Граттаж

Шоудаун - раскрытие карт. Мертвая рука - участник раздачи обязан открывать свою руку только на столе – нельзя закрывать карты, опускать под стол или ронять. В случае, если одно из правил нарушено – крупье объявляет его руку «мертвой» — проигрышной, вне зависимости от силы составленной комбинации. Полторы недели спустя. Конец января 1992. - Энакин, ты меня не слушаешь, - заметила Рей, бросив недовольный взгляд на своего подручного. Детектив, чьи мысли были поглощены уже тринадцатым - роковое число, о чем пищала, беснуясь, вся пресса - убийством, в самом деле, не очень-то внимал речам своей Синьоры. Да и внимать там особо было нечему - после кровавого побоища, что они устроили на пару - он с пистолетом и психопатка с бритвой, - Рей как-то слегка подуспокоилась. Её поручения были мелкими, вроде проверок наркотических схем мелких дилеров да мониторинга системы безопасности Бруклинского Музея. Чье полотно она намеревалась похитить, Энакин пока не знал, да и ему было плевать. - Мне нужна “Обнаженная с яблоками”, - будто читая его мысли, заявила Рей. Отодвинула от себя тарелку с нетронутой фриттатой. Аппетита не было совсем. Пусть дед после её показательного выступления поутих, это не значило, что она не нервничала. Шутка что ли - едва не лишить жизни собственного мужа?! И хуже всего было то, что Император принял эту случайность за спланированный жест, отчего восхищался своей хладнокровной внучкой. Её перестали избивать не за то, что она перерезала горла палачам, а потому, что Кайло едва не умер. И раны, что не появились на теле, перекочевали на сердце. Лучше бы ей оставили ещё сотню шрамов, чем она жила с мыслью, что Кайло чуть не погиб, и покой оплачен его сломанными ребрами, которые болели. Ведь болели же. Рей слышала по ночам, как он хрипло дышит. И каждый хрип лишал её сна. Целуя мужа в больное плечо, она мысленно шептала “прости меня”, а Кайло радовался - ведь радовался же, Боже! - тому, какой девушка стала нежной. Не зная, что заслужил куда больше, чем поцелуй, в то время как она не заслужила даже его улыбки. Потому Рей дергалась, её все время тошнило, и Синьора худела на глазах. Пару раз она ловила на себе быстрый взгляд капо, когда выходила из ванной, но он ничего не спрашивал. Рей же, естественно, сделав несколько тестов и снова сдав кровь на анализы, ничего не отвечала. Они оба знали, что она не беременна, потому что, как хорошая девочка, принимала противозачаточные согласно назначению врача. Просто все время нервничала, вот её и тошнило. И все равно… то, как Кайло на неё каждый раз косился - очень быстро, но с надеждой, - убивало. И пусть они снова спали в одной постели, их отношения не пылали, а теплели, отчего каждый из них получал огромное наслаждение, однако, вот эти вот взгляды её убивали. Напоминая, что она не все дает капо. Но хуже надежды во взгляде мужчины была только тщательно скрываемая тревога. Кайло волновался, что если она беременна, то назло ему сделает аборт, и потому пытался вычислить - да или нет? И это Рей тоже уничтожало. - Так разденьтесь, в чем проблема? Мне яблок Вам купить? - Энакин широко улыбнулся. Рей неожиданно расхохоталась. - Или снять Вам шлюху? Виола подойдет? Вы произвели на нее неизгладимое впечатление. - Энакин! Это полотно Глакенса. Хочу Кайло его подарить, у него скоро день рождения. - девушка посмотрела на свое отражение в чашке. Знала, какой подарок хотел бы её капо. Знала, о чем он молился на своем розарии всякий раз, когда она хлопала дверью в ванную, а потом, пошатываясь, выходила. Знала о том, что не могла ему пока дать. Но ему придется довольствоваться картиной, которая капо нравилась. Они как-то ходили в Бруклинский Музей, и он посмотрел только на эту картину. - Ммм, а я думал, что это оригинальная валентинка, - протянул мужчина, дожевывая завтрак. В отличие от Рей у него с аппетитом проблем не было. С настроением или здоровьем были, но с аппетитом - абсолютно никаких. - Дорогое? - Очень. И продавать не хотят. - Тогда повторю совет - просто разденьтесь, меньше проблем. Капо оценит. - Что я оценю? - вошедший в столовую Кайло не улыбался. Сухо поздоровавшись с Энакином, он прошел мимо Рей, лишь мимолетно её коснувшись. - В честь чего веселье? - Просто прекрасный день, сердце мое, - позабыв о тошноте, девушка просияла. Послав мужу ослепительную улыбку, она потянулась, чтобы погладить его руку, но мужчина взял в руки стакан с соком. Выглядело это так, будто движение Рей осталось незамеченным для Кайло, но… он ведь терпеть не мог сок с утра, а значит - просто избежал контакта. Улыбка Рей потухла. Энакин тоже предусмотрительно перестал улыбаться - не хватало ещё, чтобы вспыльчивый Кайло Рен решил, что он положил глаз на его женщину. Детектив видел, что происходило с теми, кто просто косился на Капризы капо, а Рей была куда ценнее любой картины в коллекции. Кайло явно встал не с той ноги. Девушка была удивлена. У них же все было хорошо, очень хорошо. Они редко когда лишали друг друга удовольствия обменяться прикосновениями, так что же случилось? Ребра болели? Вроде ему уже становилось намного лучше, Кайло даже вернулся к делам на полную ставку, пролежав в постели аж два дня. Что, по мнению Рей, было не таким уж и большим сроком для выздоровления, но никакое её неудовольствие не могло удержать мужчину от дел. - Ты собралась ограбить музей? - капо посмотрел на свою женщину. - Хм. Я хочу перенаправить твою энергию в иное русло. Достань мне “Вид Толедо”. Один несговорчивый дипломат мечтает подарить дочери на совершеннолетие Эль Греко. Займись этим. Рей опешила. Потому что Кайло никогда не давал ей указаний. Особенно вот так - небрежно и равнодушно. Сам же капо зацепился только за слово “дочь” и посмотрел на бледную Рей, которой снова было дурно с утра, и это ничего не значило. Вот бы и у него была дочь. С янтарными глазами. Она бы на совершеннолетие получила побольше, чем Эль Греко. Но жизнь была той ещё сукой, потому кто-то мечтал о полотне греческого художника, а кто-то - о ребенке, порой до мурашек ощущая несбыточный момент: когда на руках держишь жизнь, которой дал начало. Но это была не его история. Он даже женщину, что его на свет произвела, умудрился убить. Смерть - вот, что Кайло за собой тянул, потому и детей у него не было. - Родной, я не могу воровать картины из своего музея. - Ты же можешь резать по ночам глотки. Вы можете, да, Вейдер? - капо холодно покосился на подручного жены, как бы напоминая, что подобное нужно согласовывать с ним. - А теперь вы на пару украдете мне картину и принесете Семье куда больше пользы. Рей, - увидев, что девушка хочет возразить, предостерегающе добавил мужчина, - это не обсуждается. Эль Греко. “Вид на Толедо”. У вас три недели. Время пошло. Он слегка откинулся на стуле и закурил. Усмехнулся. Очень ублюдочно улыбнулся. Так, как Рей не понравилось. Её глаза холодно вспыхнули. Девушке совершенно не по душе пришлось то, как Кайло общается с ней, потому она, как всякая кошка, выгнула - образно - спину и зашипела. - Мы справимся за неделю. Энакин поперхнулся кофе. Эта сумасшедшая смерти его хотела? - Справься. Я буду в восторге. И, кстати, насчет Глакенса Вейдер прав. Если ты просто разденешься - будет куда роскошнее. - Прямо здесь? - вскинула бровь Рей. Забарабанила пальцами по столу, будто оттачивая когти. - Разве что ты, правда, хочешь секс втроем. - Кайло! - голос девушки похолодел, пытаясь вернуть капо в границы, но с ним было что-то не так. Мужчина очень странно посмотрел на нее, будто желая сказать “хочешь сделать сюрприз - роди мне ребенка, картин у меня много”. Иными словами, он сказал, что ему ничего не нужно. И нужно так многое одновременно. Намазывая тост клубничным джемом - да он же ненавидел клубнику, а от джема на завтрак фыркал! - Кайло думал о том, что вот жена у него умная, но нелогичная совершенно. Ведь зовет же его Цербером, к примеру. А даже у собак было потомство. Он, выходит, был ещё хуже? Какой-то исчезающий вид, а не человек. Рей не стала прятать глаза. Кайло её беспокоил все сильнее. Он уважал её, безмерно уважал и не стал бы вот так разговаривать просто из-за дурного настроения. Что-то с ним происходило. Что-то, из-за чего Кайло был в боевом расположении духа. В боевом для себя, ведь он будто сам себя подрывал на этих словах. Решив немного притупить собственное вспыхнувшее раздражение, девушка наблюдала за своим мужем, пытаясь понять, что скрывается за этой злостью, заставившую его позабыть о своем poker face. Ведь все телсы выстукивали “sos”. Не успел мужчина ответить, как в столовую вошла Асока. Одетая в синее шелковое домашнее кимоно, она, слегка зевая, доплелась до стола. И забыв поздороваться, уставилась на Энакина. А тот - на нее. Щеки девушки моментально вспыхнули. Сердце мужчины забыло, что нужно стучать. Шпилька же была в Вашингтоне, что она здесь делала? - Тринадцать убийств, Энакин, это уже перебор, - читая его мысли, буркнула девушка, присаживаясь за стол. Подальше от всех. - ФБР ставит меня твоим официальным профайлером. Пришлось вчера срочно вылетать. Они снова обменялись взглядами. Тоскливыми и жадными. Твоим. Это местоимение согрело обоих. Вырвало из реальности и погрузило куда-то туда, в мир грез. Подальше от той действительности, где Энакину хотелось отвернуться, но он продолжал смотреть. Взъерошенные волосы, опухшие от поцелуев губы, легкая нега. Это было невыносимо больно - видеть её настолько разнеженной после секса. И голодной, судя по тому, как Асока уплетала тост. И это был голод не девочки, которой не хватало денег даже на самый дешевый круассан. Это был голод молодой женщины, которая покувыркалась с кем-то в постели всю ночь и теперь восстанавливала силы, и смотреть на это было так больно. “Покувыркалась”. Глагол звучал гадко и оскорбительно. И совершенно не подходил Асоке, ведь с ней положено было заниматься любовью. Но… Энакин знал, что Кардо платил именно за “кувыркалась”. Но при этом она выглядела счастливой. Кардо делал её счастливой. Или хотя бы спокойной. Разве этого ему недостаточно - знать, что она счастлива? Что у нее всего вдоволь - от еды до любимой работы. “Я скучаю по тебе, моя Шпилька”, - подумал детектив, продолжая, как дурак, смотреть на неё. Даже не пытаясь этого скрыть. - Хорошая новость, - наконец, собрал он два слова в нечто осмысленное. - Прекрасный день. От этого словосочетания отчего-то дернулся Кайло, будто в него кочергой ткнули. Дернулся, и это не сулило ничего хорошего. - Рей, ты же запретила мне приводить в дом шлюх, - задумчиво протянул мужчина. - Кайло! - одернула мужа Рей. Она, узнав, что Асока прилетает, нарочно пригласила ту погостить здесь. Конечно, это было не одно и то же, что жить вместе в её квартирке, а все же. Ей не хватало подруги, и своим приглашением Рей сделала ещё и политический ход, показывая, что одобрила amante. Правда, ей очень не понравилось, что она спала с Кардо в их с капо доме. Не потому, что была ханжой, а потому, что вся эта сделка была против природы Асоки. Кому, как не Рей, было знать, насколько подобное уничтожает. Свою первую сделку - хоть та и звучала не такой уж и сделкой, поскольку её обожал тот мужчина - она пережила под большим количеством успокоительных и алкоголя. Это со временем ты свыкаешься, но сначала… Ох, а Асока была лучше нее, куда лучше. Ещё и Кайло. Блядь. Но вместо того, чтобы обозлиться сильнее, Рей ещё более внимательно присмотрелась к супругу. Дважды звучало “хороший день”, и у него словно срывало крышу. Дурной знак. Тревожный. День был отнюдь не хорошим для него. - Если что - эта не моя! Эта моего подручного или… твоего. Асока, прости, я запутался, чья ты. - Она не шлюха, - тут же дернулся Энакин, забывая, с кем разговаривает. Какая из его Шпильки шлюха? Она была прекрасным, хрупким, неземным созданием, снизошедшим до Кардо. - Ну, судя по хмурому взгляду, точно не Ваша, и это единственное, что важно, - растянула губы в холодной улыбке девушка, которая не нуждалась ни в чьей защите. Хоть и внутри все стиснулось. Энакин защищал её перед капо. Это было храбро, но опасно. Потому приходилось самой держать удар. В конце концов, они все тут знали, что да. Шлюха. - Иначе бы Вы не сидели с таким недовольным и неудовлетворенным видом. Рей, ты плохо заботишься о своем капо. Посоветовать тебе пару приемов? Все трое потрясенно смотрели на девушку, методично намазывавшую тост джемом. Точнее - потрясенно смотрели только капо и его Синьора, Энакин же осматривал свою Шпильку взглядом профессионала, ищущего следы преступления - того самого, с оттенком насилия - и к счастью, не находил. Шея у Асоки была чистой, равно как и запястья. Кардо в постели ей не делал больно, у него не было дурных наклонностей. По крайней мере, явных. - Что? От этого её деланно-наивного “что” Энакин расхохотался. Смешного было мало, но она так прекрасно округлила глаза, что сил сдержаться просто не было. Прекрасная Асока. В последний раз он смеялся вместе с ней. Боже. Какая же она. Какая. Его безумное больное сердце аритмично заколотилось. Смех тут же утих. Будто ему нельзя было порадоваться. Да блядь! Всего минута-то! И сразу такая невозможно сильная боль от собственной неполноценности. Невозможная, парализующая, бьющая в голову. Асока покосилась на Энакина. Было так приятно слышать его смех. Искренний и настоящий. И потому, что Кардо никогда не смеялся, максимум - едва заметно усмехался, и потому, что глаза детектива - такие пустые и злые - на секунду вспыхнули весельем, напоминая Шпильке того мужчину, который смешил её. - Ладно, у вас тут как-то напряженно, - девушка доела тост в молчании и покачала головой. - Я знаю, что сегодня в участке совещание, учитель. Обязательно буду. С тебя какао. Это слово полоснуло бритвой по сердцу. Даже не бритвой, нет. Шпилькой. Оно заныло сильнее прежнего. До темноты в глазах. Поднявшись, Асока уже было направилась к выходу, как её одернул Кайло. - Скажи Кардо, что он мне нужен. Девушка обернулась. От резкого движения длинный рукав кимоно немного задрался, и Энакин увидел слегка красный локоть. Он прекрасно знал, откуда берутся такие следы. Если поставить девушку на колени, заставить упереться локтями и очень долго иметь, тонкая кожа стиралась. Да, никакого насилия. Просто страстный, бурный, многочасовой секс. “Ох, Шпилька…” - Через полчаса. - Что? - не понял капо. - Вряд ли он освободится раньше, - она застыла, глядя на Кайло. Тот нахмурился. - Сейчас же, Асока. Вы за ночь не натрахались? - Нет, через полчаса, - огрызнулась девушка, спокойно расправляя широкие рукава, словно ощущая, куда смотрит Энакин. - Оставьте Вы его в покое хоть на один раз и не дергайтесь раньше девяти утра. Он и так вечно работает больше всех. Даже у Вас бывают выходные, а вот Кардо вечно в делах. Если Вам нужно что-то срочное - вон, есть Вейдер, пусть он и помогает. Или подождите полчаса! Мир, блядь, не рухнет. - Капо, пусть идет. Я сделаю все, что нужно, - тихо сказал Энакин, понимая, что точно потерял её. Потому что она ругалась с Кайло за то, что тот давал им с Кардо мало времени, и потому что назвала его Вейдером. Что ж, теперь можно не платить проститутке дополнительные деньги, чтобы та звала по имени, ведь даже Асока его забыла. Сцепив пальцы под столом и стиснув зубы, он улыбнулся девушке, мол, иди, отдыхай. А сам подумал, что пошел бы следом. С огромным удовольствием. Пусть бы Кардо работал, а ему бы достались эти заветные полчаса. В два раза больше, чем у них с Асокой было в первый и последний раз. Он бы не заставил её стирать локти. Был бы нежен и бережен со своим сокровищем. Девушка кивнула и вышла, думая о том, что оказывает учителю услугу, нарочно занимая подручного Кайло, чтобы тот больше поручал Энакину, а значит - делал его не менее важным. Ей хотелось, чтобы у него было столько же власти, сколько и у Кардо. - Так что необходимо сделать? - Ты не годишься, - отмахнулся Кайло, - не для дела. Для Семьи. В принципе. Ты болен, а значит, ненадежен. Вон, ты едва дышишь. Это stronzata, когда четвертый человек в Семье может в любую секунду скончаться от сердечного приступа. Потому после дела Эль Греко я подумаю… - Нет, Кайло, прекрати! Это мой подручный. - Метит-то он - с тобой на пару - амбициозно выше, - Кайло нехорошо сверкнул глазами, - кто знает, может это его рук дело - бомба в машине Кардо? Им и кроме власти есть, что делить. Я вижу, как ты смотришь на его amante. Его, понимаешь? Он оплатил её и делает с ней все, что ему нравится. Ты знаешь омерту - ты не имеешь права претендовать на чью-то женщину. Рей поежилась. Видела, как Энакин хочет ответить, но сделала круглые… умоляющие глаза. Сейчас она была не Синьорой, а лишь уставшей женщиной, не желающей провоцировать конфликт и напоминающей ему, Энакину, что нужно вести себя осторожнее. А у того аж руки чесались. Резкие слова вертелись на языке, но… у него были дети. Потому и делал вид, будто сердце его не болит, хоть оно и болело, отдавая в лопатку, и ему нужно было выпить таблетки. Болело так, что кидало в холодный пот, и немела крепко сжатая челюсть. - Кайло…. - примиряюще улыбнулась Рей, пытаясь сгладить ситуацию, но прекрасно понимая, что, на самом деле, лишь переводит огонь на себя. Капо был не в духе, а значит - ей достанется. Девушка сцепила пальцы под столом, приготовившись к унижению. Но ведь ей нужно было перевести тему. Потому что Энакин, правда, был очень плох сейчас - она видела это по пепельному лицу и синим губам. То, что у нее болело все, Рей старалась не замечать. Она же была Синьорой, ей полагалось быть сильнее. Под стать. - Я помню, как меня зовут, хватит повторять! - предсказуемо рявкнул на нее Кайло. Рей даже не вздрогнула. Смотрела своему мужчине в глаза, пытаясь понять: как далеко он может зайти. - Что? Ну что? Почему ты вечно споришь? Женщине положено есть молча. А, тебя же снова тошнит, я забыл. Вот было бы здорово, чтобы тебя тошнило по нужному поводу. Если не можешь родить мне ребенка, так хоть не мешай управлять Семьей. В столовой воцарилось молчание, где среди апельсинового сока, клубничного джема и вилок перед Энакином упала семейная проблема капо и его Синьоры. Она отказывалась ему рожать. Или не могла, за что ей, похоже, доставалось. Чокнутая. Если отказывалась. И чокнутая, если терпела его. Так вот почему капо бесился. Он хотел наследника. Естественно. Оказывается, и Кайло Рен был не всесилен. Рей с минуту молчала, изучая столовые приборы и еду, которую, правда, не могла есть, а потом, стараясь не терять собственного достоинства, повернулась к Энакину. Который заметил, как нижняя губа девушки задрожала, хоть она и достаточно быстро взяла себя в руки. - Энакин, спасибо, - её голос звучал ровно, - на сегодня ты свободен. Жду тебя завтра в Метрополитене. Нужно выполнить приказ нашего капо. Прекрасного дня. Попрощавшись, Энакин, держа спину ровно, вышел. К бесконечному списку дел добавился еще и чертов Эль Греко. Что это вообще за художник такой? Ну почему Синьора, правда, не родила бы ему, и был бы капо не таким лютым. Хотя… с тем количеством синяков, что он видел, ей не выносить ребенка. Интересно, если Рей так часто и много били, был ли у нее шанс забеременеть? Может она тоже хотела, но не могла? Ни зачать, ни рассказать капо? Тогда им всем точно конец. “Бедная женщина, куда ты влипла”, - невесело подумал Энакин, на секунду останавливаясь, чтобы положить нитроглицерин под язык. Привычная горьковатая прохлада уколола рецепторы, но эффекта на сердце не произвела. Ему уже давно не помогал Дилтиазем, теперь ещё и нитроглицерин не радовал быстрым эффектом. Стенокардия развлекалась с ним, как хотела, а он не мог взять её под контроль. Энакина встревожило, что капо ткнул его носом в то, что он болел. Неужели это было аж так заметно? Точно же донес Кардо. Только он и Синьора видели, как ему приходилось класть таблетки под язык, но Рей бы хранила его маленький секрет от капо, а вот… - Кардо! - Девичий смех ударил по ушам. - Осторожней. Я же могу свалиться. “Да блядь, ну нет”, - обреченно подумал Энакин, поднимая глаза и стискивая зубы. Пытался сосредоточиться на островато-сладком вкусе таблетки, но смотрел на смеющуюся Асоку, зажатую между перилами и Кардо. - Как тебе удалось выиграть нам время? - Я очень способная, ты разве не замечал? - Вопросом на вопрос ответила Асока, а через секунду сама потянулась за поцелуем, как бы демонстрируя в чем ещё она способна. Энакин стиснул кулаки и смотрел, как ладони Кардо собственнически - почему нет, ведь все было оплачено - скользили по шелку и забирались под халат-кимоно, который мужчина сам развязывал. Девушка задышала тяжелее. - Капо сегодня не в духе, знаешь? - Капо всегда не в духе, знаешь, - хмыкнул Кардо, целуя девушку в ключицу и получая полувздох. А потом он увидел Энакина и взгляд его торжественно блеснул. - Ну да ладно, пойдем в спальню и потратим эти полчаса с толком. Ты ведь не сильно устала, малютка? - Я успела соскучиться, - Асока послушно повторяла то, что Кардо нужно было слышать, хоть да, конечно, она устала. Устала и не знала, что радуя одного, убивает каждым словом другого мужчину. Который просто стоял и смотрел. Уже не желая очутиться на месте подручного капо. Просто бы сдохнуть. Вот желательно сейчас. Тихо и без лишнего пафоса. - Хочу тебя безумно. Или сейчас тоже было хорошим моментом, чтобы сердце стало. Но оно стучало. Так громко, что глушило, к счастью, дальнейший шепот Асоки, которая, не прекращая целоваться - до чего страстно-то - шла с Кардо в сторону гостевых спален. Очнулся Энакин лишь тогда, когда хлопнула дверь. Погруженный во внутреннюю тишину, он вышел на морозный воздух, приятно обжигающий легкие. В голове стучало только “хочу тебя безумно”. “Жаль, что ты не сдох, ублюдок”, - подумал Энакин, не совсем понимая - эти мысли направлены на Кардо, которому повезло не сесть в машину или на себя, когда у него случился приступ и только то, что рядом оказалась Рей уберегло его. Та оказывается неплохо разбиралась в нестабильной стенокардии и кинулась за клопидогрелем. За что он не был благодарен. Особенно сейчас. Когда его прекрасное космическое создание стонало под кем-то другим. С другой стороны. Если Асока так говорила, видимо, ей было приятно и хорошо. Возможно, юное сердце влюбилось в того, кто заботился. Разве не это важно? В трансе Энакин уставился на машину Кардо, припаркованную рядом с его автомобилем. Новая. Чистая. Синяя. Подчеркивая свою увлеченность amante, он купил синий автомобиль. Интересно, насколько сильно Асоке за это пришлось быть благодарной на заднем сидении? Ощущая, как его берет темная, дикая, необузданная злость, Энакин поспешил подойти к своей - тоже, блядь, синей - машине. Открыв багажник, он хотел бросить туда папку, но вместо этого наткнулся взглядом на бейсбольную биту. Он возил её с собой уже две недели, поскольку обещал Люку поиграть с ним. И ни разу - ебанная жизнь - так и не приехал, хоть знал, что сын ждет его. Очень плохо себя контролируя - просто из рук вон - Энакин взял биту и одним движением проверил балансировку. Идеально. Сжав её так сильно, что стало странно - как она не сломалась. “Ненавижу тебя, ненавижу”, - думал он, глядя на машину Кардо. Он ненавидел так сильно, как тот ублюдок сейчас имел его сокровище. Ненавидел за то, что сукин сын оказался умнее, честнее и хитрее. За стертые локти Асоки. За её полусонный вид. За “хочу тебя безумно”. Ощущая, как сердце просто проламывает ребра, Энакин замахнулся и, резко развернувшись, ударил свою машину, приводя в хаос стекло и металл. Сила удара была сокрушительной, но ему было недостаточно. Потому он бил машину, чтобы не кричать от раздирающей его боли. Долго и целенаправленно. А потом отбросил биту и, сложив руки на крышу, опустил голову. Его охватило опустошение. Машина была единственным капризом, который он исполнил, когда получил столько денег, что девать было некуда. Как и всякий мужчина, Энакин - в тот период, когда едва хватало на оплату престижного образования для близнецов - конечно, заглядывался на крутые авто, потому, получив возможность, порадовал себя. Обустроил детей, новое жилье, в котором было комфортно его детям, а потом купил BMW. Синее. Которое не сделало его ни на йоту счастливее. Старые мечты оказывается не приносили радости. Ничто не приносило радости. Уже так давно. Потому жалко не было. Энакин даже был немного горд собой, что успел сдержать себя и разбил не машину Кардо, что было бы криком отчаяния. Подобрав биту и обжигая пальцы снегом, мужчина бросил биту на заднее сидение, а сам сел за руль. Вздохнув, он положил ещё таблетку под язык и поехал в участок. Сегодня приедет Асока. А значит хотелось выглядеть профессионалом. **** Не успел Энакин выйти, как Рей поднялась. Кайло, не сомневаясь в том, что раз он пошел на поправку, то и нежности закончились, даже не посмотрел на нее. Ему как никогда хотелось, чтобы она ушла. Оставила в покое. Пусть бы все ушли. Но сегодня точно был не его день, поскольку Рей не покинула столовую следом за Вейдером. Наоборот, девушка подошла поближе, небрежно отодвинула тарелки, параллельно уронив столовые приборы и, забравшись на стол, очутилась перед ним. Обхватив лицо Кайло ладонями, она прижалась к его лбу, делая вид, что не замечает его недовольства. - Ну что с тобой, сердце мое? – тихо проворковала Рей, поглаживая щеки с пробивающейся щетиной, колющей пальцы. – Отчего ты рычишь на всех? Что болит? Расскажи мне. - Che? – одернулся Кайло, сбрасывая с себя ладони и отодвигаясь. Ласка его не тронула. Зачем Рей было знать, что болит? Чтобы, когда он окрепнет, в нужный момент ударить побольнее? Да и не привык он к подобным вопросам. Обычно у него не положено было такое спрашивать, потому что у капо никогда ничего и не могло болеть, даже если…ох, как давно и сильно болело. Семнадцать долгих лет. Каждый день. Рей забывалась и нарушала его личные границы. Где была её хваленая деликатность? Он не хотел говорить. Ничего не хотел. Ему нужно было поехать и напиться с Кардо, но тот был слишком занят. Поднявшись, Кайло хотел отойти, но Рей вцепилась в его рубашку. Безупречно выглаженную. Идеально сидящую. С острыми стрелками на рукавах. Ей было плевать, что она вносит хаос. У неё от напряжения аж костяшки пальцев побелели. - Я не позволю тебе отмахнуться от меня, когда нужна тебе! Слишком много раз мы замыкались в нежелании говорить, и чем это закончилось, а? - Так ты хочешь поговорить? Ну, давай поговорим, моя открытая книга, а не жена, - он темнел от злости на глазах, но девушка видела что-то ещё. Ярость была защитной реакцией. – С тобой, вон, что происходит? То ты ненавидишь меня, то ложишься в одну постель, то потом тебя тошнит. К чему эти громкие фразы? Тошнит её. Как будто неясно, что ты играешь со мной. Хочешь увидеть, как я с надеждой смотрю тебе в глаза «а вдруг»? Я знаю, что вдруг не будет, потому что ты демонстративно раскидываешь противозачаточные таблетки по всему дому, что даже слепой знает о нежелании Синьоры иметь ребенка от своего чудовища! – темные глаза Кайло загорелись от чего-то странного, древнего, граттажного. Он повышал голос с каждой фразой, а ведь обычно на нее не кричал. И в этом крике Рей не разбирала слов, только эмоцию. Боль. Ему было отчего-то ужасно больно. Настолько, что он раздирал себя с каждой фразой, будто пытался отвлечь новыми царапинами. - Тебе нравится дергать меня за самое несбыточное желание, правда, будто не очевидно, что единственная причина, по которой у тебя нет аппетита, зато тошнит – это я. Но раз тебе так хреново со мной – можешь уходить. Из столовой, из дома, из моей жизни – как хочешь! - Насовсем? – спокойно спросила Рей, разжимая пальцы. - Можешь и насовсем. Ты все равно поступаешь только так, как хочешь. – гаркнул Кайло, тяжело дыша, и девушка поняла: все, это финиш. Не их семьи, нет. Какой-то иной. Более страшный. Легко спрыгнув со стола, она подошла к разъяренному животному, чего бы никто не посмел сделать. Зная, что рискует, Рей, отбросив все свои дрессировочные движения, просто обняла его. Мужчина не пошевелился. Был напряжен и готов к атаке в любую секунду. Девушка чутко улавливала, что одно неверное слово – и ей просто свернут шею, поскольку Кайло, как и в ту проклятую ночь, не контролировал себя. - Тогда я ухожу, сердце мое. Ухожу от боли, одиночества, страха и тоски. От ненависти и молчания. От слез в подушку по ночам. Ухожу от этого всего к тебе. – она чуть приподнялась на цыпочки, дабы потереться о его подбородок. Кайло продолжал со свистом втягивать в себя воздух. – Tutto bene. Я с тобой. Твоя боль в безопасности. У них не было красивых брачных клятв, но этот триптих давал обоим силу. Обмениваясь им в самые жуткие моменты, они будто напоминали друг другу, что, вот, они – это причина жить дальше. Порой Рей казалось, что она терпит весь ад и не умирает лишь ради него, и ощущала то же самое в Кайло. - А если ты разделишь её со мной, станет куда лучше. Я помогу. - Тебе и своей боли хватает, и как-то ты не спешишь делиться, - резонно заметил капо. - Ты убил всех, кто причинил мне вред в те дни. - Мы оба знаем, что не всех. Рей прижалась к сердцу Кайло сильнее. Они оба знали о его грехе перед ней. Оба знали и молчали. Она готова была молчать хоть всю жизнь, поскольку была уверена, что мужчина и так себя терзает. - Всех, кого я считаю виновными, - мягко поправила себя девушка, опуская руку, чтобы попробовать переплести их пальцы, но с таким же успехом она могла попробовать согнуть камень, например. Кайло не отзывался. Просто стоял. Сам будто в камень обратился, тревожа её все сильнее. – Сердце мое, ну ответь мне. Ты столько раз говорил, что только мне и доверяешь. Я никогда не предам тебя. Ни за что на свете. Ей легко было шептать такое обещание. Потому что, да, предавать Семью она могла с легкостью, но за своего капо девушка готова была не только растерзать, но и сдохнуть, если потребуется. Рей знала, что стерпела бы любые пытки, вплоть до того, что пережила тогда, много лет назад, но ни за что бы не сдала Кайло. Никому. Кайло отстранил от себя свою женщину и направился к выходу. Рей растерянно посмотрела ему вслед. Однажды они уже так проиграли. Когда она спросила о его первой жене, и он промолчал, отчего они отдалились друг от друга, а затем грянуло насилие. Повторения девушка не хотела, но, ей-богу, не пытать же капо раскаленным железом, чтобы он… Хотя… Раскаленное железо она-то как раз и не пробовала. Возможно, мужчина, привыкший к языку боли, быстрее бы понял её, нежели вот так, когда она пыталась пробиться с помощью любви? - Пойдем, душа моя. Поговорим не здесь, - неожиданно Кайло позвал свою женщину с собой. Рей, встрепенувшись, хотела пойти следом, однако, капо, дождавшись, пока она подойдёт, взял ее за руку. Девушка слабо улыбнулась. Это откровенно льстило. Что даже тогда, когда они были вдали от посторонних глаз, Кайло никогда не позволял ей идти на три шага позади. Мог пропустить вперед, но чаще всего ему нравилось, когда они шли рядом. Рука об руку. А на войне – спина к спине. Дойдя до кабинета, Кайло приказал Митаке их не беспокоить, и тот сам отошел от двери подальше. На всякий случай. Знал он, что бывало, если не отойти вовремя. Виола вон не успела сбежать и в результате ублажала обоих. Кто знает, что ещё за безумие придет в голову чокнутой Синьоре в процессе развлечения своего капо? Отодвинув перед Рей стул, Кайло предложил жене присесть, но она покачала головой и выбрала диван, после чего поманила его к себе. Что бы он не собирался поведать ей – девушка будет рядом. Держать за руку. Поддерживать. Кайло, прихватив пепельницу и поставив ту на колени, закурил. Взгляд его был тяжелым. - Я не убивал свою первую жену, - затягиваясь, вдруг сказал он. Выдохнув дым, как всегда, через ноздри, стал тщательно подбирать слова и строить из них то, о чем забыл. – Тебе вряд ли будет приятно слышать это, но её я тоже любил. Очень сильно. Рей кивнула без ревности. Она не соревновалась с убитой женщиной и не претендовала на первую любовь капо. Лишь на главную и до смерти. - Я не выбирал Кайдел. Однажды отец позвал меня в кабинет, где сидела молодая девушка, и сказал, что она – моя невеста. Никто из нас не был особо потрясен этим, ведь логично, что брак капо – дело политическое, и я всегда знал, что женюсь рано и на том, кто нужен Семье. Меня это устраивало. – мужчина говорил ровно, немного подменяя понятия. «Устраивало» и «не было выбора» все же было разными вещами, но он никогда об этом не задумывался. Ведь его, правда, устраивало жениться на симпатичной, молчаливой и немного застенчивой, как он сам, девушке. – Она была не из самой престижной Семьи на Сицилии, но имела прекрасную генетику. Сама понимаешь. Наследник. Он невесело ухмыльнулся. - Мы виделись до свадьбы раза три или четыре. Признаться, я особо не испытывал к ней ничего. Милая и милая. Такая, как все. Мы не особо присматривались друг к другу, и после свадьбы ничего особо не изменилось. Кроме секса, конечно. Он нас сближал. Мы же были молоды, и это времяпрепровождение доставляло удовольствие. - У тебя не было отношений до нее, да? - Когда ты подросток, и твой дом полон шлюх, то тебе не до высоких отношений, знаешь ли, - Кайло, как мальчишка, блеснул глазами. Дурное было время. Дурное и шальное. Несмотря на то, что отец мог прострелить ему плечо или заставить Бена мучить самого себя, он был более свободен. Его учили драться, стрелять, вести переговоры, разбираться в искусстве и наркотиках, а после он возвращался домой и тащил кого-нибудь в постель. Секс определенно внес некое разнообразие в его жизнь. Рей побарабанила пальцами по ручке дивана. Она начинала понимать, что произошло. Да то же самое, что у них. Только она сыграла на недолюбленности Кайло, у Кайдел же была неопытность Бена, помноженная на юношескую восторженность. Это тебе не выдирать на нем «люблю», там все было проще. - Она полюбила тебя, да? – весьма деликатно спросила Рей, понимая, что, кажется, нет. Полюбила бы - дом был бы полон наследников и семнадцатью годами брака за спиной. - Кайдел дала мне кое-что поважнее. Она стала моим другом. Если честно – первым в жизни. Я ведь рос в замкнутой среде. Домашнее образование, отцовские уроки «как быть капо», колледж заочно, потому что нужно уже было заниматься делами Семьи. Юридическое образование я получал уже позже, в Вене, когда все…закончилось, но свои лучшие уроки я получал как раз в те дни, когда отец брал меня на переговоры с властями или другими Семьями. У меня никогда не было друзей. Не то чтобы это запрещалось, но я всегда был как-то отделен от внешнего мира. Он промолчал о том, что папа разрешал ему изредка «погулять с другими». Но его не брали в игры. Он же вечно то хромал, то ходил с бандажом. Кому такой игрок в футбол был нужен? А ведь Бен достаточно хорошо играл. В те редкие дни, когда был не избит. Но его сторонились также и потому, что знали – этому странному парню придется служить, он наделен большой властью. Его боялись. А он хотел дружить. Но был сам по себе. На его трибунах никогда не было зрителей. Только судьи. Судья. Один. Жестокий и оценивающий все на свете. И не пропускающий его ошибок. Никогда не хвалящий, зато бьющий так, что не совсем ясно, как Бен вообще дожил до четырнадцати – возраста, когда воспитание перешло на другой уровень. Более взрослый и жестокий. И очень одинокий. Хотя, по правде, Бен редко думал о том, насколько он одинок. Думал, что живет, как положено. Кайдел дала ему это. Она, сначала такая молчаливая и отдающаяся по ночам, неожиданно после секса начала с ним разговаривать. Не после брачной ночи, которая, к слову, правда, оказалась настоящей, ведь девушка была невинной, а где-то спустя месяц. Бен был так потрясен этим, ведь он не думал, что с ним кто-то захочет просто поговорить, а ещё больше был поражен тем, что Кайдел слушала его. Он был неожиданно кому-то интересен. Не как будущий капо, речь которого анализировалась на наличие ошибок. Как молодой парень, который сначала больше молчал, не зная, что и рассказать, ведь с ним по душам не болтали. Затем они иногда гуляли днем. Никогда не ходивший на свидания Бен ошалел от эмоций – это было приятно – просто гулять, держась за руки. Её удивлял его ум – он ведь, правда, знал много, его – её доброта. Она была нежной, трепетной, кормила бездомных котов с рук и всегда находила для него улыбку. Только Кайдел знала все о его детстве, лишь она знала, за что какой шрам получен, потому что целовала их и говорила, что он - лучшее, что могло с ней случиться, и ей очень жаль, что реальность была с ним сурова. Всегда говорила. По многу раз. Залечивая все раны. Воодушевляя. Бен верил, ощущая себя окрыленным и очень особенным. Впервые он был для кого-то целым миром. И, естественно, потерял от нее голову. Они не жили в одной спальне, но проводили много времени вместе. Хан не был доволен, но Бен проявлял характер, мол, ты ведь тоже любил. И их оставляли в покое. По воскресеньям они сбегали на пляж и любили друг друга в море. В те дни мир принадлежал им. Было неимоверно прекрасно. Никогда не знавший ничего подобного ранее, Бен ошалел. У него был друг, жена, любовница. Все было. В одной ней. Его немного беспокоило, что, если он оставался на ночь, по утрам ещё сонная Кайдел смотрела на него с каким-то отвращением, однако… как же легко забываться, когда, спустя секунду, тебя целуют, шепча какие-то глупости, понятные лишь влюбленным. К слову, “спокойной ночи” она ему никогда не желала. Она же и познакомила его со своим кузеном. С Кардо. С человеком, имевшим амбиции и холодный ум, чем понравился Хану, и при этом обладавшим чувством юмора, за что его подпустил к себе Бен. Все складывалось, как же все хорошо складывалось, пока однажды отец не вызвал его к себе в кабинет и не поведал, что Кайдел работала на другую Семью. Ту, с которой они боролись за верховенство на Сицилии последние семь лет. Она сдавала все то, что неразумно выбалтывал ей Бен – а он ведь выбалтывал, когда советовался или делился мыслями. - А потом она предала меня. Всю Семью предала. Точнее, она уже вошла в Семью, как предатель. Оказалось, представляешь, она ни дня меня не любила. Лишь играла роль. Потом уже, когда мы остались наедине, рассказала – с таким удовольствием, – как её обучали понравиться мне. Сказала, что это было проще, чем все думали, ведь я – наивный дурак. Кайло помнил, каким холодным было её лицо. Уверенная, что с ней ничего не сделают – а у нее были на это весомые причины, – Кайдел смеялась над ним, рассказывая, каким диким и несуразным животным его воспитали, и что ей нравилось наблюдать, как он за ничтожную ласку готов целовать ей пальцы. Все то, что тогда казалось Бену милым – когда он мог, например, среди ночи помчаться - ради неё ведь! - за её обожаемой земляникой, – было лишь насмешкой. Кайдел, запрокинув голову, хохотала. Мол, ты был таким идиотом, когда делал это. Ничтожным идиотом. - Твой отец считает, что это я предала Семью. Да мне не нужно было ничего делать. Семью продал ты сам. За ласку и пару поцелуев. Тупое животное. Тупое, но такое преданное. Как же ты жалок, слов нет. Кайдел говорила с отвращением. Сказала, что сожалеет лишь о том, что ей приходилось ложиться под него. Отдать ему свою девственность ей было очень жаль, но платили неплохо, потому она была не в обиде, что ей было сначала больно, а потом, когда он влюбился, невыносимо скучно. Слушая молчание, Рей ощутила дрожь, пробежавшую по всему телу. И потому, что все закрутилось заново, и потому, что она будто слышала то, о чем молчит Кайло. “Господи, Боже, хоть бы он никогда не узнал, хоть бы никогда не узнал”, - мысленно думала она, целуя Кайло в висок, словно отгоняя беду, которая все равно придет за ними, обязательно же придет. - Но я все равно не убивал её. – он с силой раздавил сигарету. Тупое преданное животное. Таким после той беседы он и остался. – И все же, смерть Кайдел – моя вина. - Это случилось… сегодня, да? В этот день? – осторожно спросила Рей, поскольку мужчина снова замолчал. Девушка понимала, что он размышляет, рассказать ли что-то ещё, и от этого было дурно. Если за предательство не убил, хоть ему в лицо сказали, что любви не было, что-то остановило его. Кто-то остановил. - Ты скучаешь? - Да пусть бы горела в аду, - вздрогнул Кайло, но привычной ненависти не было. Пусто. Просто факт того, что это все было в прошлом. Ложь, смородина и много боли. Вздохнув, он поднялся. – Дело совсем не в Кайдел, но с нее стоило начать. С того, что я очень её любил. Это важно для дальнейшего понимания. – мужчина наклонился и поставил пепельницу на пол. Очень аккуратно, что было несвойственно для Кайло, отчего стало ещё более жутко. Повернулся. Погладил по запястью. – Я бы хотел познакомить тебя кое с кем. Рей кивнула и уже приготовилась подняться, но капо остановил её, а сам встал и подошел к сейфу. К тому, который никогда не открывал, и который был самым надежным местом в этом доме. Девушка чуть вытянула шею. Она всегда была уверена, что там хранятся какие-то документы на Семью. Кайло что-то оттуда достал и так и застыл. Проклятие, что за секрет он скрывал? Рей все же пришлось подняться и подойти. Девушка осторожно коснулась его плеча. Мужчина повернулся. В руках у него был небольшой снимок, изображение которого Рей не видела. На лице у Кайло отражалась такая боль, что девушке стало не хватать воздуха. Боль и сомнение. Он не знал, был ли готов. А потом, посмотрев Рей в глаза, все же решился и протянул снимок жене. Протянул, но не отдал. Та нахмурилась. Это было всего лишь старое УЗИ, а не… «Стоп!» - тут же сообразила девушка. Это было не всего лишь. Это был пиздец, от которого даже столпы земли пошатнулись в эту минуту. Реальность Рей, стоящая на черепахе мести, стала раскачиваться, потому что среди жестокости вдруг вспыхнула жизнь. Перекрытая и изуродованная смертью. Это очевидно. Иначе бы Бен не был таким серым в эту секунду. Серым и… вдохновленным. Сочетающим в себе то, что не сбылось, и то, что, наверное, делало его счастливым какое-то время. - Смотри, Рей, это мой сын. – его голос звучал странно. Почти восторженно. Гордо, как у любого отца. Только глаза были пустыми. – Мой мальчик. Здесь ему уже двадцать шесть недель. «Твою ж, блядь, мать, - мысленно простонала Рей, - твою ж, блядь, сука, мать. Сердце мое драгоценное, как ты бьешься ещё?» Она едва не завыла, уставившись на Кайло. У него должен был родиться сын. Вот почему он не убил Кайдел. Она… Блядь. Она была беременна от него, но, судя по всему, её это не уберегло. Да чхать на нее! Кайло это не уберегло. Ведь та тварь сдохла, а он стоял и пялился на старый, затертый пальцами снимок, думая, что не «всего», а «уже» двадцать шесть недель. Двадцать шесть. Семь с половиной месяцев. Проклятие. - Родной мой… - тихо начала Рей. - Я полюбил его с новости о том, что стану отцом, - Кайло провел пальцем по УЗИ. Он досконально выучил всю черно-белую зернистость. Знал, где маленькое сердечко. Вот та точечка. Застывшая, но пульсирующая для него по сей день. Узнавал ручку. Ту самую, которую чувствовал, когда прикладывал ладонь к животу, и она толкалась, словно приветствуя его. - Жаль, я так и не узнал, как он смеется. Наверное, очень звонко. Очень. Звонко. «Так, как мне смеяться было запрещено. А я бы тебе разрешал, ведь я очень сильно люблю тебя», - привычно тепло подумал Кайло, так редко разрешающий себе доставать этот снимок, но эти встречи с его сыном, его дорогим мальчиком, были такими неповторимыми. Прошлое, которое умерло и при этом было здесь, под его пальцами. - Ты позволишь? – Рей, понимая, что Кайло нельзя обнимать, жалеть и особо дергать, коснулась снимка. Знала, что у человека, дом которого был завешан полотнами Рафаэля, Климта и Ван Гога, нет в коллекции дороже шедевра, чем вот это. Чем его сын. Боже. Как он не спятил-то? Теперь его одержимое желание становилось таким...земным. Кайло нахмурился. Он никому не доверил бы снимок. Даже Кардо – единственный свидетель тех дней – не знал, что у него осталась память о его ребенке. Рей провела пальцем по снимку, и Кайло ощутил противоречивость внутри. Он был тронут бережностью, но с другой стороны - это была лишь его граница. Разделять момент мужчина не привык. Боль, такая острая, ноющая на плохую погоду и детские улыбки, стала частью его и...по правде, он так сросся с ней, что не знал, каково это - проснуться и не ощутить камня на груди. - Я бы не хотел, - признался он, крепче держась за несбыточное, и Рей просто стиснула его напряженные пальцы, слегка поглаживая их. – Это я все rovinarti (1). Я… отец дал мне слово, что Кайдел уцелеет, пока не родит, но в ту же ночь их убили. Кайло смотрел поверх головы Рей. Уснувшие на зиму груши грустно царапали ветками падающий снег. Он ничего не ощутил в ту ночь. Просто пил, пока убивали его мальчика. Так сильно упивался предательством, что не позаботился о безопасности Кайдел. Они оба - и он, и бывшая жена - верили в ценность их ребенка. Цена оказалась чудовищной. - Чтобы весь мир знал – для предателей одно наказание, и не столь важно, кто ты: реджиме или Синьора. Но мой сын-то был невиновен. Он даже не родился. Может, и к лучшему. В таком schifoso (2) мире детям не место. Потому я даже благодарен тебе, что ты не рожаешь мне наследника. Эта реальность не стоит их, моих детей. Рей вздрогнула. «Моих детей». Они все равно мысленно существовали для него. В далёком несбыточном будущем. Никто, кто больше не хочет, не говорит «мои дети». С такой тоской, что лучше вскрыть себе вены, чем слушать. Но она слушала, потрясенная до глубины души оказанным доверием. Он вздохнул очень тяжело. Запах смородины расползался вокруг них. Запах, который всегда напоминал о его ребенке. Во время беременности Кайдел, обожавшая землянику и даже собиравшаяся назвать дочь Фраголой, все время хотела смородину. Он часто сам обрывал ей черные ягоды, перетирал их и делал чай. Она всегда, улыбаясь, говорила, что малышу нравится. А ему нравилось заботиться. Никогда не ощущавший на себе, каково это - когда твои капризы исполняют, он с радостью отдавал всего себя этому новому процессу. Заботе. О своих жене и сыне. Бен казался себе таким сильным, способным исполнить любое желание. Потому все делал сам. Для человека, готового уложить мир у чьих-то босых ног, обрывать кусты смородины - было мелочью. Когда Хан ледяным тоном сообщил, что пристрелил Кайдел, он как раз обрывал дикую смородину, привычно ругаясь, что та царапается, но это был их утренний ритуал. Отец рассказывал, а он, как в трансе, продолжал ранить руки. Потом, кивнув, пришел домой, стер пальцы в кровь, перетирая ягоды, и заварил чай. Не понимая. Не плача. Не ощущая ничего. Просто пил чай, обжигая губы. То же самое Бен сделал и в день похорон, вернувшись из церкви. Нарвал ягод. Перетер их. Сделал чай. И убил отца. Тем же ножом, что подрезал кусты. Без малейшего сожаления. И та смерть тоже пахла безумием и смородиной. Месть пахла смородиной. Месть за его мальчика, который, не увидев мир, спал, укрытый землей. А он жил. Пропитавшись тем запахом. Счастья. Предвкушения. Смерти. Власти. Бесконечной и безграничной. Да, он убил отца, сжег кусты, а затем – и вот ту Семью, что платила Кайдел. Под корень. Но смородина навсегда осталась с ним. В памяти. В награду. Как проклятие. - Пусть прошлое умрет, - шептал себе Бен тем утром, когда рвал смородину в последний раз, - убей его, если нужно. Только так можно стать хозяином судьбы. Он и стал. Только ребенка это ему не вернуло. Остался лишь снимок и дыра в сердце. Дыра, которую так и не заполнил детский плач или смех, ведь он стал таким жестоким чудовищем, что никто, включая его любимую женщину, не хотел дарить ему ребенка. Лишь усиливая, усугубляя потерю, перенесенную много лет назад. Мужчина даже не пытался это уже вылечить. Так и жил. Порой косясь на Рей. А вдруг? Вдруг однажды он снова получит в руки такой же снимочек? Где будет сердце, ножки, ручки и жизнь. - Я знаю, что это… нельзя так переживать. Это слабость. Знаю, Рей, что выгляжу жалким. С людьми такое случается – их дети не рождаются, - он странно моргнул, - и я не живу только тем, что случилось. Но порой по ночам я ловлю себя на мысли, что смотрю в потолок и выбираю ему имя. Вот и вся моя тайна, Рей. Девушка, наконец, решилась поднять на него глаза. - Она прекрасна – твоя тайна. Он прекрасен – твой мальчик. – Рей боялась даже моргнуть. Так и застыла, не дыша, думая, что секрет Кайло покрасивее и почище её предательства. – Кайло… - Я рассказал это не для того, чтобы ты в порыве сочувствия наобещала мне всего на свете, - капо по глазам своей женщины увидел порыв и тут же приложил палец к её губам. – Не стоит. Обещания придется потом выполнять, а судя по свадьбе - выходит всегда плохо. Я и так ее себе никогда не прощу, хоть тебе от того и не легче. Все хорошо. Я вел к другому. Я впервые за семнадцать лет ощущаю себя живым и счастливым, Рей. Впервые. Рядом с тобой. Тебе не нужно делать то, чего ты не хочешь – я и так счастлив. Каждый день. Особенно, последнее время, когда мы снова ладим. И я просто хотел сказать спасибо за это. Мне невероятно повезло. Извини, что накричал утром, это было недостойно. - Все хорошо. Правда. Хорошо. Давай теперь спрячем твой секрет в сейф, и мы отменим все планы. Проведем день здесь. Вместе. Только ты и я. Кайло, бывший до этого момента напряженным, удивленно посмотрел на свою женщину. Провести этот день с ней? Обычно он напивался до беспамятства с Кардо и нарочно проигрывал в казино огромные деньги, но… oh, Dio, только с ней он и хотел быть сейчас. Плечом к плечу. Рука в руке. Только ей хотел положить голову на плечо и молча пить. Рей ощутила, что пальцы Кайло расслабились. Он отдал ей снимок. Из-за уважения она не стала рассматривать, а просто положила в сейф. - О, это для Бенжи? – заметив елочную игрушку в виде мышонка, тут же заинтересовалась девушка, стараясь немного развеять атмосферу и не задумываясь, почему старая винтажная вещь спрятана в сейф. Но не успела взять в пальцы, как Кайло гаркнул «не трогай», и она, вздрогнув от неожиданности, уронила то, что спустя секунду разбилось, весело рассыпав блестящие осколки вокруг. Повисла жуткая тишина. Рей не смела даже поднять головы, сразу уловив, что случилось непоправимое, а когда посмотрела на мужа, тот был аж серый. - Прости. Он молчал. Смотрел на неровные осколки под ногами. Этого мышонка он купил на рождественской ярмарке в Палермо. Долго выбирал между Щелкунчиком и этой забавной игрушкой, а затем повесил на елку сам. Тогда, когда Кайдел была беременна. Они вместе смеялись. Мышонок. Topolino. То, что он не смог выбросить, когда смерть разрушила его. Помнил, как, напившись, бережно прижимал игрушку и, поскольку строгая тень отца больше не нависала над ним, плакал, как ребенок. Пряча голову в колени. Завывая. И лишь неровно окрашенный кусок стекла видел это. Его отчаяние. Девушка присела. - Не трогай, - тише попросил Кайло. Рей застыла, наблюдая, как он, понурив голову, бережно собирает свое разбитое сердце. Осколок к осколку. - Кайло, прости меня. Прости, пожалуйста, - прошептала она. Он не знал, что извиняется девушка не за игрушку. А за все, что исправить было нельзя. За то, что он извинялся, а она – никогда, хотя творила не меньше. - Это я должен просить прощения. Я накричал на тебя. Этого больше не повторится, - мертвым голосом ответил мужчина, - все нормально, душа моя. Рей грустно улыбнулась. Конечно, повторится. Но с ней случались вещи и похуже. И с ним. С ними обоими, блядь, все было очень плохо. Очутившись рядом, Рей спрятала лицо на груди у Кайло и расплакалась. Тот неловко обнял её, стараясь не сильно стискивать ладони, чтобы не раздавить игрушку для ребенка, которого оплакивала его женщина. То, чего никто не сделал для него, делала она. Поцеловав девушку в висок, он закрыл глаза. А потом, пытаясь успокоить Рей, сказал, что сделает ей чай. Осторожно сложив битое стекло на стол, мужчина вышел. Знал, что не нужно быть слабым. Стоило забрать и выбросить осколки, но он просто... просто не смог. Сохранит их, как дурак. Все до единого. Когда Кайло вернулся, его жена уже все упаковала в коробку. Собранная, решительная и вытирающая красные глаза. - Мы все исправим. Обещаю тебе, Кайло. У меня полно прекрасных реставраторов. Я все починю. Очень бережно. Сердце мое, мы все исправим, - тихо сказала она. А потом, сев на пол, отпила чай. Вздрогнула. Тот был смородиновым. 1 – проебать 2 - дерьмовом *** - Принцесса моя, твое какао, - Энакин сел на кровать дочери и довольно прищурился. Минуту назад он отдал зеленую чашку Люку, а теперь отдал напиток с горкой маршмеллоу дочке. Поправляя Лее подушку, он счастливо улыбался, ощущая, как всё плохое и темное улетучивается в эту минуту. Да, его больше не любила Асока. Да, он не мог распутать дело серийного убийцы. Да, он опасно играл, покрывая Рей. Да, у него больное сердце и за это капо убьет его через три недели – или неделю, если верить вызову Синьоры. Но сейчас ему было хорошо. Не так часто ему везло вернуться домой, когда дети не спали. Сегодня он вернулся относительно рано, чтобы побыть со своими цыплятами и наслаждался простыми радостями. Сварил какао, поскольку опоздал к ужину. Полечил Люку разбитую коленку, отдав сыну целую гору комиксов о Флеше Гордоне. Подарил Лее новую куклу. Был как человек, наслаждающийся теплом камина в лютую пургу. И хоть он знал, что в пургу придется выйти утром, сейчас ему было уютно. Он был хорошим отцом. Обожал детей и те отвечали ему взаимностью. Но неожиданно Лея отвернулась от чашки. Энакин насторожился. - Лея, здесь же твой любимый зефир – банановый, - попробовал привлечь внимание дочери Энакин, который выстоял за ебанным маршмеллоу двадцать минут, потому пропустил ужин. – Я… - Мама не придет на мой концерт, - шмыгнула носом Лея. Мужчина сам автоматически отхлебнул какао и с трудом проглотил приторную сладость. То, что у дочери через четыре дня первый концерт в балетной школе он, естественно, не забыл. Синьора, выделив целый день, помогла ему выбрать для нее самый красивый наряд – они втроем поехали к её персональной швее и та нарисовала для Леи нечто потрясающее сказочное. Усыпанное блестками. Золотыми. Лея хотела голубые, но Рей, оказывается, прекрасно ладила с детьми и уговорила дочь на золотые. Не вызывающие у него боли, зато ставшие причиной восторженного смеха его принцессы. - Мама улетела по работе, солнышко, - Энакин, вчера полвечера ругавшийся с Падме по телефону из-за балета, улыбнулся. – Я буду хлопать за двоих, а потом мы покажем маме твои красивые фотографии. Она ничего не пропустит и будет гордиться тобой очень сильно. - Ты тоже не придешь, - Лея совсем не по-детски вздохнула. – Ты никогда не приходишь. Энакин растерялся. На концерт дочери он отпросился заранее. И на работе. И у Синьоры. Она пообещала ему не ставить никаких дел, понимающе кивнул. Да даже капо, услышав, что он не может присутствовать на переговорах из-за концерта, как-то странно выдал «ладно». Он собирался прийти. Он придет! Обязательно придет. Но Лея так разочарованно смотрела. Недоверчиво. И у Энакина в голове отчетливо всплыл его профайл. «Лжец». Он был таким для самых родных людей. Он лгал Асоке. Лгал и Лее. - Я обязательно буду. - Так же, как на моем футбольном матче? – Подал голос Люк, подняв голову над комиксом. Мужчина виновато улыбнулся. Да, с футболом вышло из рук вон плохо, потому что в тот день нашли одиннадцатый труп, и его сорвали на подъезде к спортивной школе. – Ты никогда не приходишь, папа. Не зря его дети были близнецами. Говорили одинаковыми фразами. Смотрели с одинаковым разочарованием. И подводил он их тоже одинаково. - Ты не любишь нас, правда, папочка? – Тихо спросила Лея, и её нижняя губа дрожала. – Мы хорошо учимся. Ведем себя хорошо. А ты все равно нас не любишь. Мама говорит, если бы любил, то не бросал бы по вечерам. - Принцесса моя, я люблю вас больше всего на свете, - Энакин потянулся обнять дочь, но та отпрянула от него. Люк, наблюдающий со своей кровати за своим непутевым отцом и плачущей сестрой, выбрался из теплого кокона и прошлепал босыми ногами по полу. - Лея, прекрати, - сурово сказал он, обнимая сестру. – Мы так не договаривались. - А как вы договаривались? – Тихо спросил Энакин. Договаривались. Они договаривались против него. И его сердце чуяло, что ничего хорошего ему это не сулило. - Если ты нас не любишь, мы хотим жить с мамой, - Люк храбро посмотрел на отца. – Мы тоже тебя больше не любим! И в этот миг весь мир Энакина, весь ебанный мир, что он выстраивал в этой квартирке, рухнул на него. Обои с воздушными шариками и флуоресцентными звездами качнулись и осыпались на пол. Его дети не хотели жить с ним. Преисполненные своих накопившихся обид, они безжалостно выдавали громкие фразы, делающие так больно. Но им было больнее. Его бедные цыплята, считающие, что их любят за отметки в дневнике, пестреющим пятерками. Он и здесь проебался. - Люк… - И подарки твои не нужны. С мамой лучше. Мама не забывает забрать нас со школы. Хотим с ней жить. С тобой плохо. И няня дурацкая. - Нельзя называть людей дурацкими. - Но она дурацкая! Вечно только говорит по телефону. Лея порезала палец, а ей все равно было. И тебе все равно. – Его сын – эх, его точная копия, только в разы лучше – не плакал как Лея. И истерично не кричал. Говорил тихо, упрямо, хмурясь. Энакин посмотрел на обнимающихся близнецов. Такие несчастные и грустные. Жмущиеся в постели, подальше от него, будто он был каким-то чудовищем и мог наказать их. - Хорошо. Мама вернется, и на выходных я вас завезу. – Он старался улыбаться, очень старался. Звезды уже не просто осыпались, нет, они давно погасли, оставляя лишь пустоту. Энакин держался. Попробовал поцеловать своих цыплят, но те только крепче прижались друг к другу. Такая слаженность… против него. А ведь обычно они ничего не могли поделить – ни последнюю ложку мороженного, ни игрушку. – Теперь, Люк, иди в свою постель, пожалуйста. Время позднее. Завтра рано вставать. Он забрал пустую чашку сына, сложил комиксы на тумбочку и вышел. Допил остывшее какао. Мерзкий напиток. И почему цыплята и Асока так любили? Может, потому что их собственные жизни были слишком горькими? Опершись руками о столешницу, Энакин наклонил голову, закрыл глаза и долго, тяжело дышал. «Мы тоже тебя больше не любим». «Безумно хочу тебя, Кардо». «Ты никогда не приходишь». Его ненавидели абсолютно все. Но это ведь ничего? Ничего ведь? Ему-то это не мешало любить и близнецов, и Асоку. Но… - Блядь, - он грохнул обоими кулаками по столу, а потом повторил тише. – Да блядь. Блядь. Блядь. Открыв глаза, Энакин нашел глазами красную книжку, полную дурацких картинок и открыл на загнутой странице. Достал тостовый хлеб, сыр, ветчину и кружочки моркови, стал, чертыхаясь сквозь зубы, следовать инструкциями и вырезать из еды части ракеты для Люка и сову для Леи. Им нравилось носить в школу такие забавные сэндвичи, и обычно они загадывали ему какие-то картинки, загибая листы. - Значит, теперь ты хочешь быть космонавтом, да? – Спросил у тишины Энакин, тщательно вырезая иллюминатор. А потом замер на секунду, изучая внимательно нож. Соблазнительно острый. Такой наточенный. Холодный. Милосердный. Отложив хлеб, он покрутил нож в руках. Посмотрел на свои запястья. Потом снова на нож. Так просто. Пара точных движений и он будет свободен. Незаслуженно далеко от боли, но даже у него ведь был предел. Какая разница – через пару недель от рук капо, через месяц от больного сердца или прямо сейчас, без лишнего шума? Он так устал. Устал от себя. Был так отвратителен себе. - Энакин, сосредоточься, - одернул себя мужчина и нехотя стал вырезать из моркови клюв для совы, а потом складывать из аппликации сэндвичи и паковать их в ланч-боксы. Он совсем выжил из ума, если решил, что можно порезать себе вены и утром дать цыплятам найти окровавленный труп. Уж лучше капо. Долго, мучительно, неизящно, но не на глазах у детей. Закрыв яркие ланч-боксы, Энакин заглянул в детскую, где близнецы сладко спали. Поцеловав обоих, он выключил настольную лампу и вошел в свой комнату, где на тумбочке стояло фото его детей и лежали блестки Асоки, потерянные Леей на кухне. Потерянные и подобранные им. Блестки, коробка от которых хранила отпечатки пальцев Шпильки, а значит – уникальность. На нем эти отпечатки давно стерлись. Его гладили другие руки. Гладили и не не приносило облегчения. Сев на пол, Энакин достал схему Метрополитена и стал планировать похищение картины Эль Греко. Чем быстрее они справятся, тем быстрее его убьют. У него был стимул справиться очень быстро. Ему все так надоело. Он сам себе надоел. *** Привет и пока вам, дорогие читатели. Ибо мне даже немножко стыдно за всю эту боль, но... я рада, что рассказала вам то, что сама знала с первых страниц. Шоудаун капо состоялся, и главный вопрос - кому какого размера ведерко для слез пригодилось-то? (вопрос, конечно, для всех, кроме Balrosme, мы-то знаем, что она НИКОГДА не плачет, и ей даже не стыдно)