Вкус жизни

Ночной Скайхолд живет своей особенной жизнью. Стражники, облаченные в новенькие, недавно подогнанные кузнецом доспехи, бдительно пялятся в полумрак коридоров, кутаются в плащи и периодически слегка дремлют на посту. Беспокоиться не о чем, никакой древний злой магистр не побеспокоит замок в такое время — а если вдруг соберется, стражи на стенах и остроглазые шпионы сестры Соловей всегда успеют поднять тревогу. Скоро настанет рассвет, небо на горизонте уже подернулось серой дымкой. Над острыми пиками гор занимается розоватое сияние, но пока что замок все еще дремлет, погруженный в последние часы отдыха. Спит и милорд Инквизитор, в кои-то веки не порываясь никуда бежать и никого спасать. Растянувшись под плотным теплым одеялом, он тихо похрапывает, приоткрыв рот. Судя по мерно вздымающейся груди и спокойному лицу, на сей раз сон Инквизитора обходится без кошмаров — редкое для него явление в последние недели. Обычно он часто просыпается посреди ночи, и Дориан, разбуженный его стонами и вскриками, поднимается следом. В такие ночи Максвелл бродил по комнате, успокаиваясь несколькими глотками вина и голосом любовника, и только под утро забывался глубоким сном. Сегодня хорошая ночь, тихая и мирная. И, как назло, именно теперь Дориану никак не уснуть. В покоях Макса всегда немного прохладно по ночам, несмотря на то, что слуги тщательно топят камин — просто в силу того, что Скайхолд расположен в середине гарлоковых гор с заснеженными вершинами и даже через закрытые окна просачивается ледяной ветер. Тевинтерец, привыкший к теплу, сползает глубже под одеяло и жмется спиной к спине любовника, беззастенчиво согреваясь. Макс всегда горячий — во всех смыслах, и ни разу не возражает, когда возлюбленный использует его как печку. Так намного лучше — под плотными слоями меховой шкуры друффало, бок о бок с теплым и сонным Максом. Но уснуть все равно не выходит, слишком много тревог и мыслей в голове. Дориан прикидывает, что утром у него под глазами будут темные тени — может, выдать их за оригинальный макияж? Может, пойдет на пользу его образу зловещего тевинтерского магистра-некроманта. На краю сознания ворочается ленивая мысль о том, что надо бы уже вставать и отправляться к себе. Дориан редко остается у любовника на всю ночь, почти всегда уходит или после того, как Максвелл наконец заснет, или позже, под утро. Инквизитор не настаивает — у него, бедняги, полно дел и без того, чтобы уговаривать беспокойного любовника. Дориан садится на постели, касается босой ногой холодного пола — и передумывает. Стоит сойти с пушистого ковра, и его гостеприимно встретят ледяные камни старинного замка. Скайхолд пока не восстановлен полностью, и даже в покоях Инквизитора гуляют сквозняки. Так что тевинтерец возвращается в кровать, устраивается на боку, подложив ладонь под голову, и терпеливо ждет, пока проснется Макс. Ему есть чем себя занять, даже не зажигая свечей — Дориан обдумывает, как пройдет будущий бал в Орлее. Макс обещал, что возьмет с собой его и, быть может, еще нескольких наиболее впечатляющих друзей. Сегодня нужно будет поинтересоваться у леди Жозефины, прислали ли уже костюмы? Процесс примерки обещал стать неплохим развлечением, особенно с учетом того, насколько бедняжка Тревельян был прискорбно невежественен в том, что касалось моды. До сих пор, невзирая на то, что Дориан уже успел с ним поработать в этом направлении. Макс ценил чужую красоту, но был невозможным аскетом, когда дело касалось его лично. Утро врывается в окно солнечным светом, золотыми переливами поздней осени. Где-то на ветвях деревьев в саду Скайхолда начинают истошно орать поздние птахи, но быстро смолкают — их пугают голоса стражников. В коридорах за дверью слышится шевеление, сменяется караул. Теперь уходить уже поздно, и Дориан с некоторым удовлетворением принимает решение остаться на утро здесь. Да, весь замок, включая приглашенную знать Орлея, давно уже знает о них с Максом. Наверное, нет смысла прятаться дальше и делать вид, что он связан с милордом Инквизитором исключительно деловыми отношениями. Тем более что Тревельян давно намекает, что пора бы перестать маяться ерундой и беспокоиться за его драгоценную репутацию. Упомянутый Максвелл как раз просыпается, еще толком не открыв глаза, медленно садится на постели, голый, теплый, весь укрытый бледным солнечным светом. Он долго растирает лицо ладонями в попытках прогнать сон. Пользуясь тем, что на него пока не обращают внимания, Дориан украдкой любуется, глядя на любовника из-под прикрытых ресниц. Сейчас Максвелл уязвим, как ребенок. Это потом вернутся его лоск и обаяние, он умоется и снова заключит себя в броню из дорогих доспехов, дипломатии и воинственно нахмуренных бровей. А пока что он обманчиво беззащитен, и только Дориану позволено видеть его таким. От осознания этого простого факта сердце вдруг щемит внезапной нежностью, до того острой, что тевинтерец слегка пугается самого себя, своих слишком сильных непозволительных чувств. И торопится заглушить их, похоронить до срока в глубинах разума. Молчи, молчи, глупое сердце, которое никак не выучит главных уроков! Потом, все потом, если они оба останутся живы, если никакой чудовищный красный храмовник, светящийся от проклятого лириума, не вонзит меч в трепетное, живое сердце Инквизитора. Если древний тысячелетний магистр, оскорбляющий нынешний Тевинтер самим своим существованием, не доберется до замка на драконе и не отправит их куда-нибудь еще, в прошлое, будущее или в саму Тень. И если они переживут этот дурацкий бал, чтоб его генлоки задрали вместе с чересчур хитрой императрицей и ее жадными до власти родственничками! — Доброе утро, — Макс широко зевает, с трудом потягиваясь и явно мечтая лечь обратно под одеяло. — А оно доброе? — хмыкает тевинтерец. Инквизитор обхватывает себя за плечи, потирая покрывшуюся мурашками кожу. Оборачивается, слегка наклоняясь, и одаривает Дориана легчайшим из всех поцелуев, сонным и ленивым, длящимся всего пару мгновений. — Конечно, доброе, — решительно говорит Максвелл, — ты же тут, не бросил меня на растерзание грядущим врагам. Вот, вот опять это ужасное щемящее чувство! Как будто, если он немедленно не схватит этого засранца и не прижмет к себе поплотнее, то что-то в груди и в животе разорвется. Титаническим усилием Дориан заставляет себя самодовольно усмехнуться: — Я решил бросить свою драгоценную жизнь на алтарь подношений Его Инквизиторскому величию. Вероятно, к тебе уже пытались пробраться просители, жаждущие твоего внимания, но вид ужасного черного мага их спугнул. Так что, как видишь, меня полезно иметь при себе. Макс смотрит нечитаемым взглядом, как будто прикидывает, стоит ли отвечать на такую явную похвальбу или и так сойдет. И вдруг улыбается — широко и ясно, такой явно счастливый, будто и нет никакой войны и грядущих дворцовых интриг. — Ты преуменьшаешь свою значимость, Дориан, — говорит он. — Мои планы на тебя включают нечто куда большее, чем просто пугание моих бедных слуг. Вот теперь самое время тоже подняться, нарочито медленно, давая рассмотреть всего себя, подойти и посмотреть сверху вниз, заключив смуглое лицо Макса в чашу ладоней. Склониться ближе, чувствуя тепло чужого дыхания, и прошептать: — Не терпится узнать больше об этих планах. Надеюсь, они включают в себя что-то, достойное моего изысканного вкуса. И потратить еще несколько драгоценных минут, вдумчиво лаская губы Инквизитора, скользя пальцами по широким плечам, чуть влажным от испарины, чувствуя, как сбивается свое и чужое дыхание. Еще минуту, пока Макс так уязвим, так доверчив, пока его руки еще не стиснули оружие, а на лице не появилось то непередаваемое выражение, которое Дориан именует «блэкволльщиной». Это когда Инквизитор суров, решителен и перестает шутки понимать, бедняжка. Когда Макс не без труда отрывается от него и довольно ухмыляется, Дориан удовлетворенно кивает. — Теперь ты готов к долгому дню, аматус. Можешь одеваться и осчастливить своих гостей визитом, им жизненно важно знать, что ты думаешь об их скандальных шляпах и камзолах. Макс смеется, блестит лукаво глазами, уже снова Инквизитор, а не просто сонный и теплый Тревельян. — Вечером загляну, ладно? — уточняет он, имея в виду, что придет в библиотеку, как только солнце сядет за горизонт и часть очень важных дел будет закончена. — Захватить вина или пойдем в таверну, посидим с ребятами? — Пойдем в таверну и захватим ребят, а вино они и сами найдут, — Дориан лукаво улыбается. Эта улыбка пропадает, как только Максвелл уходит, спускается по лестнице, на ходу шурша застежками камзола. Дориан смотрит в угол комнаты. Там, кротко сложив руки перед собой, стоит на столике маленькая фигурка Андрасте. Макса не назовешь истово верующим, он поет Песнь разве что под принуждением или по острой необходимости, когда иначе нельзя и надо показать свое положение Вестника. Да и в церкви Скайхолда его почти не бывает. И все же — вот она, маленькая скромная статуя, даже не позолоченная, из обычного светлого дерева. Дориан подходит ближе, благодарно касаясь кончиками пальцев вырезанных из дерева волос Пророчицы. — Береги его, слышишь? — требует он вполголоса. И больше не молится, решительным жестом отвернувшись и натягивая мантию. Предстоит новый день, и надо провести его с пользой, чтобы было о чем рассказать Максу вечером.