Подарок на совершеннолетие (18+)

Перед приездом доктора Минхо надо было разбудить. Но когда Чан вернулся в комнату, тот по-прежнему спал, видимо, даже ни разу не повернувшись. В комнате было прохладно из-за открытых окон, которыми Чан спасал омегу от своего зверя, и он вдруг испугался, что Минхо замёрзнет и простудится. Чан подошёл к юноше и осторожно укрыл его второй стороной покрывала. Потом придвинул стул и сел рядом с кроватью. Он медленно протянул руку и лёгким прикосновением убрал пряди волос с лица омеги. Первое, что отметил тут же его жадный взгляд, — это бледные острые скулы и прямые пушистые ресницы, недлинные, но отбрасывающие лёгкую тень на нижние веки. Чан не удержался и провел пальцами по щеке, ощутив прохладную шелковистую кожу, он дрогнул от сладкого удовольствия, мгновенно представив, как приятно будет пробовать эту кожу на вкус. Но тут же разозлился на себя и отдёрнул руку. «Так нельзя, ты не животное! Мальчишка избит и унижен, а ты только и думаешь о его теле и о том, как… Не будь похожим на Шиюна, Чан, это мерзко…» — подумал он. Почему-то ему трудно было думать о Минхо как о ровеснике, ему казалось, что этот парень гораздо младше него. Может, потому что он явно был слабее его физически. А может, из-за того что трудно относиться как к равному к тому, кто так сладко посапывает во сне и причмокивает губами, как это начал делать Минхо, после того как Чан погладил его щёку. Альфа несколько минут любовался спящим и с улыбкой прислушивался к этим милым звукам. А потом очнулся: скоро должен был приехать врач. Чан плотнее укрыл парня покрывалом, чтобы скрыть его наготу, и осторожно потряс Минхо за плечо: — Эй, засоня… Просыпайся. Котёнок! Вставай! Открывай глазки. Скоро придёт доктор, тебе надо выкупаться и… одеться. Минхо почти не реагировал. Он замычал, жалобно свёл брови на переносице и зачмокал губами. У Чана всё внутри перевернулось от какой-то нерациональной нежности. Но он взял себя в руки и снова сжал пальцами прохладное плечо парня, аккуратно потряхивая его: — Ну же, Минхо-я, давай… Просыпайся, котёнок. Нам надо подготовиться, доктору нужно будет… Внезапно Минхо вздрогнул всем телом, резко развернулся на спину, вырываясь из-под руки Чана, и жалобно простонал, не открывая глаз: — Нет, папа… Нет… Не надо… Я… не могу… — И распахнул глаза, в которых Чан мгновенно увидел целый океан страдания. Взгляд Минхо заметался по комнате, он приподнялся на локтях и снова застонал сквозь зубы: ему было больно. А потом он скосил взгляд и, сфокусировав его на Чане, крупно вздрогнул всем телом и отпрянул, судорожно стараясь укрыться ещё плотнее и отползти как можно дальше от волка. То, что Минхо видит в нём только его звериную натуру, Чан понял по ужасу в тёмно-медовых прозрачных глазах омеги, которые даже сейчас, затуманенные страхом и припухшие после сна, были невероятно красивыми. Альфа приподнял руки ладонями к Минхо, как бы сдаваясь и показывая, что у него нет дурных намерений, и негромко, как можно доброжелательнее сказал: — Тихо, тихо, Минхо. Видишь, я просто сижу, не двигаюсь, не собираюсь тебе делать ничего плохого. Меня зовут Чан, я… — Мой хозяин, — хриплым голосом сказал Минхо, — которому меня продал мой драгоценный папаша. И от лютого презрения, которое прозвучало в этих словах, Чана слегка передёрнуло. Он замотал головой и твёрдо ответил: — Нет, нет, нет! Не смей так думать! Минхо усмехнулся и тут же скривился от боли и притронулся пальцами к губам, в уголке которых синел след от чьего-то жестокого удара. — Конечно. Не ты. Прости, — издевательски сказал он, щурясь, — не ты. Мин Шиюн. Лучший папашин дружок в последнее время. Разводил его на покер, а потом потребовал оплату долга. Сказал, что у него появилась нужда сделать свой особый подарок одному, — Минхо окинул Чана полным ненависти взглядом, — очень хорошему человеку. Он запрокинул голову, чтобы не дать слезам, укрывшим блестящей пеленой его глаза, скатиться и обнажить его боль перед тем, кого он, очевидно, презирал и ненавидел — перед Чаном. — Так что, — сказал он, через несколько секунд обоюдного молчания справившись со своей слабостью и шмыгнув носом, — всё я правильно сказал, хороший человек. Раз меня тебе подарили, ты — мой хозяин. Минхо прикрыл глаза и сжал пальцы в кулак поверх покрывала, которое уже сползло с его тела, обнажив плечи и грудь. — Высказался? — спокойно спросил Чан, у которого всё внутри переворачивалось от обиды на незаслуженные упрёки, но он сдерживался, потому что за этими злыми словами почувствовал настоящую трагедию ребёнка, преданного самым родным человеком. Разве можно злиться на такого? Он встретил беглый взгляд из-под длинных прямых ресниц, в котором блеснуло лёгкое удивление, и продолжил: — Я не буду больше тебя уговаривать и переубеждать. Думай, как желаешь. Только имей в виду. Через несколько минут сюда придёт доктор, чтобы тебя осмотреть. Лицо Минхо исказилось гневом: — Я не дамся! Никому не дамся! Хочешь, чтобы он меня для тебя подготовил, да? Ты не притронешься ко мне! Можешь меня сразу убить, понял? Я не лягу под тебя, волчара проклятый! Чан, изумлённый такой реакцией, растерянно ответил: — Хорошо… С этим разобрались. А… что насчёт простого осмотра доктора? Тебя ведь избили. Там, на рёбрах… такой синяк. Я подумал, что и рёбра могли быть сломаны… Теперь с изумлением смотрел уже Минхо. Он явно не ожидал этих слов и поэтому тормозил с ответом. Приоткрыв рот и растерянно моргая, он шарил взглядом по лицу Чана, очевидно, не совсем понимая, серьёзно говорит сейчас альфа или издевается. — Зачем тебе… это? — наконец спросил он и нахмурился. — Что, хочешь проверить, не подарили ли тебе сломанную игрушку? Чан скрежетнул зубами, но, сдержавшись, размеренно покачал головой: — Упрямства у тебя, как у осла, Минхо. — И, заметив тут же взметнувшуюся в чудесных глазах напротив детскую обиду и чуть надувшиеся губы, улыбнулся. — Хотя, говорят, кошки тоже упрямы… — Ты ничего от меня не добьёшься, волк, — поспешно перебил его Минхо, снова натягивая на себя покрывало до подбородка. — Мне наплевать, что там пообещал тебе этот твой… кстати, даже интересно, кто он тебе — эта тварь Мин? Вы можете делать со мной, что угодно, но я не буду вашей шлюхой, я лучше сдохну, понял? — Как не понять! — раздражённо усмехнулся Чан. — Ты только об этом и говоришь! Я не буду напоминать тебе об очевидном, потому что не разговариваю с голыми людьми в своей постели об их гордости и независимости! — А о чём разговариваешь? — дерзко перебил его Минхо и оскалился. — И часто ли они у тебя бывают в постели, волчара? — Достаточно часто, — с холодным бешенством ответил Чан и хищным движением мгновенно прижал не успевшего даже пискнуть омегу к спинке кровати своим телом и блокировал его руки. Распахнутые и мгновенно налившиеся ужасом глаза Минхо оказались в нескольких сантиметрах от лица Чана, и альфа уставился в них, не отрываясь. Потом демонстративно облизнулся и медленно опустил взгляд на дрожащие губы омеги. Глядя на них, он усмехнулся и сказал: — Только я с ними не разговариваю. Я их трахаю ночи напролёт. И не только, кстати, в постели. Могу как-нибудь на досуге рассказать подробнее. — Он поднял взгляд, упёрся им в расширенные зрачки Минхо и добавил чуть тише, невольно делая голос глуше: — И показать. Хочешь? — Н-не надо, — прошептал Минхо, — пожалуйста… Не трогай меня… Чан, усмехнувшись, развернулся, сел рядом с Минхо на постель и прислонился к спинке головой. Он устало прикрыл глаза: — Ну и хватит тогда молоть чушь, Минхо, — мягко сказал он. — Я ведь тебе ничего плохого не сделал. Не моя вина, что ты оказался в такой ситуации. Не я тебя в клетку затолкал. Не я тебя отдал Мин Шиюну, который приходится мне дядей — тоже, как ты понимаешь, не по моей вине. Не я тебя избил. И я ни к чему тебя не принуждал. — Пока! — с вызовом ответил Минхо. — Не забывай добавлять — пока! Пока не избивал! Пока не принуждал! — Мне, сука, начинает казаться, что ты сам этого хочешь, — снова закипая, зло ответил Чан, не открывая глаз. — Тебе, сука, так только кажется! — парировал Минхо и замер под тяжёлым взглядом, которым, повернувшись к нему, одарил его Чан. Но быстро взял себя в руки и сказал дрожащим голосом: — Но я тебя не боюсь, волк! Я готов умереть. Мне нечего терять. Вы загнали меня в угол, но я за себя буду драться! И мне не нужна ни твоя жалость, ни твоя снисходительность! Я ненавижу волков всем сердцем! Больше вас я ненавижу только своего папашу, который меня обманом заманил в клетку и отдал тем, из-за кого погиб отец!.. Минхо замер. Очевидно, он сказал больше, чем хотел и собирался. Но было уже поздно. От досады он прикусил губу, из его глаз внезапно начали катиться слёзы, которых он тоже не хотел, и он начал резкими движениями стирать их. Непонятно, что он увидел в распахнутых глазах Чана, но вдруг смутился, отвернулся, прислонился головой к спинке кровати и сказал другим тоном — раздражённым, но без ненависти: — Не смей меня жалеть! Я тебя не пожалею, если что, имей в виду. — Если что — это если — что, котёнок? — мягко спросил Чан, оглядывая его красивый точёный профиль и останавливая взгляд на закушенной от досады нижней губе. — Хочешь меня убить? — О! — зло усмехнулся Минхо. — Если бы я мог! Я бы вас всех тут… — Он замолчал и досадливо нахмурился. — Хорошо. — Чан склонил голову набок и грустно улыбнулся. — Давай договоримся так. О моём убийстве ты подумаешь чуть позже. А сейчас идёшь в душ и ешь. Не смей меня перебивать! — прикрикнул он на встрепенувшегося в протесте Минхо. — Я тебе, кошка драная, сказал в душ — значит, прёшь в душ! Сейчас доктор придёт, латать тебя будет, а от тебя несёт, как из помойной ямы! Глаза Минхо, ставшие было от ругани Чана размером с блюдце, внезапно растерянно замигали, и он невольно затрепетал тонкими ноздрями, а потом дрогнувшим голосом произнёс: — Врёшь ты… всё… И вовсе нет… — Неужели? — едко спросил Чан. — И кстати, ты лежишь совсем голый! И это я тебя прикрыл покрывалом! Хочешь блеснуть перед доктором своей охрененной задницей? Зная дядю, могу сказать, что доктор будет, скорее всего, соболем или куницей, они кошечек любят, он оценит! Так что валяй, продолжай выделываться. — А одежда? — внезапно спросил Минхо. — Или ты, как твой дядюшка советовал, собираешься… — Если мне надо будет, — жёстко ответил Чан, снова приближая лицо к мгновенно вжавшемуся в спинку постели Минхо, — я тебя раздену. Быстро и без особого труда, понял, котёночек? — Он поднял руку и нарочито медленно провёл рукой по щеке дрогнувшего и невольно прикрывшего в ожидании удара глаза омеги. У Чана тут же сжалось от жалости сердце, но он уже понял, что словесное сочувствие и показное сострадание с Минхо имеют обратный эффект. Поэтому он скривил губы в злом оскале, осторожно двумя пальцами ухватил его подбородок, чуть поднял его и добавил тише, но уверенно: — А если я захочу, то ты и сам разденешься для меня, ясно? — Никогда, — прошипел сквозь зубы Минхо, правда, глаз не открыл и голову не отдёрнул, видимо, боясь, что ему снова сделают больно. — Лучше сдохнуть. Чан вздохнул. Эта словесная каруселька его выматывала. — Ванная — вторая дверь, — сказал он, возвращаясь на своё место на постели. — Одежду я туда отнёс. Полотенце там же. Можешь верх не надевать, всё равно придётся снять. И поторопись. Мы и так долго с тобой беседовали. А тебе бы ещё поесть. — Закрой глаза, — неуверенно сказал Минхо. — А волшебное слово? — издевательски усмехнулся Чан. — Пожалуйста, — чуть помедлив, всё-таки произнёс Минхо. Чан закрыл глаза. Будет трудно. Но теперь альфа был уверен на сто процентов: этот котёнок нужен ему. Он будет добиваться Минхо, он сделает его своим. Он обязательно увидит в этих злых глазах страсть и нежность. И никогда и ни за что не отдаст это гордое и прекрасное существо похотливому мерзавцу Мин Шиюну. Как любит говорить Минхо, «лучше сдохнуть». Минхо выкупался достаточно быстро. Одежда Чана на нём висела, но он выглядел вполне довольным и даже с самодовольной улыбкой заглянул по дороге из ванны в зеркало на стене около постели. Чан, заметив это, пошло присвистнул и сказал ехидно: — Да красивый, красивый… — Минхо показал ему средний палец, на что Чан покачал головой: — Красивый, но пиздец какой вредный. А ещё омега. Когда Минхо сел за стол, на котором стоял поднос с едой, то первое, что сказал, упрямо щурясь, — что ему не нужно так много еды, потому что он не собирается за неё продаваться проклятому волку. Чан, который специально для Минхо сходил ещё раз погреть еду в кухню, пока тот мылся, тяжело вздохнул на эту высокомерную тираду, сел рядом с мгновенно подобравшимся омегой и взял палочки у него из рук. — Ну, и отлично, сам всё съем, — зло сказал он и начал уплетать аппетитное рагу, причмокивая и похваливая. То, как голодно смотрел Минхо, как мучительно сглатывал он слюну, показывало, как сильно хотел он есть. Чан демонстративно съел половину порции и кивнул на суп: — Будешь? Или мне и это съесть? — Буду… — тихо сказал Минхо и нерешительно взял ложку. Он поискал глазами вторую пару палочек для лапши, но не нашёл и растерянно посмотрел на Чана. Тот показательно облизнул те, что были у него в руках, и протянул их Минхо, приподняв брови: — Нужно? — А… других… — Минхо кинул жалобный взгляд на Чана. — Нету, — мстительно усмехнулся тот. — С бамбуком в стране напряжёнка, понимаешь? По лицу омеги было видно, что его желание убить Чана возросло в разы, но выбор был небольшим: отказаться и от супа, есть руками или… Минхо почти вырвал палочки из пальцев Чана, зло блеснул на него своими круглыми глазами, прополоскал их в стакане с компотом и стал жадно есть. Чан засмотрелся на это зрелище. Хотя Минхо поглощал пищу быстро, даже торопливо, каждое его движение было полно необъяснимой грации, губы от горячего супа стали алыми, щёки тоже чуть зарумянились. Расправившись с первым блюдом, он нерешительно посмотрел на оставшуюся часть рагу. Чан подтолкнул к нему тарелку и примирительно сказал: — Повар Ким Сончон — лучший в приготовлении говядины. Попробуй, тебе понравится. Минхо не поднял на него глаз и быстро съел всё до последнего кусочка. Он запил всё компотом и, прикрыв глаза, привалился к спинке стула. — Спасибо… Чан, — сказал он через несколько минут, не открывая глаз. — Я старше тебя, так что называй меня хёном, — сказал альфа, не сводя глаз с красивого усталого лица напротив. И тут же, как по команде, на этом лице появилась недовольная гримаса, а в открывшихся глазах засветилось упрямое недовольство: — Может, сразу «господин»? — Можно, — не остался в долгу Чан. — И не забудь кланяться. — В пол? — прищурился Минхо. — Нет, достаточно в пояс, — ответил Чан и показал ему язык. — Очень по-взрослому, — цокнув и закатив глаза, процедил Минхо. — Хочешь по-взрослому? Это можно, постель рядом. — То есть про то, что не только в постели, — пустое хвастовство? — Ну, на столе так на столе. Чан резко поднялся, и Минхо, невольно отпрянув, чуть не упал с качнувшегося назад стула. Но реакция у омеги была отличной, так что он, ловко развернувшись, приземлился на одно колено, и рядом с ним тут же опустился на колени Чан, испуганный, что тот повредился. — Больно? — жалостливо спросил он. — Иди нахрен! Всё из-за тебя! — недовольно сказал Минхо, но злобы в его глазах не было. Их лица были друг напротив друга, расстояние между ними было небольшим. И они невольно замерли, вглядываясь в глаза друг друга. И молчание, которое сопровождало их взаимное любование — а судя по расширившимся зрачкам омеги, ему тоже нравилось то, что он видел, — это молчание не было враждебным или опасным. Оно было… необходимым. И длилось недолго, к общему сожалению. Его прервал осторожный стук в дверь. — Это врач, — сказал Чан, досадливо морщась. — Я понял, — тихо ответил Минхо. — Ты выйдешь? — Как скажешь. — Пожалуйста… Чан снова нырнул в густой мёд в глазах Минхо. И понял, что никогда не сможет отказать, если омега будет смотреть — так. И говорить таким голосом это слово — «пожалуйста». Врач, добродушный омега-соболь, осмотрел Минхо достаточно быстро и, позвав Чана обратно в комнату, спокойно сказал:  — Кости целы. Но есть очень болезненные ушибы и царапины. Особенно на спине, рёбрах и ягодицах. — Он покосился на смущённо потупившихся Чана и Минхо и покачал головой. — Их надо обрабатывать, мази я выпишу. И надо промывать и смазывать царапину на пояснице сзади и накладывать на неё повязку. Есть тот… кто будет ему это делать? — спросил он у Чана. — Сам он не достанет. — Достану! — поспешно ответил Минхо. — Не достанешь, — холодно оборвал его Чан и решительно посмотрел на доктора. — Найдём. Отдайте, пожалуйста, рецепт секретарю Ли, пусть купит и принесёт мне. Чан мог бы сбегать в аптеку и сам, но ему страшно не хотелось оставлять пока омегу одного. Доктор кивнул, и через час лекарства, количество которых Чана изумило, а Минхо привело в ужас, были уже в комнате альфы. — Мне всё это совершенно ни к чему, — зло сказал Минхо. — Я не буду это всё… делать! Всегда само проходило! И сейчас пройдёт. — Всегда? — тихо переспросил Чан. — И… часто? Минхо сердито блеснул глазами: — Не твоё дело! Не буду! Верни всё это! Я в порядке. Мне от тебя ни… Чану надоело, поэтому он просто схватил Минхо за руку и швырнул на постель. — Раздевайся! — холодно скомандовал он, глядя сверху вниз на застонавшего от боли парня, тут же схватившегося за рёбра и поясницу. — Вот когда после такого ты не будешь выглядеть, как старая развалина, тогда и поговорим о том, что там у тебя само проходит. — Отвали от меня, ненормальный, — со слезами на глазах и дрожью в голосе крикнул Минхо. — Не буду я перед тобой раздеваться! Если тебе так надо, позови кого-нибудь! Омегу... Позови омегу! Пусть он. — Нет, — покачал головой Чан, — я никому не позволю к тебе прикасаться! Да и омег в доме всего трое. И все трое уже ушли домой, где я сейчас их найду? Времени-то сколько, видел? Я Сончона уже не застал, когда еду тебе грел. А остальные в доме — альфы. — Чан, не надо, пожалуйста! — торопливо ответил Минхо, со страхом глядя на то, как Чан расставляет на прикроватном столике пузырьки с мазями и готовит растирания. — Прошу, хён! Не заставляй меня, хён! Не трогай меня, не надо! Ты же обещал! — Ты идиот? — нетерпеливо спросил Чан. — Непонятно ещё, кто из нас двоих озабоченный! Я всего лишь помочь тебе хочу! Ты ранен! У тебя жуткие следы по всему телу! Ты смажешь сам всё, до чего дотянешься спереди, но на спине и заднице — извини! Придётся потерпеть меня! — Ты не прикоснёшься к моей... ко мне там… Ты не посмеешь… — Однако, надо признать, в голосе Минхо уже не было прежней уверенности. Тёмными от испуга глазами он следил за приближающимся к нему Чаном, который сходил в ванную помыть руки и сейчас закатывал рукава рубашки. Минхо скользнул по нему взглядом и откровенно залип на его руках — сильных, накачанных плечах, а потом, как заворожённый, приклеился взглядом к обнажённым предплечьям, покрытым венами и, как не раз говорили Чану, очень сексуальным. Чан хмыкнул, привлекая внимание, Минхо чуть вздрогнул, внезапно сильно покраснел и нахмурился, поняв, что его застукали. Чан приподнял бровь и сказал мягко и примирительно: — Не будем ссориться, Минхо. Это не одноразовая процедура, тебе придётся смириться, если хочешь быстро прийти в норму и вернуться к мысли о моём убийстве. Сейчас ты спокойно снимешь майку и шорты и сам смажешь всё, что сможешь. А потом дашь мне тебе помочь. Я клянусь, что буду осторожен. И клянусь, — добавил он тише, — что не трону тебя… больше положенного. Как бы мне этого ни хотелось. — Последнее было лишним, — пробурчал Минхо. — Это вообще не успокоило. — Зато честно, — ответил Чан, чуть улыбнувшись. Он прикасался к телу омеги со всей возможной нежностью. Ему было больно, когда Минхо шипел от боли, и хотелось убить того, кто оставил огромную царапину слева на его пояснице. Эту рану пришлось промывать остро пахнущим раствором, а потом накладывать на неё повязку. Чан сам, не спрашивая замершего под его руками Минхо, осторожно приспустил его боксеры, потому что раньше видел две гематомы на его ягодицах. Омега только сильно сжал в руках простынь и зажмурил от стыда глаза. Чан нахмурился и постарался втереть мазь в синяки быстро и не особо рассматривая идеальные половинки. Когда он осторожно натянул боксеры обратно, они оба выдохнули с таким явным облегчением, что невольно оба засмеялись. — Я не показываю свою задницу на первом свидании, так что непривычно, — произнёс Минхо, как бы оправдываясь, когда переворачивался на спину, чтобы прилечь поудобнее. — А на каком показываешь? — поддел Чан. — Ни на каком, — серьёзно ответил Минхо. — Я и на свидании-то не был ни разу. — Это у нас ещё не свидание, — шутливо успокоил его Чан. — Ещё? — насмешливо уточнил омега. — Я видел твою задницу уже дважды! Ты обязан сходить со мной на свидание как честный омега! — лихо поиграв бровями, ответил Чан. — Ты придурок! — вскрикнул возмущённый Минхо. А потом неожиданно и очень искренне добавил: — Спасибо… хён. За всё спасибо. Я никак не мог подумать ещё утром, что вот так всё обернётся. Я этот день как-то и не планировал пережить целым и практически невредимым. Чан улыбнулся и улёгся рядом с сидящим на своей стороне постели Минхо. — С тобой теперь всё будет в порядке, Минхо. Обещаю. — Эй! — недовольно сказал омега, пытаясь отодвинуться, но было некуда: он и так был почти на краю. — Уходи! Ты же не надеешься спать рядом? — Это моя постель, — насмешливо ответил Чан. — Так что я-то точно буду здесь спать! А вот ты можешь валить на все четыре стороны. Только комнату покидать не советую: дядюшка может застукать. Или охрана схватить. Минхо встал, решительно прошёл к большому креслу и уселся в него, но тут же поморщился от боли. Однако гордость не позволила вернуться в постель, и он демонстративно откинул голову на спинку и сделал вид, что засыпает. В комнате горел ночник над кроватью со стороны Чана. И в этом неверном свете бледное и странно отрешённое лицо омеги с его точёными чертами и нежной кожей на фоне чёрного кресла было феерически прекрасным. Чан внаглую уставился на него и стал рассматривать, любоваться, гладить и облюбовывать взглядом. Он невольно пару раз облизнулся, потому что мысли у него появились разные и не всегда соответствующие амплуа заботливого хозяина. Да и сдерживать зверя внутри было трудно, потому что сирень обеспокоенного Минхо цвела в комнате сладкой, тревожной нежностью. — Хватит на меня пялиться, волк, — внезапно сказал Минхо. — Такое ощущение, что ты меня сожрать хочешь. — Я и хочу, — ответил Чан и засмеялся, увидев, как распахнулись в возмущении глаза омеги. — Иди сюда. Тебе же неудобно, я же видел твои боевые раны… Сидеть, наверно, очень трудно. А уж заснуть и вовсе не сможешь. — Сидел же как-то до этого. Потерплю, — упрямо ответил Минхо. — Всю но-о-очь? — с интересном протянул Чан. — Спать не планируешь? Минхо закрыл глаза и, нахмурившись, молчал. — Иди сюда, котёнок, — мягко позвал его Чан. — Обещаю, что не трону. По крайней мере, сегодня точно. — А что будет потом? — неожиданно тихо и тоскливо спросил Минхо, не открывая глаз. — Вылечишь, откормишь — и что? Сделаешь личной шлюхой? Будешь насиловать, пока не надоем, как и сказал твой дядя? А потом отдашь ему и его ох… — Никогда, — холодно и твёрдо ответил Чан. — Я никогда и никому тебя уже не отдам, Минхо. Я никогда не отдаю то, что сделал своим. — Я не твой! — сдавленно крикнул Минхо, кидая на него бешеный взгляд. — И никогда… — Будешь, — отрезал Чан. — Ты пока не мой, это верно. Но я сделаю тебя своим. Навсегда. Минхо замер: он явно не ожидал такого напора и уверенности. — Не слишком ли громкое слово — навсегда? — растерянно, почти жалобно спросил он. — Иди ко мне, Минхо. Прошу, — устало сказал Чан и, прикрыв глаза, похлопал ладонью по месту рядом с собой. — Просто иди сюда. Я не трону тебя. Но я хочу чувствовать, что ты дышишь рядом: живой и относительно здоровый. И сам хочу надышаться твоей сиренью. — Ты не сможешь тогда устоять, — покачал головой Минхо. — Ночью, когда я не могу это контролировать, мой аромат слишком сильный. Меня папа из-за этого ругал. А что я могу сделать? Чан встал и открыл все окна полностью. Ночная прохлада пронеслась по комнате, обтирая всё своим свежим рукавом и заставляя их обоих поёжиться. Чан встал перед креслом и протянул Минхо руку: — Пойдём. Я сумею сдержаться. Просто немного подышу тобой, обниму и будем спать. Омега, как заколдованный, не отрываясь, смотрел ему в глаза. Почти так же, как недавно смотрел, будучи котом. Он подал руку и встал. Чан притянул его к себе и отвёл на постель. Лёг рядом и прижался грудью к его спине. Он положил голову на подушку рядом с Минхо и, закрыв глаза, втянул чудесный аромат. Его пальцы нежно поглаживали руку омеги, поверх которой лежала его собственная. — Спокойной ночи, Минхо, — тихо сказал он через несколько минут. Омега ему не ответил. Он уже крепко спал, доверчиво прижимаясь к горячему телу Чана и слегка подрагивая во сне.

***

На следующее утро Чан проснулся по будильнику — как всегда. Вот только когда он, не открывая глаз, потянулся, чтобы его выключить, то понял, что его что-то не пускает. Это ощущение было необычным. Он чётко помнил, что, засыпая, держал Минхо в своих объятиях. Но сейчас всё было наоборот: это Минхо, удобно устроившись на его подушке, обнимал его поперёк груди и закинул ногу ему на бедро. Чан осторожно расцепил крепкие руки, что держали его, и быстро отключил будильник. Он вскочил и, стараясь не смотреть на омегу в своей постели, понёсся в душ. Там он смог чуть продышаться от сладкого запаха сирени, которым был напоен воздух в комнате. А также справиться со своей утренней проблемой, которая до боли явственно обозначилась в топорщившихся боксерах. В этот раз всё было ярче и мощнее, чем обычно, наслаждение пришло быстро, стоило лишь вспомнить о нежных пухлых губах и идеальных половинках под боксерами Минхо. И Чан, не удержавшись, застонал, когда бурно излился себе в руку, представляя, как кусает своего омегу, как изгибается тот, почувствовав его естество, как шепчет… шепчет что-нибудь горячее, как выстанывает имя Чана, зажимая его внутри. В общем, утро началось с приятного. Когда Чан, быстро собравшись, выходил из комнаты, Минхо всё ещё спал. Чан оставил ему записку, в которой подробно расписал, что и когда тот должен делать со своими ранами, пообещал попросить кого-нибудь из прислуги позаботиться о его ссадинах на спине. Советовал не вставать с постели, набираться сил, смотреть телевизор, читать. Давал пароль от компа, на котором есть игрушки и Интернет. Угрожал, что расспросит слугу, который принесёт ему еду, всё ли Минхо съел, и если выяснятся неприятные подробности, обещал наказать. В конце была приписка: «Я помню, что ты гордый, смелый, самостоятельный, тебе от меня ничего не надо, ты ненавидишь волков и всё, что с нами связано, и никогда не продашься мне за еду или что-то там ещё. Как видишь, вчерашний урок я усвоил. Надеюсь, и ты усвоил, что мне на всё это глубоко наплевать, если речь идёт о твоём здоровье и восстановлении твоих сил. Вернусь. Узнаю. И накажу, если что». В столовой его уже ждал, как обычно, завтрак. Дядя сидел во главе стола и выговаривал мрачному Чанбину: — …не за то, что ты прогуливаешь занятия ради какой-то там сраной студии! Ты обязан учиться! А этот твой рэп — это блажь! Ни один уважающий себя волк на сцене скакать не будет. Да и ни один хищник тоже! Ты представитель почтенного семейства! Не смей больше так делать! — Доброе утро, — вежливо поздоровался Чан, дождавшись паузы в дядином монологе. Тот кивнул ему и продолжил «общение» с пасынком. Чан же кивнул пристально смотрящему на него Сынмину и стал быстро есть. И всё было отлично ровно до тех пор, пока, по сложившей в последнее время привычке, дядя не попытался и к своему разговору приплести и племянника. — Вот, Чан! Пытаюсь доказать своему любимому младшему сыночку, что у каждого рода должно быть своё занятие! А он у меня с лекций по управлению кадрами сбегает! Рэп у него, видите ли! А потом из-за таких вот горе-спецов, которые гуляли, в фирмах на важных должностях кролики да белки всякие оказываются! Пока один волк, видите ли, решил, что он может по сцене скакать! А ты что думаешь по этому поводу? Чан думал, что хочет к Минхо в постель, честно говоря. Потому что тот спал и не задавал идиотских вопросов. Но раз уж дядя сам полез… Чан дожевал кусок ветчины и очаровательно улыбнулся: — Мне кажется, дядя, вы не совсем правы. Мой любимый исполнитель, рэпер Август Ди, — альфа-лис. А в той группе, в которой он выступает под именем Шуга, два волка — оба, кстати, рэперы, остальные — почти все хищники-кошки. Леопард, по-моему, пума… В общем, кролик там один, и, судя по тому, что снимают вне сцены, нагибает он всех по полной и вообще — самый шустрый. Сынмин еле сдержался, чтобы не засмеяться, опустил глаза и закусил губу. А Чанбин открыто громко фыркнул и внезапно посмотрел на Чана с благодарностью и восторгом. — Что за группа такая ущербная, — зло ощерился дядя, но взгляд у него был несколько потерянным. — Кроме тебя-то её хоть кто-то знает? — Самая популярная у вас в Корее, дядя. Я скину тебе ссылку, посмотришь, послушаешь. Вдруг понравится! — Ещё чего! — зло ответил Шиюн, бросая на Чана убийственный взгляд. — Ещё я убогие кроличьи песенки о любви не слушал! — А они не только о любви поют, отец, — внезапно вступил Сынмин. — Они о мире поют, о том, насколько он велик и разнообразен. И о том, что в этом мире каждый волен быть собой. И должен любить себя и уважать в себе личность. — А-а-а, так ты у них этой глупости наслушался? — иронически скалясь, спросил Шиюн. — Песенкам, значит, поверил! Может, они и про любовь к слабым родам поют? Сынмин побледнел, но не успел ответить, его перебил Чанбин: — Об этом не только они поют! Это становится нормой, отец! Мир меняется! И от того, что ты этого не хочешь, меняться не перестанет! — Но пока ты в этом мире зависишь от меня, Бинни, твой мир будет меняться только с моего разрешения! Понял, милый? — Голос Шиюна был полон яда. Он сделал паузу и, кинув злой взгляд на Чана, который сочувственно смотрел на сникшего Чанбина, решил, видимо, добить их обоих: — И вообще! Наш Чан приехал, чтобы договариваться о твоей свадьбе, чтобы всё подготовить к приезду твоего милого жениха! А ты хоть бы раз остался с нами обсудить это семейное событие! Или ты по-прежнему против? Ну же, отвечай! Чанбин растерянно молчал, его взгляд бегал по столу, он боялся поднять его на Чана. На помощь брату решил прийти Сынмин. — Отец, ты прекрасно знаешь, что ни Чанбин, ни Феликс этой свадьбы не хотят! И Чан тоже в курсе! О чём можно говорить, если они ни разу не виделись! Пусть сначала… — А кто это у нас сегодня так не вовремя разговорился? — зло повысил голос Шиюн. — Я тебя разве о чём-то спросил, Минни? Сиди, ешь свою кашу, малыш! И не вмешивайся, когда речь идёт о настоящих волках! Между прочим, вчера Чан-и получил от меня свой подарок на совершеннолетие, Минни! Такой же, как ты год назад! Смекаешь? Сынмин побледнел и посмотрел на Чана широко открытыми глазами, в которых застыл какой-то невысказанный вопрос. Чан нахмурился и почувствовал, как закипает внутри бешенство. Он так и знал, что не всё так просто с этим «подарком». — Только тебе я нашёл экзотику! Думал порадовать повзрослевшего сыночку слабеньким и нежным омежкой, загибавшимся в детдоме! А вот у Чана вчера на ужин была настоящая бестия! И судя по тому, что ты даже не спустился к нам, малыш Минхо пришёлся тебе по вкусу, да, мой волк? Надеюсь, ты удовлетворил его по полной? Он сам отдался? Или ты проявил себя настоящим хищником? Ты оставишь его у себя до гона? Или можно уже забирать его моим ребятам, раз ты его все равно уже распечатал? Смотри, если хочешь, можем тебе на гон нового девственника достать, только скажи! — засыпав этими отвратительно бестактными вопросами Чана, Шиюн самодовольно осмотрел троих парней перед собой. Сынмин смотрел на Чана с ужасом, Чанбин — растерянно и неверяще. Чан медленно вытер губы салфеткой, с силой скомкал её и швырнул на тарелку. — Малыш Минхо мой, дядя, — негромко сказал Чан, и в столовой все замерли от того, насколько страшным, опасным и жёстким был его голос. — Ты принёс мне в клетке избитого папашей котёнка, напугал его мной, приказал морить голодом и держать голым, пока он не покорится. Ты отдал мне его. Подарил. Если ты ещё раз заикнёшься о том, чтобы забрать его у меня, я буду драться, как любой альфа-волк дерётся с соперниками за своего омегу. Если надо будет — буду драться с тобой. Или с любым из твоих амбалов, если кто-то попробует даже посмотреть в сторону моего кота. Надеюсь, я выразился ясно и никого не обидел. Потому что не сказал ничего, кроме правды. Ледяную, звенящую тишину, которая воцарилась в столовой после этих слов Чана, разорвал хриплый, почти истерический хохот. Сынмин запрокинул голову и, пристукивая по столу ладонями, смеялся — громко, от души, искренне. — Что смешного?! — заорал на него Шиюн, который пытался осознать то, что только что сказал Чан, но у него, видимо, пока не очень получалось. — Ох, отец! На одни и те же грабли! Дважды! Это ж… Зачем? Просто — зачем? — Сынмин чуть успокоился и, вытирая невольные слёзы и чуть задыхаясь, продолжил: — Вот правда? Зачем? Проверял на вшивость? Будил волка? Надеялся, что он прыгнет на котёнка? Как я когда-то должен был по твоему щелчку начать насиловать Джисона? Просто потому, что могу? Потому что ты пообещал мне безнаказанность? Это ж надо… — Так ты, — внезапно начал Чанбин, перебивая истерику брата и обращаясь к Чану, — что ты с ним сделал? С омегой? Он поднял на Чана тревожные глаза, и Чан с невольным удовольствием отметил, что глаза у Бинни живые, тёплые и неравнодушные. — Позвал доктора, чтобы его осмотреть, накормил, полечил и уложил спать, — коротко ответил Чан. — А что я мог ещё с ним делать? — Слабаки! — презрительно сказал Шиюн. Он со звоном бросил стальные палочки из своего столового прибора на тарелку и встал, силой оттолкнув стул. Надменно обведя всех за столом взглядом, он холодно кинул Чану:  — Через десять минут жду в машине. У нас сегодня трудный день. Парни, оставшись одни, посмотрели друг на друга и прыснули от смеха. — Ну, что, слабаки, думаю, надо вместе держаться, — несмело сказал Чанбин. Чан и Сынмин, смеясь, закивали. Младший кинул осторожный взгляд на Чана: — А ты правда… Августа Ди слушаешь? — Нет, — честно сказал Чан. — Его Феликс слушает. И он мне все уши им прожужжал. И им, и этими… BTS. Ну, я и вспомнил. — А он… — Чанбин запнулся и покраснел. — Он вообще это… любит рэп? — А ты сам у него спроси, — мягко улыбнувшись, предложил Чан. — Хватит втихую его инсту мониторить. Познакомься уже. — Что? Я? Как ты?.. Нет! — заметался Чанбин, испуганно переводя взгляд то на Чана, то на улыбающегося Сынмина. — Это ты? — напустился он на брата. — Ты сказал? Это нечестно! — Успокойся, Чанбин, — серьёзно сказал Чан, — Сынмин тут ни при чём. И тебе, и Феликсу будет проще, если вы познакомитесь сначала в Интернете. Разве нет? — Это не ваше дело! Ясно! — упрямо крикнул младший и решительно встал из-за стола. — Мы с ним сами разберёмся! Понятно? — Ясно, Бинни, конечно, ясно, — успокаивающе закивал Сынмин, — главное — чтобы разобрались! Да ведь, Чан? — Само собой, — уверенно ответил Чан, сдерживая ухмылку, — и чтобы сами, это важно! Чтобы сами с ним во всём разобрались. Бинни посмотрел на них подозрительно, но они оба держались и смотрели серьёзно. А когда младший гордо вышел из столовой и его шаги стихли в коридоре, Чан и Сынмин дали друг другу пять. — Как ребёнка, — уверенно сказал Сынмин. — Как два пальца, — кивнул Чан. — Знаешь… — Сынмин помолчал, а потом положил руку Чану на плечо. — Только ты смотри, береги теперь этого своего котёнка. И не дай себя опутать, как я… Не дай сделать из себя марионетку. Отец любит манипулировать через тех, кто тебе дорог. А твой этот мальчик теперь самая твоя большая слабость. Если, конечно, ты и впрямь считаешь его своим. Чан кивнул. — Я учту, Сынмин-хён. Спасибо.