и не подумает уступить.       Scusami, ma ci credo tanto       Che posso fare guesto salto       Anche se la strada…        — Не знаю больше слов! — Призналась задорно и бросила струны.       Неединственный зритель выпрямился и зааплодировал, а она тепло улыбалась, обнажая по линеечке выстроенные зубы, и придерживала ручонкой толстый ремень, безжалостно давящий на плечо.       Дамиано шмыгнул недовольно. Не знает она слов… Хотелось выхватить микрофон у Амадеуса, крадущегося к нему походкой выжидающей, и допеть без нарочитой хрипотцы, не существующей, как оказалось. Она старалась, выдавливала из себя крупинки его образа, и получилось у неё лучше, чем замечательно. Безо всяких притворств запел бы из-за кулисы и осадил пыл искрящийся, но какая досада — опередила, чертовка, и пародией своей покруче оригинала толкнула его в широкие плечи.        — Не боишься, что утащит твоё место? — Несмешно пошутил Амадеус и поправил сдавливающие переносицу очки. Дамиано хмыкнул в ответ, кусая впалые щёки. — Марлена Сальви. Победительница фестиваля, года два назад, наверное, взяла первое место, а сегодня — моя соведущая.        — Пусть будет она, — объявил Давид, напомнив Амадеусу, что он лично предоставил Maneskin право выбора и уже благополучно об этом забыл, и пошагал за сигаретами, заждавшимися его где-то на прилавке.       Следовало бы вникнуть в вечно разнящиеся мнения остальных — не постесняются душить претензиями, делая вид, будто не до балды им, за чьей спиной играть одно и то же. Да плевать, может, и не справится она с непосильной задачей тягаться талантами с Дамиано Давидом.