Приземистый альфа только успевает аккуратно закрыть за собой дверь в спальню, как к нему подлетает Арсений, стараясь по одному только взгляду определить всю опасность ситуации. Дмитрий устало трёт глаза под очками, от него ядовито пахнет каким-то лекарствами, и Арсений морщится. Почему он молчит? Не хочет его расстраивать? А если это неизлечимо?! Арсения начинает потряхивать от волнения, и сейчас он почти готов доктору дать в глаз, вопреки светским манерам, если тот не перестанет многозначительно молчать.
— Может вам тоже для профилактики немного пустырника дать? — интересуется Дмитрий, с медицинским интересом следя за ним.
— Этот кубок стоит шестьдесят тысяч, но мне безразлично, я кину его вам в рожу! — шипит Арсений, поднимая со своего законного места позолоченный тяжёлый кубок. — Что с ним?
— Боже, храни Антона и его вкус в омегах, — устремляет глаза в небо Дмитрий, и Арсений замахивается кубком. Альфа тут же выставляет руки вверх в сдающемся жесте. — Всё с ним в порядке, не надо волноваться, я вас прошу. Просто у Антона давно не было гона — ввиду препаратов, волнения из-за войны и элементарной невозможности провести неделю так, как положено в гон, поэтому организм подавил его. Несмотря на то, что адаптация больше не требовалась, организм не мог вернуться к норме, пока Вы своей собственной персоной не запустили каскад реакций в его мозгу, а там гипоталамус, либерины… Ну в общем-то поздравляю, Арсений, у вас альфа в гоне. Я его немного подуспокоил, но лучше лекарства, чем Вы, ещё не изобрели.
Арсений хлопал ресницами несколько секунд совершенно глупо. Он раньше имел дело с альфами в гоне, но они никогда не были настолько… изнеможенными и больными? Обычно просто с удовольствием хватали любую доступную омегу и брали.
— Антон мне запретил вас пускать, но вы вряд ли его послушаете, верно? — ехидничает Дмитрий.
— Он такой правильный, — вздыхает тяжело Арсений. — Может быть, поэтому он мне так дорог. А у вас нет средства, чтобы мы после этого гона не стали счастливыми родителями?
— Уважаю предусмотрительность!
Арсений под чужим чутким руководством заваривает выданные ему травы, очень знакомые — все-таки он не чей-то родитель уже много лет. Не сейчас уж точно. Даже если его все будут звать старородящим, то ему нет до них дела — он свою ценность знает и без их советов. Потом он нетерпеливо выпроваживает Дмитрия из дома, тот хоть и посмеивается над ними, но уходит с готовностью, явно понимая, что иначе ему придётся стать свидетелем не самой желанной сцены. Видеть Антона в подобном амплуа он явно пока не готов.
Арсений мыслит трезво, поэтому поручает бетам заносить им запас питьевой воды и блюд и строго смотрит на местных омег, которые тут же понятливо расходятся. Ещё один бета отправлен за чистыми простынями — Арсений точно знает, что им пригодится. В конце концов, он сам переодевается в халат, который легко стащить и не жалко порвать. Хотя ему все жалко, лишней ткани в доме не бывает, но всяко лучше красивого вручную пошитого костюма.
Несколько секунд разминается, будто готов отправиться в марафон — в каком-то смысле… — и решительно идёт к Антону. Окно, слава богу, он приоткрыл, и морозный зимний воздух не даёт ему с головой утонуть в тягучем тяжёлом запахе альфы. Разум мутит от самого первобытного желания, и Арсений медленно-медленно дышит, считая вдохи и выдохи, чтобы самому не потерять контроль. Он осторожно закрывает дверь, и Антон просыпается от беспокойного чуткого сна.
Теперь за Арсением неотрывно наблюдают глаза хищника, который готов напасть в любой момент. Арсений и не собирается противиться — он пришёл сюда добровольно, не из-за жалости или страха, а из любви, поэтому он улыбается мягко и пытается оставаться спокойным и передать хоть часть своей уверенности альфе.
— Я, кажется, сказал тебе уходить, — каждое слово звучит как пощечина.
Арсению и такое нравится, поэтому он невинно пожимает плечами.
— Я не оставлю тебя один на один с гоном, когда могу помочь, — просто говорит он. — Я люблю тебя, Антон, знаешь?
— Ты так говоришь, потому что тебе феромоны вскружили голову, — без сомнения чеканит Антон и вскакивает на ноги. На нем домашние брюки и плотный халат, и Арсению хочется немедленно стащить это все с него. — Я не трону тебя и пальцем.
— Пожалуйста, — Арсений смотрит на него снизу вверх взглядом из-под ресниц, прекрасно зная, как это действует на альф. — Ты мне нужен.
Антон натурально рычит, и от этого омегу пронзает дрожь предвкушения. Между ног становится влажно. Сильный альфа, желанный альфа, любимый альфа сейчас в преступной близости, хочет его так сильно и не даётся. Дурной.
— Не надо меня провоцировать, это плохо кончится, ты об этом пожалеешь, — качает головой альфа, пытаясь отойти подальше, но Арсений неустанно движется к нему. — Я не прощу себя, если сделаю тебе больно. А ты не простишь меня. Так что давай без глупостей…
— Глупости здесь говоришь только ты, — Арсений зажимает его в углу и обжигает горячим дыханием кожу. — Я сам могу решить, чего я хочу, Антон, не смей мне указывать, что я чувствую. Я полностью в сознании, и я хочу тебя.
Последние слова заставляют альфу вскинуться и вырваться из арсеньевской хватки, пригвоздить его к стене так, что не пошевелиться. Арсению хорошо, когда его руки стискивают над головой и полностью забирают власть, его до дрожи пробирает чужой звериный совершенно взгляд и хочется лишь развести ноги в стороны и отдаться. Наверное, в иных обстоятельствах Антон был бы медлителен и нежен с ним, шептал бы успокаивающие глупости на ухо и целовал каждый миллиметр его тела. Какая приторная патока, однако, хихикает про себя Арсений и тут же замирает под взглядом своего альфы.
— Тебя что-то смешит, Арсюша? — интересуется он почти спокойно, а потом отпускает его и отходит на несколько шагов назад. Арсений разочарованно стонет. — У меня отличная выдержка, мне приходилось переживать гон в войну, когда ближайшая омега за тысячи километров, а завтра идти в бой. А сейчас вместо войны ты.
— Альфа, — Арсений смотрит на него большими наивными глазами и почти видит, как расширяется чужой зрачок. — Возьми меня. Повяжи. Пожалуйста.
Он покорно обнажает горло, уже устав бороться с упрямством его альфы, но тот лишь отходит назад. Арсений сам готов зарычать от отчаяния.
— Я тебе противен, да? — переходит он в наступление. Война же, да, Антош? — Ты все это время держал дистанцию лишь из-за того, что я грязный. Испорченный другими альфами. Ты брезгуешь, Антон, верно?
Альфа смотрит на него совершенно поражённо, кажется даже гон приостанавливается от потрясения. Арсений и сам не знает, почему это слетело с его губ — может, тайный страх быть отвергнутым? Чужие слова, потоком льющиеся на него изо дня в день, которые хранятся в его памяти вопреки всему. Арсений им и не верит. Подумаешь, кому есть дело до мнения консервативных клуш? А вот если так считает и Антон…
— Чего молчите, Антон Андреевич? — ярость отходит на второй план, оставаясь на языке горечью разочарования и обиды. — Правду сказал, да?
— Те, кто был до меня, не моя проблема, — неожиданно просто говорит Антон. — Я не могу изменить прошлое, и я не считаю твоё прошлое ужасной ошибкой. Если бы его не было, мы бы не встретились. Я хочу, чтобы ты выбросил все эти слова из своей головы, забыл навсегда всех этих людей, которые их тебе говорили, потому что никакой ты не грязный.
Арсений сам не верит, что плачет. Когда в полнейшей тишине разносится чей-то жалкий всхлип, он пару секунд крутит головой, пытаясь найти источник шума. А потом смотрит замершему Антону в глаза и осознает, что это он сейчас плачет навзрыд, как ребёнок. Омежьи слезы действуют на Шастуна лучше любого пустырника, и тот берет себя в руки хотя бы на время нужное, чтобы успокоить
свою пару. Антон быстро шагает к нему и заключает в тёплые объятия, прижимает теснее к груди, целует ласково в макушку, и Арсению от этого ещё хуже, потому что слезы не могут остановиться.
— Тсс, Арсюш, все хорошо, — Антон гладит его по плечам и усаживается на постель, придерживая свою хрупкую ношу. — Ну чего ты? Я тебя напугал?
— Дурак ты, Шастун, — все ещё всхлипывая, бурчит Арсений. — Меня до слез не мог довести никто, и тут влетаешь ты и все портишь! Знаешь, какой высокомерной стервы у меня репутация была и во что ты меня превратил?
— Прости? — недоуменно говорит Антон, не решаясь сейчас с ним спорить. — Ты самая меркантильная и высокомерная стерва, не волнуйся, мой хороший.
— Спасибо, — шмыгает носом Арсений и неверяще смотрит на мокрые пятна на его халате. — М-да, не так я сегодня планировал течь.
На лице Антона загорается совершенно невинный румянец, и запах его становится гуще. Организм, наверное, в ужасе от перепадов атмосферы в их тесной комнате, не зная, приниматься утешать свою расстроенную пару или повалить ее на постель. Арсений с подозрением рассматривает его раскрасневшиеся уши и тянется рукой ниже, почти сразу нащупывая чужой вставший член. Антон сейчас меньше всего похож на грозного альфу, каким был пару минут назад, он чуть ли не пищит, когда Арсений крепче сжимает его плоть сквозь слои ткани и с оттяжкой проводит несколько раз по всей длине. Брови его невольно приподнимаются выше.
— Ты сейчас серьёзно? — беспардонно интересуется Арсений и имеет на это полное право. — Ты здесь стоял, менжевался как ушлый крепостной и… тебя возбудили мои слезы?
— Нет, конечно, нет, это просто реакция организма на тебя, — бормочет себе под нос Антон. — Я бы ни в жизнь, вы не подумайте, ты, то есть…
— Так, мой любимый, либо ты прямо сейчас используешь его по назначению, либо я вырубаю тебя и знакомлюсь с твоим членом без твоего непосредственного вмешательства, — требовательно заявляет Арсений и толкает Антона в подушки. — Мне кажется, мы с ним сойдёмся во мнениях.
Антон смеётся мягко, и чёлка небрежными волнами падает ему на лоб, вызывая в Арсении новый приступ несдерживаемой любви. Он нависает над альфой на руках, нежась в чужом ласковом взгляде и теряясь в зелени, совсем пропускает момент, когда альфа меняет их местами. Арсений чувствует себя таким… миниатюрным в руках своего альфы, и только улыбается сытым котом, гладит костяшками пальцев чужую щеку.
— Давай начнём, пока гон снова не захватил мой разум.
Антон целует его со всей возможной нежностью, и Арсений позволяет ему задавать неторопливый темп — даже если чужое беспокойство и внимательность не приносят ему особого физического удовольствия, он все равно млеет от чужих осторожных касаний. Он и не подозревал, что такие огромные ладони могут касаться так невесомо. Не хватать, сжимая бёдра до наливающихся цветом синяков, а гладить как перышко.
Арсений не сдерживает мягкой улыбки. Какой его альфа все-таки… не альфачий, в самом стереотипном смысле. Арсений любит грубость, обожает спонтанные соития на заднем дворе, поцелуи до крови, чужие отметки, но он не собирается останавливать Антона — тот смотрит на него как завороженный и это многого стоит.
Халат отброшен в сторону. Арсений не стесняется, наоборот, изгибается на простынях как можно соблазнительнее, демонстрируя себя в самом лучшем ракурсе для своего альфы, улыбается призывно и чуть ли не манит пальцем. У Антона зрачки широкие как у зверя на охоте — и его добыча прямо перед ним. Он рефлекторно облизывает пересохшие губы — Арсений почти видит в его напряжённых скованных движениях желание сорваться и наброситься на желанную омегу, столь бесстыдно себя предлагающую.
У Антона не выдержка — сталь, и он лишь припадает всем телом к чужим разведенным бёдрам. Держит его под коленями крепко, но так, чтобы он мог выбраться, если вдруг захочет — Арсений знает, что эта поблажка исчезнет, как только альфа окончательно растеряет любые отголоски разума — и выцеловывает его бледную кожу. Черт. Арсений тяжело выдыхает, млея от прикосновений чужих губ к чувствительной коже, и тихо постанывает, намекая ему идти дальше.
Поцелуи спускаются ниже, покрывают всю внутреннюю поверхность бедра, острыми зубами альфа легонько кусает его над коленкой, вырывая почти истеричный смешок, вылизывает жадно как дорвавшийся до лакомства зверь, и шевельнуться лишний раз не даёт. Перед глазами мутная дымка, и Антон медленно осознает, что теряет контроль.
Арсений почти кричит, когда широкий язык ввинчивается внутрь влажного колечка мышц. Антон вылизывает его самозабвенно, едва отдавая отчёт своим действиям, плещется в растекающейся смазке и, кажется, наслаждается этим не меньше Арсения. Омегу натурально трясёт под его движениями, в голове мешаются крики и слезы — как давно он не испытывал этого чувства. Арсений отчаянно цепляется за белые простыни, будто за последнюю дорогу в реальный мир, подаётся всем телом вперёд, совершенно не скрывая своего искреннего удовольствия. Ему слишком хорошо, чтобы думать.
Голова кружится, и он путает местами пол и потолок, но оно того стоит.
— А ты… не т-так прост, как кажется, — хрипло смеётся Арсений.
У Антона шальной блеск в глазах и мокрое лицо — Арсений влюблен в него так сильно, что болит в груди. Он едва ли осознает что творит, когда нетерпеливо разводит его ягодицы в стороны, открывая себе лучший вид на влажное приоткрытое отверстие. А потом — в порыве очередного безумия, видимо, кусает его во внутреннюю сторону бёдра, заставляя от неожиданности вскрикнуть и едва не задушить бёдрами. Арсений хихикает от нелепости и тянет Антона на себя — хотя сам теряется в пространстве
— Прости, любовь моя, — бормочет он тоскливо, поднимаясь к его лицу. Омега пытается сфокусировать на нем взгляд и получается откровенно паршиво. — Я не могу держать себя в руках.
— Глупости какие, главное, держи меня в руках, — не даёт ему и повода волноваться Арсений и тычется носом в чужую шею. Здесь запах насыщенно тяжёлый, пьянящий, и все тело невольно расслабляется. Арсений отчаянно пытается игнорировать, насколько он мокрый. — Ты всё делаешь правильно. Ты не сможешь мне навредить, потому что у альфы в гон лишь одна задача.
— Взять, присвоить себе и позаботиться? — предполагает Антон, даже не замечая рычащих ноток в своём голосе.
— Это не одно, а три, — хихикает совершенно опьяненно Арсений, с головой ныряя в марево альфьего гона.
Природа явно позаботилась о том, чтобы всем было хорошо. Ещё бы с родами так разобралась — цены бы ей не было.
Антон начинает целовать его спокойно и ласково, но рассудок его теряется с каждым прикосновением к разгорячённому обнаженному телу, поэтому он бесцеремонно завладевает чужим ртом, заявляя свою власть. Арсений отдаёт её с готовностью. В жизни Арсений признавал себя равным ему, но сейчас, в этот миг — во власти пробуждающихся инстинктов он сдавался своему альфе безропотно.
Ну хорошо, возможно, с ропотом, но его слишком легко заглушить — особенно, когда в него резко вторгаются чужие пальцы. Антон спускается ниже, терзает нежную шею, двигая одной рукой в хлюпающем от смазки отверстии. Арсений задыхается в стонах, рухнув в омут с головой в одуряющий запах. Тело само просит больше и больше, требует вязки, требует своего альфу, а не какие-то там пальцы.
— Антооон, — недовольно тянет он. Шастун и внимания не обращает слишком поглощенный вылизыванием его груди. — Альфа.
Мужчина тут же вскидывает голову и смотрит внимательно —
пара нуждается в нем. Арсений растекается влюблённой рекой — во всех возможных смыслах — и зарывается руками в чужие буйные кудри. Альфа оскаливается — не доволен, что им пытаются управлять, но Арсений примирительно обнажает шею — хорошо выученный им способ показать альфе свою покорность.
— Возьми меня, — произносит он чётко, чтобы Антон его точно услышал.
И тот слышит — вынимает мокрые пальцы, рычит по-звериному, переворачивает Арсения на постели, жадно тянет бёдра на себя, любуется видом и чуть ли слюной не капает от того, как спазмически сжимается пустое отверстие и сходятся мышцы сфинктера. Арсений, на мгновение потерявший ориентацию в пространстве, плюхается лицом в подушку и приподнимается чуть неуклюже на локтях. Тяжёлая ладонь давит на поясницу, заставляя прогнуться, презентовать себя перед альфой, раздвинуть ноги шире.
Арсений беспомощен как слепой котенок, но отчего-то ему так нравится лежать совершенно открытым перед Антоном. Может, потому что он доверяет ему. Может, это инстинктивно желание понравиться сильному альфе. А может, он и вправду слишком развращен. Но ему нравится и его альфе тоже — так какая тогда разница?
— Хороший мальчик, — довольно бормочет ему на ухо Антон.
— Ну давай уже… — просит-приказывает на грани Арсений.
Альфа крепко хватает его за гладкие бёдра и насаживает его на свой член, размеренно, сантиметр за сантиметром, с вожделением глядя, как под ним расходятся мышцы. Арсений задыхается от натяжения, тихо-тихо поскуливает в подушку — он успел уже и забыть эту обжигающую боль от растяжки. Антон словно читает его мысли, накрывает его всем телом и вылизывает загривок, по-звериному утешая.
— Всё в порядке? — у него прорезаются знакомые Антоновы нотки заботы, и Арсений улыбается в подушку.
Его Антон. Самый любимый Антон. На большее его лихорадочной головы не хватает, он лишь угукает невнятно и снова скулит, уже от переполняющей его нежности, когда Антон переплетает их пальцы, крепко держась за руку.
А потом новый толчок в разгоряченное тесное нутро. Снова и снова, в упорядоченном жёстком ритме, альфа стонет во весь голос, окончательно теряя способность ясно мыслить. Остаётся лишь удовольствие — тесное, обволакивающее, яркое, ослепительное, и Арсений сполна ощущает чужое наслаждение на себе. Первый толчок ожогом проходится по нервным окончаниям. Боль привычно уходит — классика всех любовных романов, но анатомию ведь не переписать под клише.
Арсений всхлипывает в такт толчкам, едва держась на затекшей руке, растекается по постели от каждого удара по чувствительной точке, отчего все тело прошибает удовольствием — простату открыли ещё до нашей эры, но важным открытием не сочли, поэтому Арсений о её существовании и не подозревал, хотя она сильно скрашивала ему жизнь.
Антон натягивает его как вздумается, загоняет член до самого конца с громким шлепком кожи о кожу, заставляя вскрикнуть на высокой ноте, а потом почти полностью выходит — член его блестит от омежьей смазки. Арсений едва замечает, что из приоткрытого рта стекает тонкая нить слюны, он зажмуривается до ярких полос перед глазами и стонет, когда его безжалостно насаживают глубже.
На особо тяжёлом толчке он не удерживается на одной руке и падает грудью в постель, вскидывая задницу ещё выше, и Антону только это и надо было, кажется. Покорное распростертое тело, ничком лежащее под ним, доводит его до финала, и он кончает с протяжным воем. Арсений сдавленно хихикает от его повадок, но смех его обрывается быстро с движением антоновой руки по его текущему члену. Всего несколько касаний и заполняющей его изнутри спермы хватает ему, чтобы кончить.
Он падает без сил в перепачканные простыни, на несколько секунд теряясь в пространстве. В ушах противно пищащий треск, перед глазами бесконечное ничего, а по телу разливается долгожданная нега. Он едва замечает, как альфа укладывает их на бок и вытаскивает до того, как успел сформироваться узел.
Арсений дышит тяжело, не замечая нежных коротких поцелуев в макушку, по шее и по влажным плечам — Антон как одержимый не может оторваться от него, и это вполне естественное желание — физическое и духовное — альфы в гоне. Арсений позволяет ему все что угодно, даже когда альфа переворачивает его и спускается мокрыми касаниями языка и губ по пояснице и ниже — омега лишь невнятно вскрикивает, когда острые зубы впиваются в его бедро. Альфа метит его так первобытно, покрывает своим запахом совершенно инстинктивно, и Арсений не противится его дикой стороны, лишь обнимает подушку и довольно мурчит.
— Хороший мальчик, — хрипло посмеивается Арсений.
Налившиеся силой руки Антона раздвигают шире его ноги, и он приникает языком в раскрытое им же, чрезмерно чувствительное отверстие и широко вылизывает, смакуя на языке естественную смазку. Арсений утыкается лицом в подушку с жалобным всхлипом — внутри все его движения ощущаются в сотни раз острее, и хочется одновременно отползти подальше и напроситься на большее. Но своевольничать не позволяют — пригвождают к постели, надавливая весомо на поясницу, и Арсений послушно растекается на простынях.
— Мой ласковый и нежный зверь, — хихикает он себе под нос и тут же ахает в забытье, когда вновь кусают его за ягодицу.
***
Арсений не знает, когда именно он потерял сознание — он помнил отдаленно лишь бесконечные сцепки, мокрые поцелуи, помнит, как его прижимали к чужому телу так близко, помнит, как пытался накормить Антона принесенной раскрасневшейся служанкой-бетой кашей и поил его почти силой, пока его в очередной раз не нагибали на любой поверхности и не брали — с любовью. Кажется, в один из последних разов он все-таки не выдержал и заснул — все-таки он не так молод, чтобы предаваться страсти двадцать три часа в сутки с перерывом на туалет и поцелуи в лоб.
Антона рядом не оказывается, но его тяжелый животный запах остался в комнате почти физически — протяни руку и коснешься. Арсений с трудом переворачивается набок, и поясницу простреливает болью, поэтому он падает со стоном обратно в постель. Белье явно сменили на чистое и сухое, что вызывает одновременно успокоение и жгучий стыд, почти забытое чувство. А еще он тщательно вымыт — еще жива память о том, как он выпрашивал узел, а Антон обещал повязать его и наполнял его под завязку семенем, явно в попытке завести маленьких Шастунов. Арсений пытается снова хотя бы присесть, но измученное тело не желает его слушаться — ну а чего он хотел после недели бесконечного греха под молодым и сильным альфой… А выглядел таким невинным, а как сопротивлялся! Вот так и влюбляйся в маленького хорька, а потом прячься от озабоченного медведя.
Голова его практически пуста — из него банально вытрахали все мысли, не хочется спорить и возмущаться, крутить интриги и придумывать ребусы, хочется лишь лежать и нежить свое уставшее тело в мягких пуховых одеялах.
— Арсюша, ты проснулся? — звучит за дверью знакомый голос.
— Заходи, изверг, — Арсений пытается крикнуть, но из больного горла раздается хриплый голос любителя дорогих сигар.
— Прости, — виновато смотрит на него Антон сверху вниз, в руках его поднос с горячим обедом, и у Арсения урчит в животе. — Хочешь отобедать?
— Еще спрашиваешь, — фыркает Арсений. — Только я даже сесть не могу благодаря одному дикому альфе.
— Тебе больно? — тут же взволнованно спрашивает Антон и откладывает поднос на тумбу, чтобы самому осмотреть Арсения с ног до головы. — Я позову Дмитрия Темуровича, мне так жаль.
— Вот только не надо этого всего, я знал, на что шел, — отмахивается Арсений. Ну как злиться на этого печального щеночка? — Но ты должен помочь мне добраться до ванной. И поесть. И вообще-то хоть что-то сделать, потому что мы явно подрались в процессе.
— Если уж честно, ты действительно выглядишь немного избитым, мой милый друг, — покаянно сознается Антон. — Но давай я сперва накормлю тебя.
Он усаживается на край постели, ставит поднос себе на колени и опускает ложку в тарелку с горячим супом. Арсений разрывается между недовольством и чистым обожанием от этой мягкой заботы, поэтому не найдя слов, ему остается лишь открыть рот и послушно съесть все, что ему предложили. Он жадно поглощает суп, наконец-то полноценно поев, едва не обливается, перемазав лишь подбородок и кончик носа по ощущениям, потом жадно вгрызается в слойку с сыром с таким остервенением, что Антон чуть пугается даже, но по голове гладит с все той же нежностью. Чая Арсений выпивает столько, сколько не выпил, кажется, за всю свою жизнь — жажда мучала его невероятно. Антон не сопротивлялся его неуемным аппетитам, лишь придерживал кружку и не давал ему захлебнуться.
— Я тебя откормлю. — с явной угрозой произносит он и сам вытирает Арсению лицо.
— Нет, я тебя, — в тон ему отвечает Арсений. — А теперь мне нужно отмыться, мне до сих пор кажется, что я грязный с головы до ног. Давай ты поддержишь…
Антон не дает ему договорить и поднимает его на руки в свадебном стиле — с гона еще остался необычайный прилив сил, альфы могли в эти дни ворочать мешки с углем — омеги напротив лишний раз шевельнуться не могли. Наверное, природа-матушка все продумала — альфам надо охотиться и оберегать забеременевшую пару, а омегам лишний раз не трястись, чтобы новая жизнь прижилась успешно. Арсений неуверенно кладет руку на абсолютно плоский живот — Дима обещал ему, что наследники древнего рода Шастунов родятся точно не сейчас, а кто он такой, чтобы спорить с лекарем?
— Не тяжело? — любезно интересуется Арсений.
— Как птичка, — отзывается Антон и ногой приоткрывает тяжелую дубовую дверь в купальню.
— Арсений Сергеевич, рад вас видеть в… эээ, добром здравии, — отзывается слуга, носящий тазы с водой и ароматные эфирные масла. Видимо, он был одним из тех, кто носил им обеды и насмотрелся на всякие ужасные развраты.
— Принеси Арсению Сергеевичу одежду на смену, — приказывает ему Антон и усаживает драгоценную ношу на софу, чтобы стянуть с него ночную сорочку.
— Конечно, Антон Андреевич, Ваше сиятельство, — слуга низко-низко кланяется и убегает из комнатки.
Антон сосредоточенно расстёгивает вереницу пуговиц, хотя на его лице явно прослеживается желание разорвать ее к чертям. Вместо этого он крайне бережно стягивает с Арсения сорочку, оставляет почти невинный поцелуй на тыльной стороне его руки и накрывает его полотнищем, а потом идет трогать воду — не в экзистенциальном порыве, а чтобы прикинуть температуру. Арсений никогда в жизни не чувствовал себя хрустальной вазой так явно — никто и никогда не относился к нему как к чему-то хрупкому, способному разбиться от случайного движения. Это до того непривычно, что он не может понять, что чувствует.
— Необязательно носиться со мной как с писаной торбой, — замечает он как бы между делом.
— Обязательно, — не соглашается с ним Антон. — Я не хочу сделать тебе больно, — Арсений открывает рот, чтобы поспорить, но Антон прислоняет к его губам палец, призывая к молчанию. — Поверь, я знаю, что ты сильный и всё перетерпишь. Но я не хочу, чтобы ты терпел. К тому же, ты бы себя видел…
— Давай, показывай, мне твои интриги не нравятся, — насупится Арсений — и совсем не от съеденного супа. — Ты мне откусил задницу или что?
— Ну, я явно пытался, — отводит взгляд Антон и бредет к зеркалу, снимая его со стены. — Только давай ты меня потом изобьешь, а то мне страшно, что ты свалишься.
— Давай уже, сильный альфа, — закатывает глаза Арсений.
Антон разворачивает к нему зеркало, и Арсений давится шуткой, когда видит свое бледное отражение в его гладкой поверхности. На его шее ни единого живого места — она вся покрыта багровыми и синюшными укусами, спускающимися к плечам и ключицам, яркие, совсем еще свежие отметины горят на груди. Арсений опасается, что если он слегка развернется, то не увидит ни клочка чистой кожи на бедрах — там красочные следы чужих пальцев и несколько не менее красноречивых укусов от одного обезумевшего собственника.
— Антон Андреевич, я уезжаю, а то вы съедите меня на ужин вместо говядины, — несчастно тянет Арсений и ахает, найдя отметины даже на голенях — и как сам не заметил? — Боже мой… что это, Антон? Пейзаж синий лес? Объясни мне, чего ты этим пытался добиться?
— Я не особо помню, — расшаркивается перед ним Антон, сейчас меньше всего походя на грозного альфу. — Я просто хотел тебя всего себе. Больше ничего не помню.
— Убери этот ужас, теперь понятно, чем ты так напугал бедного слугу, — качает головой Арсений и мысленно хихикает, понимая, что может изводить Антона шутками об этом до следующей их течки. — Ну признавайся, дорогой мой, вкусно было?
— Как мягкие французские булки, — довольно улыбается Антон и тут же снова провинившись опускает взгляд. У Арсения дар речи теряется от его наглости. — Прости, золотце. Пойдешь купаться?
— Не надейся меня этим отвлечь, — вопреки своим словам Арсений тянет к нему руки как ребенок, и Антон с готовностью подхватывает его на руки и несет к ванной.
Он медленно опускает его в горячую воду и садится рядом в изголовье. Арсений с расслабленным стоном ложится на дно, наслаждаясь ласковыми прикосновениями воды к его измученному телу. Он прикрывает глаза, ощущая томительную негу, и зевает — предел его активности на сегодня окончен. Антон набирает черпаком воду и поливает его волосы, чтобы помочь их вымыть, вспенивает мыло и пальцами прочесывает густые черные волосы. Арсений тихо мурчит от приятных ощущений и убеждает организм не засыпать — или хотя бы дождаться, когда его насухо вытрут и отнесут обратно в спальню.
— Какой же ты ужасно заботливый, Шастун, — сонно бормочет он. — Отвратительно нежный. Непозволительно очаровательный.
— Могу сказать, что я все это делаю ради твоих денег, а люблю я на самом деле твою сестру…
— Но у меня нет денег.
— Ну за меня выйдешь — появятся.
— А ты продуманный.
— Я ведь генерал.
— А ты правда любишь Иру? — тянет Арсений лукаво просто, чтобы извести Антона, и с интересом приоткрывает один глаз.
Антон хмурится непонимающе, смывая с волос мыльную пену.
— Кого?
— Всё с тобой понятно, — смеется глухо Арсений. — Даже имя своей вечной любви не запомнил, настолько чувства вскружили тебе голову.
— Просто на фоне тебя все остальные меркнут.
— Боже, какой же ты ужасный!
***
— Я не верю, что я дожила, — матушка умывается слезами, стоя вместе с Ирой и Оксаной в церкви. — Арсений выходит замуж за хорошего альфу! Глазам своим не верю, Ирочка, ты тоже это видишь?
— Да, массовых галлюцинаций не бывает, я тоже это вижу, — менее пораженным от этого ее голос не становится. — Оксана, ты же видишь?
— Конечно, Ирина Сергеевна, — Оксана качает головой. На ней то единственное праздничное платье, которое она берегла к свадьбе Иры, но жизнь ее решила иначе. — Эх, какого альфу себе отхватил, каков же подлец продуманный…
— А мне кажется, они прекрасная пара, — не соглашается с ней Дарина в торжественном костюме. — Антон Андреевич наш так вырос, настоящий альфа, правда, мой золотой?
— Вы как всегда правы, голубушка, — на руках у Станислава Владимировича сопит ребенок, и на двоих у них с папой волос на половину головы. — Чудно смотрятся вместе. Хотя мне больше нравилась Ирина…
— Вы хотите, чтобы я вызвал вашу альфу на дуэль? — вскидывается тут же Сергей Матвиенко. — Никто не может быть лучше Арсения Сергеевича, Его Сиятельству невероятно повезло, даже не смейте с этим спорить — иначе Бог вам судья, а я исполнитель его воли — с кулаками.
— Ну будьте снисходительнее, Сергей Борисович, он же только со сносей, — качает головой Дмитрий.
— А представьте, Дмитрий Темурович, что кто-то вам скажет, что Екатерина не самая достойная для вас жена? — прищуривается Сергей. — Я за честь Арсения Сергеевича буду бороться, раз уж больше некому в отсутствие Антона Андреевича.
— Я согласна, неча кости перемывать брачующимся, — встает на его сторону Екатерина. — Ну какая Ирина, вы что, совсем тю-тю?
— Как всегда прекрасно сказано, дорогая, — елейно тянет Дмитрий.
— Ой, Дима, из-за тебя нас чуть не снесло с дороги, почему ты не приказал заменить шатающееся колесо? — наседает на него Екатерина.
— Я сказал тебе, что оно шатается! — поднимает руки в сдающемся жесте Дмитрий.
— Молодец, а почему не приказал сменить? Еще и ключи потом забыл.
— Тсс! — шипит на них Сергей, когда священник монотонно объявляет о начале церемонии, и все тут же замолкают.
Антон выходит к ним в своем официальном праздничном мундире с перезвоном государевых наград и встает у алтаря, дожидаясь своего избранника, по правую руку от него — верный боевой товарищ и шафер — Илья Макаров, такой огромный, что чуть не сбивает свечи, не рассчитав траекторию. Он кажется спокойным, но знающий человек заметит его трепещущий взгляд, направленный к двери, из которой должен выйти Арсений. Он чувствует себя взволнованным мальчишкой — странно, даже на поле боя он так не суетился, а сейчас не может дождаться. Хотя ждать пришлось очень долго перед тем, как Арсений ответил ему согласием — на пятое его предложение, пятое! Антон чуть не поседел.
Они вместе объехали пол-Европы, побывали в иностранных театрах и музеях, насладились незнакомыми блюдами, гуляли словно в ином мире, молодые и счастливые, влюбленные и никуда не спешащие. Антон делал ему предложение в Берлине и в Риме, — и наконец, в Париже, чтобы получить три отказа, не считая самого первого в отчем доме. Последнее предложение Антон делает как-то совершенно нелепо — они застряли в деревеньке на ночь из-за снегопада посреди апреля, и Антон надел ему на палец сушку, когда Арсений отпарил его в бане. И согласился. Правду Пушкин писал — чем больше омегу мы любим, тем меньше понятно, что он там хочет. Или он по-другому писал?
Тяжелые двери церкви распахиваются, и на порог выходит Арсений во всем белом, под руку его ведет Сергей Александрович, настолько очевидно недоуменный, что забавно, но Антон на него не смотрит — он взгляда не сводит со своего прекрасного жениха с лучистым взглядом голубых глаз, чистых как полноводная река. В его руках букет из померанцевых цветов и мирты, который ему перед церемонией доставил Илья, на голове венок из этих же цветов. Он красив настолько, что страшно смотреть, и матушка в очередной раз подавляет слезы. Даже давно знающий его Сережа вынужден поддерживать челюсть рукой, чтобы она не отвалилась, а Катерина удовлетворенно кивает — она помогала подыскать праздничный наряд и явно довольна своим выбором.
Арсений на них не смотрит — взгляды ему уже не льстят, лишь только один, восхищенный и мечтательный. Он идет к нему, сопровождаемый отцом — он сам настоял на самом деле, пусть хоть порадуется, раз уж сестрица решила посвятить себя наукам. Отец помогает ему подняться к алтарю и вкладывает его ладонь в руку Антону. Они переглядываются украдкой, не сдерживая улыбок. Священник накрывает их руки епитрахилью и ведет в самый центр.
Для Арсения это пожалуй не значит так много, ни его благословения, ни молитва, но хотя бы здесь он не идет против традиций — как минимум ради официального брака и венчания, чтобы и комар носа не подточил, и он мог гордо щеголять фамилией Шастун. Ну он мог это делать уже несколько лет кряду, но какое счастье в том, что достается без борьбы?
Они оба крестятся перед тем, как взять у священника горящие свечи. Как пламенно горят их свечи, такою пламенною любовью они должны гореть во все время супружеской жизни друг к другу. Арсений на редкость боится напортачить, но понимающий взгляд Антона вселяет в него уверенность даже в присутствии всех этих людей.
Они обмениваются кольцами, и Арсений испытывает трепет и от своего скорого замужества и от того, что уронит свечу, руки Антона влажные, но совсем не дрожат, в отличие от собственных сухих подрагивающих от волнения ладоней. Они становятся на подножие и поднимают взгляд на священника.
— Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем Арсения Сергеевича Попова, которого видишь здесь перед собою?
— Имею, — твердо отвечает Антон.
— Не связан ли ты обещанием другой невесте? Клянешься ли оставаться с ним в горести и радостях, в болезни и здравии, богатстве и бедности, клянешься ли оберегать его от бед, любить и хранить верность до конца дней?
— Не связан. Клянусь.
Арсений знает, что для него это не просто слова. Для Антона это действительно клятва на всю жизнь, от которой он никогда не откажется. Арсений же… Он ждет момента, когда им будет дозволено поцеловаться. Арсений произносит свои клятвы с ощутимым трепетом и терпеливо ждет, когда их окропят святой водой и закончат читать молитву. Он слышит всхлипы матери и тяжелые вздохи отца — вот уж кто не верил в их брак даже сильнее, чем завистники из столицы, а получив приглашение, сначала приняли это за розыгрыш.
— Можете скрепить брак поцелуем, — наконец, позволяет им священник, и Арсений едва не подпрыгивает, когда из их рук пропадают свечи.
Антон улыбается ему ласково-ласково, глаза его светятся чем-то совершенно новым перед тем, как он наклонится к нему и поцелует, положив ладонь его на шею. Арсений чуть привстает на носочки и сам целует в ответ своего мужа — перед страной, перед Богом и перед семьей.
***
Застолье пышное и щедрое, кажется, Антон хотел закормить всех друзей и семью до отвала. Они могли пригласить куда больше людей, но закатывать роскошное торжество с миллионом незнакомцев ни одному из них не хотелось. Играет приглашенный оркестр нежную мелодию вальса, и Антон кружит его в танце посреди зала. Арсений обнимает его крепко за плечи и прикрывает глаза — сегодняшние волнения здорово его потрепали. Рядом танцуют Дмитрий с женой, чета Поповых, Шеминовы и даже Ира со сослуживцем Антона Зинченко, но им совершенно нет дела до других. Весь мир сузился до них двоих.
— Зато подарков надарили, будем их разворачивать полгода, — хихикает ему на ухо Антон. — Говорят, Нурлан привез ящик кумыса.
— Кошмар, — бурчит ему Арсений. — А Стас подарил нам полное библиотечное собрание книг по воспитанию детей. Зачем нам столько подставок под столы, у нас их в поместье и того меньше. Я понимаю, Стас только родил, ну надо же какие-то рамки иметь…
— Зато когда моя мама подарила нам моего старого конька, ты не возражал, — поддразнивает его Антон.
— Она золотая женщина, я не могу на нее обижаться, — улыбается Арсений, когда Антон вытягивает руку, чтобы тот мог покрасоваться перед гостями своими пируэтами. — К тому же, он такой большой, что я сам могу на нем кататься. Правда, я предпочитаю кататься на другом подарке твоей мамы…
— Боже, так меня еще никто не звал, — Антон смеется вместе с ним и притягивает ближе. — Мне больше нравится подарок твоего отца. Сказал, что без этого я тебя не вытерплю и подарил мне бочку медовухи.
— Ну спасибо ему, теперь тебе жизнь медом будет казаться, — закатывает глаза Арсений. — А Ирин подарок видел? Она всегда была в этом плоха, но в этот раз я не могу проследить ее мысль. Коньки? Зачем?
— Зато не жаба, видишь, мы ей уже больше нравимся, — улыбается довольно Антон. — Мне кажется, она наконец обрела любовь. Видел, как она смотрит на Зинченко?
— Мы что, будем распускать слухи и обсуждать чужие отношения? — фальшиво ахает Арсений. — Но они та еще пара, конечно, лучше бы ее Стас с Дариной к себе забрали третьей…
— А по-моему они весьма гармоничны, — легко спорит с ним Антон. — Но опустим эти подробности. Мне на самом деле абсолютно все равно, кто кого любит. Я тебя люблю, Арсений Шастун.
— Я тебя тоже.
Антон обнимает его, и Арсений тянется к нему ближе. Антон Шастун — на этот раз официально — единственный мужчина, за которого Арсений когда-нибудь захотел замуж. Единственный, с кем он когда-нибудь рискнул завести детей. Тот самый, с кем не страшно провести всю жизнь, кому хочется отдавать свои черновики, тот, с кем одинаково тепло и в избе посреди снежной бури, и в укрытом замке в летний зной.
Антон Шастун — единственный человек, который его полюбил и которого он полюбил в ответ. В любом времени и в любой Вселенной.
