***
Дом у семейства Мин был огромный и богатый. Сада вокруг почти не было, зато был высокий и прочный каменный забор. Сыновей Шиюна не было дома, так что знакомство с кузенами откладывалось. Комнату Чану выделили просто огромную, но в ней была тёмная мебель, тёмные шторы и бельё на постели было чёрное. Не то чтобы Чан жаловался, но, привыкший с солнечному и светлому своему дому, который был в два раза меньше, зато в сто раз милее и уютнее, он ощутил какую-то глухую тоску, оглядывая своё новое пристанище. Он не знал, насколько он здесь, как долго ему придётся вникать в требования дяди и организовывать переезд своей семьи, но дал себе слово при первой же возможности съехать из этого места, которое казалось ему злым и неприветливым. Дядя постарался произвести впечатление, но вечерний парадный обед в кругу новой семьи только ухудшил первый взгляд. Еда была очень вкусной и разнообразной. В огромной столовой всё сияло: две большие хрустальные люстры кидали острые огоньки от множества подвесок на прекрасный хрусталь и фарфор, стоящий на столе. Стулья с высокими спинками были удобными, а пушистый ковёр скрадывал шаги двух слуг, омег-лис, разносящих еду и напитки. Кроме собственно Шиюна и Чана, были дядин муж Доджон, родной сын дяди, старший альфа Сынмин и пасынок, младший альфа Чанбин. Атмосфера была напряжённой. Чан сразу понял, что ему здесь более-менее рад только дядя. Доджон весь обед выспрашивал о положении семьи Чана в сообществе Сиднея, изумлялся тому, как они там выживали без стаи, и лицемерно сочувствовал Чану, что тот не познал прекрасного стайного воспитания волчат. Зафиналил свои разглагольствования на этот счёт Доджон совсем уж неудачно. — Ну, ничего, ничего, Чан-и — ты же позволишь себя так называть? — мы найдём тебе тут в пару достойного омегу-волка. Есть ряд семей, которые будут просто счастливы породниться с нашей семьёй. А ты ведь теперь — часть нашей семьи. Раз уж наш Бинни не сможет укрепить наши внутриклановые связи, — Доджон демонстративно вздохнул и кинул острый взгляд на мужа, — то ты нам в этом поможешь, не так ли? Чан молчал несколько дольше, что переходило грань «прилично», но потом, растерянно глянув на нахмурившегося дядю, чуть склонил голову в знак чего-то вроде согласия. Он поднял глаза на упомянутого Доджоном Чанбина и заметил в его глазах такое злорадство и даже, кажется, ненависть, что растерялся ещё больше. Видимо у младшего кузена симпатии он не вызывал совершенно. А учитывая, что тот должен был стать мужем его драгоценного Феликса, это было очень плохо. Сынмин в свою очередь вообще не проявлял никакого интереса к новоявленному братцу, ел молча, быстро, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Видимо, он был в ссоре с отцом, потому что тот несколько раз пытался в разговоре его задеть, намекая на непослушание и неуважение как самые страшные сыновьи грехи, но Сынмин никак не реагировал, предпочитая отмалчиваться. В общем, ужин не удался. Кроме того, когда всё закончилось, ко всеобщему облегчению, Чану не удалось нормально поговорить с Чанбином, который интересовал его больше всех остальных. Он попробовал тормознуть альфу на выходе из столовой, сказав: — Послушай, мне надо бы с тобой пообщаться… — А мне с тобой не надо, — холодно ответил тот и, оттолкнув его с дороги, ушёл. Сынмин, наблюдавший эту сцену, усмехнулся и, подойдя к Чану сбоку, слегка похлопал его по плечу, а потом подхватил под руку и вывел из столовой. Он молча повел несопротивляющегося парня до своей комнаты и втолкнул в неё. Там он предложил располагаться и, насмешливо улыбнувшись, сказал: — Удачи, братишка. Сладить с Бинни, когда он в гневе, — это, конечно… — И выразительно замолчал. — А в гневе он, потому что?.. — медленно спросил Чан. — Потому что не хочет замуж за твоего брата. Ни он не хочет этого, ни его папаша. Чана передёрнуло от презрения, внезапно зазвучавшего в голосе Сынмина при упоминании Доджона. Но тот спокойно продолжил: — Только по разным причинам. Мистер Мин Доджон собирался свести Чанбина с Хванами, выдав за их красавчика Хёнджина. Уже и переговоры вёл. За Хваном мощный куш дают, хотя сам Джинни — редкостная сука. Чанбин его терпеть не может. Но он хотя бы знает его. А твой Феликс… Появился вообще неизвестно откуда — уж прости, но для Бинни-то это так. — Феликс заболел, когда ему папа сказал об этом, — ответил Чан, оскорблённый, но понимающий, что в общем-то Сынмин прав и Чанбин вполне имеет право злиться. — Феликс — омега, — с внезапной горечью сказал Сынмин. — Дело омеги — слушаться. А Бинни… Он у нас вольнолюбивый и… конфликтный. По жизни. Постоянно в протесте. Он ненавидит то, что его папа вышел за моего отца из-за бабла… Чан удивлённо посмотрел на Сынмина. — Ты… так спокойно об этом говоришь, — сказал он, чуть помедлив. — А ты сам как к этому относишься? — Мне похер, — грубо ответил Сынмин и зло прищурился. — А чем ещё может привлечь к себе мой отец? Он ростовщик. Жестокий, злобный, готовый ради бабла на всё — и убить, и продать, и предать… — Сынмин запнулся, но потом, презрительно улыбнувшись, продолжил: — Ты думаешь, он по доброте душевной вас привечает? На Бинни ему наплевать, поэтому он и отдаёт его твоему Феликсу. Это укрепит, конечно, связь внутри семьи, но на самом деле ему нужны вы с твоим младшим, Чонином. Чан изумлённо посмотрел на Сынмина. — Мы? Чонин? Чонин ещё совсем ребёнок, ему шестнадцать! — Отличное время, чтобы отдать его за какого-нибудь богатенького омегу, чтобы тот принёс в семью куш. Чанбин не родная кровь. Поэтому и обречён. А вот вы с Чонином — сыновья брата, настоящая семейная связь. Так что если ты думаешь, что пострадает только Феликс, то ты ошибаешься: Чанбин, конечно, вредный, но он неплохой парень. Раздражительный, но добрый. Он не обидит твоего братца. Может, любви, конечно, и не будет, но твой Феликс в безопасности будет за широкой спиной Бинни, поверь. А вот вы с Чонином… — А ты? — Чан старался не паниковать раньше времени, но голос его предательски дрогнул. — Что же ты? Ты же вообще — кровь роднее не бывает! — Я… — Сынмин неожиданно грустно усмехнулся. — Со мной беда. Я люблю того, кого мой отец никогда в жизни не одобрит. Я сорвал организованную им помолвку с сыном семьи Сон. Я опозорил семейство Мин, связавшись с родом, который никак не может быть принят в нашу драгоценную семейку официально! — В голосе у альфы зазвучала ядовитая злоба, а потом он поднял на Чана глаза, и тот увидел в них такую страстную решимость, такой огонь гнева, что невольно поёжился. А Сынмин между тем продолжил: — Только мне наплевать, понимаешь? Я всё равно возьму замуж моего Джисона, чего бы мне это ни стоило! Он носит моего ребёнка! А отец пусть идёт к чёрту со своей лютой неприязнью к смешанным бракам и страстью к бракам по расчёту, ясно? У Чана сложилось чёткое ощущение, что последние слова альфа говорил как бы не ему. Поэтому он просто кивнул головой и тихо сказал: — Ясно, ясно, Сынмин-хён. А Джисон… Кто? — Квокка, — с неожиданной нежностью ответил Сынмин. Чан невольно вскинул брови и присвистнул: квокки, как и любая экзотика, были редкостью в этом мире. — И он… старше? — осторожно спросил Чан. Сынмин внезапно как будто очнулся и, выдавив принуждённую улыбку, ответил: — Мы с тобой что-то разоткровенничались… а ведь по сути даже не знакомы. Так что… Ты, наверно, устал. Не буду тебя больше задерживать. — А, закрывая за Чаном дверь, замялся и негромко сказал: — Ты это… Извини, если я что-то не так сказал… Ты вроде адекватный волк, у нас это не так часто встречается, многим феромоны башню сносят, так что… Я рад с тобой познакомиться. И не бойся за Феликса. Ему обязательно понравится Бинни. Мой братишка умеет быть очаровательным. — Только вот твоему братишке не нравится мой братишка. Ему незачем быть с ним очаровательным, — горько ответил Чан. — Я видел фото Феликса, — улыбнулся Сынмин. — И видел, как смотрел на них Бинни. Просто поверь: он будет очаровательным. Не с тобой, конечно, потому что считает, что ты за этот брак. Но с Феликсом… думаю, всё будет в порядке…***
Чан вернулся в свою комнату задумчивым и с массой пищи для размышлений. Но отдохнуть ему не дали. Слуга, постучавший в дверь, почти сразу после того как он зашёл к себе, попросил его пройти в кабинет для разговора с дядей. Тот встретил его фальшивой тревожной улыбкой и широким приглашающим жестом: — Садись, Чан-и. Я тебя заждался. Ты, как мне сказали, говорил с моим сыночком? — Последнее слово он выделил почти издевательской интонацией. — И о чём шёл разговор? — Он попробовал успокоить меня насчёт брака Феликса и Чанбина, — осторожно ответил Чан, ощущая себя как на минном поле: права на ошибку у него нет. И так обстановка в этой семье была взрывоопасной. — Вот как? — озадаченно проговорил Шиюн. — Только об этом говорили? — В основном, — кивнул Чан. — А он тебе рассказал о своём позоре? — резко спросил дядя. Чан удивлённо поднял на него глаза. — О своём чёртовом квокке? Об этом… Хан Джисоне, — Шиюн назвал имя, будто мучительно выплюнул его с горечью и презрением. — О том, что успел заделать ему ребёнка! Волк! Связался со слабым родом! Всю семью позором покрыл! — Дядя, — медленно сказал Чан, — но квокки — редкий род… Многие считают за честь породниться с ними… Почему же вы… — Потому что только волк должен быть парой волку! — взревел Шиюн. Его глаза покраснели и налились ненавистью, а рот исказился оскалом бешенства: — Слышишь? А мой сын! Единственный мой сын! Если бы я не пригрозил, что наизнанку выверну этого его любовничка, то он бы давно и из дома ушёл! Мой сын! — повторил он с тоской. — Моя плоть и кровь! Моя надежда! Кто теперь посмотрит на него после сорванной помолвки? Он ведь похвастался, да? Мерзавец! Ни один приличный жених ему теперь не светит! — Жених? — растерянно спросил Чан. — Но ведь Сынмин собирается… — Никогда! Этому не бывать никогда! Пусть этот презренный родит моего внука, мы его заберём, потому что в нём будет моя кровь! Но Минни никогда не выйдет за него! Этого позора я не допущу! Лучше пусть останется один, чем приведёт в дом слабородного! Чан молчал. Он начинал испытывать настоящую неприязнь к этому человеку. Но точно знал, что показать её ему никак нельзя. Поэтому он просто уставился в пол, покрытый прекрасным ковром, и старался понять, что же его самого ждёт в этой семье, чьей частью так отчаянно хочет стать его папа. До него начало доходить, насколько опасным и неразумным было связываться с этой стаей, и весь переезд в Корею ему начал казаться огромной и непростительной ошибкой. Дядя между тем чуть успокоился, отпил из своего стакана с виски и сказал, чуть хмурясь, но почти добродушно: — Хмм… кажется, я напугал тебя… А ведь это не твои проблемы, не так ли? Скажи мне, Чан-и, кем ты видишь себя в будущем? — Я хочу стать травматологом, Мин Шиюн-щи, — чуть помедлив, ответил Чан. — Врач? — Дядя, кажется, страшно удивился. — Волк, альфа — врач? — Почему нет? — удивился Чан, поднимая на него глаза. — Чан-и, у каждого рода, знаешь ли, свои склонности, — менторским тоном начал пояснять дядя. — И дело волка — рвать и добывать! Полиция и военные, бизнесмены и дельцы — вот наш удел. Ну, или такая деятельность, как у меня. Я ростовщик и горжусь этим! И рву тех, кто встаёт на моём пути или не возвращает мне долги. Так что я нахожусь в гармонии со своей природой! — Мой отец был волком, — тихо, но твёрдо сказал Чан. — И он был врачом. Он был отличным психиатром! — Ну, вот его и… — Шиюн осёкся под пронзительным и мгновенно зажёгшимся опасным блеском взглядом Чана. — Ух ты… Как ты умеешь, — невольно ёжась, улыбнулся он. — А я уж было подумал, что размазня размазнёй. Ну и взгляд, — восхищённо цокнул он. — Прямо до дыры прожёг! Всё-таки кровь! Кровь никуда не деть. Он снова улыбнулся, но Чан уже не улыбался в ответ. Ему было не до вежливости. Этот человек задел святую боль, которая до сих пор, хотя и прошло уже полгода, жгла сердце и рвала душу. Отец погиб от руки своего буйного пациента, который из-за халатности персонала больницы получил в руки нож. Отец заслонил от него омегу-медбрата, на которого тот напал и успел ранить, и в борьбе ненормальный воткнул нож в бедренную артерию отца. Спасти его не успели. Но омегу он спас. И вот теперь этот человек намекает на то, что эта смерть была недостойной волка? У Чана было другое мнение о недостойном поведении. Но ссориться с дядей он всё же не хотел. Поэтому просто опустил глаза и стал слушать. Дядя между тем чуть смущённо продолжал: — Ты прости, я не хотел… я всегда уважал своего брата, он был моим любимым хёном долгое время… пока не уехал, тем самым разбив сердце нашему отцу. Но я всё равно его уважал. Он хотел стать доктором — и стал им. Однако я не думаю, что так уж обязательно его сильному и уверенному в себе сыну идти по его стопам? — Но я хочу этого, дядя, — твёрдо ответил Чан. — Ну, мы ещё об этом поговорим, — уверенно ответил Шиюн. И Чану тут же захотелось максимально отложить этот разговор. Однако он понимал, что не получится: решать надо было в этом году. И так папа дал ему год после школы на обдумывание решения и поиск себя. И этот год уже наполовину прошёл. — Кстати, — сказал Шиюн, — у тебя ведь месяц назад был день рождения, не так ли? — Чан кивнул. — А я тебе ничего и не подарил! — Ничего страшного, — чуть улыбнулся Чан. — Это… — Нет, нет, — как-то хитро улыбнулся дядя. — У меня есть на примете подарочек для тебя. И тебе, и твоему альфе должен понравиться. От того, как улыбнулся при этом Шиюн, Чану стало тревожно на душе. Он сразу почувствовал, что подарочек его не порадует. Однако было невежливо вот так отказываться, и он произнёс, склоняя голову: — Спасибо, Мин Шиюн-щи! Я буду очень благодарен! — Ещё бы! — Дядя снова загадочно улыбнулся. — Ну-с, а пока давай-ка поговорим о браке Феликса и Чанбина. В общем-то обсуждать было не так и много чего. Сошлись на том, что сначала парни должны познакомиться, побыть вместе. — Мы не звери какие-то! — добродушно разглагольствовал Шиюн. — Конечно, неволить их никто не будет! Двадцать первый век на дворе! Мы просто не дадим им забыть о долге перед семьёй! Бинни повыпендривается и смирится, он слишком любит своего папу и знает, что тот полностью от меня зависит! Да и сам Бинни так привык к своей чудесной элитной школе, к перспективе учиться в отличном вузе и стать кем-то значим в своей сфере — не без моей помощи, конечно! Он, естественно, артачится и периодически устраивает мне тут бунты и мятежи, но против моей воли не попрёт. Надеюсь, что твой омежка столь же разумен и подчинится. Тем более, что жизнь его ждёт безбедная и беззаботная! Мечта, а не жизнь! Он ведь у тебя такой нежный… сладкий… — И столько неуместной жадности было в этих словах Шиюна, что Чан невольно вздрогнул и пристально посмотрел на дядю. Но тот как ни в чём не бывало продолжил: — Должен Бинни понравиться. Так что пусть месяцок потрутся друг о друга, а там и свадьбу сыграем, да? — Может, их вместе отправить куда-нибудь отдохнуть? — спросил Чан, которого чем-то неприятным царапнули прямо по сердцу слова дяди о Феликсе. — Нет, нет, — поспешно ответил Шиюн, ещё больше настораживая этим ответом Чана, — пусть будут на глазах, здесь, в моём доме… а то не дай бог что! — Может, это поможет им сблизиться — совместное путешествие? — тревожась всё больше, попытался настоять Чан. — Нет! — рявкнул Шиюн и стукнул кулаком по столу. — Нет! Здесь! Я хочу видеть… их! Здесь! И эта пауза перед словом «их» окончательно уверила Чана в нечистоте намерений Шиюна. Только этого им и не хватало. Но как противостоять этому жестокому и властному, а главное — сильному и богатому волку, Чан пока не мог придумать. Единственное, что пришло ему в голову — это то, что необходимо как можно скорее заручиться дружбой и поддержкой Чанбина. Как пробиться сквозь его неприязнь, Чан пока не знал, но ради брата он найдёт способ. — Ладно, ладно, Чан, — ворчливо сказал Шиюн, чуть успокаиваясь. — Ты и сам поймёшь, что я прав… чуть позже. А пока тебе надо отдохнуть! Ты же после дороги, а мы тебя совсем вымотали. Иди, постарайся восстановиться. И жди моего подарка! Надеюсь, он будет в твоём вкусе! Чан поклонился и вышел. На сердце было тревожно. За один вечер он понял, что переезд в Корею может оказаться небезопасным для всей его семьи и что папино стремление обрести стаю может выйти боком обоим братьям Чана. О себе он не беспокоился, был уверен, что сможет противостоять дяде и его очевидному стремлению сделать из Чана свою марионетку. И первым шагом, наверно, будет тот самый подарок, который дядя так настойчиво рекламировал.***
Всю следующую неделю Чан провёл в разъездах с дядей по объектам его «империи». Сеть ломбардов, небольшие магазинчики, сеть заправочных. Интересы в бизнесе у Шиюна были очень разными. Чан не совсем понимал, какое отношение ко всему этому может иметь он сам, но отказываться от настойчивых дядиных предложений экскурсионного характера было как-то странно: всё-таки он был гостем. Поэтому он сопровождал дядю, вежливо выслушивал его грубоватые комментарии, становился свидетелем показательных разносов и публичного унижения в чем-то провинившихся руководителей и сотрудников. Он заметил, что на всех руководящих должностях в империи Мина стояли или волки, или койоты, или лисы. И вот с последними он не церемонился: они в иерархии звериной мощи были ниже остальных. Но слабее лис никого не было. Кормили Чана в самых статусных ресторанах, демонстрировали успешность и размах дела — практически это был парад хвастовства. И это было интересно и познавательно, конечно, но Чан даже близко не понимал, зачем это надо было дяде. Вечерами были ужины в полном составе — как в первый день. И опять было ощущение, что за столом собирались люди, которые едва выносили друг друга, а вовсе не семья. И Чан с тоской в эти минуты вспоминал их семейные вечера, где родители дарили ему и его братьям столько тепла, столько нежности. Какой искренний смех там звучал! Какие планы строились! Не для того чтобы потом их реализовывать даже — но чтобы было какое-то представление об общем будущем, даже если и о гипотетическом. А здесь… Шиюн громко и преувеличенно радостно рассказывал об их с Чаном поездках. Доджон отпускал язвительные замечания по поводу того, что Чан становится просто полноправным членом семьи, раз муж уделяет ему внимания больше, чем всем остальным. И вот именно эти слова омеги внезапно подсказали Чану ответ на мучивший его вопрос о дядиных целях: Шиюн, видимо, хотел задеть Сынмина, показывая, что будет, если тот не одумается и не откажется от своего Джисона. Дядя отчаянно намекал, что замену сыну он найдёт быстро и легко. И единственным, кому было абсолютно наплевать на все дядины разглагольствования, был именно Сынмин. Доджон очевидно мучился от того, что Шиюн даже не рассматривает его родного Чанбина в качестве наследника империи, зато так вцепился в своего племянника. Поэтому все слова, обращённые к Чану просто сочились тонким и острым ядом, который Шиюн не замечал категорически, иногда вполне искренне соглашаясь с язвительными замечаниями мужа и принимая их за чистую монету. Но Чан-то всё хорошо понимал, и его эта ситуация забавляла. Он самозабвенно косил под дурачка и доводил этим Доджона до исступления. Чанбина же Чан просто бесил. Самим своим существованием. Самим своим присутствием в его жизни. Он по-прежнему бегал от Чана и категорически отказывался поговорить с ним о Феликсе и их будущем, делая вид, что ни эта тема, ни сам Феликс его совершенно не волнует. Но однажды Чан, решившись практически силой заставить Чанбина себя выслушать, подошёл к двери в его комнату. Подняв руку, чтобы постучать, он, во-первых, услышал за ней какие-то голоса и смех, а во-вторых, понял, что дверь приоткрыта — не заперта. Он прислушался, потому что голос за дверью внезапно показался ему знакомым. И вдруг он понял, что слышит смех Феликса. Чанбин, видимо, смотрел последнее видео омежки в Инстаграме. Чан утром его видел: там Феликс показывал свой новый велосипед, падал с него и смеялся. И вот именно этот весёлый и нежный смех брата и слышал сейчас Чан из комнаты сурового и мрачного Чанбина, которого «не интересует вся эта хрень со свадьбой от слова совсем», как он в последний раз заявил альфе. Чан улыбнулся и опустил руку. Он не стал мешать Бинни знакомиться с жизнью своего будущего жениха. Чем больше он проникнется милым и искренним Феликсом, тем лучше для последнего. Надо будет подсказать брату так же поинтересоваться своим женихом и изучить его Инстаграм. Дядя несколько раз возвращался к теме своего загадочного подарка. Он подмигивал Чану и как-то странно посматривал на него при этом. Потом внезапно поинтересовался, когда у альфы ближайший гон. Чан очень смутился: вопрос был интимный, но скрывать опять же смысла не было, поэтому он ответил, что где-то недели через три и чтобы дядя не беспокоился: на это время он переедет в отель для одиноких альф. На что дядя загадочно усмехнулся и сказал, что это его вообще не беспокоит, что дом у него огромный, так что никакой отель Чану не понадобится. Конечно, Чану было любопытно, что там дядя посчитал подарком в его вкусе. Машину? Новый костюм? Часы? Чан перебрал в голове множество вариантов того, чем может попробовать подкупить его Мин Шиюн. Однако ни один из них, как оказалось, даже близок не был к истине. В тот вечер он только принял душ после их очередной, особо сложной поездки, так как была очередь разбираться с должниками по закладам в ломбардах, чем дядя занимался лично, так что Чану пришлось целый день провести в выслушиваниях слёзных историй должников и криков дяди. В конце концов он не выдержал и отпросился у Шиюна домой раньше, около четырёх. Вернувшись совершенно разбитым, он упал на постель, не переодевшись, и заснул. И как обычно, дневной сон не дал ничего хорошего: Чан проснулся вялым, с головной болью и смутным представлением о реальности. Чтобы встряхнуться, он и пошёл в душ. И когда в дверь громко и настойчиво начали стучать, он был в одном полотенце на бёдрах и с другим на плечах. Он так растерялся, что крикнул «Войдите!». Дверь распахнулась и в неё бодрым шагом и с довольной улыбкой на лице вошёл дядя. Он был не один. В руках он держал большую подвесную клетку, в которой сидел большой молодой чёрный кот. Вернее… Чан не поверил глазам, когда кинул взгляд на клетку второй раз. Это был не простой кот. Это был человек-кот в зверином обличье. Человек. В клетке. Это так поразило Чана, что он забыл о том, в каком виде стоит перед дядей, всё его внимание сосредоточилось на животном. Первое, что бросалось в глаза, — это ярко-голубые прекрасные кошачьи глаза. На чёрной, как смоль, морде они выглядели фантастически нереальными. Уши жались к голове, густая длинная чёрная шерсть на хвосте пушилась трубой, когтями он впивался в дно клетки и скалил молочно-белые острые зубы. В общем, кот был в ужасе. — Это и есть мой тебе подарок, Чан, дорогой, — торжественно сказал дядя и практически швырнул клетку на постель альфы. Кот испуганно мяукнул, а потом зашипел. — Дядя… Что это? Кто… он? — Чан не верил собственным ушам. — Подарок? — Это омежка, Чан-и. Сегодня его папаша снова пришёл без денег, как я и думал, и отдал нам своего сына в качестве… хмм… ну, он думает, что залога. Но так как этот Ли Ёнсок уже трижды задерживал выплату, то я взял Минхо как частичную оплату долга. Он должен будет его отработать… — Подожди, подожди, — неверяще пробормотал Чан, — ты хочешь сказать, что этого мальчика затолкал в клетку… его папа? — Ну, не такой уж он и мальчик, сердобольный мой Чан-и, он почти твой ровесник, ему на днях исполняется девятнадцать. Так что не переживай, никакой педофилии. Парень вполне себе взрослый, чтобы ответить за своего непутёвого папашу. И я его видел, Чан-и. Он редкостный красавчик, а запах у него в человечьем обличье… ммм… — Шиюн ухмыльнулся и отвратительно пошло облизнулся. — Просто невероятный! Я один раз уловил — до сих пор забыть не могу. Хотя я вообще-то не люблю омег-котов, уж очень они слащавые, на мой вкус, но этот… Когда наиграешься с ним, отдашь мне обратно. Он обслужит ещё мен… моих ребят, — он немного смутился от своей оговорки, но тут же напустил равнодушный вид и добавил: — Так что — с прошедшим днём рождения Чан-и. С совершеннолетием! Взрослому волку — взрослый подарок, да, мой мальчик? — Дядя с довольным видом потёр руки, но потом, кинув взгляд на сжавшегося в один огромный комок ужаса кота в клетке, деловито добавил: — Но смотри: он дикий, необученный, особых чудес от него в постельке не жди. И его придётся заставить обратиться. Сам понимаешь, трахать его, конечно, можно и в волчьем обличье, но это, по моему опыту, будет… ммм… не очень. Чан в ужасе поднял на него глаза. — Дядя… Что ты говоришь… Как это … в волчьем… Ты мне предлагаешь его… насиловать? — Он должник, — внезапно зло и жёстко ответил Шиюн. — Он должен тебя удовлетворять, пока не надоест. Иначе его папашу ждут невесёлые деньки. Но если ты не хочешь… Я могу понять. Кошки… — В голосе дяди было пренебрежение. Внезапно кот на постели Чана зарычал грудным, горловым звуком, передающим ненависть, боль и страх. Шиюн перевёл на него взгляд и нехорошо усмехнулся: — Так что, Чан-и? Я отдаю тебе, потому что он… хмм… как утверждает его отец, невинен. Невинный омежка-красавчик в гон — что может быть лучше? Чану стало ужасно, страшно неудобно от того, что юноша, замкнутый в теле кота, их слышит. Слышит и всё понимает. А ведь то, что предлагал ему его дядя, было невероятно циничным и отвратительным. Ему практически принесли секс-раба с правом делать с ним, что угодно. Да ещё и, как выясняется, для гона! Когда и Чан, при всей его выдержке и достоинстве, удержать себя явно не сможет. Даже сейчас эта омерзительная по сути мысль о юном омеге, который будет полностью в его власти в дни жара и страсти, животно-чувственной волной ударила Чану в пах и заставила кожу покрыться мурашками. — Но если ты не хочешь, Чан-и, — насмешливо-елейным голосом сказал дядя, — то я его заберу. Мои ребята найдут к нему подход. Сначала, конечно, порвут немного, они у меня горячие и молодые, церемониться не будут. Но потом из него выйдет отличная шлюха. Так я забираю? — и он сделал шаг к клетке на кровати. Кот вжался в дно клетки, зверски зашипел и несколько раз фыркнул, предупреждая, что дорого продаст свою жизнь. Чан торопливо шагнул навстречу дяде преграждая ему путь к постели. — Нет, нет, ты мне подарил его, он теперь мой, — решительно сказал он. — Спасибо за подарок, дядя, я это очень ценю. — Ну, то-то, — самодовольно улыбнулся Шиюн. — Если не захочет обращаться добровольно, просто не корми. Метод стопроцентный. Он молодой, сильный, жрать захочет быстро. И сделает за это всё, что ты потребуешь. Можешь не запирать его. Прислуга и охрана предупреждены, что у тебя пленник, так что за ним будут следить и не дадут выйти из твоей комнаты. — Мне…. — Чан смутился, но продолжил: — Мне нужна будет одежда… для него. — Зачем? — насмешливо спросил старший. — Пусть голым ходит. Так ему труднее будет сбежать. И так быстрее можно будет до него добираться, когда тебе этого захочется. Коты — народ бесстыжий. Ничего, потерпит. Пусть привыкает. Шиюн победно посмотрел на вновь онемевшего от изумления и гнева Чана и, сделав прощальный жест рукой, вышел из комнаты. Чан медленно повернулся к коту. Тот всем телом приник к задней стенке клетки, его лапы чуть подрагивали, уши были прижаты к голове, а сквозь зубы виднелся розовый язычок. Даже напуганным, загнанным в угол, этот кот был невероятно красивым. Он не сводил с Чана бешеного взгляда. Чан мягко и осторожно, стараясь не делать резких движений, подошёл к постели и присел возле неё на корточки. Он рассматривал кота и давал ему рассмотреть себя. Чан чувствовал, как захватывает и начинает пленять его взгляд прекрасных голубых глаз. В них была тоска. Самая настоящая, человеческая тоска. И ненависть. Безудержная, отчаянная. Понятно было, что если сейчас Чан попробует сделать хоть что-то, что напугает кота, тот кинется на него и будет рвать своими белыми зубами и острыми коготками, будет защищаться до последнего и лучше умрёт, чем сдастся. Чан покачал головой и тихо нараспев сказал: — Такой красивый… Такой дикий и прекрасный… Ты на картинку похож, знаешь? Не бойся… Не бойся меня, слышишь? Кажется, тебя зовут Минхо? Послушай, Минхо. Я сейчас осторожно протяну руку и открою клетку. Видеть человека в клетке — мучение для меня. Я не обману тебя, слышишь? Я клянусь, что ничего плохого тебе не сделаю и никогда не стану ни к чему принуждать. Прошу, поверь мне. Чан протянул руку, но кот, мгновенно сжавшись, снова грозно заурчал. Альфа вздохнул и убрал руку. — Послушай, Минхо… Эта клетка не будет тебе постоянным убежищем, ты же понимаешь это? Тебе надо выйти. Тебе надо поесть. И, наверно, принять душ. Или наоборот. Ты не пленник, клянусь. Я лишь прошу тебя быть моим гостем, потому что иначе тебя у меня заберут и, как ты слышал, отдадут… Ну, ты ведь слышал? Поэтому прошу… Я знаю, что причин доверять мне у тебя нет, но я умоляю тебя: выйди из этой чёртовой клетки! Я не могу смотреть на тебя в ней. Ну, не хочешь, можешь не обращаться пока, только знай: я дам тебе и еду, и одежду! Я не собираюсь слушать своего дядю, его методы и образ жизни мне глубоко чужды, а убеждения, особенно в области отношения к омегам и другим звериным родам, противны. Я не трону тебя, Минхо. Поверь мне. И Чан снова протянул руку. Глаза кота прикрылись, уши ещё больше прижались к голове, а хвост ходуном заходил, стукаясь о прутья клетки. Но он молчал. И Чан осторожным ловким движением открыл клетку, распахнул дверцу и, торопливо убрав руку, замер. Однако кот не спешил выходить. Он сидел и, как заворожённый, смотрел Чану в глаза, как будто сканировал их для распознавания хитрости или предательства. Чан не отрывался от узких зрачков внутри голубых озёр его глаз. Внезапно зрачки расширились, кот встал и, грациозно склонив голову, выбрался из клетки. Он подошёл к подушкам и сел, привалившись к ним пушистым чёрным боком. Глаз он не закрывал, продолжал настороженно смотреть на Чана, и тот был не в силах оторвать от него свой взор. Кот его как будто загипнотизировал, не позволяя отвести взгляд. Чану безумно, до дрожи захотелось прикоснуться к этой шелковистой и на вид очень мягкой шерсти, провести между красивых больших ушей и увидеть, как жмурится от ласки этот котёнок, как он спокойно отдастся в его руки и будет медленно моргать, глядя на Чана, в знак своего абсолютного доверия. Но сейчас это было невозможно. Чан вздохнул, встал и пошёл в другую часть комнаты, чтобы одеться. Кроме того, из своих вещей он выбрал мягкие синие домашние шорты и симпатичную футболку с тремя пингвинами из мультика на груди, а также стыдливо спрятал между ними белые боксеры. Прихватил чистое полотенце и вернулся к Минхо. Тот всё так же, не двигаясь, лежал между подушками. Он даже никак не отреагировал на приблизившегося Чана. У него закрывались глаза, но он упрямо открывал их и смотрел куда-то в сторону двери. — Вот, смотри. Я принёс тебе одежду и полотенце. — Чан аккуратно положил принесённое на край постели. — Я пойду за едой на кухню, а ты пока можешь выкупаться. Минхо… Прошу… Не злись на меня и не упрямься. Я вижу, что ты страшно вымотан, что тебе очень плохо. Но пока ты в зверином обличье, я не могу тебе помочь! Может, ты даже ранен или у тебя что-то болит, и я всё сделаю, чтобы тебе стало легче. Ты мой гость, понимаешь? Никакой реакции. Но Чану показалось, что его не просто игнорируют. Минхо явно было нехорошо. Он дышал тяжело, и его язык чуть свесился между зубов. Его передние лапы с вытянутыми когтями делали захватывающие движения, как будто сминая что-то. Но на слова Чана он ничем не ответил. Альфа снова тяжело вздохнул и вышел из комнаты. Он спустился на кухню и попросил повара Сончона наложить ему обед для гостя. Чан так и сказал: «Для моего гостя, Сончон! Дорогого гостя!» Повар по-лисьи усмехнулся и кивнул. Он быстро налил небольшую миску супа, подогрел рагу с говядиной, налил в кувшин освежающего ароматного компота. — Или вам лучше… вина? — приподнял он бровь. — Нет, компот, — спокойно ответил Чан. — Он у тебя, как обычно, просто великолепный! Кроме того, Чан захватил из холодильника апельсин, пару персиков и огромную грушу. Со всем этим добром он, не торопясь, поднялся к себе в комнату. Открыл дверь и замер. На его постели, прямо поверх покрывала, на животе лежал обнажённый юноша. Он явно спал, обняв одну из подушек руками. А по комнате распространялся невероятный, пленительный, нежный горьковатый запах цветущей сирени. Его запах. Видимо, Минхо заснул котом, но был настолько слаб и вымотан, что удержать звериный облик ему было не под силу. И он обратился. Чан дрогнул, когда первый раз вдохнул полной грудью его сирень. Он быстро прошёл к столу и поставил на него поднос, а потом опёрся на столешницу рукой, чтобы не упасть, и попробовал успокоиться. Сирень невероятно манила. Альфа внутри Чана вскочил на лапы и, запрокинув голову, с радостью завыл. У Чана путались мысли, он отчаянно сопротивлялся тому звериному началу, что захватывало его. Но это было трудно, потому что зверь был убедительным. — Этот парень, этот омега, будет наш, — говорил он. — На ночь, на месяц — на сколько получится. Мы никому его теперь не уступим! Мы возьмём его всего, полностью, присвоим и сделаем своим. — Зверь скалил зубы и рычал от предвкушения того, как будет лакомиться сладкой сиренью и нежным омежьим телом. — Ты волк, Чан, ты альфа. Это в твоей натуре — валить и трахать так сладко пахнущих, нежных и беззащитных перед тобой! Тебе всё труднее противиться этому с каждым годом не так ли? Поэтому с этим омегой ты поступишь так, как тебе втайне безумно хочется! Раз уж его тебе отдали, раз уж ты спасаешь его от печальной участи. К чему себе врать, Чан, ты ведь безумно хочешь этого юношу! А что с тобой будет во время гона? Чан ничего не мог возразить своему зверю. Все мысли его сейчас были о том, что он будет делать с Минхо, где, сколько раз и как будет брать его, как заставит подчиниться… Подчиниться… Перед Чаном внезапно встали голубые пронзительные кошачьи глаза, в которых было столько муки, столько страдания… Нет… Нет! Этому омеге нужна помощь. Он несчастен, он юн и беззащитен. Чан не опустится до насилия, Чан… попробует его приручить. Альфа помотал головой, чтобы отогнать наваждение, порождённое пьянящим ароматом сирени, открыл настежь окна и только потом подошёл к спящему мёртвым сном юноше, чтобы его рассмотреть. Чан не смог отказать себе в этом, потому что страстно, до дрожи в низу живота этого хотел. Он уговаривал себя, что только взглянет на лицо, чтобы посмотреть на того, кого дядя назвал красавчиком, но лицо было видно плохо: оно утопало в подушке и было прикрыто упавшей на него длинной иссиня-чёрной чёлкой. Зато прекрасно были видны синяки и ссадины на спине, боках, ягодицах и ногах парня. Его явно избили. И, возможно, серьёзно повредили, потому что на правом боку, чуть более открытом для взора Чана, в области рёбер был виден наливающийся нехорошим фиолетовым цветом синяк. Теперь Чану стало понятно, почему надо было отдать «выкуп» — или как там его назвал дядя? — залог в зверином обличье. Оно скрыло следы избиения, которому подвергли Минхо, очевидно, чтобы он быстрее смирился со своей участью. Всё внутри Чана перевернулось и смешалось в один тугой узел ненависти и боли. Он дрожащей рукой коснулся большого синяка на спине Минхо, между лопатками, и провел по нему пальцами. Юноша шевельнулся и поёжился во сне. Чан чувствовал острую потребность исправить, уничтожить эти следы насилия, унижения омеги, который так невозможно пленительно пах и звал его альфу этим запахом. Но что он мог? Ему безумно хотелось погладить и поцеловать каждую рану на этом теле, но он прекрасно понимал, что если сейчас накинется на Минхо со своими нежностями, то будет неправильно пóнят и точно отвергнут, а также потеряет любую возможность завоевать его доверие и… расположение. Да, ему хотелось, чтобы этот котёнок не просто признал его хозяином, не просто принял его власть над собой. Он хотел, чтобы тот подчинился с удовольствием, понимая и соглашаясь с тем, что Чан станет его альфой. Но вот как это сделать… Юношу явно мучили, и жизнь у него точно была не сахар. Такие редко и мало кому доверяют. Чан сердито тряхнул головой. Не о том он думает. Ох, не о том. Он спустился в холл и нашёл помощника Шиюна, секретаря Ли. — Мне нужно, чтобы вы вызвали доктора, аджосси Ли, — попросил он. — У моего гостя следы избиения на теле. Мне нужна помощь хорошего врача, чтобы понять, не повредили ли его серьёзно. Секретарь почтительно кивнул и достал телефон.