***
Кажется, отпускает. С удивлением замечаю, что остался в коридоре практически в полном одиночестве. Задираю руку и вижу, что часы показывают семь вечера. Оно и неудивительно! Алена ушла почти сразу, что-то кинув про то, что сейчас явно не лучшее время для прогулов работы. Подозреваю, в этой фразе был какой-то нетщательно скрытый намек, который я выбрал успешно проигнорировать. Сегодня я останусь здесь, пока меня не выпроводят. Операция, как и говорилось, нужна была срочно. Она проводится прямо сейчас, в эти самые секунды, пока я пребываю в неизвестности. Темно, глухо, слепо – нет, не слепо, к чёрту, – здесь так неуютно. Я пытаюсь найти ответы или хотя бы дождаться их, но время сейчас сравнимо с гребаной улиткой. Хотя и ей бы оно наверняка проиграло по скорости. Спина уже изрядно болит от лежаний на не самой комфортабельной лавочке, а в глаза успели въесться бело-серые оттенки, коими раскрашены потолок и стены. Еще утром всё вокруг было цветным, и эмоции были цветными, а сейчас – глухая надежда. Она проникает в каждую клеточку под кожей, вынуждает на нее положиться. Но я уже наступал на грабли неблагодарной судьбы, чтобы и здесь позволить себя одурачить, поэтому морально готовлю себя к любому исходу. Не отрицаю хороший, но и принимаю плохой. — Зря Вы себя изводите… — тишину рассекает голос, на который я моментально переключаюсь. Передо мной стоит невысокая худенькая девчушка, внешний вид которой дает понять, что та медицинский работник. Она окидывает меня взглядом, который, точно вижу, полон беспокойства, и хочет что-то сказать, но почему-то ждет, что это сделаю за нее я. А. Точно. — Арсений Сергеевич, — наконец отзываюсь. В любой другой ситуации протянул бы руку. Учитывая, что передо мной дама, мог бы даже оставить на тыльной стороне ее ладони невесомый поцелуй – таковы мои графские наклонности. Но сейчас не осталось то ли сил на соблюдение манер, то ли меня самого. — Арсений Сергеевич, — дублирует она, и я в сотый раз благодарен родителям за то, что они даровали мне такое звучное обращение, — я же вижу, что Вам тяжело. Она осекается. Понимаю, что не закончила, но так же, как и Алена, подбирает слова. Найти бы зеркало, чтобы увидеть, как на меня из него смотрит, видимо, настолько жалкое создание, что ему надо фильтровать все сказанное. — Вы можете просидеть здесь и вечер, и ночь. — Как проницательно – как вас там? – считываю на бейджике: «Анна Дмитриевна» — так вот, уважаемая Анна Дмитриевна, именно этим я и планирую заниматься. – Но это не даст вам ровно ничего. В голове моментально звучит голос Сереги с его коронным «С хера ли?», и сейчас я как никогда с ним согласен. — Я бы хотел увидеть дочь по окончании операции, — отчеканиваю я так безжизненно и в той же мере зло, что на мгновение удивляюсь своему голосу. Эту вечность, продлившуюся семь часов, я провел в полном молчании. Оказывается, пираты не пользуются спросом и, видимо, только для детей кажутся интересными персонами, с которыми можно завести светскую беседу и отправиться за сокровищами хоть на противоположный край материка. Взрослые же, видимо, так не считали, обходя меня чуть ли не за километр из-за внешнего вида. Ну да, подойдете вы ко мне на расстоянии девятисот метров – все, конец. Вместе со своими юнгами – отчаянием, стрессом и страхом неизвестности – захвачу ваш автомобиль и вытормошу из вас всё до последней копейки. А потом это самое «всё» положу в коробку от обуви и закопаю в песке у Невы, поставив крест для будущих кладоискателей. Я сейчас зол. Зол на всех. Понимаю, что это неправильно и ни медицинский персонал, ни снующие туда-сюда посетители больницы, ни, тем более, Анна Дмитриевна, стоявшая передо мной, не виноваты. Ольга Геннадьевна – возможно. Но они точно нет. — Боюсь, что это невозможно, Арсений Сергеевич, — ласково, словно первый появившийся весенний ручей, говорит медицинский работник. Ее голос для ушей словно мед, скажи она мне что получше. Я же всерьез впишу ее имя в список таких же потенциальных врагов, как и Ольга Геннадьевна. — Могу я узнать причину? — говорю, приподнимаясь с лавочки. Узнал бы Серега, что его «С хера ли?», активно вертящееся у меня на языке, превратилось в озвученное мной — выплюнул бы что-то про графа. Спину мгновенно охватывает еще более неприятная боль, чем раньше. И я бы точно скорчился от нее, если бы не пытался поддерживать вид доброжелательного человека. Думаю, оскал, который непременно охватил бы мое лицо, доверия ко мне бы не прибавил. А вот глаза, широко раскрытые, честные-честные, — вполне имели шансы. — После процедуры девочке необходим покой. В особенности ее… — заводит шарманку Анна Дмитриевна. — Я лишь одним глазком, — заверяю я ее, всем своим видом давая понять, что утруждаться не стоит, я знаю всё, что она мне скажет, наперед. Внушаю, что всё понимаю. Но ведь не отступлюсь. — Вы будете общаться, — а Анна Дмитриевна, оказывается, крепкий орешек, — что непременно вызовет у нее желание посмотреть на Вас. Резонно. — Мы будем общаться с закрытыми глазами, — не сдаюсь я. Про себя понимаю, что звучит глупо. Вот это рандеву, конечно, с дочерью намечается. Обстановка по кайфу! — Вы сами себе верите? — отклик со стороны медицинского работника поступает моментально. Честно? Если бы я знал, что где-то рядом со мной родной мне человек и я могу на него взглянуть, я бы воспользовался этой возможностью вопреки всем «нельзя». В случае Кьяры – даже если бы я ослеп, увидел бы. Нашел бы то самое прославленное третье око и направил бы его существование в нужное русло. Какая-то часть меня зудит, крича о том, что я могу всё испортить своей чертовой отцовской привязанностью. Другая же – не позволяет мне и на секунду глаз сомкнуть, не увидев перед собой все самые страшные кадры, на которые только способен мой мозг. Она лежит где-то там, за стеклянными дверями, в которые проходят лишь люди в белых халатах, колпаках и масках, совсем одна. Наверное, как и я не понимает, что с ней произошло. Сердце пропускает болезненный кульбит, и тело почему-то резко становится таким тяжелым, что я чуть не оседаю на колени. — Арсений Сергеевич? – Анна Дмитриевна, конечно, никуда не испарилась за время моих размышлений о ее правоте. Ее брови вздернуты вверх, а глаза расширены так, словно я не упал, а испустил дух прямо на этом холодном кафеле. — Все в порядке, — натягивая дежурную улыбку, которая является частью моей униформы на работе, отвечаю я. Неспешно поднимаюсь, отряхиваю брюки и, закусив губу, смотрю в сторону выхода. Это действие выходит непроизвольно, но в моей голове внезапно вспыхивает новой идеей. Может, я учился на актера столько лет ради этого злополучного момента?! Вот сейчас. Сейчас возьму и сделаю всё, чтобы она поверила, что мне очень нужно к Кьяре!***
Я уже говорил, что Кьяра в переводе с латыни означает «светлая»? Раз сто, не меньше. И это только в год. Ребенок в жизни каждой сложившейся из двух людей семьи – свет. Я понял это, когда увидел в своих глазах огоньки после рождения дочери. Ощущение, будто до этого момента я и не жил вовсе. Так, существовал, но чтобы жить – ну, по-настоящему, радуясь каждому новому дню, — нет. Вчера я вспомнил почему. До дома я доплелся никакой. Выжатый как лимон, кислый – как он же. Вместо поддержки, которую Алена зрительно дарила мне в больнице и в которой я блаженствовал все пять лет существования на свете моего личного ангела, я получил нагоняй. Нет, то, что жена у меня с характером, я знал всегда. Еще когда ее впервые встретил – ух, та еще штучка! И это распаляло. К таким хочется тянуться, укротить, узнать настоящими, не колкими и не жгучими. И я смог это сделать. Смог успешно погрязнуть в Алене: характерной, ласковой, веселой, горящей и сгорающей. Да и перегорающей тоже. И сжигающей тебя к чертям, чего таить? Мы вместе пережили много, и я пережил – из ее рассказов, правда, — не сильно меньше, чем она воочию, пока некий Арсений Попов даже и не маячил на горизонте. Но она была неукротимой, до жути правильной и расставляющей все по полочкам. В ее жизни царил порядок, и, по иронии судьбы, в один момент в нее затесался хаос в виде меня. Она пыталась меня переделать, и в чем-то даже получилось, но превратить меня в человека планирующего, а не импровизирующего, у нее все равно не вышло. Так, вчера я совершенно импровизационно проторчал в больнице добрую часть дня, не узнав ровным счетом ничего. Такое бывает в жизни, правда же? Не всегда одни успехи? Алена же устроила такую взбучку, будто бы я ушел из дома на неделю и пропил все наши деньги, шныряя по улицам Петербурга. Те семь «пустых, потраченных ни на что, прогулянных» часов стали причиной настоящей бури. И, кажется, ребенок ее обычно как-то сдерживал. Я всеми силами давал понять, что волновался за Кьяру, что, пока один родитель на работе, другой должен быть в больнице. Узнавать там новую информацию, давать свои согласия или недовольства на действия врачей. — Узнал? — Нет, — говорю и чувствую стыд, словно меня отчитывают за двойку в школе. — Соглашался? Молчу. — Не довольствовался? — шипит она и в этот раз даже не дает мне времени на ответ. — Глава семьи! Одно лишь название. И так профессия неблагородная, так ты и ее забрасываешь, находя отмазки! Волнуешься о Кьяре? А когда мы не вытянем ее лечение, ей ты тоже будешь про родительское беспокойство говорить? — Ален, это всего один день, я предупредил нача… — Слышать тебя не хочу. И видеть, кстати, тоже. Я и не утруждал ее своим присутствием. Просто захлопнул за собой дверь. Знаю, ей тоже тяжело, и это всё наверняка сказавшийся стресс. Да и при Кьяре она держалась стойко все эти годы, ни разу не повышая ни на одного из нас голос. Ей просто морально нужно было устроить этот концерт, выплеснуть всё, что так долго копилось внутри. Пусть и из-за мелочи. Или не мелочи? О-оу, Арсений Сергеевич, спасайтесь. Местами ожидается сильный поток чувства вины и порывы броситься с тысячью извинений до восемнадцати метров в секунду. Будьте осторожнее. Вдыхаю и выдыхаю. Ей нужно дать время. А тут спокойно. Кажется, я не гулял по ночам со времен университета, так уверенно напоминавшего о себе последние сутки, пока прошлое плотно схватило меня. Гулять ночью в одиночестве – да вообще никогда. Все бывает в первый раз, даже если тебе тридцать четыре года. Внушаю это себе и шагаю по дорогам, сияющим от проливающегося на них света фонарей. Шагаю. Нет. Уверенно качусь навстречу неизвестности.