Клетка

В дом бывшего, мертвого хозяина Фенрис возвращается, чувствуя себя клеткой, в которой мечется его предательское сердце. В груди у него — черная пустота. Ничего внутри нет, не осталось, все выпотрошено, и все умерло — умерло вместе с Данариусом. Фенриса дрожью берет от этой больной и страшной мысли. Он хотел быть свободным, никому не принадлежать. Но Данариус мертв. Фенрис его убил, Фенрис ему сердце из груди выдрал. Фенрис в его тело ворвался, сделав вид, что оно принадлежит ему. А собственное сейчас в груди мечется, от тоски воет, и Фенрису хочется бросаться на стены. Умереть хочется — там же, вместе с Dominus, лечь рядом с ним на пол, перерезать себе горло и… Нет. Фенрис бьет себя по лицу, пытаясь прийти в себя. Нет. Нет, он свободен. Его хозяин — мертв. Да и не хозяин он больше. Не Dominus. Он уже несколько лет не должен был быть его хозяином. И никогда больше никакого хозяина у него не будет. Фенрис окидывает взглядом темную пустую спальню, кровать, которая принадлежала когда-то Dominus, и на которой последние годы спал он сам, делая вид, что она принадлежит ему. Он присваивал себе то, что раньше принадлежало Данариусу, и это должно было ощущаться хорошо. Сейчас ему просто тоскливо. Фенрис вплетается пальцами себе в волосы и тянет с силой. Жмурит глаза, чтобы не видеть лириума на коже. Эти белые линии с ним навсегда, это то, что с ним сделали, то, каким его сделали, и он никогда-никогда этого не исправит, никогда от этого не избавится, и ему тошно. Еще больше ему тошно от знания, что он просил об этом. Он за это сражался. Фенрис так не хочет верить в это сейчас. Ему бы так хотелось продолжать цепляться за мысль о том, что все, что происходило с ним, происходило насильно, ведь так было бы проще. Так было бы проще держаться за ненависть к тому, кто вплел лириум в линии его тела, но теперь ненавидеть остается лишь себя одного. Содрать бы кожу. Тело — клетка — тесная. Эта клетка хуже, чем те, в которых его держал Данариус, точно зверя. Из нее — не сбежать. Единственный способ от нее избавиться — умереть. Задохнуться от яда собственных мыслей, от понимания того, что по-настоящему свободен он не будет н и к о г д а. Фенрис горбится на полу, едва дыша. Он хочет исчезнуть. Сжаться в крошечную точку, в ничего, ведь ничего не может чувствовать. Ничего не может сгорать от стыда и ненавидеть себя. Мысли лезут, мерзкие, все до одной. Он вспоминает Хоук, ее прикосновение, ее попытку поддержать. Фенрис оттолкнул ее, потому что испугался. Потому что не хотел и не хочет, чтобы она видела его таким жалким, таким беспомощным перед самим собой. Больше всего он боится, что она увидит в нем то, что он так лихорадочно в себе давил и давит, что он ничего собой не представляет: у него не было жизни вне клеток, а, если и была, он ее не помнит. Вся его жизнь, вся его память — одно сплошное рабство, и только один человек был в ней константой. Он мертв теперь, Фенрис его сердце в руке раздавил, и ему теперь так больно, и ему бы так хотелось вернуть все назад. Эта мысль шпарит его кипятком. Заставляет подскочить и заорать на самого себя, сжимая голову в руках, удариться лбом о стену изо всех сил. Почему все не так, как он себе представлял? Почему ему так неспокойно, так больно, хотя уже не должно быть? Почему в груди только стыдная тоска? Он ненавидит Данариуса, ненавидит поганых магов, но себя он ненавидит больше всего, и Фенрис не знает, что делать с этой ненавистью.