Седьмой круг Бездны

Томас не мог заснуть. Уже несколько минут он вертел в руках бесполезный амулет. В который раз парень до одури желал забыть о прошлом. Слишком много потерь, жертв, смертей. Он слышал храп Коннора из соседней комнатушки — тот не был в курсе о встрече друга с давней знакомой и после песнопений в пабе предпочел любым разговорам постель, даже не увидя синяк на лице Тома. Второй же ни на секунду не засомневался в решении оставить того в неведении. Коннор начал обретать счастье, он смог притупить воспоминания, рефлексы, желания и тягу. А Томас напротив всеми фибрами своей души боялся, что сам он не был создан для сей жизни. В той же мере он понимал это, а принятие сути било по нервам еще сильнее. Нет, он не думал о Билли — за несколько лет условился, что запомнит о ней только хорошее, а приобретать новые моменты с ней шло наперерез этой установке — парень просто пытался разобраться. После встречи с ней Томас беспорядочно, отчасти даже лихорадочно, искал. Сначала стимул встать с низов, потом его же, только бы не опуститься обратно. А после просто искал.. смысл. Смысл жизни, потому что тянущее чувство при виде пистолета, которое нарастало при прикосновении с холодным металлом, его изрядно тяготело. Но он пытался. В этом затхлом мире, в эпоху чумы, группировок, склянок Пьеро, механизмов новоиспеченного Джиндоша и гениального наследия Соколова, он жил внутри медленного течения Бездны, своевольно то выныривая из него, то уплывая на самое его дно. Однако от Бездны в нем осталось одно только послевкусие, смешанное с перегаром и запахом пороха. Томас отчего-то раз за разом промахивался, стреляя в висок. Уныние сопровождалось раздражением. Раздражение — злостью. На себя. После этого банально было невозможно смотреть на свое отражение в зеркале. За свою жизнь, даже в доме своих родителей, он никогда не чувствовал себя так мерзко, как за последние годы. Томас не верил в судьбу или предназначение, однако спустя время, будучи уже двадцатилетним мужчиной, в возрасте которого все приличные, да и не только, люди имели в голове не только воздух, все же понял: его жизнь напрочь связана с убийствами. Это было сравнимо с зависимостью от веществ, когда на протяжении нескольких долгих лет, в течении которых он, не пролив и капли крови, не забыл ее вкуса. Не забыл, однако понимал, что соскучился по нему до безумия. И когда в пабе он вызвался помочь с поисками дочери одной нетрезвой женщине в возрасте, которая в слезах, с заплетающимся языком еле слово понятное сказать могла, то пару дней спустя он нашел бледную девочку — лет двенадцати — практически раздетой и связанной. Но живой. Томас ее, конечно же, спас. Успокоив, накинув на нее свою накидку, покормив, отвел к неимоверно счастливой матери, что еще долго бросала парню в след слова благодарности. А после он выследил ублюдка, который сотворил это, и нанес ему свыше десятка ножевых так, чтобы кровь покрыла руки до локтей, пока из-за его криков, мольбы о пощаде вполне вероятно проснулся целый квартал. И Томасу это понравилось. Чуть позже ему стало мерзко. Он уже сколько времени жил по чужим правильным принципам, не отнимая жизней, не смея быть людям судьей. Мерзко было с того, что Томас вдруг осознал всю свою сущность, созданную не без помощи мастера, одновременно и отвергая внешне, и принимая внутренне. Давно, по правде говоря, принял. Или может смирился... Тем днем, как и последующим, он перестал шутить, смеяться и постепенно слушать окружающих, то и дело медленно распивая все, что нальет Лукас. Или кто там был за стойкой? Неделю спустя он взял заказ.

***

Первое, что узрели светлые глаза, были лучи, пробирающиеся сквозь оконные прорези. Иссиня-фиолетовые лучи. Томас проморгался, сославшись якобы на то, что мозг еще не пришел в себя, однако через минуту все же поднялся с постели, босиком проследовав по комнате к двери. Однозначно что-то было не так. Он дернул дверь за ручку, та не поддалась. Он дернул сильнее и повторял сие действие пару раз до тех пор, пока не стало ясно, что его заперли. Вот только Том отчетливо помнил, что на ней не было замка. Парню оставалось оглядеться вокруг себя, взглядом ища в комнате, полной проблесков странного света, выход или нечто на него похожее. Все было на своих законных местах: на столе перечеркнутые четверостишья, книги, пылившиеся на полке у кровати, под которой лежала пара самодельных амулетов — Томас не мог вынести часы свободного времени наедине с собой, а вырезка этих безделушек хоть как-то отвлекала его от галопа собственных мыслей — а около двери находилась нетронутая стенка с выпивкой. Вот только вместо потолка — крашенные деревяшки с виднеющимися дырами. — Как удобно. — Фыркает ассасин, руками хватаясь за балки, взбирается наверх, и представший перед ним вид подтверждает все его опасения. На секунду взгляд зеленых глаз мечется в панике, после возвращаясь к привычному «холодному» равнодушию. Он был в Бездне. Слева и справа в воздушном океане плавали левиафаны, трогались фонарики с ворванью и множество иных объектов. Каменные платформы уходили вперед, под конец маня своим тусклым свечением. Но Томас прекрасно знал, что идти туда будет до одури глупым поступком. «Сны про Чужого и его Бездну никогда таковыми не являются…» — Писал когда-то безумный ученый в своей фанатичной книге про черноглазого Бога. Том сомневался в том, что мужчина хоть раз встречался с ним, но на эту фразу его сомнения не распространялись. Именно поэтому он спрыгивает вниз, благополучно приземляясь на ноги; ему искренне хочется разобраться с этим недоразумением как можно скорее и вернуться в свой мир. В свою жизнь. Однако, как бы парень не пытался отвернуться от этого, но магия, Бездна, да и сам Чужой безумно притягивали его. Нет, Томас не был наркоманом, подобно многим беднякам из квартала, тонущих в долгах и безнадеге, скупающих порошки по углам за любую горстку попавшихся в их руки монет. Но сейчас он не может ничего с собой поделать, переполняясь каким-то звенящим, жженым запахом оскверненных божеством вещей. Внутри Тома с рождения сидит этот паразит, жаждущий мистики, силы, магии. Всего потаенного и запретного. «Кровь и магия...» Парень, не смотря на свои логичные опасения, составленные ранее и подкрепленные временем выводы, все же делает шаг вперед. Плита за плитой становится все холоднее, а сводящий с ума запах все усиливается, заставляя ноги двигаться на добром слове или — в случае с Чужим — мысли. Он словно на поводке, поддается влиянию. Таким образом Том, преодолев с десяток парящих платформ, останавливается. Темные туфли мерзко хлюпают, и взор падает вниз, цепляясь за огромную лужу свежей крови. Томас тут же приходит в себя, через секунду находя глазами воткнутый в камень клинок, вокруг которого обвивалась лента окровавленного, с выбитыми стеклами, респиратора. И он вспоминает… — Томас, мальчик из города Смотрителей. — Чужой появляется неожиданно, воплощаясь в пустоте; ассасин даже не дрогает, лишь раздражается из-за этого голоса, сжимая руки в кулаки. Слова его тянутся отнюдь не как мед, а скорее как мерзкая мелодия шарманщика. — Не думал, что когда-нибудь встречу тебя. — Говорит Томас, шумно вдыхая воздух. Он не отворачивается от своеобразного памятника, и добавляет: — Вернее сказать — надеялся, что этого не произойдет. Следом слышится смешок. — «У Чужого есть чувство юмора?» — Здесь незачем лгать, если только не самому себе. — Раздается уже совсем рядом. — Как думаешь, Томас? Парень чувствует, как холод ложится на плечо, пуская мелкую дрожь вдоль всего тела, и спустя секунду отшатывается от совсем уж наглого Бога, незаметно нарушающего все личные границы. Зеленые глаза с презрением смотрят в черную пустоту Чужого, у которого на лице, кажется, возникает некое подобие удивления. — А ты и правда на него очень похож. — Зачем я тебе? — Холодно спрашивает Томас, намеренно игнорируя колкое чувство внутри. Он любил сравнивать других, но не себя, не с ним... — Просто, сука, на кой хер я тебе сдался?! Чужой молча отворачивается и идет вперед, из-за чего блондин кусает губу. Этот ублюдок не дает ему выбора. Остается лишь следовать за ним, вновь проходя через множество серых платформ. — Скажи мне, Томас, ты рад за своего друга? — Коннора? — Хмурится он. — Да. Следующий вопрос. — Тогда отчего ты не можешь отпустить прошлое и попытаться создать свое счастливое будущее? У тебя есть все: деньги, друзья, возможности. Твои руки, которые ранее были пропитаны кровью, уже долгое время были чисты. Ты молод, красив и амбициозен. Так почему? Томас останавливается как вкопанный, тупо глядя на сложенные позади спины руки Бога. — Ты на что намекаешь? — Цедит парень сквозь зубы. Он должен дышать, но в горле будто ком ваты, не дающий сделать и вздоха. Чужой поворачивается и выдавливает, на удивление, живую улыбку. — Я могу помочь тебе. В голове мелькают сотни отрывков, запретов, предупреждений. «Не принимай приглашение Чужого. Напитки его — яд, а в сердце его погибель кипит» — Как? На тыльной стороне ладони выжигается знак, вынуждая Томаса от боли до скрипа сжать зубы. — Нет... — На выдохе выдавил из себя парень, не желая верить собственным глазам. — Мой дар, Томас. — Чужой самодовольно разводит руки. — Найди его и помоги выполнить мою просьбу. — Какую? И это последнее, что успевает сказать Том, перед тем, как Божество, загадочно улыбнувшись на прощание, одним движением отправляет парня обратно в пустую и безобразную реальность.

***

Спустя долгий и мучительный месяц, проведенный в одних думах, Томас начал собирать вещи. Он любил поломанного Коннора, яркого Меттью и даже тихого Лукаса. Любил той любовью, какой должен был любить своих родителей, и совсем не той, которой любил своего мастера. Они должны были и стали ему самыми близкими людьми, как когда-то для него ими были Руфо и Билли, как когда-то для Коннора им был Крис. Поэтому, вновь переплетя свою жизнь нынешнюю и жизнь прошлую, Том понимал, что должен как можно скорее уйти. Он мог бы соврать, сказать что-то, чтобы парни в нем разочаровались и сами не захотели бы видеть. Однако подобного бы, даже попытавшись — не произошло. Мэттью на услышанную новость застыл с мокрой тряпкой поверх стола. Лукас молча распечатал, а после разлил алкоголь по бокалам. — Обещай, что будешь слать письма. Прошу тебя. Пиши о чем угодно, у тебя красивый слог. По крайней мере на письме. Объятия Мэтта были теплыми и долгими. А у Лукаса неожиданными. — Береги себя. — Береги их. — Еле выговорил Том в ответ. Мужчина лишь кивнул. Три немые рюмки без стука за пару секунд были опустошены. Блондин, громко скрипя дверью, молча покинул паб, не смея обернуться. На улице небо заполонила толща звезд — редкое явления для Дануолла, но не Карнаки — а сквозь ткань на коже чувствовались мягкие порывы ветра, шедшие со стороны моря. Томасу нужно было пройти вдоль здания, завернуть направо и встретиться с другом. По дороге главное не умереть. Предлог. Нужен предлог. Что угодно, о гребанное боже... Коннор стоит у низкого ограждения, на небольшой платформе импровизированной сцены, спиной к Тому, лицом к неспокойному морю, вблизи которого пахло горькой солью. Освещенный луной, обдуваемый ветром. — Недавно я прочел письмо от Галии. Говорит, что устроилась охранником в Золотой Кошке. — Чуть хрипло говорит Томас. — Очень сомневаюсь, что оно предназначалось именно тебе — она не входила в число твоих поклонников и даже была.. обескуражена, когда ты стал главой. Но все же уважала. — А я то гадал, отчего такое непочтение в обращениях. — Задумчиво тянет Томас и улыбается на ответный смех Коннора. А потом наступает тишина и ему становится хуже. — Ты в порядке? — Взгляд музыканта падает на сумку в руках друга и тут же меняется. Понимает. Молчит. Ждет. — Нет. — Отвечает после паузы и не сдерживает смешка, а потом устало проводит рукой по лицу и все же договаривает: — ..Я выкупил судно. — А я думал, ты тратишь деньги как только они появляются у тебя на руках. Томас не отвечает, лишь плавно открепляет от пояса прощальный подарок. — Отчасти ты прав. — В руки Коннора, уже долгое время не обезображенные мозолями, ложится костяной амулет. — Прости, но в моей комнате полочка с твоими амулетами висит на одном слове Чужого. Младший чуть сильнее вжимает вещицу в ладони друга, поднимая взгляд. — Мне его подарил Дауд. Бесполезная штука и, судя по косости, вырезал он его сам. Бесполезный. Думаю, он хотел, чтобы я смог сам наделить его силой. У меня не получилось. Томас не нашел в себе смелости рассказать другу ни о Чужом, ни о метке на своей руке. Однако, вины за это не чувствовал. Он уедет, но искать Дауда не будет. Он попытается взаправду начать новую жизнь. Жизнь полную боли, сожалений и пролитой крови. Жизнь, ничем не пересекающуюся с Клинком Дануолла. И если в одну из ночей к нему явится Чужой — Том пошлет его куда подальше. — Подаренное не дарят. — Считай, что даю его на хранение. — Со вздохом Тома Коннор принимает амулет. — Не спрашивай причину. — Я догадываюсь. Том, — Коннор сжимает его руку, — ты все правильно сделал. Не сожалей об этом. Томас бросается в крепкие объятия. И, даже понимая, что делает все правильно, легче от расставания с другом не становилось. — Доброго ветра, мастер.