***
Когда Хвану сказали, что в очередной раз поменяли ему жениха и что на этот раз им будет альфа из рода Мин, племянник Мин Шиюна, Хёнджин решил, что больше терпеть этого не будет. Ему до смерти надоело, что в собственной семье, для которой он столько делал в бизнесе, несмотря на свой юный возраст, к нему относятся как к разменной монете и постоянно ищут, куда бы его повыгоднее приткнуть. Это унижало Хёнджина, делало его в собственных глазах каким-то придатком к будущему мужу, который должен был прежде всего удовлетворять его семью, а собственного мнения омеги никто никогда не спрашивал. Хёнджину до смерти надоело быть стервой и сволочью, но он не мог остановиться, когда к нему с гордым видом подкатывал очередной женишок с жадными глазами и загребущими руками, которые так и норовили остаться у Хвана на заднице или прижать его и облапать между ног, как будто оценивая товар. Таких Хёнджин не щадил никогда. Как только чувствовал, что альфа перед ним считает его куском мяса, который он собирается купить и поэтому считает себя вправе хорошенько рассмотреть будущую покупку, язык Хёнджина тут же терял связь с совестью и отправлялся под знамёна беспощадного и жестокого остроумия. Однако в последнее время Хёнджин и сам стал замечать, что перестал фильтровать альф: ко всем относился одинаково, всех посылал, над всеми издевался, даже если понимал, что и сам альфа — жертва родителей и обстоятельств. Так, например, было с Чанбином, который и впрямь не производил впечатление высокомерного хлыща, но остановить себя Хёнджин не смог, как только понял, что этот невысокий и симпатичный альфа — очередной его «жених». Об этом он потом жалел и собирался при случае извиниться перед Чанбином. Ему хотелось, очень хотелось измениться, но отец не давал ему ни отдыху ни сроку. И вот — снова жених. Снова Мин. И Хёнджин решил сделать всё по-хорошему. Он откажет парню напрямую и попросит его не доставать омегу своими притязаниями. Он объяснит, что приносит несчастье всем, с кем его насильно связывают, и, если надо, пригрозит парочкой примеров. И благословенный инстаграм ему в этом поможет. Только вот, как потом выяснилось, у Бан Чана страницы в Инсте не было. То есть была — но не под своим именем, и известно о ней было только самым близким и друзьям. Зато Чонин свою страницу вёл с удовольствием. И там были не только фото. Там было много о жизни альфы, там были ссылки на его аккаунты в других сетях, так что, потратив вечер с пользой, Хёнджин много всего узнал о своём, как он думал, потенциальном женихе. И если о Феликсе Чонин упоминал часто и кидал совместные с ним фото, то о Чане, уважая его склонность к анонимности, не упоминал практически нигде. Ну, и вот Хёнджина Чонин заинтересовал. Потому что контент на его странице был нетривиальный. То, чем увлекался малой — так про себя стал звать его омега — было необычным для альф его возраста: космос и астронавты — причём на серьёзном уровне; физика и математика — и это в социальной сети; красивые горные пейзажи и мечта покорить Эверест. Ни тебе фоток популярных омежек, ни групп для озабоченных альф… А ещё… Совсем недавно о Хван Хёнджине была статья в одной из центральных газет: он тогда стал официальным помощником при заключении крупной сделки, которую освещали СМИ, и на развороте красовалась его фотография. Очень удачная, надо сказать. Ссылку на эту статью и своё лицо и увидел Хёнджин на странице Чонина с подписью: «Умнейший, видимо, парень! Восхищаюсь им!» И Хёнджин решил отложить отповедь своему потенциальному жениху и для начала познакомиться с ним. Познакомились. Чонин был в восторге. Он забросал Хёнджина вопросами о его жизни, о его интересах, о его планах… Омегу, конечно, удивило, что его жених ничего не спросил об их совместном будущем, но… ну, наверно, тоже хочет узнать его получше. Хочет — надо попробовать. И Хёнджин потребовал у отца в качестве награды за очередную сделку, которую помог устроить, поездку в Австралию. Отец, как обычно, просто пожал плечами и холодно сказал: «Поезжай». Чонин, когда узнал, что его новый друг прилетает в Сидней, завис на несколько минут. Хёнджин сообщил ему об этом с замиранием сердца, но как бы между прочим, начав сообщение со слов «А, да, кстати…» — и предложил, если, конечно, тот не против, быть его гидом на эту неделю. «Правда? Ты правда приедешь?» — ответил ему альфа. «Не помню, чтобы я тебе врал», — набрал Хёнджин, внутренне усмехаясь. «Я счастлив, хён… Я так счастлив! Я всё тебе покажу! Я буду рядом! Тебе понравится! Клянусь! Ты не пожалеешь, что дал мне шанс!» — зачастили сообщения. А потом Хёнджин, который читал их тут же, увидел, как исчезло последнее сообщение и вместо него появился скромный стикер, изображающий счастливого лисёнка. Хёнджин усмехнулся, а сердце его забилось тревожно и сладко. «Мальчишке всего шестнадцать. Ну, исполнится семнадцать через полмесяца. Но он совсем малыш, успокой своего омегу, Хван Хёнджин. Ты хотел ему отказать красиво. Вот тебе шанс», — уговаривал он себя. Всю дорогу уговаривал. И даже выходя в зал аэропорта, собирался отказать Чонину. А как только увидел его счастливую широкую улыбку и полные сияния глаза — забыл обо всём. Пропал. Потому что увидел, что альфа пропал уже давно, что влюблён в него Чонин по полной, серьёзно, по-настоящему. И ухаживал альфа по-взрослому. Нет, никаких дорогих ресторанов и поездок на пафосных авто — Чонин был школьником, денег у него было мало, он подрабатывал официантом в кафе и на автозаправке (это ещё в начале их знакомства он с гордостью рассказал омеге), но… Но рядом с ним Хёнджин чувствовал себя принцем. На него смотрели с восхищением, его слушали и ему сопереживали. Ему помогали выйти из такси, для него открывали дверь. Ему каждую встречу дарили цветы — не огромный шикарный букет, но зато любимые герберы и милые хризантемы. Он упомянул только раз когда-то в переписке, что любит эти цветы — и получал их всю неделю прямо с утра, как они встречались. Его кормили пончиками с малиновым джемом, о которых он тоже как-то написал, что хочет их по ночам, если ему грустно. — Мне не грустно, — засмеялся он, принимая первую коробку с ними от Чонина. — Так ещё и не ночь, вдруг загрустишь — а они у тебя будут, — стеснительно улыбнулся альфа, окидывая его лицо и наряд восхищённым взглядом. — Нравлюсь? — насмешливо спросил Хёнджин. — Ты лучший, — просто ответил Чонин и осторожно поправил выбившуюся из причёски прядку, которая под свежим весенним ветром вилась над щекой омеги. Они бродили по окрестностям Дарлинг Харбора, Чонин затащил его в океанариум, и хотя Хёнджин сначала не хотел туда, потому что не очень любил глубину и её обитателей, но Чонин так рассказывал, с таким знанием дела говорил об этих несчастных рыбах, что омега невольно заинтересовался и уже через полчаса не просто слушал, открыв рот, но и задавал какие-то вопросы. Они поехали на великах по Харбор Бриджу и, остановившись посередине, окинули взглядом Порт-Джексон. — Как ты можешь отсюда уезжать? — искренне изумился Хёнджин, не в силах оторвать взгляд от Сиднейской оперы и белых корпусов лайнеров, рассекающих воды бухты. — Мне нужно, — светло улыбнулся Чонин. Хван кинул на него осторожный взгляд и спросил: — Ты уверен? А… зачем? — Туда едет моя семья, так что… я должен быть с ними. Да и Чан говорит, что у вас в Сеуле просто невероятно красиво. — А Чан — это …? — Хёнджин слышал несколько раз это имя от Чонина, но как-то не придавал ему значения, оно упоминалось мельком, и контекст был важнее. Чонин удивлённо посмотрел на него. — Ну, Бан Чан! Мой старший брат-альфа! — недоверчиво улыбаясь сказал он. — Я что, не рассказывал тебе о нём?.. Эй, эй… Хён… Что с тобой? Сердце Хёнджина почти остановилось. — Альфа… У тебя есть старший… альфа… — одними губами прошептал он, хватаясь за перила моста, чтобы не упасть от страшной слабости, которая внезапно охватила его. — Есть, я вроде тебе говорил… — Чонин растерянно посмотрел на него и осторожно притянул к себе. — Хён… ты на ногах не стоишь… Мягкий запах зелёного чая от шеи, в которую уткнулся Хёнджин, помог ему прийти в себя. Он редко плакал, омега Хван Хёнджин. Но тут невольно прикрыл глаза и позволил себе разрыдаться прямо на руках у обомлевшего от ужаса младшего, который тонким срывающимся голосом пытался выяснить, что он сделал не так и чем обидел омегу. Именно там, стоя на самом знаменитом мосту Австралии, Хёнджин и рассказал Чонину всё-всё-всё. И о своём положении, и о том, что всё напутал, и о том, что теперь не знает, что делать… с ними, обоими. Именно там, стоя на одном из самых больших в мире арочных мостов, Чонин схватил его за плечи и затылок и с силой поцеловал, прижавшись на несколько секунд к растерянно раскрытым губам, а потом сжал в объятиях и страстно сказал: — Мне наплевать на всё это, Джинни! Наплевать! Я никому тебя не отдам! Слышишь? Тебе нужен альфа из клана Мин? Я твой альфа из клана Мин, слышишь? Только я! Я стану тем, кто тебе нужен будет, кто будет достоин тебя! Но твоим альфой буду только я, слышишь? И Хёнджин мгновенно сдался этому напору. Он закрыл глаза и прошептал: — Да, ты, только ты… — Пообещай мне! Хёнджин, пообещай! Что дождёшься меня и никуда не убежишь! Что будешь только моим. Хёнджин, опьянённый острой сладостью зелёного чая, наполнившего его лёгкие блаженством, а душу умиротворением, кивнул: — Обещаю, Нини… Только твоим…. Я буду только твоим, лисёнок. — Я не лисёнок, омега! — твёрдо сказал Чонин. — Я волк. Твой волк. Только твой волк. — Мой волк… Только мой волк… — послушно повторил Хёнджин, растворяясь в необыкновенном, потрясающе незнакомом, но безумно приятном ощущении, что ему не надо ничего решать, что за него решат и будут бороться за него, отстаивать своё право на него. — Приезжай быстрее, Нини… Ну, а потом всё ясно. Они писали друг другу постоянно. Обсуждали всё на свете. Хёнджин посоветовал Чонину активнее поддержать Феликса, которого очень хорошо понимал. — Но он совсем не хочет со мной разговаривать, — печально говорил омеге по телефону Чонин. — Я задаю ему вопросы, которые мы с тобой обсуждали, а он смотрит на меня, как будто я ему больно делаю, и гонит. — Значит, ему больно, Нини, не тревожь его. Просто скажи, что ты на его стороне. Так прямо и скажи. Пусть знает, что ты его поддержишь и будешь за него. Чонин активно готовился к перелёту, а Хёнджин активно отбивался от нападок отца, который всё требовал, чтобы омега пошёл на свидание с будущим женихом. О Нини сказать ему омега пока не решался, боялся, что упрямый и деспотичный Юнджон предпримет что-то против его любимого и сделает так, что Чонин вообще не прилетит в Сеул. А потом случилась вечеринка у Шиюна. До этого времени Хёнджин с Чонином никак не могли увидеться, но как только омега приехал на вечер, тут же набрал младшего. Они только договорились о совместных действиях в борьбе за собственное счастье, только решили, что и как лучше делать, что начать надо с разговора с Чаном, с которым Хёнджин неожиданно познакомился у столика с соком, куда отошёл, чтобы оторваться от отца и брата-альфы. И Чан ему показался очень милым и симпатичным. Поэтому когда он увидел, что тот мягко улыбается и с готовностью, как показалось Хвану, слушает своего дядю, который, к ужасу омеги, объявил об их помолвке как о решённом деле, Хёнджин испытал горькое разочарование, подумав, что альфа всё знал с самого начала и просто разыграл перед ним спектакль по поводу скандала. Ведь Хёнджин и впрямь собирался взять Чонина за руку, привести к своему отцу и на глазах у всех назвать его своим женихом, что, конечно, было скандальным и недопустимым для приличного и скромного омеги. Но Хёнджин и Чонин были в отчаянии. И тут такое…***
Вот где-то примерно так — с некоторыми понятными купюрами и смягчениями — звучал рассказ Хёнджина. — Здорово, — первым сказал Чан. — Вы очень крутые, ребята, вы просто молодцы. И я никогда бы не встал на пути у своего брата, даже если бы имел на тебя виды, Хван Хёнджин-ши. Но отец Хвана был не настолько впечатлён. Однако согласился дать парням шанс — при условии, что Чонин останется в доме Мин Шиюна и будет работать на него параллельно со своей учёбой, а также никак не будет препятствовать отъезду Хёнджина в университет в США. — Я не поеду туда, отец, — холодно сказал Хёнджин, сжимая руку Нини. — Я буду учиться в Сеуле. — Это мы посмотрим, — нахмурил брови Хван Юнджон. — Нечего смотреть, отец, я уже на курсы подготовки в Сеульский Национальный записался, — твёрдо ответил Хёнджин. — Почему, Джинни? — робко спросил у него Чонин, когда они остались наедине. — Ведь ты говорил, что хочешь… — Потому что тебя у меня уведут, — с отчаянием ответил Хёнджин и посмотрел в изумлённо распахнутые чудесные глаза своего лисёнка. — Вокруг тебя и так слишком много омег! А если меня два года не будет рядом… — Мой глупый омежка, — ласково смеясь и прижимая своего ревнивого хёна к себе, прошептал ему в ухо Чонин. — Ты так и не понял главного: я весь твой… Только твой… С той самой минуты, как ты написал мне «Привет» в Твиттере… Я только твой. — И он стал целовать нежную длинную шею своего Джинни, зная, что когда он так делает, от омеги можно было добиться, чего угодно.***
Но этого разговора Чан, конечно, не слышал. Он в это время просто шёл по улице, как делал это последние два месяца, внимательно рассматривая прохожих и пытаясь учуять в прохладном октябрьском воздухе весенний дух сирени. Глупое занятие — пытаться найти в городе-миллионнике одного-единственного омегу. Но раз ему не могут помочь ни частные детективы, ни толковые ребята Сынмина… Что ему остаётся делать? — Ты похудел, — виновато шептал папа, гладя его по щеке, когда он снова заглядывал к нему. — Ты обязательно найдёшь его, Чан… Но надо кушать хорошо… У тебя работа, у тебя учёба… Поешь у меня, я приготовил твой любимый дакжим, а ещё есть чапчхэ и роллы с завтрака остались… Шиюну понравилось… — Пап… — Чан нахмурил брови. — Ты бы поосторожнее с ним. Он… не очень хороший человек… — Но у него сейчас Чонин… — Папа виновато опустил глаза и покраснел. — И знаешь… Он извинился перед Феликсом… — Мне наплевать на его извинения, — холодно ответил Чан. — Люди не меняются. — Чан-и, — печально сказал Чонсон. — Я понимаю, он разрушил твою любовь… Но я знаю, что ты найдёшь своего котёнка… А Шиюн… Он помирился и с Сынмином… — Ему просто нужен Минхи! — упрямо сказал Чан. — А Джисон по-прежнему ему не доверяет — правильно делает. — Может быть, — тихо сказал Чонсон. — Просто поешь у меня, ладно? В то здание он пошёл, чтобы выяснить, можно ли устроиться в одну из фирм на должность помощника главного менеджера. Но на ресепшене ему попался на редкость туповатый омега, а времени у Чана было в обрез: через час у него начиналась лекция в онлайн-школе, вместе с которой он готовился к поступлению. И вот когда он набрал полную грудь воздуха, чтобы в сотый раз пояснить этому недалёкому, что на это собеседование он пришёл по личному приглашению, без записи — вот в этом воздухе он и почувствовал то, что так давно искал. Сирень… мягкая, немного испуганная, тревожная… Она лилась откуда-то сверху. И он поднял глаза. Не то чтобы он увидел Минхо, нет, он, скорее, почувствовал, ощутил, что там, за стеклянными перегородками, был его омега. — Что у вас на втором этаже? — торопливо спросил он у омеги. — Это этаж персонала, там раздевалки, души, подсобные помеще… Чан его уже не слушал. Он шёл на зов своего волка. Он принюхивался, осматривался, осторожно открывал двери… Его омега прячется. Он не хочет, чтобы Чан его нашёл… Что же… Как жаль, что Чану всё равно. Больше он не позволит себя бросить и сбежать, оставив его один на один с отчаянием. Запах Минхо, который Чан вылавливал в смешении запахов этажа, был тонким и… не совсем обычным. К нему примешивался тонкой ниточкой ещё один запах… И Чан не мог понять, что происходит. Его обезумевший от предвкушения и столько долгого голода волк выл ему в уши, что Минхо изменил ему, что у него есть уже кто-то, кто смешал свой запах с ароматом сирени. Но Чану и на это было наплевать. Он шёл забрать своё. И он заберёт. А если надо будет — заберёт через драку, через бой с новым альфой. А потом вдруг запах исчез. Растворился утренним туманом прямо посреди большой раздевалки. Чан прислонился к дверце чьего-то шкафчика и в отчаянии застонал, а потом несколько раз ударил по железной дверце кулаком. Он активнее стал внюхиваться и уловил, откуда наносит прозрачной сиренью. Это, видимо, был шкафчик Минхо. И там была его одежда. Он почти вырвал дверцу и увидел, что верхняя одежда Минхо на месте, так же как и форма, и его собственная одежда. Выходит, он сейчас… без одежды вообще? «Обратился, — с горечью подумал Чан. — Так не хотел меня видеть, что сбежал, обратившись… Только всё это напрасно, Минхо. Я должен с тобой поговорить, а значит, я найду тебя, котёнок». На улице было мрачно, сыро, шёл дождь, и Чан содрогнулся от мысли, что его кот где-то сейчас мёрзнет в этом холоде. Он стал обходить близлежащие закоулки, понимая, что Минхо не станет убегать далеко, потому что ему нужно будет вернуться за одеждой. И когда он увидел в одном тёмном тупике лежащего под навесом, который вовсе его не защищал, полумёртвого кота, который даже не отреагировал на его приближение, Чан был готов упасть на колени прямо в лужи, чтобы благодарить эти плачущие небеса за то, что вернули ему его омегу. Он нёс сокровище. Самую большую драгоценность, которая когда-либо могла попасть ему в руки. Самое дорогое существо, которое только мог представить. Он нёс его к себе в квартиру, в своё логово, которое строил всё это время в расчёте на то, что однажды принесёт туда эту желанную добычу. Кот лежал на его руках, не двигаясь и не подавая признаков активности. Его влажная шерсть холодила руки Чана, глаза тускло мерцали из-под прикрытых век, лапы безжизненно свисали. Чан собрал их у себя в руках, чтобы отогреть. Минхо лишь легко и быстро дышал, уложив мордочку на Чаново плечо. В квартире Чан отнёс его в свою спальню и бережно уложил на постель. Быстро раздевшись, он вернулся к коту, присел на край кровати и осторожно протянул к нему руку. Никакой реакции. Кот пластом лежал в той же позе, в которой оставил его Чан. — Минхо, — шепнул Чан. — Минхо, очнись, прошу… В ответ — вязкая тишина и лишь звук идущих часов. Внезапно Чану стало страшно, что эти часы отсчитывают последние минуты его омеги. Он быстро скинул с себя домашнюю футболку и забрался на постель под одеяло, осторожно взял Минхо на руки и прижал к себе согревая и обволакивая своим запахом. Он не гладил его, не целовал, хотя больше всего в жизни хотел именно этого — прижаться губами к чудесной мордочке и зацеловать её, раз уж нельзя приникнуть к любимым губам. Но он лишь осторожно прижимал тельце кота к своей обнажённой груди и согревал своим теплом, своим духом, биением своего сердца. Возможно, что именно на сердечный стук Минхо и ответил. Он очнулся ночью, разбудив приснувшего Чана тем, что поднял голову и начал тереться ею о шею и подбородок альфы, как будто пытаясь собрать на себя весь его запах. А потом царапнул его, сжимая и разжимая когтистые лапки, как будто разминая его грудь. — Минхо, — прошептал Чан, тут же проснувшись, но ещё не придя в себя, — малыш… ты жив… какое счастье… Он осторожно отстранился от кота, заглядывая в его мерцающие в свете луны серебром таинственные глаза и, приподняв его и повернувшись на спину, уложил пушистое тело прямо себе на грудь, прижимая за спину. Они лежали так достаточно долго. Кот отводил глаза и несколько раз пытался вырваться, но Чан не отпускал, аккуратно, но настойчиво прижимая его к себе. — Пока ты молчишь и не можешь ехидничать, я скажу, — начал хриплым голосом Чан. Кот фыркнул и агрессивно заурчал. — Ну, это мне не очень мешает, — покачал головой, чуть улыбаясь, Чан. — Я люблю тебя, Ли Минхо. Больше жизни своей люблю. И жизни своей без тебя не представляю. Серебро в глазах кота погасло: он их прикрыл и впился когтями в грудь альфы. Но Чан лишь снова покачал головой. — Не отпущу. Я никогда и никуда тебя больше не отпущу, Минхо. Ты можешь ненавидеть меня, ты можешь попробовать вырваться и убежать от меня снова. И я допускаю, что, несмотря на все мои старания, у тебя может это получиться. Но я всё равно тебя найду и верну сюда: в свою постель, под своё одеяло, на свою грудь, которую ты можешь хоть в кровь расцарапать — сердце, которое в ней бьётся, всё равно будет принадлежать тебе. И я буду возвращать тебя каждый раз, столько раз, сколько ты будешь убегать. Тебе никуда от меня не деться, Ли Минхо. Как я уже говорил тебе когда-то, я никогда не отдаю то, что сделал своим. Кот дёрнулся, снова пытаясь вырваться и сердито мяукнул, а потом, поняв, что его держат крепко, оскалил зубы и зашипел — коротко и яростно. Но Чан лишь засмеялся: — Ты прекрасен, даже когда такой злой. Но, что бы ты ни хотел мне сказать — ответ тот же: я никуда тебя не отпущу. Кот отчаянно мяукнул и снова впился когтями в бока Чана, а потом, глядя ему в глаза, запустил когти прямо в тёмную ареолу соска. — Больно, — признал, зашипев и дёрнувшись, Чан. Кот коротко мяукнул. — Но всё равно не отпущу. Ты мой. Можешь делать со мной всё, что хочешь. Потому что это значит, что и я — твой. Хоть всего… В этот момент кот снова глухо заурчал и внезапно стал тяжелеть, заставляя Чана чуть напрячь пресс и сжать руки, удерживая его. Он не сразу понял, что происходит, но когда тело кота стало таять и расплываться светлым облаком, он закрыл глаза и счастливо улыбнулся. А потом хищно задышал, трепеща жадными ноздрями: по комнате разливалась мягкими волнами сирень. Первое, что попытался сделать встрёпанный, с сердито нахмуренными бровями и абсолютно обнажённый Минхо — это скатиться с горячего тела Чана. Но тот схватил его только крепче, омега попытался вывернуться, но добился только одного: на нём, перевёрнутом на живот, Чан лежал только плотнее и жёстче прижимал его руки, как и всё тело к постели. Альфа горячо дышал ему в шею, втягивая запах и порыкивая от наслаждения. — Пусти, волчара! — зло и задушенно прошипел Минхо. — Нет, — покачал головой Чан. — Я же сказал, что не пущу. Ни котом не пущу, ни человеком. Он начал медленно скользить языком по шее Минхо. Тот возмущённо заёрзал и жалобно выкрикнул: — Не смей! Отпустил немедленно! Эй! Нет! Чан! Чан… Я… Мне надо в душ. Я после работы. Ты не дал мне даже… ммм… Чан… ну, не надо-о-о… Чан прикусывал кожу на шее, слушая голос омеги, который постепенно из сердитого превратился в робкий и просящий, а потом и возбуждённый, и получал от этого огромное удовольствие, продолжая метить шею и затылок Минхо своим языком. — Ну же, волк, пусти меня! Мне надо в душ… и одеться… — задыхаясь продолжал просить омега. — Душ ладно, — нехотя отрываясь от сладкой кожи, сказал Чан. — Но потом ты придёшь сюда, и в этом же виде. — Что, хочешь вернуть себе игрушку? — обиженно спросил Минхо вредным голосом. — Нет, дело есть, — ответил Чан и сжал пальцами плечи омеги. — Как-кое ещ-щё де-ело… — почти простонал Минхо, чувствуя, как зубы Чана прикусывают его загривок. — А вот увидишь, — прошептал ему Чан и ловко поднялся, а потом схватил его на руки и потащил в ванную. — Только попробуй что-нибудь учудить, — сурово сказал он, погрозив пальцем Минхо, который тут же вызывающе на него посмотрел и цокнул, закатив глаза. — Купайся. — Одежду! — упрямо крикнул ему вслед Минхо. — Я из-за тебя своей лишился! Но Чан только хмыкнул и закрыл за собой дверь. Он быстро прошёл в кухню и поставил чайник, а потом принялся готовить рамён, чтобы накормить кота, урчание живота которого он не мог не услышать. Так же, как не мог не учуять изменившийся запах. Сирень отдавала молочным улуном. Чан был уверен теперь полностью. И ему предстояло выяснить, как поступить с тем, кто смешал запах Минхо со своим. Чану было ужасно неприятно, что Минхо позволил кому-то притронуться к себе, он почувствовал себя преданным и брошенным, но решил пока не делать выводов: мало ли что могло произойти с омегой, оказавшимся на улице в той ситуации, из которой вынужден был выкручиваться Минхо. Запах был один, он был каким-то… нежным что ли… И Чан с изумлением понял, что не может разозлиться на омегу. Да, Чан думал о сопернике с болью, но… не было обычной для этой ситуации ненависти. И гнева не было. Это было очень странно. Так что рубить с плеча Чан не собирался. Больше такой ошибки он не допустит. Рамён был почти готов, а на сковородке грелись роллы, которые папа дал ему вчера с собой. Чан решил поторопить своего омегу. Он застал его роющимся в собственном одёжном шкафу. Минхо уже нашёл и натянул Чановы боксеры и футболку, теперь выбирал себе штаны, чтобы хоть немного были по размеру. Альфа подкрался к погружённому в дело и сердито фырчащему коту и напал сзади, схватив и прижав к себе. Минхо взвизгнул и вцепился ногтями в руки Чана, крепко держащие его поперёк живота и груди. — Идиот! Схера ли ты так пугаешь?! — завопил омега, отбиваясь и пытаясь отбрыкаться от Чана, который со смехом потащил его на кухню в том, что на нём было. — Ты и так отлично выглядишь, — пыхтел по дороге Чан. — Штаны тебя только испортят! — Придурок, — сердито ответил ему Минхо, когда он уже отпустил омегу и усадил на стул перед накрытым столом. Чан налил ему рамён и сказал: — Приятного аппетита, мой… Минхо. Омега буркнул благодарность и стал жадно есть. Он, конечно, может, и чувствовал странность ситуации, но божественный запах еды не давал, видимо, ему возможности выпендриваться дальше. Да и он на собственном опыте знал, что пытаться выделываться в отношении еды с Чаном не выйдет. А альфа с наслаждением смотрел, как его котёнок ест, слушал его хлюпанье и восторженное тихое постанывание — и ощущал себя полностью, тотально счастливым. Они молчали. Ни одному почему-то не хотелось нарушать это молчание, даже когда Минхо доел рамён и в один присест съел все роллы, которые ему разогрел Чан. Омега только прошептал, сыто разваливаясь на стуле и лениво мигая глазами: — Спасибо, Чан-хён… Это было божественно вкусно… Как всегда… — И умолк. Они сидели и смотрели друг на друга. Просто смотрели, наслаждаясь тем, что можно было просто протянуть руку — и дотронуться до руки того, кто был напротив. Нет, рук они не тянули, хотя у Чана даже пальцы подрагивали от страстного желания коснуться омеги — но он не делал этого, тихо радуясь самой возможности сделать это. Наконец Минхо вздохнул и начал: — Чан, я… Следующую фразу они сказали хором: — Прости меня. — И оба растерянно заморгали, а потом улыбнулись, тоже синхронно. Минхо приподнял руку и попросил: — Могу я?.. — Чан кивнул, и омега продолжил: — Прости меня. За всё прости, Чан. Я не хотел появляться на твоём пути вновь, я понимаю, что ты испытываешь ко мне. И не виню тебя за это. Спасибо, что спас сегодня! Я понимаю, что, наверно, просто погиб бы от слабости, я ценю твоё благородство. Поэтому прошу простить меня за боль, которую я, наверно, причинил. — Минхо запнулся о полный недоверия и изумления взгляд Чана, которого просто распирало всё нарастающее с каждой сказанной омегой фразой раздражение, но всё же продолжил, хотя и не так уверенно, как начал: — Ты добрый, Чан. Очень добрый, не похож на того волка, которого я себе представлял… ну, как типичного, знаешь? Ты отнёсся ко мне по-доброму, хотя мог просто это… взять своё и выкинуть. А я… Я подвёл тебя, Чан, — через силу проговорил Минхо и закрыл глаза от стыда. — Но тогда… Я себя не помнил, Чан! Так что… — Ты просишь у меня прощение? — негромко и как-то отрешённо спросил Чан, не веря своим ушам. — После всего, что ты пережил из-за меня, ты просишь у меня прощения? Минхо кивнул, не открывая глаз. — Прошу, — ответил он через силу, старательно зажимая в себе слёзы и уговаривая горький ком в горле не подводить его сейчас: разреветься перед волком ему очень не хотелось. — Ты ведь на пороге новой жизни с красавцем-мужем, у тебя впереди чудесная жизнь, я желаю тебе этого. Не бери в неё злость на меня. И не надо мне сейчас… мстить… — Минхо открыл глаза и пристально посмотрел в мрачные, темнее ночи от бешенства глаза Чана, а потом умоляюще сжал руки на груди: — Отпусти меня, Чан, отпусти! Не надо, не делай со мной ничего! Я забуду всё, что ты мне сегодня сказал там, в постели. Ну… когда я был котом, ты понял, да? Понимаю, что ты ничего такого не имел в виду, а лишь хотел… Ну, неважно. Просто прошу! Ты ведь не только мне отомстишь, ты ведь и доверие своего жениха разрушить можешь, если он учует на тебе мою сирень. Отпусти меня, Чан! Отпусти! — Мм… Вот оно что, — сказал Чан и поднялся с места. Он опёрся поясницей о подоконник и скрестил руки на груди, оглядывая понурившего голову Минхо уничтожающим взглядом, который омега, к сожалению, пока не мог оценить, потому что опустил глаза на свои сложенные на столе руки. — Значит, — продолжил Чан, — я, по-твоему, притащил сюда тебя с одной целью: отомстить за то, что ты в горячке течки, ничего не соображая, спровоцированный моим сучьим дядей, пошёл искать приключений на свою задницу и практически нашёл их, да? Ты же это имеешь в виду? — Дядей? — поднял голову удивлённый Минхо. — Как это?.. — Неважно. Важно, что ты считаешь, что я, будучи на пороге замужества, могу притащить в дом омегу и трахнуть его, чтобы отомстить. Ты ведь ничуть не поменял своего мнения о волках, котёнок, да? Правда, раз я такой весь добрый-предобрый, то меня можно уговорить не раскладывать тебя, хотя, кажется, ты не очень уверен, что я буду настолько благородным, а? Минхо уже смотрел на него во все глаза и растерянно жмурился от его резких вопросов, сердито хмуря брови и пытаясь понять, что сказал не так. — Неправда, — почти жалобно сказал он. — Я сказал, что ты хороший… Что считаю тебя благородным! — Ах, боже мой! Ну, спасибо! А когда я тебя отпущу — хотя как можно! я же тебя уже покормил! настолько ли я благороден? — так вот, если (!) я тебя отпущу, ты рванёшь к нему? К своему новому альфе? Ему же ты так боишься изменить? Боишься, что я заставлю тебя, да? Я же могу? А ты бы не хотел, да? Он так дорог тебе? А? Молочный улун — приятный запах! Отличный выбор, Минхо! — Не выдержав, он рванулся к омеге и, перегнувшись через стол, схватил Минхо за футболку на груди и притянул к себе, заставив приподняться. — Кто он, Минхо? Кто? Говори! — страстно крикнул он в прекрасные испуганные глаза. — Кто? — растерянно спросил омега, а потом, быстро оглядев пышущее гневом и страстью лицо Чана и потянув тонкими ноздрями, неожиданно тихо спросил: — Ты ни с кем не был… Почему? От тебя пахнет до сих пор мною… А как же… твой жених? — А он до свадьбы ни-ни, — злобно ответил Чан и резко притянул Минхо к себе прямо через стол, заставив его встать на носочки. Альфа упёрся носом в нежную шею юноши и жадно втянул воздух. — А вот ты… ты был. С кем, Минхо? Говори! Я всё равно заберу тебя у него себе! Никому тебя не отдам, понял? — Он с отчаянной решительностью заглянул в абсолютно круглые от удивления и страха глаза омеги. — Можешь попрощаться со своим улуном! Ты только мой! Не отпуская Минхо, Чан быстро обошёл стол и, подхватив его на руки, понёс в спальню. Там он завалил омегу на постель, навис над ним и замер: в глазах Минхо стояли слёзы, но он явно не собирался сопротивляться. Он просто лежал, вытянув руки вдоль тела и ждал. Чан тихо сказал: — Посмотри на меня, котёнок… Минхо перевёл взгляд с потолка на него и сморгнул: серебряные слёзы скатились к его вискам. — Я ревную, котёнок, страшно ревную тебя к твоему альфе, — сказал Чан, осторожно провёл языком по солёным дорожкам и замер, услышав ответ: — Нет у меня никого, идиот. Какой ещё альфа? Я еле выжил, перебивался из сауны в сауну! Какой вообще молочный улун? Мне есть не на что было иногда, я выглядел, как бомж со стажем, а когда ты меня подобрал, сдыхал от голода и слабости. Какой запах? Какой парень? Озабоченный волчара! Это у тебя в жизни только одна проблема: кого сегодня вытрахать — бету или своего омегу. А мне бы найти, где хоть что-то заработать, чтобы не задницу свою подставлять, хотя так было проще всего… — Минхо шмыгнул носом и зло посмотрел в широко открытые глаза Чана. — Только что бы ты обо мне ни думал, я не шлюха, понял? Поэтому и попросил тебя меня не трогать. У тебя же скоро свадьба, зачем я тебе? — Не будет у меня никакой свадьбы ни с кем, кроме тебя, идиот, — в тон ему ответил Чан, не сводя с него страстного взгляда. — Жених есть у моего брата Чонина, а я только одного человека люблю. Какая месть, придурок? Я места себе не находил, когда ты сбежал от Сынмина. И он, и я — мы винили себя в том, что упустили тебя, оставили один на один с твоими дурацкими мыслями — и, как я вижу, правильно боялись. Что ты там себе навыдумывал? Я боялся, что ты ненавидишь меня за то, что я тебя ударил тогда, в комнате Чанбина. Боялся, что не простишь, что будешь винить в том, что не уберёг тебя, а ты… — А я, — прошептал Минхо, — себя ненавижу за то, что повёлся и почти предал тебя… — Глупый, — прошептал ему в ответ Чан, — предательство — акт осознанный, а ты себя не помнил… Минхо… Я хочу сделать тебя своим, слышишь? — Да… Слышу… — Но я должен знать, что у тебя в сердце никого нет. От тебя пахнет по-другому. Дай мне обнюхать тебя, чтобы понять… Ты ведь ни с кем не был, да? — Нет, — качнул головой Минхо. — Тебе мерещится. Чан, подожди… Чан… — Я раздену тебя, Минхо, — настойчиво прошептал Чан, притягивая омегу к себе. — Я так хочу, я… должен. Он потянул футболку с омеги, и тот не стал ему мешать. Чан уложил его на спину, хищно склонился над его животом и прижался носом к его низу, бесстыдно вдыхая сквозь боксеры божественную сладкую, как патока, сирень возбуждённого омеги, который, вздрогнув под его руками, выгнулся, когда Чан, не выдержав, прикусил кожу над резинкой боксеров, а потом, воровато приспустив их, куснул сначала одну тазовую косточку, а потом другую. И когда после этого он снова прислонил жаждущий нос и губы к паху омеги, то почувствовал под губами, насколько сильно понравилось Минхо то, что он делает. Чан поднял глаза на Минхо и увидел, что тот лихорадочно горящими глазами следит за ним, приподнявшись на локтях. — Ты пахнешь невозможно, преступно прекрасно, — хрипло сказал ему Чан. — Я чист? — так же хрипло усмехнувшись, спросил Минхо. Чан не ответил ему, он повёл носом по его животу и остановился. Лизнул кожу над пупком и сначала не поверил, лизнул ещё раз. Он снова провёл по прохладной коже носом, плотно прижимаясь им, чем вызвал у омеги дрожь по всему телу. Сомнений не оставалось, но как же?.. И почему об этом не знал сам Минхо?.. Не знал, что был беременным… Запах молочного улуна был прекрасным. И потому не бесил и не нервировал Чана, что он сам был виноват в том, что этот запах появился. Поняв это, осознав всё до конца, Чан поднял голову и тихо и коротко взвыл от счастья и снова уткнулся в живот Минхо жаждущим носом. Его омега носит его ребёнка. Омега, которого он так долго искал. Омега, которого он сегодня нашёл. Нашёл, чтобы больше никогда не отпускать. И теперь Чан точно знал, что делать. Он подтянулся и наклонился над лицом Минхо, тревожно и искательно бегающего взглядом по его лицу. Чан оглядел любимого и сжал его в объятиях. — Твои губы… — Он невольно облизнулся, когда сосредоточил взгляд на пухлых приоткрытых губах омеги. — Я поцелую их. Он не стал ждать согласия, хотя Минхо дал бы его, потому что испытывал, судя по сладости сирени, возбуждение не меньшее, чем альфа. Поцелуй Чана был страстным и настойчивым. Он пил дыхание Минхо, покусывая его и возбуждая ещё больше быстрыми и острыми поглаживаниями языком по губам, а потом чуть отстранился и требовательно сказал: — Открой ротик, котёнок. Хочу попробовать тебя на вкус. И он действительно будто пробовал омегу — такими аккуратными, но настойчивыми были движения его языка, так медленно и со вкусом исследовал он рот своего будущего мужа, сжимая его пальцы в своих, переплетая их и чуть рыча от наслаждения в ответ на тихие постанывания Минхо. — Повернись, малыш, — прошептал он, давая юноше возможность исполнить свою просьбу. Он жадно прикусывал плечи и загривок Минхо, когда его пальцы погрузились в горячее и уже очень влажное нутро вскрикнувшего омеги. — Чшш… тише, мой сладкий, будет не больно, я всё сделаю для тебя, любимый, всё сделаю, — шептал в румяное ушко Чан, лаская шею и спину жалобно стонущего парня, продолжая страстно его растягивать, готовить для себя, — хороший мой… такой хороший… такой послушный… такой мягкий и горячий… ты же примешь меня, да, малыш? — Да-а-а, альфа-а-а… Я… О-о-о… Да! Да! Да! — внезапно жарко задышал Минхо, содрогаясь в руках Чана от наслаждения. Чан не спешил. Он дал Минхо почувствовать себя, привыкнуть к себе, и только потом стал толкаться всё настойчивей, сводя с ума сильными и уверенными движениями внутри тела дрожащего от удовольствия партнёра. Он выпрямился и притянул к себе Минхо, прижав к груди его спину и входя плавно, с оттяжкой и жадным рычанием. Не останавливаясь, он убрал волосы с его шеи и стал вылизывать её, параллельно водя уверенной ладонью по его члену в такт со своими движениями внутри омеги. Минхо уже не стонал, а вскрикивал, отзываясь на каждое движение Чана, который стал ускоряться и вколачиваться всё быстрее в сладкое тело у себя в руках. И когда Минхо задёргался сильнее и застонал имя Чана громко и жаждуще, в тот момент, когда он выплескивал своё семя на руку Чана, перед тем, как и самому кончить глубоко внутри любимого, Чан впился зубами в вылизанное и тщательно подготовленное им место у основания шеи Минхо. Тот закричал раненой птицей и забился, насаженный на естество альфы по самую глубину, но Чан не выпустил. Закрыв глаза, он чувствовал, как стекает ему в рот благословлённая сиренью кровь его омеги — чтобы навсегда связать их, в то время как набухает внутри тела его пары узел, чтобы подарить им несколько часов совместного блаженства — как празднование того, что теперь они будут вместе навсегда. Приходя в себя, Минхо, с вылизанной раной на шее и аккуратно уложенный перед Чаном набок, чуть содрогаясь от микрооргазмов, простонал: — Что же… мхм… делаешь… Что ты наделал, волча-а-а-аахх-ра-а-а-а… А если я залечу?!.. Ахмм… Что ты тогда делать будешь… — Разберусь, — улыбаясь, шепнул ему в ухо Чан, прикусывая мочку и вызывая новый стон. — Теперь, когда ты рядом, я обязательно со всем разберусь, любимый.