Арсений
Если бы я знал, что получить актерское образование – не значит стать той самой мордашкой, светящейся на всех стендах страны, призывающих посетить премьеру какого-то там числа, то непременно бы более серьезно обдумывал свое поступление в университет. Не то чтобы меня не устраивает моя жизнь сейчас, нет. Если бы я вернулся в свои восемнадцать, то все так же вопреки родительской воле забрал бы документы из первого вуза, заявив, что экономист из меня такой же, как из слона – балерина. И, стоит признать, вряд ли дал бы себе еще год на размышления, взвесив все «за» и «против».
Еще тогда, в мире введения в финансовые расчеты, я понял, что единственное, на что я рассчитываю в этом вузе, — выжить. Пережить пары, контрольные, медиану, окончания семестра. Меня хватило на год, после которого я пулей вылетел оттуда по собственному желанию. В тот момент я хотел чего-то более творческого и менее приземленного. Хотел стать увереннее, лучше понимать эмоции других и рубить за это куда большие суммы, чем то может позволить себе рядовой экономист. «Психолог?» — спросите вы. Актер – отвечу вам я. И мне нравилось.
Правда нравилось. Я ходил в университет как на праздник, а практические занятия были для меня величайшим раем на земле. В какой-то момент я просыпался с полной уверенностью, что мое лицо в ближайшем будущем будет светиться среди таких же молодых и перспективных, но уже начинающих набирать популярность актеров. Что мое имя все-таки сможет затесаться где-то между Владимиром Машковым и Михаилом Пореченковым. Я много места не займу, уж поверьте.
Но пока мечты сластили в моих самых счастливых снах, реальность уже набирала в легкие побольше воздуха, чтобы по окончании университета громко расхохотаться, выплюнув что-то про то, что жизнь – не фабрика по исполнению желаний. И добавив про губозакаточную машину, но это я решил успешно пропустить мимо ушей, исправно посещая все кастинги Петербурга, о которых я вообще мог узнать.
Было сложно. Даже очень. Я часто не проходил дальше проб, а если и проходил, то фильмы с моим участием далеко не всегда появлялись на больших экранах нашей необъятной. Не давали похвастаться даже своими двадцатью секундами в кадре, ну их!
Но сейчас! Сейчас я могу смело назвать себя
актером… актером, изображающим на мероприятиях самых разных персонажей. На встрече выпускников я предпочитаю не приводить полное определение, ограничиваясь лишь одним лелеющим мое нутро словом.
Словом, к которому я тянулся долгие годы. И тянулся бы еще столько же, умножив на два, но в моей жизни появилось слишком много
ролей.
Например, роль сначала парня – опоры и поддержки, а после и
мужа – главы семьи. Того, кто должен поддерживать материальное положение. Того, кто должен-таки закатать свою губу и найти постоянную работу, а не слоняться по кастингам и изредка выступать в маленьких театрах за гроши в гонораре. Это все мне Алена сказала, конечно, но я полностью ее поддерживаю. Нам нужна была финансовая подушка, да и я слишком уж хорошего мнения о себе, чтобы сидеть на шее у представительницы прекрасного пола.
Аниматор – тоже профессия. Хорошая профессия, интересная, а главное – постоянная и прибыльная. Да, за съемку в одном фильме я отхватил бы больше, чем за десяток мероприятий, но выпадет ли мне такой шанс? Где-то глубоко внутри себя лелею мечту, что да, но пока что не позволяю ей вырваться наружу. Сейчас у меня есть что-то
важнее.
Моя
главная роль. Ведущая для каждого мужчины
роль отца.
Когда я делал предложение Аленке, то думал, что более волнительного и счастливого дня в моей жизни больше не будет. Потом случилась свадьба, которую я на тот момент почему-то списал со счетов. Не знаю, насколько это событие было счастливым, но волнительным так точно! Я так трясся за каждую мелочь, что хотел скорее забыться. Напиться, оторваться, сорвать с себя все цепи сомнений, что давили на меня фразой «что-то пойдет не так».
Все-таки свадьба была и будет самым ответственным мероприятием в моей жизни. Это не в костюме зайца квесты проводить, это – одна из самых больших моих ролей. И я не должен был облажаться.
Правда, сейчас я не могу здраво судить об итогах торжества. Забыться у меня получилось более чем успешно. И даже спустя десять лет ни Алена, ни кто-либо из наших близких друзей или родственников и словом не обмолвились о происходящем тогда. А это, на минуточку, моя свадьба! И каждый раз они лишь хихикают между собой, заставляя меня соревноваться с занавесками в гостиной в
увлекательном конкурсе «Кто из нас краснее?»
И все-таки самый счастливый день, который приятным трепетом отдает внутри меня при накатывающих воспоминаниях, – это рождение нашей дочери. Он стоил тех девяти месяцев «хочу-не хочу» от Аленки. Стоил! Стоил моего почти обморочного состояния, когда ее увезли в родильный дом. Стоил десяти часов ожидания в коридоре под отскакивающие от зубов фразы медицинских работников о том, что внутрь можно только им подобным и, разумеется, мамочкам. Все это отошло на задний план, стало неважным, когда я увидел
ее.
Ее пухленькое лицо.
Ее огромные, нереально глубокие, не по-детски изучающие меня голубые глаза.
Увидел
свое, родное. Человека, который появился не без моих стараний на этот дивный белый свет. Ей всё еще так чуждо, но она наблюдает. Внимательно, с интересом.
Что ж, смотри. Смотри и запоминай, малая, это твой папка! Самый
счастливый человек на данную минуту. И слеплено это счастье
твоими крохотными ручками, тянущимися ко мне.
Мы долго дискуссировали с Аленкой об имени, когда узнали пол ребенка. До сих пор не понимаю, как от встречающейся везде Анны мы дошли до Кьяры, но меня такой расклад более чем устроил. Извините, я вообще Арсений – имя не самое частое. Кто-то серьезно думал, что мой ребенок будет Анной? Анастасией? Может, вообще Марией? Тю. Между прочим, Кьяра в переводе с латыни означает
«светлая». Это было моим главным аргументом перед Аленой, ведь ребенок однозначно тянет на
свет в нашей жизни.
Все решилось, когда на голове малышки красовался светлый пушок.
— Один из переводов – «светловолосая», — первое, что я сказал, отойдя от шока и видя двоих самых главных «женщин» (все же не о всех так можно было выразиться) перед собой.
— Арс, цвет волос имеет свойство меняться, — не отступала создательница моего счастья.
Но я не очень-то прислушивался. И победил.
Мое счастье прошло длинный путь. Путь длиною в пять лет. Мы вместе вставали на ноги: пока я брал всё больше и больше мероприятий, будучи категорически против того, чтобы Алена работала, Кьяра развивалась.
Однажды я вернулся с работы, ощущая неимоверную усталость. Мне пришлось раньше выехать, не понимая, кому вообще нужно мероприятие в восемь утра? Оказывается, нашу команду наняла администрация одного городского детского лагеря, которая сочла, что лучший способ привлечь детей к зарядке – не проводить ее. Мудрое решение, но они просто переложили ее проведение на нас. Конечно, наблюдать за разноцветными костюмами, часть из которых явно обладала не лучшей физической подготовкой, было интереснее, чем за кислыми минами достаточно взрослых, не наполненных той самой энергией, к которой хочется тянуться, вожатых.
К счастью, я-то уж точно был рожден для того, чтобы исполнительно проводить зарядку. Жаль, детей нельзя посадить на шпагат или поставить на руки, но, как понимаете, обычные наклоны и круговые движения тазобедренным суставом под счет от одного до восьми мне были под силу. Подобный мне персонаж точно должен быть в нашем коллективе, чтобы зарядка давала хоть какой-нибудь результат! А то Серега как потянулся вперед, так и застыл, на что вполне справедливо получил в свой адрес звонкий детский смех со вставками про то, что тигр у нас какой-то покалеченный.
От глаз вожатых не смог утаиться интерес детей к нашим персонам. Так они арендовали нас на весь день, пообещав вполне красивую сумму. Я такую видел впервые! Откуда она у такого скромного заведения как лагерь – даже знать не хочу. Но, стоило им ее озвучить, как я был готов согласиться на всё, лишь бы прийти домой и обрадовать Аленку своими успехами. Сказать, что мы все-таки
встанем на ноги. Что это нормальная работа, в чем она частенько сомневалась, считая, что я способен на большее, нежели просто кривляться в костюмах с испариной на спине.
Однако стоило мне с ней соглашаться и отводить наш разговор в сторону большой сцены, как она считала нужным уточнить, что
«большее» должно быть стабильным. Эх.
И все-таки тяжелый день стоил того, чтобы увидеть широкую, искреннюю и буквально проливающую на меня свет улыбку на измученном лице Алены. Она невероятно уставала, я это прекрасно видел.
Материнство – тоже работа, причем государство за нее платит меньше, чем на воспитание ребенка уходит сил, времени и терпения.
Я тогда привычно ее обнял и невесомо поцеловал в висок, уверяя, что все будет хорошо, и спрашивая про ее день. Она, не вырываясь из объятий, неспешно рассказывала о Кьяре, изредка разбавляя повествование о ней какими-то бытовыми делами. В ее словах никогда не было горечи или злости, несмотря на непомерную усталость.
Вообще Аленка, как по мне, – прирожденная мать. Она почетно носила это звание и никогда не выходила из себя. Подарок для любого мужа, и я бесконечно горд, что им оказался именно
я.
Тогда она мне и сказала, что Кьяра сделала свой первый шаг. Она встала на ноги тогда же, когда и ее папка, – какая ирония!
Моя кровинка,
мое бесконечное счастье,
мое всё.
Потом было ее первое слово. Все по стандарту –
«мама». Уверен, Аленка изо дня в день, пока я пахал как лошадь (кстати, иногда меня действительно отдавали в рабство такого костюма – ох, и тяжелый же он из-за своей «задней части»!), произносила это слово минимум сто раз. Грезила мечтами, чтобы из ее маленьких пухленьких губ первым вырвалось обращение к ней – той, чей живот был арендован на девять месяцев. И это было более чем справедливо. Алена отдавала всю себя Кьяре, послушно не выходила на работу и горела этой девочкой. И я был рад. Рад каждому успеху
своей малышки.
Сейчас все эти мелочи –
вовсе не мелочи – пролетали перед моими глазами как кадры из фильма. Это и есть та самая
«вся жизнь перед глазами», когда происходит что-то из ряда вон выходящее?
Неправильное. Что-то, о существовании чего я знал, но никогда –
никогда – не ждал и не жаловал в своей жизни. Самой обычной жизни. Я ведь не наркоман, не алкоголик, не отшельник, а более чем примерный семьянин. Я ведь достоин счастья и спокойствия в своей жизни, да? Хотя бы из-за этого,
судьба неблагодарная, пообещай мне, что все будет хорошо.
Сегодня я сорвался прямо с представления в детском саду, как только мне позвонила Алена и сообщила, что Кьяра в больнице. Мое праздничное, как и подобает работе, настроение тут же исчезло, будто его никогда и не было. Руки охватил легкий тремор, а речь сковала дрожь в голосе. Я судорожно кричал в трубку, что позже заметил за собой в адрес Алены впервые. Слова путались, превращались во что-то несуразное, но всё это выливалось лишь в один до боли интересующий меня вопрос.
Что случилось?
Я повторял этот вопрос снова и снова. Возможно, Алена давала мне ответы, но в уши словно вставили беруши. Мысли, спутавшиеся друг с другом и вовсю принявшие драться за самое страшное предположение касаемо событий, в конечном счете превратились в
тишину. Ужасную, давящую. Тишину, что была красноречивее любых слов и признаний самому себе. Мне было
страшно. Было? Мне и сейчас
страшно. И я еще никогда не испытывал подобных эмоций.
Больница встретила меня своими кристально чистыми коридорами. Стоит сказать, что меня провожали до стойки непонимающие и даже осуждающие взгляды людей разных возрастов. Я не сразу понял, что мне стоило переодеться из костюма пирата во что-то повседневное. Честно говоря, в тот момент я не мог думать ни о чем. Даже не слышал Алену. Хотя нет, все-таки
слышал,
но не слушал. Полагаю, мне стоит извиниться перед ней за это. Я должен быть опорой, а не увеличивать переживания в геометрической прогрессии своим срывом.
Впрочем, извинения не заставили себя ждать. По пути к стойке я был перехвачен Аленой, слишком сильно для хрупкой, как мне всегда казалось, девушки тянущей меня к себе. Она еще тогда, во время звонка, в точности считала мое настроение. Поняла, что я ни с кем не смогу нормально заговорить, а работники медицинского учреждения уж точно ни в чем не виноваты, чтобы я продемонстрировал им весь свой словарный запас, если их ответ покажется мне неправильным. А он покажется. Потому что что-то хорошее, раз я здесь, мне точно не скажут.
Я, верно, имел невероятное сходство с побитой собакой. Разве что не плакал, хотя очень хотелось. Глаза бегали по лицу Алены в надежде, что она скажет сейчас что-то, что в моих фантазиях условно отнесено к «Хреново, но жить можно». Но она молчала, ласково поглаживая меня рукой по щеке. Ее взгляд был полон сочувствия и беспокойства, причем в данную минуту, как мне казалось, больше за мое душевное благосостояние, нежели за здоровье дочери.
Где-то глубоко внутри я понимал, что мне нужно остыть. Что я, черт возьми, мужик, и это я должен успокаивать, а не меня.
Но сейчас мне нужны
ответы.
Мечусь взглядом по лицу Алены, пытаясь считать хоть что-то, и первое, что удается понять, меня радует. В ее взгляде нет скорби.
Кьяра
жива.
Уже не графа «Пиздец нахуй», куда я отнес ее смерть, замечательно. Можно продолжать.
— Арс, — наконец-то голос, я так долго его ждал. — Ольга Геннадьевна сказала…
Ольга Геннадьевна, стоит уточнить, является воспитательницей в детском саду. Не знаю, должно ли меня радовать, что в месте, где должны следить за порядком, произошел инцидент, по вине которого Кьяра теперь нежится в кровати не из-за тихого часа, а из-за чего-то невообразимого.
Алена вдыхает побольше воздуха и судорожно выдыхает. Она понимает, что говорить нужно осторожно, и, готов поклясться, подбирает слова, чтобы меня задело как можно меньше.
— Сказала, что это несчастный случай.
Или все-таки пиздец?
Несчастный случай? Несчастный случай, черт подери?! Как мой ребенок может быть заложником несчастного случая? Я сейчас сижу в месте, куда от хорошей жизни не приходят, и все еще не знаю, что с моей дочерью. Ай, нет. Знаю! Несчастный, сука, случай!
Выдыхаю. Жестом показываю, мол, продолжай. Про себя прокручиваю мысль, что, пытаясь держать лицо, я больше похожу на пьяного. Как бы Алена чего лишнего не подумала…
Я не пьян, честно, Ален. Хотя, нет, немного
опьянен всем этим недоразумением.
Даже не немного.
— У них повалился стеклянный шкаф, — отводя глаза в сторону, явно боясь увидеть мою реакцию.
Мне хватило пяти слов, чтобы перед глазами стали появляться картинки, тщательно прорисованные моей обеспокоенной фантазией. Признаться, они меня не радовали. И дело вовсе не в том, что в центре каждой стоит моя несчастная дочурка, нет. Там даже левого поставь – все равно неприятно будет. Кровь, много крови… Стёкла, воткнувшиеся в кожу и разрезавшие ее на две части. Всё излечимо, но шрамы навсегда отпечатаются на коже как напоминание об этом. Об этом несчастном, сука, случае.
Алена замолкает. По дергающимся губам я вижу, что есть что-то еще, но, к ее облегчению — ведь диалог со мной для нее сравним с танцами по
стеклам – какая ирония, — к нам подходит врач.
— Поповы?
Киваем.
— У вашей дочери достаточно кожных ранений. — ну вот, что и требовалось доказать, садись, Попов, пять. — К счастью, все они излечимы, нужно лишь дать кожным покровам время на восстановление, регулярно смазывать поврежденные участки кожи мазями. Обязательное дезинфицирование, избегание проникновения туда инородных объектов.
Да-да-да. Короче, Склифосовский! Мы все-таки не «зеленые» подростки, а достаточно взрослые люди. Тридцать пятый год пошел.
Доктор, кажется, по одному моему угнетенному выражению лица понимает, что вердикт нужно вынести как можно скорее, иначе я взорвусь.
— Ей нужна операция, — резко говорит он.
— Операция?! – нет, все-таки
взрываюсь.
— Также произошло механическое повреждение глазных яблок. Еще ведутся обследования, берутся анализы, но я вряд ли ошибусь, если скажу, что четвертая степень. Даже если третья – повреждение из разряда тяжелых. Девочка может потерять зрение, если ничего не предпринять.
В моей голове
ничего. Тишина. Снова слишком громкая для себя самой, давящая на мозг, будто хочет разорвать его на множество мелких частей. Я пытаюсь переварить все только что услышанное, оценить серьезность происходящего и, самое важное, понять, чем все это может закончиться.
— А так не потеряет? – губы не повинуются мне, не сдерживая этот, как мне кажется, глупый вопрос.
Однако он попадает ровно в цель, заставляя врача замешкаться.
—
Непредсказуемо, — честно отвечает доктор, едва не отводя взгляда в сторону.
Даже не представляю, каково работать в медицине. Подобные моменты и фразы, которые все-таки нужно сказать, — огромный удар по нервам. Или врачи бесчувственные? Этот, вроде, не совсем, что почему-то заставляет меня верить ему.
— Мы можем замедлить процессы, которые предположительно приведут к слепоте, — уверенно продолжает он. — Но такие травмы не проходят бесследно. Вероятность пятьдесят процентов, что девочка будет видеть, правда, нельзя точно знать об уровне ее зрения.
Другие пятьдесят процентов случаев…
— Я понял, — прерываю его.
Пиздец. И больше никакими разглагольствованиями не описать то, что я чувствую. Внутри словно что-то рвется. Вполне возможно, что это тросы, которые удерживали мост с остатками моего спокойствия, которым теперь суждено свалиться в бешеный поток переживаний. Смотрю на Алену, ища поддержку, но она поникла вместе со мной. Чертово понимание настроений друг друга, как же ты сейчас некстати!
— Сколько?
Врач меняется в лице: вместо неловкости там теперь вовсю бушует непонимание моего вопроса.
— Сколько стоит операция?
Я еще в годы обучения понял, что
жизнь – не фабрика по исполнению желаний. Благодарю образование, я хорошо усвоил этот урок. И, конечно, люди в больнице не за «спасибо» работают. Обычные обследования – да, возможно, за счет учреждения. Но тут операция. Не рядовой случай. Да еще и операция на глаза – очень
серьезная процедура. Наверняка будут вызывать кого-то из более солидных поликлиник, сотрудники которых только так набивают свои карманы не малым количеством денег.
Мальчик вырос, доктор, называйте сумму. Чего ж вы утаили этот момент?
— Иридоциклит, вызванный ранениями, вполне может перерасти в неврит зрительного нерва.
Боги, я тебя даже слушать не хочу, просто назови мне сумму. Я не понимаю. Не понимаю! Даже если захочу понять, в голове такая каша, что мама не горюй!
— Непроникающая глубокая склерэктомия и дальнейшее поддержание состояния медикаментами и процедурами вполне подходят.
Я его сейчас ударю. Понимаю, что это просто размышления вслух, но чува-а-ак?! Побереги наши нервы, объяснишь все потом, когда до нас дойдет происходящее. Сейчас это дохлый номер, серьезно говорю.
— На оба глаза. Сорок четыре тысячи, — аллилуйя.
Понимаю, что это не так плохо, но учитывая, что таких больших затрат у нас давно не было, в течение всего лечения Кьяры нам придется перейти в режим экономии. Да уж. Сейчас я как никогда рад (хоть чему-то), что Кьяра – относительно взрослая девочка, с которой не нужно сидеть сутками напролет. Рад, что Алена работает, что мы не полезем на стенку от затрат на лечение. Я же все понимаю.
Понимаю, что эта сумма
не конечная. Что это лишь начало. Начало тотального пиздеца.
