мгчд'шные

Сереже неловко широко улыбаться — стесняется обнажать зубы — собственная улыбка кажется ему неприятной, агрессивной. Хтонической. Злобной. Предпочитает улыбаться уголками губ. Олег сережину улыбку страшной совсем не считает, любит эту едва уловимую щербинку меж передних зубов, любит эту острую кромку, любит даже ее немного неровные линии. Любит провоцировать Сережу, чтобы тот рассмеялся во весь голос и даже газировка носом пошла, отозвавшись слезящим жжением в глазах.       Сам Олег тоже посмеяться еще как любит. Сережа не всегда с ним солидарен. — Ты, «стратег», — повышает голос Сережа, пролетев двери в явно не самом лучшем расположении духа, — думаешь, приехал такой из армии и все можно?!       Олег ничего не может ответить, поглощенный внутренним гомерическим припадком. Причину внезапной ярости Разумовского он понимает прекрасно, как понимал и последствия этой самой причины, когда ее создавал.       Чуть больше недели назад Сережа впервые представил Волкову, по возвращении последнего в Петербург на заслуженный отпуск, свое новое место работы и жительства — внушительный офис компании «Vmeste» на берегу Финского залива. Олег хоромы с многозначительным видом оценил, хотя после года, проведенного то на пожелтевшем матрасе, то в палаточном мешке, то и вовсе с песком в трусах, удивляться было несложно. Тем не менее, как оказалось, все-таки существовало нечто, способное удивить даже больше, чем он мог ожидать. Марго. Голосовой помощник с функцией искусственного интеллекта, получившая свое имя в честь жившей у них некоторое время назад вороны-альбиноса, еще когда были совсем мальчишками Олежка ее такую красавицу подобрал под их окнами, тайком Сереже показать принес, а Сережке понравилась, вместе выходили, взрастили, Маргоша поначалу с ними жила, затем с Сережей в Москву перебралась на время учебы, ну а после… Исчезла, больше и не вернулась. А может кто из общажных поймал да и избавился — все-таки наглая птица была, точно кому-то не нравилась. Разумовского расставание с домашней любимицей расстроило, но другую птицу он так и не завел — другой не хотелось. Зато отрефлексировал свой печальный опыт на компьютерном поле деятельности. И в творческой среде — тоже.       На данный момент, Марго, фактически, была буквально голосовым помощником, но Разумовский воодушевленно работал над ее будущим дизайном, неизменным элементом которого оставались белые волосы ассистентки. Сережа, конечно же, помимо внешнего сходства, привил новой Марго и такую черту характера прежней как «лояльность к Олегу Волкову», без фанатичного обожания, с ноткой готовности в любой момент получить почесушки указательным пальцем по пернатому зашейку.       Привил, как оказалось, зря.       Лояльность эта выражалась в том, что олегов голос был внесен в базу данных Марго как имеющий уровень доступа, сопоставимый с тем, коим располагал сам Разумовский. В принципе, иных уровней доступа ее система на данном этапе разработки и не предусматривала. А это значило, что Олег мог не только беспрепятственно проникать в любые помещения и пользоваться всеми функциями «умного дома» в лице Марго, но и немного победокурить в электронной документации.       — А если бы это произошло во время мероприятия?! Если бы ради тебя я не перенес встречи и презентации на конец месяца? — Сережа нехотя отчитывает Олега, для более весомого доминирования вскочив на диван, — в конце концов, если бы я не решил на всякий случай проверить все материалы сегодня?!       — Серень, оно неделю там уже стоит.       — «Неделю»?! — вспыхивает Сережа, — всю неделю на моем профиле красовалась надпись «Сэр гей Разумовский»?! Я же электронные письма отправлял!       Волков с силой подавляет новый приступ хохота. Сережа злой и красный весь, но все равно выглядит так, будто еще немного и расплачется, смешной такой в своей серьезности, руками перед ним размахивает еще и одежда эта мешковатая на нем. Растрепыш.       — Видишь, как хорошо, что ты все-таки заметил! — отшучивается Волков, закрываясь от влетевшей в плечо подушки. — Да не переживай ты, ничего ж не случилось, всем понятно, что это шутка неудачная.       — Ты, юморист… — угрожающе начинает Разумовский, очень хочется добавить в конце «хренов». — Каламбуров захотелось? Марго, рифмы к имени «Олег»!       Сережа торжествующе возвышается, пока доброжелательный голос Марго абсолютно невозмутимо зачитывает подряд такие слова, как «австралопитек», «чебурек» и «побег», не забывая перед каждым произнести имя Волкова. На самом-то деле, он и сам бы посмеялся над шалостью, но хоть немного проучить Олега хочется — тот как назло снисходительно смотрит на него своими голубыми фонарями. Ни стыда, ни совести.       — Угомонился? — наконец спрашивает Олег, как только Марго замолкает. — Набесоебился?       Сережа пылко поправляет волосы, резко выпустив носом воздух.       — Так..?       — Подойди сюда. — Требовательно и немного нервно.       — Подойти? Прям к тебе, туда?       — Да, давай.       Влажные ладони упираются в бока, ноги на мягкой поверхности сидений в нетерпении переминаются. Разумовский смиренно ждет, пока Олег встанет перед ним, показательно скрестив свои руки на груди.       — Ну? — прощупывает почву Волков, изучая его исподлобья, — спуститься для начала не хочешь?       — Сейчас спущусь… — бурчит Сергей.       — Может мне подняться? Или ты наслаждаешься «превосходством»?       — Если так?       — Грустно. Марго, «поставь Деспасито».       О да, управление Марго Олега впечатляло и не переставало поражать — в ту же секунду доброжелательный голос помощницы отреагировал на просьбу: "Включаю «Деспасито»"       — Погоди, чего…       Отреагировал и Сережа, воспользовавшись краткой дезориентацией Волкова, чтобы повалить его на диван.       — Ловко ты…       — Твои уроки, — довольно улыбается Разумовский, вдавливая Олега в подушки. — Не ожидал?       — Упустил один пункт.       — Какой?       Сереже наглядно показывают, какой, подминая его под себя.       — Ах, ты поддавался, как я мог забыть…       — Серень, я спецназовец, если б я не поддавался, эта шалость закончилась бы в травмпункте.       Олег лезет целоваться, Сережа шипит, но позволяет коснуться виска, с любовью клюнуть в переносицу, широкие скулы, родинку на щеке, и наконец с наслаждением выдыхает, обнажив зубы в так любимой Олегом улыбке, как только поцелуями покрывается натянутая кожа шеи.       — Этот звук можно рассматривать как знак перемирия?       — Перемирия — да. Прощение нужно заслужить. В глазах Сережи напротив черти пляшут и, как правило, ничего хорошего они никогда не предвещали, но, исчезая, после себя всегда оставляли приятные воспоминания. Приличные. И не очень.       — И каковы же условия?       — Ты в моем офисе. Я сегодня главный.       — Жопишься?       — Абсолютно серьезно.       Олег принимает правила игры. Не то, чтобы Разумовского в принципе можно было переубедить, но дело набирает интересный оборот. Такого опыта у них пока не было, а Сережа настроен похоже решительно. Да и отказываться, судя по обстановке в штанах, все равно поздно. Разумовский и сам не верит, когда Олег ослабляет хватку, не верит, даже когда они оказываются на полу — «Я вижу, мягкие поверхности нас не устраивают, да?», — вновь сменив позиции — сидит сверху и хлопает глазами. А Олег не рыпается да еще и подтрунивать умудряется:       — Забыл, куда руки девать?       — Тише, я думаю…       — Можешь ремень расстегнуть — и в брюки.       — Олег, не помогаешь.       — Нет, Сереж, когда я не помогаю, это соло мастурбация.       Стоило Волкову договорить, Сережа порывисто кинулся к нему и оба так исступленно задохнулись в поцелуях, что и не заметили, как раздели друг друга, оставшись в одном нижнем. Прервались только когда губы Сережи дрогнули.       — Что такое?       — Шутка твоя, дурацкая… Про мастурбацию, — не сдерживая смеха, он уткнулся Олегу в грудь. — Никак остановиться не могу.       — Ты уж давай, либо туда, либо сюда.       — Сейчас тебе и туда, и сюда будет.       — Ну-ну, когда одежды нет, оно конечно проще.       — Я же просил!       — Все-все… Когда близость у них была первый раз, Олег по-настоящему переживал, стараясь нервяк затолкать куда поглубже, чтоб Сережке было спокойней. Вышло не очень умело — все старания посыпались в тот момент, когда Волков застыл над раздетым Разумовским и на вопрос «что-то случилось?» озадаченно ответил: «странно, никогда не думал, что ты везде рыжий». Олег не хотел обидеть, ни в коем разе, но эта мелочь настолько поразила его в тот вечер и была настолько трогательной деталью закрепившегося в его голове образа совсем юного Сережи, что придумать более изящное выражение собственных впечатлений никак не представлялось возможным. Естественно, он объяснился, сказал, что сам дурак, уточнив, что если рыжик все еще хочет, то… То Олег тоже хотел бы. Тот зарделся, подтянул простыню, заменявшую одеяло, и тихонько кивнул: хотел.       В этом смысле сегодняшний Разумовский был куда более успешен, чем они оба когда-то, и, кажется, даже почти не стеснялся пробежаться голышом, ловя отражения их тел в стеклах широких окон, тянув Волкова за собой и по-детски смеясь, вновь обнажая острые зубы. Уже в спальне, Олег в очередной раз удивляется пронырливости Марго:       — Олег, то, что вы ищете, находится во втором ящике сверху.       Вслепую выдвигает ящик, пока Разумовский рвано мажет поцелуями по его телу, и, хаотично прощупав дно, протягивает искомый конвертик Сереже:       — Держи.       Тот довольно хмыкает, выразительно хлопнув ресницами.       — Ты как всегда.       — А Маргоша за всем процессом наблюдать будет или..?       — Как и ее идейная вдохновительница…       — Не птица, а черт из табакерки, — задушенно смеется Олег, подставляясь под сережины ласки.       — Неправда, ты ее очень любил.       А разве он сказал иначе? Конечно, любил. Хоть вздорного нрава птицы от этого не убавилось.       — Сереж?       Разумовский зависает над ним, едва-едва соприкасаясь раскрытыми губами: то ли послушался, то ли и рад, что притормозили — обдумывает, как дальше.       — И тебя люблю.       Следующий удар сердца идет прямо в ключицу и колошматит, словно после трех выпитых кружек кофе. Звучит робкое, ответное признание в любви. Не вполне получилось, ну ничего. Сережа помнит, как напряжен был в первый раз, как, даже обласканный со всех сторон, все равно жался поначалу — не сопротивлялся, просто не представлял, чего ожидать. Как Олег терпеливо продолжал. Все это длилось бесконечно долго, а сам секс минут восемь от силы, дольше они тогда стерпеть не смогли, но в памяти все отпечаталось наоборот — наверно, потому что эти восемь минут оказались настолько яркими, что запомнились до сотых долей секунд. Может, особенность молодой памяти? Черты первой влюбленности? —Трусишь? А Олег расслаблен, Олег готов и совсем его не боится, поправляет ему волосы за ушко, чтоб в глаза не лезли. Отдастся ему и никому больше, никогда. Сережа видит это в глазах напротив, знает это в реакции каждого мускула на прикосновения. Только его. От такой верности хочется расплакаться. Да, вот прям здесь. И почему-то правда совсем не по-детски боязно облажаться. — Есть немного.       — Не боись, у тебя получится.       — Перекидывает кулон за спину.       Смешной, как набожные икону что ли отворачивает. По-своему трогательно, а когда Сережа волчью голову цепляет, царапая рукой по спине, крышу и вовсе обоим сносит и сердце олегово Сережа как будто навылет чувствует. Олег довольно постанывает под ним, так мягко, совсем без надрыва. Только изредка обрывает вздох, прикрывая ладонью рот — похоже, армейская привычка — такое Сережа уже слышал на другом конце телефонного звонка.       Профдеформация. Себе помогает рукой — тоже, как в армии. Все-таки не выдержит, сорвется под конец долгим скулящим рыком. Такой нежный, хороший, совсем беззащитный — по волосам гладишь, успокаиваешь, целуешь в лоб, глупости всякие ему на ушко, чуть прикусив, шепчешь: «люблю, какой же ты, не могу, родной, ласковый мой», и трудно дышать от жара. Интересно, только с ним таким становится или… Так послушно подается к нему навстречу, смотрит на него через силу, заставляя себя открыть глаза, и Сережа дуреет. Какой же он, твою мать, красивый. Девчонкам не особо в школе нравился, но Разумовский так никого краше за всю свою жизнь не встретил — каждый шрам, каждый бугорок или вмятинка — особенность. И глаз добрее он тоже не встречал, даже когда Волков был не в настроении, после драки, с разбитой губой или носом смотрел вслед их обидчикам, глаза были добрые, Сережа видел. Мальчики со злыми глазами таскали дворовых кошек за хвосты и баловались с ними зажигалкой. Олег искоса смотрел злым взглядом на таких злых мальчиков своими добрыми большими фарами. Этого, кстати, кроме Разумовского тоже, кажется, никто больше не видел. Когда они кончают, Олега выгибает дугой и несколько раз трясет в легких судорогах.       В первый раз Олег расцеловал его всего с рыжей макушки до пяток — так они были счастливы, что это наконец случилось, так влюблены. Сережа сжимает пальцы на мягком бедре с темными волосками и думает, что сегодня тоже зацелует Волкову каждую-каждую трещинку. Ночь лениво тлеет в остывающей постели, в груди еле дышит, плавающее сознание, держась из последних сил, никак не хочет отпустить тормоза. — У тебя… У тебя кто-нибудь был? — вдруг несмело интересуется Сергей, крутя в пальцах волчью морду.       Олег вопросительно мычит. — Ты знаешь, я понял, что кроме тебя никого не знал. В постели. Теперь просто интересно…       — Не перетрахал ли я с тоски всю роту? — журит.       — Ну, ты был в армии, — с едва заметным ехидством отвечает Сергей, мол, «кто тебя знает».       — Серег, ты серьезно?       Олег касается его взглядом и тут же замечает распахнутые в ответ глаза — такие умные, искрящиеся тишиной и светом. Отводит взгляд. Задумывается. Нервничает. И, словно только осознавая, произносит:       — Нет. Не было.       Сережа замирает на полувздохе. Рассчитывал на такой ответ, но, черт, как же хорошо.       — Тогда можно мне на правах единственного партнера попросить тебя никогда больше так не юморить?       — Тебе не понравилось, чем все закончилось?       Шутливо толкает в плечо.       — Вышло достаточно мило, но все же не хотелось бы с этого начинать знакомство с потенциальными инвесторами. А такой конец я тебе могу устраивать и без… — он задумался, но так и не нашел ничего менее ироничного, вызвав со стороны оценивающий смешок, — «прелюдии». Только попроси.       Щеки касается матерая ладонь, приглашая приподнять голову, Разумовский повинуется и Волков целует его, очень сладко, одними губами, без языка, наполняя тишину влажными причмокивающими звуками. У Сережи, Олег знает, от таких поцелуев сознание плывет едва ли не сильнее, чем во время оргазма.       — Хорошо, «Сэр гей» Викторович, я вас услышал. А я, позвольте узнать, как ваш «первый и единственный» заслужил прощение?       Сережа усмехнулся, хищно прищурившись, будто и не заметил намеренной игры слов.       — Вполне. Но по-моему тебе не повредит еще одно профилактическое занятие.       Олег лающе посмеивается.       — А ничего не треснет?