С того самого дня прошла ровно неделя. Неделя, полная уроков, мучительных раздумий и отчаянного шараханья от прикосновений Цзяня. Телефон в те выходные Чжэнси включил только к вечеру воскресенья и почти до ночи разгребал гору уведомлений в вичате. Половина из них была даже не от Цзяня: этот балбес позвонил на домашний уже в субботу утром, всерьез озаботившись отключенным мобильным друга. Чжань отстраненно рассматривал косые лучи солнечного света, крадущиеся по торчащему из-под одеяла колену, когда в дверь его комнаты тихонько постучала мама.
— Милый, твой друг интересуется, все ли в порядке с твоим мобильным! Он говорит, что не может связаться с тобой со вчерашнего вечера. У тебя все хорошо?
— Да, мам, — хрипло отозвался Чжэнси из постели. — Я перезвоню ему чуть позже. Полежу еще немного.
Ему и в самом деле хотелось просто полежать в постели, ничего не делая и ни о чем не думая. Предыдущая ночь не просто не облегчила его состояния, а даже сделала все еще хуже: то, о чем Чжань запрещал себе думать днем, во сне прорвалось сквозь заслонку здравомыслия, разрастаясь до невероятных масштабов. Вместо того, чтобы как следует выспаться и оставить позади очередную учебную неделю, этой ночью он бесконечно бродил по шумному школьному коридору, отчаянно желая найти Цзяня и коснуться его. Сначала ему не удавалось сделать это: первый такой сон оборвался, когда со спины на него навалилась знакомая тяжесть, и он тут же проснулся, как от резкого толчка в плечо. А когда он уснул снова, перед ним появился тот же коридор, только на этот раз Цзянь оказался не сзади, а прямо перед ним, и Чжэнси с каким-то сковывающим страхом наблюдал, будто со стороны, за тем, как его руки осторожно скользнули под рубашку Цзяня, а сам он при этом смотрел в медленно краснеющее лицо напротив. Смотрел, как знакомые губы открываются, чтобы шепнуть дрожащее «
Тише, Чжэнси».
И там, во сне, он слушался Цзяня. Он
был тише.
А утром, подставляя согнутое колено ласковому солнцу, Чжэнси пообещал себе, что сделает все возможное, чтобы такое больше никогда не повторилось. Ни во сне, ни тем более наяву. Чжэнси — не гей. И Цзянь тоже. Любые случайные мысли о подобных вещах только испортят их дружбу. Цзянь И слишком дорог Чжаню, и допускать такие грязные мысли о нем — верх подлости. Так что думать тут не о чем.
Но не думать у него не получается: уже за завтраком он будто специально вспоминает вчерашний инцидент в коридоре, стараясь убедить себя, что ничего в нем в ответ на это не сжимается. А когда что-то все же сжимается раз за разом, Чжэнси говорит себе, что это просто стечение обстоятельств. Нет ничего странного, справедливо рассуждает Чжань, в том, что он так странно реагирует на непривычные вещи. Быть может, если думать об этом достаточно долго, вся новизна из этого события испарится, и дело с концом.
После нескольких часов просмотра встроенного в мысли ролика с рубашкой Цзяня кое-что действительно меняется: Чжаню просто надоедает постоянно испытывать тянущее чувство в животе, и он насильно обрубает размышления о случившемся, заставляя себя позвонить наконец другу. Он же там волнуется. Вряд ли Цзянь понимает, с чего вдруг он решил исчезнуть с радаров. Подумает еще, что Чжэнси на него обиделся или разозлился. И ведь — на этом месте Чжаня остро кольнуло стыдом — этот балбес там один в пустой квартире. Госпожа Цзянь должна вернуться только в следующий понедельник, и никогда не умолкающий, вечно веселый одноклассник вряд ли так уж сильно веселится и не умолкает наедине с самим собой. А Чжань развел тут трагедию на ровном месте, упиваясь собственным смущением. Не удосужился даже объясниться.
Пока стыд внутри еще не утих, Чжэнси решительно подходит к телефону и набирает по памяти домашний номер Цзяня. Трубку снимают уже на втором гудке.
— Чжэнси?
Тише, Чжэнси.
Иди к черту, решительно говорит Чжань тому Цзяню, что шепчется у него в голове, отвечая вместо этого настоящему:
— Ага.
— Привет! — с явным облегчением выдыхают на том конце связи, — куда ты пропал? У тебя что-то случилось?
— Нет, ничего. Просто хотелось побыть наедине с самим собой.
— О, — многозначительно восклицает Цзянь, — ты предупредил бы меня, что ли! Я бы тогда не звонил, и твоей маме не пришлось бы прерывать твое
уединение!
— Что?.. О боже. Нет, придурок ты! — Чжаня обжигает жаром от мысли о том, что он действительно мог использовать свое уединение, наполненное мыслями о Цзяне,
несколько иначе. Хорошо, что сам Цзянь не знает, о чем все это время думал его
рассудительный друг. — Не в том смысле! Я просто хотел расслабиться! Отдохнуть после этого дебильного теста!
— Надеюсь, ты
хорошенько расслабился! — довольно раздается из трубки, и Чжаню не нужно видеть лицо друга, чтобы знать, что бесцветные брови на этих словах многозначительно взлетели до самой середины лба.
— Болван.
На том конце связи весело смеются, и Чжэнси в очередной раз окатывает стыдом: это просто Цзянь. Все тот же, прежний, без всяких гадостей и извращений. Как можно было думать о нем иначе?
И пока его не затопило новой порцией ненужных мыслей, Чжэнси коротко предупреждает Цзяня, что проведет эти выходные с бабушкой и сестренкой. Тебе не о чем волноваться, ровно говорит Чжань в ответ на встревоженный вопрос Цзяня об отключенном мобильном. Просто боюсь, что Сяо Хой и сюда добралась. Включу его завтра вечером.
Отчасти это было правдой: мысль о том, почему назойливая девица до сих пор не решилась написать ему в вичат, уже не раз приходила ему в голову. Только этого ему для полного счастья и не хватает. Так что телефон Чжэнси действительно не включает до самого вечера воскресенья, и время, проведенное за домашними делами у бабушки, в самом деле немного отвлекает его от глупых мыслей. Засыпая в непривычно мягкой постели рядом с сестренкой, Чжань был уверен: после трех часов вытряхивания бабушкиных циновок никакие рубашки этой ночью ему уже не приснятся.
Но он ошибается.
Цзянь снится ему и эту ночь, и в следующую, и почти всю неделю подряд вплоть до того самого дня, в который он не выдерживает россказней о загребущих руках Хэ Тяня и разбивает Цзяню нос. Эти сны довольно однообразны, и в каком-то — не в хорошем — смысле Чжэнси даже привыкает к ним. Цзянь в них всегда замирает, стоит рукам Чжаня его коснуться, и неизменно говорит исключительно дрожащим полушепотом, бесконечно повторяя свое безумное «
Тише, Чжэнси». Каждое утро Чжэнси просыпается еще до сигнала будильника и медленно приходит в себя, пытаясь разобраться с этой кашей в голове. Теперь всегда будет вот так? И как ему с этим быть?
В один из вечеров Чжэнси, уже откровенно напуганный тем, что с ним происходит, признает: что-то в нем безвозвратно изменилось, как будто он научился наконец рассматривать стереограммы — эти трехмерные картинки, настоящая начинка которых раскрывается только когда ты по-особому косишь глазами. Он теперь косит постоянно: когда Цзянь вертится рядом, когда уходит в уборную, коротко взмахнув напоследок рукой. Когда они прощаются. Когда возвращаются из столовой по тому самому коридору.
Он медленно выдыхает, решительно отодвигая от себя тетрадь, в которую бестолково пялится уже добрые десять минут. Трет кончиками пальцев уставшие глаза, откидывается на спинку стула и позволяет взгляду просто поблуждать бесцельно по комнате. Правда, совсем бесцельно не получается: он почти сразу же замечает альбом с детскими фотографиями, и ноги сами несут к высокой книжной полке. Чжань застывает на секунду с протянутой рукой, раздумывая: точно ли смотреть на них с Цзянем маленьких хорошая идея? Решает, что да: быть может, это отрезвит его. Напомнит, кто такой Цзянь на самом деле. Прогонит этот глупый шепот из его снов.
На первых страницах альбома — только сам Чжань: тонкие светло-русые волосы торчат кое-где из сморщенной красноватой кожи на несоразмерно большом черепе. Крошечное тело прячется в огромной на вид распашонке. Что за жуткое создание, думает он, с сомнением глядя на фотографию. Неужели это реально я. Эту распашонку мать хранит до сих пор, и она почти целиком помещается в его ладони. Дети такие хрупкие, думает Чжань. И стремные: не то чтобы Чжэнси считал себя неотразимым, но тот факт, что из вот этого вырос он сам, слегка пугает. Зато мама, держащая сверток с этим гномом в руках, выглядит счастливой донельзя. Чжань разглядывает ее — юную, улыбающуюся, как будто даже светящуюся — и, нахмурившись, перелистывает страницу. Дальше в альбоме следуют фотографии, способные еще больше подпортить ему репутацию: вот он лежит на пеленке кверху пузом, и никаких трусов на нем, конечно же, нет. Вот он тянется за погремушкой, и нижняя половина его лица измазана сомнительного вида кашей. Вот он сидит на горшке, глядя прямо в объектив фотоаппарата —
спасибо, мама, за эти бесценные кадры. Это же как раз то, что человек хочет узнать о себе, когда вырастет: как он справлял нужду в присутствии камеры.
Он перелистывает пару страниц чуть ли не сердито, пока не доходит наконец до первого снимка из детского сада. Вот оно: солнечный день, крупный кадр, листик и цветочек. Рука в руке. Чжань застывает над этой фотографией, а потом медленно достает ее из кармашка-держателя и читает надпись, сделанную на обороте маминой рукой. «Чжань Чжэнси и его новый друг Цзянь И». Чжань Чжэнси поджимает губы, разворачивая снимок обратно. Смотрит на эти крошечные ладошки, доверчиво держащиеся друг за друга, и в животе закручивается холодный скользкий узел. Дети и правда хрупкие. А особенно те из них, что потерянно и одиноко топчутся посреди огромного двора, будто брошенные котята.
Чжэнси не был старше или сильнее, когда подошел к светловолосому мальчику, одетому в костюм цветка, и предложил ему сделать общее фото. Он и сам не знает, что заставило его так поступить. Сначала он думал, что воспитание. Потом понял: это был Цзянь. Это все, что нужно было знать. То, каков этот парень, со всеми его глупыми приколами, тонкой (читай: сумасбродной) душевной организацией, с этими его тощими плечами и бесцветными бровями — вот это все и заставило Чжаня подойти к нему, растерянно притопывающему крошечной ногой у высокой холодной стены. Как будто он взял и разом считал этого парня, отсканировал, понял: нам по пути, надолго, если не на всю жизнь.
Или хотя бы до тех пор, пока один из нас не станет дергаться от каждой мысли о другом. Пока один из нас не станет постоянно чувствовать повсюду запах кожи другого и видеть его во снах.
Чжаню так хочется верить, что это пройдет. Он не хочет потерять Цзяня. Как бы там ни было, не хочет.
Он ставит альбом назад на полку, но тот снимок отправляется в постель вместе с ним. Чжэнси держит его в руках до тех пор, пока не приходит время гасить свет и укладываться спать. Он ставит фото на тумбочку, думая: может, хотя бы это поможет мне вспомнить, как следует думать о Цзяне. С надеждой пялится на фотографию в темноте, пока не проваливается в сон. Но ничего не меняется: Цзянь снова снится ему, просто теперь он помнит: это тот же парень, которому однажды он протянул руку ребенком. Ну и что с того, будто бы говорят уверенные глаза Цзяня, стоящего напротив него. Я все равно здесь, Чжэнси. Этот уверенный Цзянь уже берется за края рубашки, точно зная,
зачем он здесь. И Чжэнси знает это тоже.
Проснувшись утром, он со злостью сгребает бесполезную фотографию с тумбочки и не глядя сует ее в альбом.
К облегчению Чжэнси, дружба с белобрысой бестолочью никуда не девается: они все еще делают вместе уроки, обедают за одним столом и переписываются после школы, и ничто из этого не доставляет Чжаню того дискомфорта, какого можно было бы ожидать, учитывая его сны. Несколько омрачает дружбу лишь одно: грубое пресечение любого физического контакта, который можно было бы истолковать неоднозначно. Чжань списывает это на благоразумие. Чем это объясняет себе Цзянь, ему неизвестно.
Каким-то образом его драчливость, появившаяся буквально из ниоткуда, умудряется не повлиять особо на отношения с Цзянем. В глобальном смысле. Но теперь в его жизни будто бы появляется два Цзяня сразу: одного он каждый день видит в школе, обменивается с ним домашкой и помогает с дежурством после занятий. Второй Цзянь,
его личный, живущий совершенно независимой жизнью, существует только в голове Чжэнси и чаще всего подает голос ночью. Или когда Чжань остается один. И какой из этих двух Цзяней ему важнее, за эту неделю становится все сложнее понять.
А еще эти два Цзяня будто соревнуются друг с другом.
В понедельник днем настоящий Цзянь пялится в журнал, пока хмурый Чжэнси самозабвенно сдирает у него домашку по химии, и ничего не предвещает беды. А потом наскоро черкающая формулы рука просто замирает над тетрадью: тело Чжаня будто окатывает жидким азотом, когда цзяневская стопа в желтом носке беззаботно скользит под столом по его ноге, проезжаясь от колена до самой середины бедра. Вспыхнувший Чжэнси окидывает взглядом мигом затихший класс и еще две минуты не может продолжить списывать задачу.
Цзянь-в-голове той же ночью хватает его за руки посреди школьного коридора и сам сует ладони Чжэнси себе под рубашку.
Во вторник дневной Цзянь слишком сильно нагибается на уроке физкультуры, и спустя секунду вместо парного наклона спиной к спине они парно валяются на полиуретановом настиле. В поисках опоры Чжэнси снова нечаянно задевает ладонью живот Цзяня под скомкавшейся футболкой, и эта самая ладонь потеет, как свихнувшаяся, до самого конца урока.
Вторничный ночной Цзянь оказывается уже не в рубашке, а в футболке, и Чжэнси, не отрывая взгляда от его серьезного лица, опускается перед ним на корточки, чтобы спрятаться под его футболкой.
Сяо Хой в этом сне нет и в помине.
В среду Цзянь И полушутя подхватывает Чжаня на руки, обнимая его за бедра, чтобы тот смог беспрепятственно забросить в кольцо баскетбольный мяч.
Тем же вечером испуганный тенденцией своих сновидений Чжэнси выпрашивает у матери таблетку снотворного, ссылаясь на необходимость отдохнуть перед пересдачей теста. Эта ночь становится единственной спокойной за всю неделю.
Так продолжается до самой пятницы: Чжань, серьезно нахмурив брови, пытается разделить свою жизнь надвое, старательно убеждая себя в том, что эти глупости когда-нибудь все же выветрятся из головы, если не думать о них слишком серьезно. Днем он заставляет себя стоически терпеть прикосновения отирающегося рядом Цзяня, немного даже привыкая к своей новой реакции на них. Ложась в постель по вечерам, Чжэнси с усталым вздохом выслушивает дрожащий шепот, уже традиционно знаменующий переход от реальности ко сну. К этому он тоже, пожалуй, уже привык: это только кажется, что за неделю ни к чему привыкнуть нельзя. Ему раньше тоже так казалось. Но теперь-то он знает правду.
К концу недели Чжэнси даже начал думать, что все потихоньку возвращается в норму: касания Цзяня больше не кусают его щеки живым румянцем, будто он заново к ним привык, и в прошлую ночь ему даже приснилось еще что-то, кроме хриплого шепота и гладкого теплого живота. И вот, пожалуйста: как только он подумал, что тактика «Игнорируй, пока не пройдет» худо-бедно работает, на горизонте появился этот чертов красавчик.
Они как раз прятались от солнца за широкой колонной, отдыхая на перерыве во время физкультуры, когда проходящая мимо звезда соизволила обратить свое сияние в их сторону. Точнее, в сторону Цзяня.
Быть может, Хэ Тянь и раньше трепал белоснежные волосы его друга, но раньше многое было иначе. Например, раньше в голове Чжэнси не жила приватизированная версия Цзяня с горячим животом и дрожащим голосом. А может, все дело было в том, что раньше господин Я-могу-купить-весь-мир не предлагал угостить Цзяня газировкой. Ослеп ты, что ли, презрительно подумал Чжань, смеривая взглядом проходящего мимо долговязого парня. Есть у них вода. Вот она, в бутылке между их с Цзянем коленями. Одна на двоих, но им достаточно.
В ту секунду, когда рука Хэ Тяня властно опустилась на голову его друга, в груди у Чжэнси будто пламя вспыхнуло. Там стало горячо и неприятно.
— Не нужна мне твоя вода. Прекрати лапать меня за голову, дурень, — отшатнувшись от чужой ладони, наморщился Цзянь. Пламя в груди Чжэнси тут же малость поутихло, и он сдержал желание бросить вслед уходящему самоуверенному красавчику грозный взгляд.
Но всего на свете не сдержишь. Не волшебник же он.
— Почему тебя вечно за голову щупают? — внезапно вырвалось у Чжэнси, когда он скосил глаза в сторону растрепанных волос Цзяня. Хорошо, что рвущееся «придурки всякие» успел удержать за зубами. Не волшебством, а чудом.
— Не знаю, — расслабленно пожал плечами друг. — У меня просто волосы мягкие. Наверное, поэтому.
— Всегда так было? — Чжань сосредоточенно ковыряет носком обуви пятно под ногами, проглатывая часть про «раньше я такого интереса к твоим волосам не замечал».
— Хмм, — задумчиво тянет Цзянь, накручивая одну прядь волос на кончик пальца, — меня в детстве постоянно по голове гладили. Может, именно поэтому волосы и стали такими мягкими.
Светлые глаза вдруг подозрительно округляются, и Чжань видит, как руки друга с энтузиазмом тянутся к его собственным волосам.
— Тебя, наверное, никто по голове не гладил в детстве, вот из тебя и лезет сплошной жесткач! Но мы это сейчас легко исправим: я буду тебя гладить до тех пор, пока ты не смягчишься!
— Эй, эй!! — Чжэнси перехватывает руки Цзяня на полпути, старательно вытесняя из головы яркое чувство дежа вю, но оттолкнуть юркие ладони оказывается не так просто. — Прекрати это!
В этой полушуточной борьбе они оба заваливаются на гладкую поверхность спортивной площадки, и Чжань непонятным образом оказывается прямо под нависающим Цзянем, вцепившимся в его растрепанные волосы. Еще секунда — и в голову Чжэнси обязательно хлынул бы поток неоднозначных мыслей, но вместо этого в голову удачно прилетает баскетбольный мяч, и в ушах тут же раздается противный тонкий писк.
Спустя несколько минут ахов и охов со стороны обеспокоенных одноклассниц урок продолжается, а сразу же после его окончания случается то самое: Чжань ждет Цзяня, чтобы вместе уйти в раздевалку и отправиться на следующий урок, но этот балбес куда-то исчезает. За те пять минут, которые он тратит на ожидание, градус раздражения неумолимо нарастает, и когда в поле зрения появляется белобрысая макушка, Чжэнси уже готов хорошенько стукнуть по ней кулаком. А в следующую секунду это желание буквально взлетает до небес: в белоснежных волосах оказываются чьи-то руки, и Чжань с холодной яростью останавливает взгляд на отливающей черной сталью шевелюре.
Цзянь возится с Хэ Тянем всего пару минут, но злость Чжэнси за это время возрастает в геометрической прогрессии. Глядя на приближающегося донельзя довольного друга, Чжань подпирает стену спиной с каким-то остервенением.
— Эй, — издалека начинает Цзянь, — как настроение?
— Да так, — холодно отвечает Чжэнси, плотнее укладывая сложенные перед грудью руки. — Тебя увидел, так вообще ниже плинтуса упало.
— Сейчас поднимем, — с энтузиазмом говорит Цзянь, указывая пальцами на свои волосы. — Просто потрогай меня!
— Что? — с недоумением переспрашивает Чжань и тут же начинает отбиваться от ладоней друга, хватающих его за запястья.
— Просто попробуй, Чжэнси! За волосы! Они такие мягкие и шелковистые! Я гарантирую, твое настроение тут же улучшится!
— Да не хочу я ничего трогать! — отчаянно кричит Чжэнси, чувствуя, как под воодушевленным напором Цзяня и без того истрепанное терпение начинает давать трещину.
Борьба продолжается еще с минуту, и под ошеломленными взглядами одноклассников Цзянь наконец громко выдыхает:
— Ты правда не хочешь потрогать мои волосы?
— Ты меня просто удивляешь, — запыхавшись, ворчит Чжэнси, — пусти.
Цзянь показательно разжимает ладони, отпуская покрасневшие запястья Чжаня, и воздевает светлые глаза к небу.
— Что ж. Как хочешь. Иногда вообще невозможно понять, что творится у тебя в голове.
И слава богам, торопливо думает Чжань Чжэнси. Потому что если бы ты понял, наш крошечный дружеский мирок давным-давно рухнул бы.
Он уже собирается отряхнуть футболку, испачканную этой возней о стену, когда Цзянь зачем-то бросает то безразличное, что с треском ломает выдержку Чжэнси пополам.
— Надеюсь, ты найдешь другой способ согнать с лица эту кислую мину. Хэ Тянь вот сказал, что от прикосновения к моим волосам у него сразу настроение приподнялось.
Вот тогда-то Чжань Чжэнси, скрипнув зубами, и обхватывает голову Цзяня двумя ладонями (как для поцелуя, быстро мелькает у него в голове), рывком притягивает к себе это вмиг растерявшееся лицо и с размаху прикладывается лбом о переносицу.
Так что вот как все это получилось: если разобраться, совсем не
приподнятое настроение всеобщего любимца Хэ Тяня стало причиной двух запачканных кровью футболок. И даже не настойчивость Сяо Хой, хоть на первый взгляд и может показаться, что именно эти двое спровоцировали драку между Цзянем и Чжэнси. Но на самом деле все гораздо сложнее. На самом деле причина этого кроется в них самих. В том, как пахнет у Цзяня под рубашкой. И в том, что Чжань никак не может этот запах забыть.
***
И теперь вы находитесь здесь: уютная полутень на школьном дворе, приятный легкий ветерок, и до конца урока, от которого у вас освобождение, еще целая вечность. Слева от вас — сопящий разбитым носом придурок. Справа от вас — пустая аллея, ведущая к больничному крылу. Вы — человек, сожалеющий о собственной несдержанности.
Чтобы перестать быть агрессивным кретином, для начала признайтесь себе: коснуться волос этого придурка и в самом деле хотелось.
Или, если точнее, не хотелось, чтобы их касался кто-то другой.
После посещения медпункта ранения, полученные в незапланированном бою, выглядят не так уж и страшно: собственный лоб оказывается украшенным лишь одной неровной ссадиной, а на изящной переносице Цзяня красуется тонкая красная трещина. Только это да еще две испачканные кровавыми пятнами футболки напоминают о том, в кого превратился Чжэнси — тот самый Чжэнси, который еще недавно вполне заслуженно считал себя человеком рассудительным и стойким. Человеком, который должен защищать этого парня от чужих кулаков, а вместо этого угощает его своими собственными по сто раз на дню. А Цзянь даже не отбивается. За те десять с небольшим лет, которые они провели бок о бок, этот болван так толком и не научился драться. В этом просто не было необходимости.
Чжань с закрытыми глазами слушает мерное сопение разбитого носа, думая с острым жалящим стыдом: это только снаружи у Цзяня всего лишь небольшая трещинка на коже. Глубже, там, под кожей, где-то между костями, хрящами и сосудами в этом вечном двигателе наверняка есть рана посерьезнее. Быть может, сломанная перегородка — не просто же так аккуратный нос втягивает воздух с таким нездоровым хрипом. А может, Чжань саданул друга по башке так сильно, что у того сотрясение случилось. Он читал где-то, что сонливость после удара головой — верный признак черепно-мозговой травмы.
Чтобы убедиться в том, что Цзянь уснул, Чжэнси даже глаза открывать не нужно: он с самого детства знает, как этот парень дышит во сне. Помнит дыхание спящего друга по бесчисленным тихим часам. Вопреки строгим правилам детского сада, их кроватки были сдвинуты так близко, что Цзянь легко мог протянуть руку и схватить Чжэнси за ухо. Именно это обычно и случалось: когда воспитатели объявляли об окончании дневного сна, Чжань частенько обнаруживал правое ухо в плену крошечных цзяневских пальцев, а под собственным одеяльцем оказывалась нога друга. Цзянь не переползал в его кроватку, нет: только тянулся к нему из своей собственной. Чжэнси это не раздражало. Он всегда принимал это как должное. Солнце встает на востоке, время движется только вперед, спящий Цзянь тянется к нему, чтобы касаться хотя бы пальцем.
Словно в подтверждение этой неоспоримой истины в левое плечо тут же упирается что-то твердое. Чжань открывает глаза, уже заранее зная, что увидит: эта бестолочь задремала, подпирая стену спиной, и белобрысая голова безвольно соскользнула вбок. От соприкосновения с угловатым плечом друга Цзянь так и не проснулся — и в этом тоже нет ничего нового: когда этот парень отключается, его не так-то просто разбудить. Пару секунд Чжань с непонятным скребущим чувством в груди рассматривает серебристо-светлую макушку, привалившуюся к его телу, а потом осторожно отталкивает голову друга твердой ладонью. Цзянь продолжает мирно посапывать, смешно отставив одну ногу в сторону. Чжэнси опускает взгляд на собственную руку, все еще хранящую чужое тепло.
Волосы у Цзяня и правда очень мягкие. И как он этого раньше не замечал. Он вообще почти все перестал замечать, с головой нырнув в эти свои новые переживания. Отгородился непробиваемой стеной от человека, который за всю свою жизнь не сделал ему ничего плохого. Который приходил на помощь в любой момент, когда ему, Чжэнси, это нужно было. Чем ему отвечает Чжэнси? Пинками, упреками и рявканьем. От этого его заново кроет острым чувством вины, и он думает, осторожно поглаживая ладонь кончиками пальцев: Цзянь не заслуживает такого обращения. Плевать, что за каша кипит в голове Чжаня. Цзянь в этом не виноват, пусть даже закипела эта каша именно из-за него.
Цзянь — это все еще просто Цзянь. А вот кем стал он сам, Чжэнси уже не знает.
***
Обратная дорога в класс пролегает через залитые солнцем пустые коридоры. Чжань напряженно смотрит в ссутуленную спину друга, впивается взглядом в торчащие под футболкой лопатки, с хмурой обреченностью думая: если бы я знал, чем все обернется, я бы трепался с Сяо Хой хоть неделю напролет. Если бы я знал, как мир вывернется наизнанку всего за какие-то пару минут, я ни за что не попросил бы Цзяня спрятать меня. Потому что с тех пор, как Цзянь все-таки сделал это, спрятаться хочется то ли от Цзяня, то ли от самого себя.
Он наблюдает за тем, как друг рассеянно почесывает голову, зарываясь пальцами в мягкие белоснежные пряди, и горло на миг перехватывает тем самым непонятным. До поворота, ведущего в тот самый коридор, остается всего несколько шагов. Поддаваясь порыву, Чжэнси протягивает руку и хватает Цзяня за ворот футболки.
— Постой, — сосредоточенно говорит Чжань, глядя, как друг, выворачивая шею, вопросительно рассматривает ладонь, вцепившуюся в его одежду.
— В чем дело, Чжэнси?
Понятия не имею, думает Чжэнси, опуская глаза в пол, будто пытаясь найти там подсказку.
— Ты свободен сегодня после школы?
Кретин, думает Чжань, мысленно отвешивая себе подзатыльник. Звучит как неприкрытый подкат. Одноклассники так девчонок цепляют. Какой друг интересуется планами на вечер вот так?
Глаза Цзяня неожиданно наполняются поистине девчоночьим восторгом, и Чжань награждает себя еще одной воображаемой оплеухой. Вот что он предложит этому балбесу с щенячьими глазищами, если и сам не знает, зачем остановил его?
— Конечно! — Цзянь даже подносит к лицу победоносно сжатые кулаки, и Чжэнси вдруг отчаянно хочется, чтобы эти самые кулаки прошлись разок-другой по его собственному лицу. — Я свободен как никогда! А куда мы пойдем? Какие у нас планы?
Чжань отворачивается от этого потока энтузиазма, уже жалея о своем неожиданном порыве. Твою мать, думает он, чувствуя, как Цзянь вцепился сзади в его футболку, что я наделал. И что теперь делать дальше.
Хорошо, что у него есть еще хотя бы немного времени, чтобы что-то выдумать.
— Увидишь после школы, — бросает Чжэнси, умоляя небеса, чтобы Цзяню было достаточно и этого.
Небеса благосклонны: Цзяню достаточно. Он притихает до самого конца занятий, лишь иногда улыбаясь, как ребенок в ожидании подарка. Каждая такая улыбка что-то надрывает внутри Чжэнси, будто он подло обманул лучшего друга, пообещав тому что-то несбыточное. Отчасти так и есть: он не может предложить Цзяню ничего такого, что стоило бы хотя бы одной из этих улыбок.
Но Цзянь, похоже, считает совсем иначе.
***
Спустя пару часов раздумий, отчаянного самобичевания и взвешиваний за и против Чжэнси решает: была не была. Обычное дружеское приглашение в гости. (Если не учитывать, конечно, тот дрожащий полушепот, что преследует его по ночам. Но это здесь
совершенно ни при чем.) Конечно, это и близко не то, на что рассчитывает полный восторженного ожидания Цзянь (Чжэнси старается не думать слишком сильно над тем, чего же Цзянь и в самом деле ждет с таким восторгом), но ни один другой сценарий совместного проведения предстоящих выходных не выглядит в его глазах хотя бы мало-мальски адекватным. В какой-то момент Чжаню даже кажется, что Цзянь уже давно все понял и теперь лишь подыгрывает ему, оставаясь хорошим другом даже в этой ненормальной ситуации: это ничего, Чжэнси, что ты стал смотреть на меня как-то странно. Я все равно останусь твоим другом. Лучшим даже, если позволишь. Перестань только меня поколачивать так часто, если можешь. Если нет — тоже ничего. Я и это переживу. Только не отдаляйся — мы ведь друзья.
Когда выясняется, что Чжань всего лишь предлагает Цзяню прогуляться до парка, этот балбес разом теряет добрую половину своего запала: тощие плечи ссутуливаются, и мягкие спутанные волосы как-то грустно болтаются вокруг враз вытянувшегося лица. У Чжэнси даже ладонь зудит от того, как сильно хочется завести их назад, пригладить серебристые прядки до самой круглой макушки. Боже, он всего лишь его друг. Он все еще может это сделать, не вызывая никаких подозрений. Это только у него в голове случилась революция, которая закончилась анархией, а Цзянь-то остался прежним: мысль о приглашении домой не должна смутить его так, как смущает самого Чжэнси. Друзья ведь так делают, верно? Разве они сами не делали то же самое всего каких-то пару недель назад?
Закатное солнце заливает улицу мягким золотом, и Цзянь понуро рассматривает долговязые тени, которые они оба отбрасывают. Чжань напряженно смотрит прямо перед собой широко распахнутыми глазами, думая даже со злостью: да черт возьми, почему так сложно всего лишь позвать его к себе домой? Сжимает руки в кулаки, натягивая костяшками гладкую ткань школьных штанов. Ловит краем уха негромкую болтовню Цзяня о куче домашки и о том, что он должен будет прибраться дома до маминого возвращения, и вдруг выпаливает, все-таки протягивая руку к светлым волосам:
— Приходи ко мне завтра. Сыграем в видеоигры.
Он перебивает Цзяня буквально на полуслове, но покажите хотя бы одного человека на этой улице, кого эта бестактность расстроила бы: Цзянь тут же захлебывается прежним восторгом, и часть его энтузиазма будто передается Чжэнси через кончики пальцев, которыми он все еще касается волос друга. Чжань с сожалением перемещает руку с макушки на затылок, чуть сжав его ладонью напоследок, и снова сует руку в карман.
Отчасти он понимает Хэ Тяня. Касаться этой бестолковой головы и правда одно удовольствие.
— Вау, конечно! — Цзянь отзывается из-за спины с такой неподдельной радостью, будто Чжэнси сообщил ему, что министерство образования под страхом смертной казни запретило китайцам изучать математику. Вот и все. Это было очень просто. Друг приглашает друга погонять в приставку на выходных. Какой реакции он ждал с таким страхом? Думал, что Цзянь наставит на него свой длинный указательный палец, нахмурится и бросит ему что-то вроде «Грязный извращенец!» или «Да как ты мог подумать, что я соглашусь на подобное!»? Глупости: одного только взгляда на Цзяня, подпрыгивающего через шаг от восторга, достаточно, чтобы понять: он все тот же, без гадостей и извращений. Все еще.
Жаль, что, кажется, о себе самом Чжэнси такого больше не может сказать.
