Гордость, предубеждение и Арсений

За ночь снега намело столько, что он почти сравнял кусты с дорожками и перекрыл окна на первом этаже бесконечной белизной, словно природа пыталась скрыть от глаз большинства зарождающиеся чувства Арсения к Антону. Ну или просто Арсений был чуточку помешан, не в силах думать ни о чем другом. К сожалению, помимо романтических мыслей, снег также означал, что дорога до дома займёт по меньшей мере пару дней. Потрясающе. Он же так и мечтал всегда провести время в трясущейся повозке наедине с сестрицей, у которой снова увёл альфу, в лютый мороз несколько дней. Прямо-таки великолепно. Арсений сварливо ворчит себе под нос, как старый дед, и все повязывает на шею шарф, будто он его согреет лучше, чем могла бы хорошая шинель. Ой дурень, конечно, стоило ли тратить свои деньги на костюм, если Шастун и так от него без ума? Эх, Арсень, ничему тебя жизнь не учит. Арсений тоскливо глядит за оконную раму, понимая, что ему все-таки придётся выйти наружу. В эту холодную, беспощадную, заснеженную ружу. И снова покидать Антона Андреевича — пусть это и будет правильно. Арсений слишком расслабился рядом с ним, смягчился как глупая омега — а отдавать свое хрустальное сердце прямо в руки он не готов. Ещё можно напроситься переждать снегопад, но это же до весны можно проторчать у Руслана, он же его погонит прочь сразу же. — Ира, ты где бродишь? — раздражённо шипит Арсений, когда сестрица все-таки соизволяет выйти к нему. Она совершенно не торопится, будто стремится довести брата до кипения. — Почему ты не одета? Поверь, Шастуну не будет дела до того, насколько красивый твой обмороженный труп. Ира глядит на него снисходительно и совершенно безмятежно вдруг улыбается, отмахиваясь от его слов. Арсений непонимающе хмурится — на его сестру совсем не похоже. — Поезжай один, братец, Шеминовы были так добры ко мне, что предложили вместе задержаться приятной компанией, — Ира не сдерживает язвительности в тоне, но в принципе, имеет на это право. — А после мы поедем вместе на лыжи… — Ты охомутала семейную пару? — Арсений неверяще приподнимает бровь и нервно хихикает от абсурда. Ситуация, конечно, патовая, но смешно до жути. — Ничего подобного, это твои омежьи дела — охомутать запахом и вовремя присесть на член, — фыркает насмешливо и чуть обиженно. — Надеюсь, Его Сиятельство недолго будет тобою очарован. А я хочу устроиться работать к Станиславу Владимировичу в Академию, раз уж на любовном фронте сплошные поражения. Он с Дариной сразу отметили моё образование. Хвалится — сразу видно. Но и на это она право имеет, образование у них действительно роскошное, отец денег не пожалел, и история, и география, и арифметика, и языки. И как назло — оно совершенно им не пригождалось, ведь родители хотели их поскорее выдать замуж, а не увидеть их научные открытия. Арсений-то привык с детства, что это знания номинальные, чтобы в перерывах между родами и течками занимать мужа чем-то, а Ире, должно быть, обидно. Альфы вояки, омеги хранители очага, а вот беты — отличные работники, учителя, врачи, статские советники, чиновники, журналисты, и она явно планировала карьеру раньше. Арсению обиднее вдвойне, хоть и радостно, что сестра все-таки отреклась от идеи выгодного брака в пользу личных амбиций, даже работу нашла… Осознание бьёт внезапно. Ира отказывается от идеи выгодного брака не из-за моральных дилемм, а потому что считает, что Арсений сдался и выйдет за Антона. Как и предполагалось изначально. Арсению почти тошно. — Удачи с новой работой, Ира, — сухо говорит он, сжимая кулаки до побелевших костяшек. — Надеюсь, ты сможешь хоть чему-то научить молодых омег, кроме того, как подлизывать тем, у кого побольше денег. Ира что-то возмущённо возражает, но Арсений не в настроении для их классических ядовитых перепалок — он по-настоящему обижен. В первую очередь на себя, что поддался. Потом на Иру за поспешные выводы. А может и весьма своевременные, все равно он приходит к Антону, как бы ни сопротивлялся, даже если окольными путями. Арсений злится на свою глупую природу, на несправедливость, на родителей, на идиотский снег и на Антона за то, что в него невозможно не влюбиться. Арсений идёт куда глаза глядят, хотя собирался уезжать, и разумеется, как в самом обычном французском любовном романе, ноги его ведут к альфе. Тот стоит, немного потрепанный после вчерашней охоты, но все такой же красивый. Разлохмаченный, кудрявый, небритый. Совсем иррационально сердце начинает биться чаще — особенно стоит Арсению заметить маленького котёнка в его руках. Что же вы делаете с его уже не юным сердцем, Антон Андреевич? Какой красивый с этим буйством кудрей, с этой щетиной, такой мягкий и одновременно мужественный… — Арсений? — вдруг подаёт голос Антон, и омега вздрагивает, застигнутый врасплох. — Вы собрались? Мы можем ехать? — Мы? — Арсений насмешливо переспрашивает, будто не он секунды назад пускал слюни на щетину Шастуна. — Вы намекаете на единение наших душ? Потому что наши поместья никак уж не рядом. — Тогда я составлю вам компанию, — равнодушно пожимает плечами Антон, уже привыкший к колкостям омеги. Котенок в его руках сворачивается в клубок и мурчит довольно. — И не смотрите на меня так, Арсений. Вы не поедете один на этих старых клячах, которым давно пора на заслуженный покой, тем более в такую метель. А если на вас нападут? — Грабить у меня нечего, да я и сам не из робкого десятка, — с вызовом отвечает ему Арсений, пытаясь игнорировать восторженный голосок в голове, радующийся заботе. — Я не нуждаюсь в вашей защите, Антон Андреевич. — Правда? — он делает шаг вперёд. — Тогда она нужна мне. Мне страшно ехать одному. Не составите компанию? — Ах, Антон Андреевич, зачем же вы лукавите? Вы все-таки прошли войну, вас ничто не должно пугать. Котенок тревожно вскидывает голову. Арсений понимает, что зря заговорил об этой теме, когда вся игривость и лёгкость исчезают из взгляда Антона, делая его намного старше, чем он был. Он сразу тушуется, опустив глаза в пол. Последнее, что он хотел сделать это по-настоящему задеть Антона — они играли в кошки-мышки, а не в «кто больнее надавит другому на рану», в конце концов. Он подходит чуть ближе и осторожно касается его кончиками пальцев, пытаясь утешить без слов, но Антон просыпается быстро и одаривает его привычной улыбкой. — Не стоит, — фыркает Антон, накрывая его руку своей. — Я не хрустальная ваза и не разобьюсь от воспоминаний. Арсению хочется возразить, но их снова прерывают — ну что за проклятье! На лице слуги-беты ни капли раскаяния, только лёгкая паника, когда он быстро-быстро кланяется, не осознавая, какой прервал момент. — Арсений Сергеич, Яшка пьяница проклятый, второй день не встаёт, — причитает кто-то из здешних крепостных. — Я думаю, надо попросить вам кучера хорошего, чтоб довёз в целостности, а оно эвона как — лошадь чёрная как и Яшка вставать не хочет совсем, старушка. Ну я её стегнуть думал, а она не двигается. Уж не приболела ли часом? Что делать прикажете-то, Арсений Сергеич? Арсений несколько секунд моргает, пытаясь понять все, что ему наговорил крепостной — видать, его узнавший, хотя черт знает откуда, может, записки от Руслана ему носил, а может и довелось им говорить однажды. Главное, что замуж не звал. А потом Арсений осознает, в какой просак он попал. Ситуация — краше не выдумаешь, и он вымученно стонет в собственные ладони, представляя, какую сумму ему придётся отдать за новую лошадь. Папенька по хребту настучит точно… Антон рядом деликатно покашливает, и Арсений не знает, хочется его поцеловать или треснуть. Вот ведь колдун! — Яшка как проспится от отца сам получит, — размышляет Арсений, делая вид, что не замечает многозначительного взгляда Антона. — Пусть Ирина Сергеевна разбирается с ним, передай ей. А лошадь… Уж как Бог даст, если встанет, то пущай их пригонят домой, а уж нет… Опять же, иринина забота. — А вы же как, Арсений Сергеевич? — обеспокоенно спрашивает крепостной и мнет в руках шапку. — Обо мне не тревожьтесь, меня довезут с ветерком, — фыркает Арсений. — Иди, найди Ирину Сергеевну. Бета убегает, откланявшись, и Арсений смотрит ему вслед, будто он очень интересно бежит, лишь бы не натыкаться на снисходительный взгляд Шастуна. Впрочем, тот лишь осторожно приобнимает Арсения одной рукой, мягко-мягко, так же, как и кота. Омега, конечно, мурлыкать ему не станет, но и царапаться уже не хочется. — Ну что вы надумали, Арсений? — вкрадчиво спрашивает Антон. — Кажется, судьба нам соблаговолит. — Знаете, Антон Андреевич, вы конечно, не экипаж, но я бы на вас прокатился, — смеётся Арсений и не удерживается, чтоб не поправить кудрявую чёлку. — Вы паршивец! — возмущается Антон и щиплет его за щеку. — Вас за такие слова и выпороть могут, Арсений Сергеевич. — Да разве ж я против? — хихикает кокетливо Арсений и тут же одергивает себя. — Я поеду с вами, Антон Андреевич, но я не хочу, чтобы вы тратили свое время, чтоб доехать до моего дома. Я хочу съездить к вам. Антон явно ошарашен таким предложением и в первые секунды даже порывается возразить, а потом широкая кошачья улыбка украшает его заспанное лицо. — Да вы маленький затейник, Арсений Сергеевич, — хрипло смеётся он. — Ну если ваш папенька не будет возражать, что я выкрал его любимого сына омегу… — Он отдал меня вам уже давно, — отзывается небрежно Арсений и добавляет. — Я не маленький. Мне все говорят, что я переросток. — Чушь несут, мне-то лучше видно, — улыбается довольно Антон и треплет его по макушке. — Иногда мне кажется, что я мог бы вас в кармане носить, до того вы миниатюрный, Арсений Сергеевич. Арсений вопреки здравому смыслу заливается краской — ему таких странных слов никто ещё не говорил — и в возмущении бьёт его по руке. По свободной руке, конечно, в другой все-таки котенок.

***

Все провожают их взглядами — завистливыми и понимающими, злыми и насмешливыми, даже Ира стоит, поджав губы, и явно обо всем доложит матери с отцом, но Арсению нет дела. Антон открывает сам перед ним дверь и галантно подаёт руку, и пусть Арсению это и не нужно, он довольно принимает её, взбираясь внутрь. Про него и так уже гадостей наговорили, что они про него нового скажут? Холодно даже в экипаже, поэтому Арсений заворачивается в плед, дожидаясь, пока его альфа со всеми распрощается и пожмет руку. Предусмотрительно усадил его, чтобы Попов не жался на ветру. Его альфа… тьфу, они же не пара ещё, ему даже метки не поставили… Но замуж-то позвали. Антон пережимает руки по ощущению уже пару часов, и Арсений картинно вздыхает, глядя на него сквозь окошечко. Вот на кой чёрт ему столько товарищей? Сразу воспоминания из детства, как отец общался с десятью мужчинами сразу, обсуждая охоту и оружие — ну это было ещё до того момента, как Арсений с ними всеми переругался, да. Знакомая фигура мелькает перед ним, и вот он уже хищно смотрит на Иру, которая что-то очевидно обольстительно шепчет Антону — как назло его лица не видно. Арсения это не останавливает, и он горделиво отворачивается. Ух ты какой потолок. — Не скучаешь без меня? — солнечно улыбается ему Антон, запрыгивая напротив и бодро смахивая снег с шапки прямо к чужим ногам. Слышится ржание лошадей на улице, и они наконец-то двигаются под равномерный скрип снега под колёсами и шумные выкрики ямщика. Сохранять гордый вид, когда тебя трясёт, намного сложнее, но Арсений и не с таким справлялся. — Просто умираю, — кисло улыбается ему Арсений и не удерживается от язвительности. — Как там с Ирой побеседовал? Определился, кто тебе из нашей семейки больше нравится? — Давно уже, — немного недоуменно отвечает ему Антон, касаясь его руки с величайшей осторожностью, и Арсений почти сдаётся. — Я выбрал тебя, мой хороший, ещё на том вечере и мнения своего я не менял. А Ира сказала мне, чтоб я вас рыбой не кормил, а то вам не по нраву такое. Правда? Что ж, пожалуй он был слишком плохого мнения о родной сестре. — Так и есть, терпеть не могу рыбу, — согласно кивает Арсений и показательно морщится. — А ещё ваша сестра мне сказала, что после нашей помолвки, я должен отремонтировать крышу в вашем поместье, иначе никто на свадьбу не приедет, — добавляет довольно Антон. А нет, правильного он был мнения об Ире. — Вы… Ты ничего мне не должен, — покачивание головой выходит не таким выразительным из-за тряски. — Пусть сама заработает на новую крышу, а не пытается нажиться на моем мужчине. Он сам не замечает, как выделяет голосом последние слова. Зато замечает Антон и улыбается ещё шире, будто собираясь соперничать с солнцем. Солнца Арсению в такой мороз как раз и не хватает, и он старается незаметно пододвинуться ближе. — А чем бы ты хотел заниматься? — любопытствует он, и Арсений смешливо улыбается. — Я бы хотел продолжить наше общение где-то на уровне низших инстинктов, — торжественно объявляет он и падает ближе к Антону — ему жуть как не хватает человеческого тепла, а Антон рядом и горячий как печка. — Но не здесь, а то я знаю вас, альф. Здесь холодно, грязно и люди. — То есть в беседке в моем дворе было чище и не было людей? — с весельем уточняет Антон и сам прижимает к себе Арсения ближе, довольно вдыхая запах чужих волос. — Там было теплее, это аргумент, — грозит ему пальцем Арсений, но выглядит не слишком грозно. — И вообще, это был порыв светлых чувств! — Арсений пытается выбраться из объятий, но тяжёлая рука альфы пригвождает его к месту и сбегать совсем больше не хочется. Хочется тереться большим котом к сильному альфе. — Не пытаюсь опорочить твои светлые чувства, но я не об этом сейчас. Я о глобальных планах на жизнь. Не можешь же ты всю жизнь сидеть дома и вязать мне варежки, согласен? — спрашивает он в макушку. — Ты сейчас намекаешь мне на рождение наследников? — безрадостно спрашивает Арсений. Ну конечно, любому альфе хочется сына, которому он передаст свое поместье и душевные травмы, а еще сынишку или дочурку омежку, чтоб поудачнее выдать замуж. Правда, альфы что-то рожают не слишком охотно ввиду своей физиологии, зато хотят знатно. — Что? — Арсений не видит чужого лица, но представляет прекрасно эти недоуменно сведённые брови и поджатые не по-альфьи пухлые губы. — Нет, я совсем не об этом. Да и какие дети сейчас, я до сих пор просыпаюсь с мыслями о войне, а ты до сих пор гадаешь по зеркалу, — Арсений даже оспорить не успевает. — Нет, мы и знакомы не так давно… Я про твои планы на жизнь. Не только же меня ждать со службы и рожать. Он тихо посмеивается, будто это само по себе звучит глупо, и Арсения накрывает с головой. Ему почти обидно, что ему так мало надо — всего-то просто-напросто человеческого отношения, но ведь и это редкость. Быть может, когда-то в этом мире что-то и изменится, ну а пока Арсений только грустно улыбается. — Следить за хозяйством ещё, — Антон обеспокоенно на него смотрит, замечая, как он поник. — Просто… Наше родное государство не предусматривает другой роли для омег. Это ведь все Божья воля… — Хочешь сказать, что ты действительно проникся этими застарелыми обычаями, и собираешься прямо сейчас начать рожать? — фыркает позабавленно Антон и вразрез со своими словами мягко поглаживает Арсения по плечам. — Ну прямо сейчас не получится, давай завтра, — зевает Арсений, наслаждаясь антоновым смехом. — Мне нравится театр, классические постановки, в детстве мы с сёстрами ставили сценки перед родителями, но омег в актёры не берут. Мне нравится расписывать истории, недурно придумываю рифмы, потрясающе смешу, невероятно красив и дьявольски умен, — Антон смеётся уже в голос, роняя голову Арсению на плечо. Омега отфыркивается от лезущих в лицо кудрей. — Да я все умею. Пою в хоре, пишу поэмы, вышиваю орнаменты, готовлю щи, танцую вальс, могу подковать лошадь, считаю расходы и неплохо управляюсь в постели. — Впечатляюще, — даже не наигранно говорит Антон. — Честно признаться, расходы тебе считать не придётся, я понятия не имею, куда и тратить горы денег. Но что из этого тебе нравится? — Господь прислал тебя мне в награду за все пережитое, — трагично шепчет Арсений. — Буду рад тебя обанкротить. А если честно, я бы хотел путешествовать. Повидать мир. Всю жизнь сидел за восьмью замками и сейчас больше всего хочу на волю. Антон мягко касается его ладони, и Арсений позволяет ему переплести их пальцы. Несмотря на холод, Антон все ещё горячий как печка, и к нему хочется прижиматься ближе, вдыхать запах печеной картошки. — Я тоже, — признается Антон как-то устало. — Я… не уверен, что вернулся с войны. Мне тяжело привыкнуть к здешней праздной жизни, даже самая сложная работа здесь не сравнится с полем боя. Иногда мне кажется, что это затишье перед бурей, и мне придётся туда вернуться. Эта хрупкая искренность альфы, не привыкшего признавать свои слабости, заставляет Арсения замереть и приподняться, выпутаться из объятий, чтобы смотреть ему в глаза. Антон не убирает своих рук, но смотрит совсем не на него, а в пустоту, явно видя то, чего Арсений не мог. — А мы не слишком торопимся? — с неожиданной даже для самого себя осторожностью спрашивает Арсений. — Не знаю, — Антон не поднимает на него глаз, мягко гладит тыльную сторону ладони, холодит кожу массивными перстнями. — Может быть, со стороны я и кажусь очень уверенным, и я обязан держать все под контролем как альфа, но… Когда я вижу тебя, Арсений, у меня в голове бегает маленький человечек и просто орёт протяжно. Я всего лишь надеюсь, что не замираю как истукан и не начинаю жутко смотреть на тебя пару часов подряд. Подобная искренность Арсения и вправду изумляет — альфы ненавидят признавать слабости, особенно перед омегами, но Антон лишь улыбается ему мягко и непривычно взволнованно, и ему хочется верить. — А если я снова откажу? — шепчет ему Арсений, прижимаясь вплотную вопреки своим словам. — Я снова спрошу, — пожимает плечами Антон. — Я не уйду, пока не пойму, что ты на самом деле не хочешь. — А я недостаточно убедителен? — лукаво спрашивает Арсений, нежась в чужих руках. — Твоё «нет» звучало бы весомее, если бы ты не целовал меня после каждого отказа, — фыркает Антон. — Если бы мы воевали, я бы тебе сразу указал на стратегические ошибки. — Я просто заманивал тебя в ловушку. Я тебя отравлю и заберу все твои деньги. — Правда? — Нет. Но мог бы и подыграть! — Хорошо, моя чёрная вдова. И яд мне будет сладок, если я выпью его из твоих рук. Как насчёт уехать на мои похороны в Кисловодск?

***

Антон по-джентльменски помогает ему выбраться из кареты, и сам едва не поскальзывается на вычищенной от снега дорожке, когда ведёт его к поместью. — Добро пожаловать в твой новый дом, — улыбается ему Антон. Как ни странно, их общие дни проходят очень спокойно. Антоново поместье все ещё поражает воображение своими габаритами, Арсений может целые дни проводить, просто блуждая по нему. Антон занимается служебными делами, но экскурсии проводит ему добровольно и с явным удовольствием, хоть и сам иногда путается в коридорах. — Несколько лет на чужбине не прошли даром, — просто говорит он без оправданий и открывает перед ним тяжёлые двери — прислуги дома достаточно, но они все быстрые и скрытные, не показываются на глаза без приказа. — Добро пожаловать. У Арсения просто-напросто отпадает челюсть, когда он смотрит на убранство библиотеки. У кого-то, кажется, было до того много денег, что он вложил их в каждую несчастную полку, а великолепные витражные окна освещают все пространство мягким дневным светом. Книг столько, что человек в жизни не прочитает, и Арсений жадно впитывает все незнакомые названия. Некоторые на совершенно непонятных ему языках. Это повергает в чистый восторг — и это все может стать его, если он перестанет быть таким упрямым бараном. М-да, Арсений, тоскливо говорит он сам с собой, как тебя легко купить теплотой, добротой, кучей денег, поместьем, свободой и большим членом. И это легко по-твоему, а? — Я вижу, тебе нравится, — деликатно произносит Антон, не сдерживая широкой улыбки. — Я покажу тебе твои покои и кухню и можешь тут хоть жить. Только звякни кому-нибудь из слуг, чтобы носили тебе еду. Я к тебе пристрою кого-нибудь из омег, не волнуйся. Они говорят часто и много, как только у них появляется свободная минута — обсуждают прочитанные книги или политику, иногда погоду, урожай и дальние страны. Казалось бы, альфа, готовый выслушать любой арсеньев бред и даже восхититься им — мечта, но Арсению мало-мало-мало. Они словно достопочтенная пара двух престарелых омег, Антон целует его ладонь, иногда приобнимает, если они сидят достаточно близко. А вот во все остальные моменты он держится от него на приличном расстоянии, не позволяет себе лишнего, никаких наглых жестов, и Арсения это совершенно иррационально выводит из себя. Говорить с умным альфой, который ещё и признает тебя за человека, а не за родильный дом с ножками, безумно приятно, у омеги давным-давно не было таких интеллигентных и душевных бесед, но… Интеллигенция любит, когда её крепко прижимают к стене. И трахают. Ну или хотя бы целуют снова. Арсению внимания дают сполна — и он плавится в этом невиданно уважительном и трепетном ухаживании, полностью сдаваясь на милость победителя. Антон боится его задеть, Антон не хочет его ненароком обидеть, не понимая, что больше всего сейчас Арсений жаждет его. Оказаться в постели с человеком, который тебя уважает, это по-новому. Арсений чувствует себя совсем юным и по-глупому влюблённым, а Антон прижимает его к себе и мягко шепчет, что нельзя считать свои чувства глупыми. Арсений язва, меркантильная сволочь, двуличный и едкий, а Антон пробуждает в нем то, что он уже давно в себе похоронил. Ласку и нежность, мягкость и доверие. Антон просит его говорить с ним — он ведь не читает мысли. Он не осуждает желания и страхи, насмешки и глупости, Антон просто… любит? — Я не хочу говорить о политике, — честно произносит Арсений в один из таких же ленных дней. — Я хочу говорить о тебе. — Там не особо есть, что рассказывать, — признается со смешком Антон. — Был лопоухим ребёнком, любителем сказок о гвардейцах, окончил академию и ушёл на войну, а вернулся наследником большого богатства и любимчиком государя. Жаловаться не на что. — Это как-то слишком кратко, — задумчиво водит по его рукам пальцами Арсений. — Расскажи о своём самом лучшем дне. Расскажи о своей первой любви. Как звали твоих первых друзей? Кем ты хотел стать в детстве? — Боже, Арсений, да ты явно хочешь меня шантажировать. — Чем, именами друзей? — Арсений насмешливо фыркает. — Я уже давно нашёл материал для шантажа, если ты меня бросишь одного с нашими двумя детьми. — Тремя и не брошу, — тут же отвечает Антон и щёлкает его по носу, чтобы не смел глупости думать. — Ну давай так, я не столичный мальчик, детство провел в Воронеже. Лучший день… Наверное, когда мы с друзьями залезли в подсолнуховое поле, а потом словили в речке огромного карася. Моя первая любовь была старше меня на десяток лет и разбила моё сердце в день нашего знакомства, ведь она была невестой графа, к которому мы пришли на свадьбу, — драматично произносит Антон, заставляя Арсения заливаться смехом. — Какой ты жестокий, мне было всего восемь! — А ты уже тогда был любителем омег постарше, — подмигивает ему кокетливо Арсений. Он снова делает шаг к запретной теме — не из желания отомстить, а из желания выслушать и помочь. — А война? Как это было? Даже тень улыбки покидает мгновенно побледневшее лицо Антона. Он тут же мрачнеет, взгляд его становится тяжелее, и Арсений уже жалеет, что спросил. Антон выглядит как человек, который переживает сейчас всё, что отчаянно хотел забыть — и горечь, смешанная с болью и злостью, противно скрипит на зубах. Арсений обнимает его руками за шею и утыкается лицом в мягкую ткань его домашнего наряда. Сердце бьётся так громко, что заглушает собой тиканье старинных часов, протяжный вой ветра за окном и судорожно мечущиеся мысли самого Арса. — Прости, — впервые за многие годы говорит он, и Антон невесомо касается его волос пальцами. — Ничего страшного, — спокойно, но очень строго отвечает Антон. — Там нет ничего, чем я бы хотел с тобой поделиться. Поверь, ты мало, что теряешь. Это просто рассказ о человеческой жестокости и разочаровании. Разве что ты хочешь послушать о том, как оказать первую помощь или почистить гладкоствольное ружье? — Точно нет, — морщится Арсений и заявляет с неожиданной честностью. — Я хочу тебя поцеловать. — Так целуй, — серьёзно говорит Антон, на что Арсений начинает картинно дуть губы. — О, так ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал? Знаешь, я не кусаюсь, мог бы давно сказать. — Проблема именно в том, что ты не кусаешься, — шипит Арсений ему в лицо и впивается в его губы поцелуем — властным и разгоряченным от голода. Антон зарывается рукой в его волосы, тянет на себя, поражённый его настойчивостью, и Арсений кусает его в отместку за губу. Антон воспринимает его намёк как надо, опрокидывая омегу на постель и целует своевольно и нагло, не желая отпускать. Арсений потом долго не может оторвать взгляда от распухших красных губ, ставших несчастной жертвой его голода. Они не заходят дальше поцелуев и быстрой разрядки — даже одежду не снимают, зато спят они вместе в арсеньевском роскошном ложе с балдахином, потому что у Антона по-армейски скромная и жёсткая кровать, и от неё спина болит. Арсению уже не шестнадцать все-таки.

***

Наутро не только Арсений просыпается разгоряченным и с желанием завалить Антона в постель — тот горячий как печка, невыспавшийся и, кажется, успевший где-то подцепить противную хворь. Непонятно совершенно, когда он успел подхватить заразу, но оставить его без лечения было бы преступлением. — Ты как себя чувствуешь? — обеспокоенно спрашивает он, укладывая ладонь на горячий лоб. — Бывало и хуже, — хрипло отвечает Антон и улыбается, пытаясь вселить в омегу уверенность, но тот лишь хмурится. — Да не страшись так, Арсюш, моё тело и не такое выдерживало, отосплюсь денёк и вернусь. А ты иди, а то я заражу тебя. Арсений с неожиданным даже для себя рвением и правда идёт — на кухню за чаем из трав, молоком с медом, супом, желательно с чесноком, хоть от запаха и мутит, и растираниями медом. Все как бабушка учила. Хоть Арсений и подозревал, что никакой она лекаршей не была, лишь любила ставить на людях опыты. Он волнуется не на шутку, ведь так, ни с чего крепкий молодой альфа не заболеет, поэтому Арсений носится по поместью в поисках кухни, пару раз забредая совсем не туда, куда нужно. Он настаивает на том, что чай из трав будет готовить сам, по древнему рецепту, и всё кухарки смотрят на него с непередаваемым скепсисом. Лишь одна из них — Марина, кажется, — бойко помогает ему намешивать ромашку в кипятке, пока все остальные шепчутся о них, как о ведьмах. Суп ему сварить не дают, проклятые. — Не дворянское это дело, поберегите ручки свои белые, — цокает на него Марина, управски справляясь с тяжелой посудой. — Лучше отнесите Его Сиятельству, Антону Андреевичу, чай с медом. — Быть может, лекаря позвать? — растерянно спрашивает Арсений, полностью доверившись рукастой крепостной. — Коли кашлять будет громко и протяжно, то надо Дмитрия Темуровича звать, а так он альфа лихой — вы не бойтесь, Арсений Сергеевич, — спокойно говорит ему престарелый бета. — Вам ещё детишек рожать. Разговор тут же переходит на детей, и Арсений поспешно скрывается за дверями, пока у него не отобрали поднос, решив, что он и с этим не справится. Он не какая-то там белоручка омега, всю жизнь пляшущая на балах, он и без прислуги управлялся дома, чего ж ему тут сплоховать? Да и страшно оставлять альфу на попечении незнакомцам, пусть они самого Антона и знают столько лет — это заложено где-то глубоко, на уровне инстинктов, коим человек не подчиняется, но прислушивается в страхе. Арсений стучит осторожно, заходит в комнату, тут же вздрагивая от тяжёлого запаха альфы — тот больше не напоминал вкусное блюдо. Арсению становится очень жарко — топят тут хорошо и окна закрыты, и он прямо-таки чувствует как его омежье нутро все напрягается. И чего это оно с ума сходит? До течки ещё столько месяцев, а здесь лежит его больной альфа. Даже если он очень красивый и горячий — он болен. Волнение за здоровье Антона пересиливает, поэтому Арсений мышкой пробирается в комнату и ставит поднос на тумбу у кровати. Антон смотрит на него устало, но вполне осознанно, чуть ему улыбается потрескавшимися губами, капли пота стекают по его лбу, лицо раскраснелось от жары, но в целом он выглядит хорошо, и Арсений чуть успокаивается, стараясь глубоко не вдыхать мускусный запах альфы. — Я принёс тебе отвар из трав, — на грани слышимости шепчет Арсений, чтобы не потревожить его лишний раз. — Ты все-таки решил меня отравить? — с хрипотцой смеётся Антон, бесстрастно глядя, как омега наливает чай в кружку. — Глупостей не говори, если ты сейчас умрёшь, мне ничего не достанется, мы же не обвенчались, — ругается на него в шутку Арсений и прикладывает чашку к губам. — Давай, пей и не жалуйся. — Хорошо, матушка. И Антоновы широкие руки накрывают арсеньевы на чашке, и тот мерно пьёт, не давая отстраниться. Арсению почему-то очень-очень волнительно до трясущихся ладоней, что сейчас крепко держит альфа, и он понятия не имеет, что с ним творится — неужто заразился? Антон не отрывает от него взгляда, который все яснеет и яснеет с каждым глотком, а потом с грохотом отставляет кружку в сторону. Движения его резкие и порывистые, а глаза внимательные и цепкие как у хищника на охоте. Арсений встаёт с его кровати, аккуратно подоткнув одеяло, и кожей чувствует на себе чужой взгляд. Почему-то очень хочется под ним опустить голову, обнажить шею, чтобы показать альфе свое подчинение, поэтому Арсений зажмуривается и до боли впивается ногтями в свою руку, пытаясь мыслить трезво. Какого черта? — Арсений, уходи, — отрывистым приказом звучит низкий голос Антона. И любая бы омега была счастлива подчиниться, но Арсений не они, поэтому он наоборот подходит и касается своей парадоксально прохладной ладонью чужого лба. Кожа его горит. Арсений пугается не на шутку — от такого и умереть ведь можно! — Уходи, — отчётливо рычит на него Антон как-то зло, и Арсений смотрит на него с изумлением. — Я не хочу тебя заражать, Арсюш, умоляю. — Тсс, я схожу за лекарем, — успокаивающе обещает ему Арсений, гладя по плечу. — Я тебя не брошу в таком состоянии, Антон. Мышцы под его прикосновением деревенеют, Антон весь напрягается, будто отчаянно держится из последних сил, и Арсений уходит, оставив поцелуй на его лбу. Нужен лекарь. Причём прямо сейчас. Он не даёт панике захватить свой разум, потому что сейчас от него зависит жизнь Антона. Она для него превыше всего — с неожиданной ясностью осознает он, не размениваясь на пустые разговоры, и бета слуга спешит исполнить его приказ.