мгчд'шные

***

Намокает черный бадлон — вместе с разливающейся пятном по ткани влагой в горле разливается стискивающая его изнутри тоска. Олег ненавидит, когда Сережа плачет — терпеть не может эту чужую и, с другой стороны, такую родную боль. Еще с детства ненавидит, но позволяет, не утешает сейчас, наверно потому, что сам является причиной каприза, хоть никогда бы не подумал, что такое может произойти.       Сергей принял его решение бросить университет с пресловутым бухучетом и уйти в армию, не без сложностей, но принял, поддержал, когда Волков разжал перед ним смятую в волнении предстоящего признания повестку. Может быть, это от того, что на тот момент между ними как будто бы не было ничего такого? То есть, было, но у каждого свое, как обманчиво невзаимное. Когда он сообщил Сереже о том, как думает уйти служить по контракту, тот тоже его поддержал и чуть раньше они впервые почти осознанно целовались, а чуть позже Олег впервые совершенно серьезно сказал ему, что любит. Так небрежно, пока ждали развода мостов, так буднично, словно попросил зажигалку у случайного прохожего: «Серень, а, Серень. Я тебя люблю, » — объятиями заранее отрезав пути к отступлению, чтоб не убежал с непривычки. Олега тогда сережин полурастерянный видок рассмешил, тот как будто иначе себе это признание представлял и не сразу понял, что вообще произошло.       Разумовский, как обзавелся компанией, завидными финансами и личным небоскребом с круглосуточным видом на город, предлагал остаться в качестве начальника безопасности: высокая оплата, работа непыльная, из минусов разве что строгий дресс-код, чтоб смотреться рядом с этим новым Разумовским подобающе. И, в качестве добивающего аргумента, предложение съехать с Рубинштейна, чтобы жить и спать вместе. В общем, «оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем».       Олег не остался. Искал что-то. Испугался того, что хотел этой жизни — не спокойной, нет, с Сережей. С Сережей каждый день был тем еще сюрпризом. На ум пришла прочитанная в подростковом возрасте книга о ведьмаке и чародейке, от которой тот сбежал, оставив письмо с извинениями и букетик цветов. К счастью, Сережа не обладал умением самопроизвольно выдавать огонь и комнатные молнии. Да и маленькой светловолосой ведьмачки у них, опять же, к счастью наверное, тоже не было.       Испугался. А потом не мог сомкнуть глаз, ворочаясь на скрипящей койке — разум посылал сигналы тревоги, а сердце рвалось к Сереже, в Петербург, с упреком нашептывая: «дуралей, что же ты наделал, зачем». В разлуке хотелось в Питер, с каждым новым письмом, трогающим губы в улыбке когда мысленно читал строчки сережиным голосом, хотелось, с каждым случайно оставленным по возвращении с гражданки рыжим волоском на одежде, к тому же открывавшем бездонную нишу шуток о «горячей рыжей подружке» среди сослуживцев. А ночью, в тлеющих после очередного проявления любви объятиях, в мягкой постели снова становилось страшно — страшно остаться и страшно оставить. Город после нескольких лет службы казался каким-то чужим, отвык, много отсутствовал. Но это все еще был его город. И его Сережа. Он знал и помнил каждый уголок. Обоих. Может быть, он все-таки согласится. Может… Только вернется из Сирии, а там посмотрим. Да. — Ну как ты, угомонился? — поинтересовался Волков, слегка наклонив голову, когда подрагивания острых плеч под его ладонями стали чуть менее частыми. В ответ как-то зло прыснули. — Ладно, поплачь, поплачь еще, все нормально. — Знает, если остановить, только сильнее расплачется. Да. Всегда поддерживал. Только на этот раз все иначе было. Когда на обыкновенный вопрос «куда дальше собираешься» Олег так же обыкновенно ответил «в Сирию», Сережа принял это за шутку, усмехнулся и осуждающе наморщил свой птичий нос, мол «ну у тебя и юмор, волче». А не получив ожидаемой ответной реакции, в замешательстве раскрыл рот:       — То есть как, «в Сирию»?       — Россия туда войска вводит, может, видел в новостях.       — Я-то как раз видел. — Он снова попытался изобразить ухмылку, но вышло неубедительно, да к тому же ему ничем не парировали. — Пожалуйста, — в голосе вдруг зазвучала мольба, — скажи, что ты неудачно пошутил.       Олег виновато взглянул на него исподлобья и Сережа медленно отложил только что раскрытый шоколадный батончик обратно на стол, есть что-то совсем теперь не хотелось. Дальше последовал полемичный разговор, в котором у Олега успели и несколько раз спросить что он вообще в этой Сирии забыл, и исчерпывающе с ним обсудить весь политический конфликт, а также роль в нем правительства Сирии, запрещенных группировок, сирийской оппозиции, других государств — и все это не хуже чем на пятом канале, слава богу, не дошло до приглашения международных экспертов. Даже успели посетовать на дискомфортные погодные условия. В качестве апофеоза, Сережа сорвался с места, обошел диван, постояв, присел на спинку, напряженно изучая панораму вечернего города. Задышал отрывисто. Резко поправил челку.       — И так каждый день ни жив, ни мертв. А тут еще… Хорошо, если письма доходить будут.       — Раз я ни жив, ни мертв каждый день, почему вдруг в Сирии я сразу «мертвее»?       Олег касается его вспотевшей холодной ладони, обнимает своими, греет дыханием.       Сергей замолкает ненадолго, а затем вдруг начинает тихо всхлипывать, стыдливо прикрывая лицо. Давно не было. Очень давно. Сережа, сам того не желая, пустил в ход свое смертельное для Олега оружие. Один его вид заставил бы Волкова самому черту рога в такое место засунуть, где им ну никак быть не положено, и получить от этого ни с чем не сравнимое удовлетворение, только черта никакого и в помине нет. Олег сам себя наказывает.       Он привстал на колени на диванной подушке и мягко подобрал Сережу на руки, опускаясь обратно уже с ним, прижимая к себе и кутая в теплых объятиях. Сережа тыкается куда-то в уголок шеи, сопливит и поджимает к себе ноги, босые, что почему-то тоже трогает Олега пулей под сердце. Хотя, отчего же «почему-то»? Дорог ему просто Сережка. До самых кончиков этих замерзших пальцев ног.       Слабые обычно, нервные пальцы рук когтями вгрызаются в ткань на груди, замком сомкнув в кулаке волчий кулон. Сережа хнычет, борясь со своим постыдным приступом, но быстро сдается и вскоре захлебывается в рыданиях — теснее вжимается к Олегу, льет слезы и даже иногда кричит, не находя иного выхода. Давно не было, потому что все было хорошо. Да, их и прежде разделяло расстояние, расстояние, которое заполняли многочисленные в студенческие времена звонки, во время службы письма и даже, иногда, секс по телефону, потому что друг друга хотелось не только слышать, но и ощущать. Больше такой роскоши не будет, потому что вряд ли будет время. Олега словно медленно но верно отбирают у него. Волков все покачивает его, Сережа еще несколько раз втягивает сопли носом, а потом просто горячо дышит, иногда подрагивая. У Сережи шея вспотела и Олег собирает рассыпанные рыжие волосы в хвост, чтобы было полегче — в этом жесте по необъяснимой причине столько спокойствия, что Сережа даже разжимает кулак, размякнув под прикосновениями, еще постанывает немного.       У Олега тоже есть смертельное оружие, только он об этом не догадывается. Для Сережи за эти несчастные пятнадцать минут успел рухнуть целый мир, выстраиваемый с таким тщательным обожанием и трепетом, но звук собственного имени устраняет все последствия его глобального бедствия. Или почти все.       — Серень? Ш-ш-ш, все, вот так, — отзывается Олег в ответ на квакающие звуки со стороны плеча и заботливо укладывает заплетенный хвостик, пригладив по спине. Целует в макушку. — И чего? Сергей Викторович, что это мы разрыдались? Обиделся. Не нравится, когда с ним как с ребенком. Олег знает, но обычно Сережа, раздражаясь подобным обращением, всегда переключал свое внимание на него и несколько фраз спустя уже смеялся, не думая о расстроивших его ранее пустяках. Олег надеется, что сработает и теперь.       — Я ж не навсегда ухожу. Да ну что ты, вернусь я, вернусь. Слышишь, Серень? — Затих. Вот, теперь можно. — Ну перестань, пожалуйста… Тебе может водички принести?       Оживился, резко замотал головой. Нет, не принести. Не хочет Олега отпускать. Значит, не злится.       — Взглянешь на меня, Настенька? — улыбается Олег, пытаясь поймать взгляд сережин. Тот уклоняется, избегает, Олег за подбородок берет, мягко на себя тянет. Сережа глаза опускает. Зареванный весь, красный, щеки мокрые, с носа течет, ресницы слипаются — ну точно, третий класс, хулиганы альбом с акварелью отобрали. Олег рукав у бадлона приспускает и утирает безобразие это. Потом еще ладонью, на всякий случай, проходится.       — Хоть в порядок тебя привели, — тепло звучит низкий голос. — И стоило оно того?       Разумовский наконец решается посмотреть на него и Олег впервые ловит себя на мысли, как тот похорошел за эту пару лет: больше никаких спортивок, заношенных кофт, разве что в спальне, всегда ухоженные волосы, профессионально подстриженные, дорогие костюмы на выход, пускай и с истертыми асиксами на ногах. Этот халат, ювелирно расшитый, черная, переливчатая словно перья ворона ткань. Сережа и раньше был для Олега самым красивым из мальчиков. И из девочек тоже. Был на самом деле или субъективно казался — со временем становилось все сложнее ответить, Олег разве что помнит, как классе в шестом случайно осознал для себя это превращение маленького рыжего утенка в, пускай все еще рыжего, но уже почти лебедя. Спать в одной комнате тогда стало сложнее, да чего уж там, когда эта давняя привязанность, платоническая, а теперь еще и физическая, оказалась очевидна наконец для самого себя, все стало сложнее. Знал бы он, что и для Сережи вдруг повзрослевший и возмужавший Олег тоже оказался непосильной задачей.       У Сережи внутри звенящий хрусталь. А у этого «нового» Сережи видно его невооруженным глазом. Лучше не присматриваться, иначе можно трещины разглядеть, такие, от которых самому больно.       — Марго? Приглуши свет.       — Конечно, Олег. Одну секунду. — Олега Марго впечатлила при первом знакомстве, а Сережа еще и добил своим козырем, закинув ей в базу данных голос Волкова, чтобы слушалась. Пускай пару раз Волков воспользовался этим в своих преступных интересах, за что хорошенько отхватил от Разумовского подушкой, но в целом был доволен и даже в каком-то смысле тронут. — Достаточно?       — Да, спасибо, Марго.       — Всегда к вашим услугам. В темноте Сережа немного осмелел — коснулся щетинистого лица олежиного, набрался воздуха и что-то хотел сказать, но… Не смог, поник головой и только уложил слабеющие руки к нему на плечи. В комнате повисло робкое «прости». Видимо, за истерику извинялся.       Волков мягко потянул на себя, подставляя грудную клетку и не без удовлетворения отметил, что Сережа все-таки оплетает его своими ручками, послушно укладывая голову. Помассировал ему загривок, расслабляя еще больше, ощущая легонький пушок волос на коже.       Сердце у Олега бьется ровно, чисто, сильно. Тяжелыми ударами, само, но когда на груди появляется приятная тяжесть кажется, будто с ритма оно сбивается. Будто забываешь, как нужно дышать и боишься упустить момент на вдох. Ладони стягивают лоснящийся халат на спине, щупают сквозь ткань позвонки, заставив их обладателя рефлекторно дернуть лопатками.       — Ты ведь не так планировал провести этот вечер?       — Откуда ты знаешь? — охрипши уточняет Сергей.       — Халат. Новый. — Невозмутимо отвечает Волков.       Сережа затравленно смеется:       — Да, похвастаться хотел.       — Халатом или.?       — Всем сразу.       Разумовский хмыкает и долго-долго смотрит на свисающую с шеи волчью голову-талисман. Высвобождает руку и накрывает его, на этот раз не сжимая, просто чувствуя тяжелый металл и то, как Олег дышит. От Олега пышет теплом, так марит. Олег самая настоящая батарейка. Как же он тут без него?       — Олеж? Можно тебя попросить?       Олег припадает к самому ушку, трепетно освободив от рыжей прядки, и начинает тихо-тихо нашептывать… У Сережи волосы пахнут шампунем, сладким чем-то, карамель что ли. Скорее всего, карамель. Олегу нравится. Нравится вдыхать этот запах, задевая носом пряди, прямо с подушки, а иногда даже с собственной одежды. И сам Сережа пахнет чем-то сладким, даже без одеколона, как есть, чем-то, отдаленно похожим на сахарную вату или розовый бубльгум и напоминающим о детстве. Не потому, что двум детдомовским мальчишкам так часто доводилось пробовать желанные сладости, а потому лишь, что от Сережи так пахло и раньше, когда зимним утром они грелись друг дружкой и тогда Олег утыкался в изгибы лилового свитера.       Они знают наизусть все колыбельные, все добрые песни из старых советских кинолент и мультфильмов. Олегу долго не приходилось вспоминать. Сверчок, Колыбельная медведицы, Луч золотого солнца… Когда-то они вместе напевали эти тексты, когда-то, когда было страшно и больно засыпать, осознавая свое одиночество в огромном и таком не по-детски злом мире. Они взрослели, песни тоже. И все ж, есть вещи, которые не трогают никакие ветры перемен. Приятно это осознавать.       Сережа отталкивается резко, заставив Волкова прерваться, усаживается на колени, ноги расставив, и, так серьезно щуря свои лисьи глаза, цепляется за бадлон:       — Обещай, что вернешься.       Настойчиво, почти ровно держа голос, только губы кусает. Такой Сережа Олегу тоже нравится.       — Обещаю, Серень, обещаю.       — Прекрати вот это, ну не смешно, Олег! — Слегка визгливо. — Знаешь, как страшно тебя потерять?       — А знаешь, как страшно в ближневосточной пустыне, если тебя не ждут где-то в Петербурге? — Волков не глядя собирает его руки в своих ладошках и сам прикладывает посередке, на грудной клетке, так, чтоб проникали словно б под кожу. — Страшнее любой смерти.       Сереже большего и не нужно, хотя бы это зашифрованное «со мной ничего не случится, пока ты меня ждешь», потому что Олега он будет ждать всегда. Ребра изнутри обжигает огонь, вырываясь наружу одними из самых важных слов:       — Я тебя люблю…       Олег кивает, притягивает его к себе и Сережа клюет его в щеку, Волков улыбается:       — Не хорони меня раньше времени, договорились?       — Договорились. — Вкрадчиво смеется под ухом Сережа. Этот смех не даст ему уснуть ночами, точно не даст. Черт, лишь бы была телефонная связь в пустыне…       Руки совсем недвусмысленно гладят мягкие бедра, обтянутые струящимися шелками, и Сергей отвлекается, поймав какой-то по-детски кокетливый шальной взгляд.       — Не-ет, нет, даже не думай.       — Что? Ты вроде бы хотел похвастать… Змеей падает на пол черная лента пояска. Чуть погодя, за ней опускается и расшитый халат. Сережа сдается. Хочется нежности, хочется ласки. Думать о том, что она может быть последней… Совсем не хочется.       — Олег? Я тебе это повторю еще перед отъездом, но ты береги себя, пожалуйста.       — И ты себя, ладно?       Сережа довольно мычит, пока Олег касается губами оголенной кожи ключиц.       — Что это должно значить?       — Высыпайся, ешь нормально, — серьезно отвечает Волков, — а то вечно хомячишь. Отдыхай. Ты не Кощей Бессмертный, вернусь и увижу, что не высыпался, на месяц тебе тут весь интернет обрублю. — Он Сережу зацеловывает, а под кожей в месте поцелуя струится расплавленное железо. — Понял меня?       — Ты главное возвращайся.       — Обязательно.       Олег не любит длинных фраз и сложносочиненных оборотов. У Олега все получается уместить в несколько слов, порой и вовсе — в одно. Замечательная способность и очаровательный дефект. Пригодится в редких письмах, чтобы обнимать Сережу, где бы ни находился. Олег не любит поэтичных прощаний, обморочных вздохов. Олег все знает, все понимает и без этого. Олег все чувствует. Сережа это ценит. Сережа этому верит.       Сережа утихомиривает мысли, успокаивает сердце и позволяет себе раствориться в предварительных ласках, в обмене половинами себя, пока Волков раскладывает его на диване. В определенном смысле, вечер все-таки удался: сейчас они будут долго любить друг друга, после — молчаливо уснут в объятиях, как можно дольше не желая закрывать глаза. Утром их разбудит будильник, Олег поворчит и предложит отменить все встречи и дела на день и Сережа, конечно же, согласится. Олег вернется к нему, Разумовский уверен. Кроха тревоги предчувствия еще немного холодит где-то в животе, но ее окончательно заглушает рычащее, справленное отрывистыми выдохами и завершенное скулящим воем: «Люблю, Сережа». Вернется, хоть на месяц, и, кто знает, может следующий май они снова встретят вместе? А может, вернется и вовсе навсегда. Сережа очень будет этого ждать.       И Олега тоже ждать будет.