***
Когда к концу перемены Цзянь возвращается в класс, ничто в его беззаботном виде не напоминает скукоженное создание, скрывшееся с глаз пять минут назад. Едва войдя в кабинет, он тут же стреляет прицельным взглядом за парту Чжэнси и лучезарно улыбается, пробираясь через толпящихся в проходах одноклассников. Машет рукой издалека, громко крича: — Я проверил! Она ушла! Чжань, нахохлившись, напряженно наблюдает через плечо за белобрысой макушкой. В носу все еще стоит теплый запах цзяневской кожи, и это дурацкое ощущение вызывает странную пустоту в животе. Чжань почти уверен, что это от голода. До большой перемены по-прежнему остается один урок, только вот вздремнуть после еды уже точно не получится. Но зато без обеда он не останется, и сразу после приема пищи этот тяжелый вакуум где-то под ребрами обязательно исчезнет. Он не знает, что будет делать, если этого не случится. Чжэнси дожидается, пока друг плюхнется на свое место, и оборачивается назад, упираясь прямым взглядом в изученное вдоль и поперек лицо. — Я сделал тебе больно? — Ч… что? Светлые глаза под нахмуренными бесцветными бровями начинают растерянно бегать из стороны в сторону. — Я сделал тебе больно, бестолочь? — раздраженно переспрашивает Чжань. — Ударил тебя? Поцарапал? Цзянь недоуменно приоткрывает рот, не прекращая растерянно смотреть на него, а потом снова закрывает, так ничего и не сказав. Непонимающе трясет головой. — Ты повел себя очень странно. Там, в коридоре. Так, будто тебе было больно или что-то в этом роде. О том, что он тоже повел себя не совсем нормально, Чжэнси пока предпочитает не говорить. Зато он точно знает, что еще хочет сказать. Оно сверлит голову изнутри, не давая думать ни о чем другом. — И еще у тебя были мурашки. У меня, кстати, тоже. Но это уж совсем бред какой-то. С этим ему предстоит разбираться самостоятельно. — Не объяснишь, в чем дело, придурок? Цзянь отмирает, беззаботно взмахнув рукой: — Так я же щекотки боюсь. Да и не очень-то это привычное ощущение — стоять посреди коридора с чьей-то головой под одеждой! Хочешь, для чистоты эксперимента я суну тебе под рубашку свою? Увидишь, каково это! И вообще, ты должен быть благодарен за мою сообразительность, а что ты делаешь вместо этого? Отчитываешь меня! Чжань Чжэнси, это несправедливо! Я считаю, что настоящая дружба… Что думает Цзянь о настоящей дружбе, Чжаню и так известно: именно она и связывает их уже больше десяти лет. Наверное, поэтому Чжэнси так радуется звонку, возвещающем о начале урока. Звонок лишает его необходимости продолжать этот странный разговор, поэтому он просто бросает привычное «Тупица» и отворачивается, шлепнув напоследок друга по макушке. И лишь взглянув в спину вошедшего в класс учителя, Чжань тут же жалеет, что оглушающая трель так скоро оборвалась: в наступившей тишине стал отчетливо слышен не менее громкий сигнал тревоги, зазвонивший в его мигом опустевшей голове. Он пока еще не понял, что именно случилось, но сомнений в том, что ни к чему хорошему это не приведет, у него не было. Потому что мысль о том, как друг сует свою бестолковую голову ему под рубашку, заставляет вакуум под ребрами резко ухнуть вниз, болезненно потянув за собой все внутренности. И потому что щекотки Цзянь не боится с самого детского сада.***
Вот с того самого момента все и пошло наперекосяк: прошел целый урок, во время которого Чжань ни на секунду не смог сосредоточиться, а запах цзяневского живота, застрявший у него в носу, и не думал испаряться. Его не перебил ни аромат риса с рыбными шариками, ни прохладный зеленый чай из автомата. И ладно бы к нему пристал только запах: гулкая пустота в животе никуда не делась даже после плотного обеда, а несмолкающая болтовня Цзяня будто бы заставляла этот вакуум разрастаться. Чжэнси захотелось хорошенько приложиться кулаками к разговорчивому другу, и по пути из столовой в класс он позволил себе сделать это раз или два, даже не объяснив толком причину злости. Цзянь утруждать себя толкованием дурного настроения Чжаня не стал: буркнув что-то про формулы и важность предстоящего теста, он растянулся на парте и сладко уснул прямо над тетрадью по математике, лишь изредка вздрагивая всем телом. Чжань усердно пытался повторить то, что учил прошлым вечером, но взгляд раз за разом будто проваливался сквозь написанное на листе, и в конце концов он со вздохом отодвинул тетрадь на край стола, отвернувшись от него вполоборота. Откинув затылок на выступ оконной рамы, Чжэнси по привычке поставил локоть на парту Цзяня и подпер голову кулаком. Объективно причин для тревоги у него не было: нужная тема далась на удивление легко, так что еще утром Чжань был уверен в том, что пройдет этот тест даже с закрытыми глазами. Еще и поможет кретину, вопрошающему из-за спины громким шепотом: «Чжэнси, что в третьем?» Но этот дурацкий случай в коридоре не дает ему покоя вот уже третий час, и сколько бы он ни пялился перед собой, выудить из головы что-то кроме застывшего как доска Цзяня у Чжэнси не получается. Он накручивает, как короткий ролик без начала и конца, воспоминание о ладонях друга, прижимающих его лицо к своему голому животу, и от этого внутри будто эхо проносится. Что это, интересно знать, с ним происходит? Как от этого избавиться? И почему, ради всего святого, он все еще чувствует в носу запах горячей кожи Цзяня? Источник этого самого запаха как раз вздрагивает в очередной раз, и Чжэнси почти нехотя скашивает взгляд на белоснежную макушку, удобно устроившуюся на сложенных руках. Спутанные пряди беспорядочно падают на расслабленное лицо Цзяня, почти целиком скрывая его от чужих взглядов. Но Чжэнси-то ему не чужой: он знает каждую черточку этой сонной моськи едва ли не лучше собственного лица. Ему не нужно убирать волосы, чтобы рассмотреть Цзяня И получше, но почему-то он все равно не отводит глаз от мирно сопящего парня. Черт бы тебя побрал, балбес, хочет сказать Чжань, скользя взглядом по белобрысым волосам. К одной из тонких прядей, отливающих на солнце теплым серебром, прилипла крошечная рисинка. Глядя на нее, Чжэнси чувствует, будто гулкая пустота в его животе медленно заполняется такими же липкими кусочками мелкого риса. Вот неряха, думает он, нахмурив брови. Как можно было умудриться прикрепить к волосам рис? Очень просто, если ты Цзянь И. Странно, что этот парень и вовсе не выворачивает тарелку с едой прямо себе на голову. Тупица. Катастрофа ходячая. Так ведь и будет таскаться с этим рисом до самого вечера, пока мать не заметит. А потом Чжэнси вспоминает: мама Цзяня не заметит рисинку в прическе сына. Мама Цзяня уехала. Снова. Чжань осторожно протягивает руку и неслышно касается пальцами волос друга. Простое, лишенное любого подтекста прикосновение вдруг отзывается внутри чем-то острым, и он не может заставить себя двинуться дальше и сделать то, зачем вообще протянул руку — убрать все-таки эту чертову рисинку. Касаться Цзяня вот так, когда он спит и ни о чем не подозревает, внезапно кажется неправильным и даже подлым. Собственные пальцы отчего-то словно пропитываются ядом, и он заражает этим ядом ни в чем не повинного Цзяня. И когда тот проснется, Чжэнси только и останется, что признаться напрямик: теперь ты отравлен, и виноват в этом только я. Да что происходит? Это ведь Цзянь И, тот же, что и всегда: ничего нового за те неловкие пару минут в коридоре у него не отросло, а Чжань почему-то чувствует себя так, будто вместо самого близкого человека ему подсунули опасного монстра, завернутого в знакомую оболочку. Он все еще смотрит на собственные пальцы, касающиеся серебристых волос, когда замечает непривычную звенящую тишину. Нахмурившись, Чжань Чжэнси поднимает глаза и обмирает: на них с Цзянем пялятся все. Вообще все, отовсюду: даже самые оторванные от реальности гики уставились из своих углов на протянутую ладонь, поглаживающую белобрысую макушку, а несколько девчонок даже заглядывают в кабинет из коридора. Чжэнси резко отворачивается, со скрипом проезжаясь голыми локтями по лакированной поверхности своего стола, и думает, с трудом сдерживая порыв отвесить спящему кретину подзатыльник: сам пусть еду из своих волос убирает. Придурка кусок.***
О рисинке он все-таки рассказывает, но уже после окончания всех уроков — злосчастной математики в том числе. Тест он безнадежно завалил, и не только себе: Цзянь, осторожно толкающий носком кедов стул Чжэнси, тоже не получил от него ни одной подсказки. Впрочем, на помощи заспанный друг не особо-то настаивал: Чжаню хватило бросить на него всего один напряженный взгляд, чтобы тут же отбить охоту приставать с вопросами до самого конца занятий. — К твоим волосам прилипла рисинка, — отстраненно сказал Чжэнси после последнего урока, заталкивая учебники в рюкзак. — Убери ее, если не хочешь выглядеть полным идиотом. — Да? — озадаченно раздалось из-за спины. — Почему раньше не сказал… Чжань не смотрит в сторону Цзяня, когда тот пытается на ощупь найти кусочек риса в хаотично свисающих белобрысых прядях. Они у Чжаня и без того перед глазами стоят. Он старается вообще больше не смотреть никуда, кроме как себе под ноги: мало ли, вдруг сегодня его мозг решил свихнуться окончательно и зациклиться еще на чем-нибудь таком же безобидном, как Цзянь. Нужно просто побыстрее добраться домой и запереться в комнате с какой-нибудь игрой, запущенной на зубодробительном уровне сложности. И отключить телефон. Может, хотя бы это поможет ему расслабиться. Но Цзянь, идущий позади него по школьному двору, старается сделать все, чтобы Чжэнси не расслаблялся. — Хочешь прогуляться по набережной? — Нет, — решительно отвечает Чжань, не оборачиваясь. — Да брось ты, Чжэнси, — беззаботный голос друга приближается, — давай погуляем, еще ведь так рано! До вечера еще куча времени! Чжань уже открывает рот, чтобы сказать, что у него есть другие дела, когда Цзянь внезапно наваливается на него сзади, обхватывает голой рукой за шею и прижимается к спине твердым животом. Теплым, гладким, тем самым животом, который и так по какой-то причине целый день занимает его мысли. — Отвали, дубина! — раздраженно кричит Чжэнси, изо всех сил отталкивая Цзяня от себя. — Не висни на мне! — И, подумав еще полсекунды, он громко добавляет: — Ты тяжелый! — Да что с тобой? — непонимающе спрашивает Цзянь, упорно продолжая висеть на плече Чжэнси. — Мы же всегда так делаем, разве нет? Что сегодня не так? О, думает Чжань, шарахаясь в сторону от лица друга, я именно над этим целый день и ломаю голову. Знакомый запах, открывшийся сегодня с новой стороны, заново окатывает его с головы до ног, и Чжэнси грубо выставляет назад ослабевшую руку, упираясь локтем в грудину Цзяня. В ушах снова гулко стучит, и он нервно вскидывает голову и обводит взглядом школьный двор, думая: на нас опять все пялятся. Так и есть: десятки глаз тщательно сканируют две тощие фигуры, тесно прижатые друг к другу посреди центральной аллеи. Черт. Из двора он вылетает почти бегом, отчетливо слыша звук сумки, ляпающей Цзяня по спине. Белобрысый балбес бежит следом за ним, совершенно не понимая, что происходит. Это слегка приводит Чжаня в чувство, и он постепенно сбавляет скорость, переходя на почти спокойный шаг. Вот так. Ничего страшного не случилось. Это просто какое-то временное помешательство. И скоро это пройдет. — Ну хорошо, — как ни в чем не бывало продолжает подоспевший Цзянь, — тогда давай хотя бы вместе займемся домашкой на выходных. Я все равно один до конца следующей недели. Можем встретиться в парке. А потом перекусим в раменной. — Нет, — отрезает Чжэнси, с содроганием думая о предложении друга. Целый день с Цзянем, не отлипающим от него ни на секунду? Нет уж, спасибо. Только не сейчас. — Но почему? Чжэнси слышит, как Цзянь останавливается, и делает то же самое, все так же не оборачиваясь. Думает: я и сам хотел бы знать, почему. — У меня такое чувство, будто ты отдаляешься от меня, — так и не дождавшись ответа, бросает ему в спину Цзянь. — Для меня это что-то из разряда фантастики. Ты ведь мой лучший друг. Чжань медленно закрывает глаза, услышав слова, которыми он вот уже несколько часов подряд казнит себя. — Верно? И все равно не может перестать думать о том, что случилось в коридоре. — Чжэнси? Чжань тревожно оборачивается, почему-то боясь взглянуть назад. Торопливо сглатывает, когда встречается глазами с другом. И даже вздыхает, когда на него накатывает волна облегчения: вот же он, Цзянь И, протягивает ему сжатый кулак, и это тот же придурок, который однажды во время тихого часа в детском саду сунул печенье себе в трусы, а потом достал его и съел. Ничего в нем не изменилось. Он по-прежнему его лучший друг. Просто Чжаню нужен небольшой перерыв, чтобы привести в порядок сбившиеся настройки. Он сжимает ладонь и осторожно касается костяшками протянутого Цзянем кулака, со страхом прислушиваясь к себе: ухнет ли снова в той гулкой пустоте, которая прорвалась в нем после событий в коридоре? И выдыхает с облегчением: ничего. Это все еще просто Цзянь. Все еще его лучший друг. — Верно. А если и нет, можно просто притвориться, что да.***
Чжань продолжает притворяться до самого дома, а потом, наскоро поужинав, запирается в своей комнате и первым делом отключает телефон, а вместе с ним и Цзяня с его бесконечным потоком сообщений. Напряженно поглядывает в сторону консоли, но понимает, что не сможет пройти даже стартовое обучение в новой игре, как только берет приставку в руки: взгляд моментально проваливается сквозь происходящее на экране так же, как проваливался сквозь формулы по математике. Ладно. Значит, не сегодня. Всё не сегодня, кроме того единственного, что сейчас действительно важно: он должен разобраться с тем, что за чертовщина случилась днем на короткой перемене. Чжань заваливается в постель, вертит головой, укладывая ее поудобнее, будто готовится к бесконечно длинному сну. Ищет место для рук: сначала вытягивает их вдоль тела, потом скрещивает на груди. Потом закидывает за голову. И только когда он наконец понимает, что делает, Чжэнси прекращает ерзать по постели и тупо пялится в потолок. Он пытается устроиться так же, как это делают на приеме у психотерапевта. Вот на что это похоже. И если в свои шестнадцать он нажил себе необходимость посетить мозгоправа, как раз туда ему и дорога. Потому произошедшее между ними с Цзянем явно выходит за рамки дружбы. Вернее, само произошедшее как раз таки очень даже вписывается в понятие дружбы: друг спас друга, оказав ему посильную помощь. А вот реакция на эту самую помощь явно относилась к чему-то такому, за что всего пару десятков лет назад и Цзяня, и его самого отправили бы на принудительное лечение в психиатрическую клинику. Чжань не раз слышал истории о том, как людей, проявляющих гомосексуальные наклонности, били током и выдавали это за терапию. От одной мысли об этом у него по телу пробежала дрожь. И дело тут было не только в токе. Не надо быть специалистом, чтобы понять: реакция Цзяня на его возню под рубашкой была далека от дружеской. Но никакого гомосексуализма в этом нет. Что за слово-то такое мерзкое, повторно содрогнулся Чжэнси. Где Цзянь — и где гомосексуализм. Вот это вот, последнее — оно грязное, чужое, неправильное. Это не про Цзяня. Цзянь сколько угодно может быть кретином и раздражать Чжэнси своими выходками, но он точно не грязный. И не чужой. Цзянь — это просто Цзянь. Он его лучший друг, и все тут. Чжань Чжэнси — рассудительный парень. Упоминал он уже об этом? Так что сейчас, приминая спиной постель в оглушающей тишине, он спокойно и рассудительно говорит себе: просто у нас пубертат. Всякие неловкости неизбежны — тело порой само выкидывает такие номера, от которых хочется зарыться головой в песок. И происходит это, как назло, в самые неподходящие моменты. Так что даже хорошо, что такая глупость случилась между лучшими друзьями. По крайней мере они не станут попрекать друг друга обычной рефлекторной реакцией, как это мог бы сделать кто угодно другой. Ну случилось и случилось. Чжань продолжает спокойно и здраво размышлять, устраивая одну ладонь над неровно стучащим сердцем: он, наверное, просто задел какую-то (спокойно) эрогенную зону у Цзяня. Так ведь это называется? Просто нечаянно коснулся места (над бельем), которое вызвало у друга ступор. Случайное прикосновение — случайная реакция. А та тянущая пустота в его собственном животе, должно быть, всего лишь такой же ступор от осознания того, что тело друга просто ненароком (тише, Чжэнси) отреагировало. Да, говорит он себе, вытесняя из головы негромкий голос Цзяня вместе с горячими мурашками. Он просто испугался, как и сам Цзянь. Чжань почти уверен, что эта белобрысая бестолочь сейчас испытывает то же самое, лежа в своей постели на другом конце города. Он отнимает руку от колотящегося сердца и даже тянется к телефону, чтобы посмотреть, не написал ли ему Цзянь что-то вроде «Чжэнси, давай как-нибудь замнем этот дурацкий случай в коридоре, ок?», но потом вспоминает, что собственноручно отключил телефон как раз затем, чтобы не получать ничего подобного. Ладно. Так даже лучше: сейчас он просто поспит, и это наваждение пройдет, как проходит липкое ощущение после странных сновидений. Бывают же такие дурацкие сны, в которых тебя что-то связывает с малознакомым человеком, а наутро ты просыпаешься с ощущением, будто между тобой и этим человеком действительно есть что-то особенное? Вот и тут то же самое. Цзянь ему просто друг. Нет, поправляется Чжэнси, взбивая подушку вспотевшим кулаком, не просто друг — лучший друг. Так что этот глупый случай нужно просто выбросить из головы. Сейчас он уснет, увидит какие-нибудь новые сны, и этот день просто сотрется из памяти. И все будет как раньше. Но дрожащее «Тише, Чжэнси», подступающее к нему из темноты на границе сна и реальности, как бы говорит: нравится тебе это или нет, но как раньше уже ничего не будет. И этого, отнюдь не безобидного Цзяня, звучащего у него в голове, так просто отключить не получается.***
Той ночью Чжань Чжэнси несколько раз просыпается от непонятного жара во всем теле сразу. Он даже думает, что заболел. Но эта мысль приходит ему в голову второй. Первой приходит другая: отчаянно хватая горячий воздух пересохшим горлом, Чжань осознает, почему ему так жарко. Потому что ему снилось, что он все еще там. Под рубашкой Цзяня.