Первое свидание, или Френдзона

You rocked my world, you know you did And everything I own I give

Последняя декада июля добивала всё такой же жаркой, удушающе солнечной погодой, что держалась весь незабвенный Чемпионат Европы 2020. Разница с Грецией ощущалась только в самом климате и отсутствии Эгейского моря. Лондон Бену уже как родной, а рисуемый в воображении путь до Стэмфорд Бридж терпко скучаемый и ненаглядный. Всего за год. Защитник хоть и был лёгок на подъём и сердцем открыт каждому, но не повально влюбчив, а его новая привязанность не поддавалась привычному традиционному объяснению и не подлежала огласке даже под страхом смертной казни, к которой его, образно говоря, за это приговорят все, кому не лень. Потому что эта тайна — порочащий не только его секрет, и Чилли страшится когда-нибудь причинить страдания и боль самому дорогому, что он нашёл в своей жизни. А самое главное, Бен просто не может, потому что не должен, признаться. Молодой парень всю жизнь недальновидно, зажмурившись и уморительно надув щёки, как перед прыжком в воду, верил только своему сердцу и решался, но теперь начинал узнавать жизнь — такой стала его собственная жизнь — с другой стороны. Где вверенное бьющееся для кого-то одного сердце стало безответственным, даже глупым и эгоистичным, а главное — безответным, ненужным и нежеланным — подарком. Его любовь — Чилли теперь уже решительно и смело это признаёт, не стесняясь в выражениях, — превратилась во внутреннюю систему сдержек и противовесов, лживую дипломатию с ближайшими союзниками, балансирование на грани фола в собственной штрафной ради сохранения мнимого спокойствия, видимости контроля над своей жизнью и воображаемого нейтралитета с кем-то самым близким, от которого ты пытаешься держаться на дистанции, каждый раз подбираясь максимально близко и нарочно влезая в искусственный оффсайд, но мечтая навсегда остаться рядом. Бен сжимал в уже чертовски вспотевших ладонях телефон. Последние минут пятнадцать. Это ослепительное солнце Англии было абсолютно вразрез с его взволнованным внутренним состоянием и неровным неугомонным биением трепещущего, как пугливый кролик, сердца. Крепкая грудь защитника вздымалась мерно — Чилли этим летом окончательно бросил недооценивать дыхательную гимнастику, — но из-за рёбер будто трещала по швам изнутри, стремясь разорвать и без того измучившегося Бенджамина. Но, чёрт, он был окрылён этим ожиданием. Вдохновлён и взбудоражен, как в предвкушении лучшей игры в своей карьере. И, конечно, полон светлой и простой, неоправданно сильной и очень искренней, как сам защитник, веры в себя, что отличало его от многих. Но не делало особенным в чьих-то глазах. Чилли поглубже вдохнул — не сачкуя, на полном серьёзе, — надув щёки, и неосознанно прижал к обнажённой груди обжигающе холодный стакан с апельсиновым соком, который он держал в руках. — Ауч, — Бен ожидаемо поморщился, как будто солнечный зайчик резко засветили в глаз. Неприятный телу контраст температур дал защитнику желаемый эффект дефибриллятора, чтобы запустить связи „сердце—голова—поступки”. Чилуэлл и так позанимался в домашнем зале и только что закончил. По задумке, это должно было помочь ему разогнать сумбур и сомнения в голове и худо-бедно снять возбуждение, совсем не отпускающее при мысли о том, что он собирался позвонить и впервые пригласить Тимо Вернера к себе. Последние дни отпуска перед возвращением в Кобхэм после отпуска с парнями в Греции, когда Бен в недосягаемости от Тимо развеялся от своих напрягов, внутренних конфликтов и неурядиц, которые почему-то вместе с любовью стали часто посещать его, Чилуэлл мечтал провести по-особенному и наконец воплотить то, чего давно желал. Он уже давно делал всё мыслимое и немыслимое, чтобы разобраться в себе, и эту неделю снова попытался расставить всё по местам. Любой расклад сходился в одном — Тимо был ему безумно важен и до боли необходим. Их телефонный роман начался на незадавшемся — по злому року или судьбоносному совпадению — у обоих одинаково Евро. Это был первый раз и первый повод всерьёз переписываться или вообще писать друг другу — доселе одноклубники, весь сезон Тимо и Бен всегда были по одну сторону и делили все моменты на двоих, прямо на поле. Немец из личных соображений такта и какой-то внутренней честности после каждой сыгранной встречи не писал поздравления с проходом в полуфинал и далее в финал, а спрашивал что-то вроде „как праздновали?”, будет ли завтра у них тренировка, какие активности у них сегодня были в Сэнт-Джордж Парке и кто кого обыграл... Чтобы говорить про Бена, который весь турнир так и остался неиспользованной заменой Трёх львов, и про то, что могло его действительно касаться и радовать. Нелепо после стольких раз спрашивать об эмоциях от несыгранного матча. Но в переписках и разговорах по телефону не хватало такой тактильности и интимности, как при живом общении, и Бен опасался, что они перестанут говорить на одном английском. Кнопка вызова. Решайся. Совсем короткое ожидание. Почти сразу голос на том конце провода. — Чилли? Этот топорный невыбиваемый немецкий акцент — лучшая терапия от горьких любовных переживаний и вместе с тем опаснейший наркотик, вызывавший у Бена жесточайшие галлюцинации с сюрреалистическими любовными иллюзиями на свой счёт. — Привет, Тимо Вернер, — задиристо-игриво растягивая гласные и округляя-вытягивая губы, сладко протянул в самый динамик трубки Бен. Англичанин уже давно любил это имя. — Я вернулся. — Ты как? Голос не очень, — как всегда, прямо. — Хрипишь. Голос Чилуэлла правда просел от легкого, как покалывания мурашек, мандражного волнения и возбуждения. — Да, порядок. Нам надо повидаться. — „Нам”? — и пусть это сказано полушутя, и с очаровательным смехом, но с явным подколом и даже назло, и Бен слегка напрягся. — Ты пообещал, — пауза, — ночью на Евро, — пауза на обоих концах. Надо дальше, Бен. — У тебя ведь есть время для меня? Я так просил, помнишь, об аудиенции хотя бы на час. И Тимо смеётся, слышно, в кулак, подавляя приступ хохота. — Ты стоишь первым номером, Бен. — Честно? — белозубо и откровенно обрадовался воспрявший англичанин. — Абсолютно серьёзно. Но я про тебя забыл, прости. Пауза. — Давай у меня, — мужчина провёл взволнованно ладонью вниз по кадыку. Шея вспотела. Он шёл ва-банк. Тимо, не склонный к спонтанности и ничего не значащим встречам, смущён и немного сконфужен приглашением без повода, но не находит очевидных достаточных причин отказаться. Просто... — Зачем? Ну почему ты спрашиваешь даже не „почему?”, а это безжалостное „зачем”? Ты что, правда хочешь узнать? А зачем? — Ихь ладэ дихь айн, — „Я приглашаю тебя”, как не очень способный, но старательный ученик, пересдающий стих наизусть во второй раз, тем не менее с гордостью и желанием понравиться, вывел домашнюю заготовку Бен. С усердием, как будто нацарапал ножичком на стволе дерева в лесу: про них, на память. — Ко мне, — к своей досаде, от волнения уже забыл, как там дальше, Бенджамин. Тимо промолчал, оставив эту фразу на ломаном немецком без ответа, но явно оценил неизменно трогательные усилия и индивидуальный подход. — Ты говорил про кафе. Всё открыто вроде. Чилуэлл мнётся мгновение. — Выходить никуда не хочется. Не настроение. — Ахах, понятно... Ты уже нагулялся, ты же отдыхал... — житейская проницательность Вернера, попытавшегося лишь поставить себя на место любителя вечеринок, какими казались ему многие британцы, и Бен не исключение, не только дала сбой, но и здорово ударила по защитнику: Тимо про фотки с Греции? Он думает, Бен очень, просто слишком хорошо проводил время? — Нет, — мягко, по голосу слышно, пожимает плечами Чилуэлл. — У меня дома хорошо, правда, — Бен забывчиво, невротически накручивает вьющуюся каштановую прядь на палец, дуя на листья горшечного цветка на подоконнике. — И уютно. И чисто. Я даже специально перед сделаю уборку. — Сам? — угадывается в интонации с насмешливым вызовом, как немец проверяюще приподнял бровь. — Всегда сам. Не люблю посторонних в доме и вполне могу справиться своими силами. — Ты молодец, — всерьёз хвалит Тимо, тронутый открывшейся „домашностью” и дисциплинированной простотой в быту одноклубника. Он не собирается больше набивать себе цену. Бен и так предложил ему уже многое и видно, что с удовольствием, но старался угодить. — Не знаю, если ты хочешь, давай дома посидим. — Не бойся, я хоть и живу один, но у меня не тот страшный пустующий холостяцкий холодильник с запасами пива и газировки, — не то чтобы Бен для себя одного из кожи вон лез и старался вдохновенно как ни в себя, но у него обычно было что поесть и приличная еда. — Ужин? Я закажу что-нибудь для нас. — Кхм, это что, будет сюрприз? — неловко и как-то неуютно отшутился Вернер, не знавший по правде совсем, как на эту галантность и предусмотрительные ухаживания друга реагировать. — Я попытаюсь угадать, — внимательно и чутко пообещал Бен. И он правда хотел. — Ужин. И всё? — Тимо Вернер был дотошен и неумолим. — Что мы будем делать? — Netflix and chill? — зачем-то ляпнул Чилуэлл. Слова побежали быстрее мысли — сморозить такую пошлятину. Как там говорится? По Фрейду? Неразрешенное сексуальное напряжение и сублимация в шутках? Англичанину так обезоруживающе стыдно за эти слова. Иногда он последний дурак и идиот. Приглашать друга на ужин, а предложить постель. Идиот, идиот, идиот. — Хорошо, — почти комично всерьёз не подозревая о двойном смысле этих слов — Вернер был далёк от зависания в онлайне и трендовых интернетовских шуток — кивнул немец. Понял только, что они посмотрят кино. Нападающий вообще одёрнул себя. Тимо подумалось вдруг, что не зря Чилуэлл его — и именно его — звал. Наверное, ему хотелось с кем-то побыть, поговорить. Парень чувствовал, насколько защитнику это может быть важно и нужно, даже необходимо сейчас. Как ни парадоксально, но Тимо для себя после дебютного сезона в Англии решил, что всегда будет готов поддержать Бена, хоть и не чувствовал вполне, что готов и способен стать для кого-то тем человеком, кем был для него самого Бенджамин Чилуэлл. — Сегодня, — полувопросительно мурлыкнул Чилуэлл, поняв, что самого главного он не озвучил, а день они даже не обговорили. Как-то глупо вышло. — Да, — расфокусированно сам себе кивает Тимо. Он не ожидал, что всё случится так быстро и сразу. Но не может сказать „нет” и сдать назад, когда слышит обнадёженные и трепетные — несвойственные ему, безщащитные, робкие — нотки в голосе Бена. — Я буду тебя ждать. Так Тимо никто ещё не просил. Не звал. Не ждал. Защитник положил трубку, удовлетворенный, а у самого колом стоял, и даже волнение не сбило возбуждение, накрывшее тёплой волной вместе с эндорфином. Переплюнул ли этот звонок для Бена ценность, значимость и ответственность финала Лиги чемпионов? Определённо, да. Несомненно. Сто процентов. Англичанин впервые пригласил форварда к себе, хотя всё наконец открыто, даже как будто назло — спешно, внезапно и, глядя на бешеный рост заболеваемости и первенство Великобритании в этом рейтинге, нелогично. Чилуэлл знал, что Вернер не отталкивает его и не сторонится, а просто... Ему требуется всё это — время и возможность принять отношение к себе, разобраться в чувствах других людей к нему и понять собственную реакцию, желание или нежелание. К немецкому форварду нужно тоже привыкнуть, чтобы начать правильно чувствовать его, принимая со всеми нелепостями и обожаемыми неповторимостями. Защитник поотжимался до усталости, чтобы разрядиться без рук и немного выбить из мыслей ту дурь и раздрай, что вызывал в нём Тимо Вернер, не делавший со своей стороны ничего особенного и противозаконного. У них свидание? Да, это свидание. Лондонский вечер преподнёс отнюдь не в качестве сюрприза сперва серо с поволокой накрапывавший, а потом усилившийся и забарабанивший крупными каплями холодный летний дождь. В ожидании защитник каждые пять минут подходил нетерпеливо к окну, выходящему во двор, и, опершись о подоконник и привставая на носочки, высматривал немца. Он заждался и немного нервничал. Еда из доставки уже остыла на столе. Тимо всё ещё не было. Прошло с полчаса с назначенного времени. Но Бен был уверен, что тот опаздывал. Хоть спазматическое предчувствие в животе скручивало, как перед важным экзаменом по предмету, которого не знаешь: а вдруг Тимо неправильно его понял? Или наоборот, именно правильно по раздумии догадался, что крылось за старательно организованным красивым рандеву? И в том, и в другом случае всё кончено. Вернер захочет держаться подальше и избегать его, не принимая и не понимая таких чувств и такой любви, о которой, кажется, вхолостую твердила на Евро капитанская повязка Нойера. Неизвестно, как гармоничный, стойкий, жизнерадостный и сильный Чилуэлл смог так накрутить себя. Поймав себя на этих мыслях, парень досадливо закусил до боли фалангу указательного, чтобы отрезвиться. Он психует и изводит себя, как подросток перед первым свиданием с самой любимой и лучшей девчонкой, которая дала своё согласие, в общем-то, авансом, и держание за ручки, её смех, объятия и поцелуй ещё нужно заслужить. Звонок в дверь. Бен отреагировал как тот пёс, которого у него не было и который уныло тосковал в коридоре, не обращая внимания на игрушки и еду, дождавшийся хозяина с работы. Грусть была забыта в это мгновение. Тимо в лёгкой гладкой чёрной куртке, с которой сейчас льёт ливень на порог в квартире Чилуэлла. Пшенично-русые волосы отяжелели, выпрямились и удлинились, с кончиков бегут струи воды. Неприветливый холодный дождь с ветром вымочил немецкого форварда насквозь, пока тот прошёлся из машины до дверей по дорожке к дому. — Ты совсем промок, — протянул, как-то растерянно и завороженно глядя, встретивший его Бен. — Кошма-а-ар, — умилительно сочувственно выдохнул англичанин, опустив автоматически руки по швам. Вернер сконфуженно, неуверенный, насколько такое его появление, ещё и с чудовищным неловким опозданием, про которое непонятно что англичанину было эти полчаса думать, дискомфортно Бенджамину. Немец остался как вкопанный в тёмном коридоре, ни вперёд и ни назад, глядя с Чилуэллом друг на друга глаза в глаза. Бен в плюшевых спортивных меланжево серых штанах и образце исконно британского чувства стиля за гранью элегентного костюма-тройки — растянутой бледно-розовой футболке с посланием разноцветными плящущими буквами "Shut up and make me all yours". Забавный. Но всё равно красивый, не к месту думается невольно и неправильно Вернеру, который не вкладывает в это для себя лишний смысл. Он может оценить и другого мужчину, совершенно не испытывая к нему ничего похожего на влечение. — Прости, — на самом деле совсем о другом, но как будто в ответ на последнюю фразу, извиняясь за вид мокрого дворняжного щенка, Вернер от всего сердца использовал клишированную английскую форму вежливости. — Что так вышло, — с видом не виноватым, а серьёзным —„такого больше не повторится, обещаю” — добавляет немец. Чилуэлл до нелепого внимательно на полном серьёзе смотрит на него и реагирует живо, как всегда, тут же отзываясь и с мягким, как у дикой кошки, упругим толчком срываясь к Вернеру с места: — Я подумал, ты не придёшь, — Бен дружески обнял Тимо и прижался крепко, — тёплый, согревающий — инстинктивно приподнявшись на носочки, хоть они и одного роста, и прилёг на грудь, обхватив шею одноклубника одной рукой, а другую положив на мокрый затылок. Коротко. Благоразумно. Утолив первый голод. Тактильный голод по своему Тимо Вернеру. Это либо только аперитив, либо тот самый единственный бокал шампанского, который будет выпит им этим вечером. — Не виделись целую вечность, — в самое ухо хрипловато и раскатисто рассмеялся Тимо, обрадованный такой искренней радостью от своего появления. Правда приятно и невероятно, когда кто-то к тебе так относится. Наверное, не у всех так бывало хоть раз в жизни. Вернер в ответ с теплотой приобнял одной рукой за талию обхватившего его защитника, прижав коротко, — но уверенно, крепко, а это красиво — в ответные приветственные объятия. Чилуэлл хочет знать, но не будет спрашивать о причинах. Но Тимо знает и сам, что это на его усмотрение и совесть: — Мама позвонила, — непринужденно сообщил освобожденный из английских объятий немец. — И мы проболтали дольше, чем я предполагал. Ей интересно всё. — Отлично. Ничего страшного, — прикрыв глаза, кивнул Бен. — Раздевайся, — проворные пальцы защитника потянули рукава куртки вниз, скользя по рукам Вернера. Тимо с любопытством и коротким непониманием проводил взглядом движение по его телу. — Проходи. — Мне бы... — форвард показал жестом вокруг головы, — вытереться чем-то, Бен. Уже, брр, за шиворот заливает. — Полотенце принесу высушить волосы, — кивнул Чилуэлл и скрылся за дверью ванной, проскользив уютно в носках по ламинату. Там Бен с потаённым, запретным удовольствием взял одно из своих собственных полотенец для волос. Было трудно устоять. Ведь у вещи теперь будет запах любимого человека, а сама мысль о том, что Тимо пользовался им...была невозможна, обольстительна, желанна. Аж стыдно за себя. Англичанин вышел и вальяжно проследовал к только что разувшемуся гостю. — Тимо, — рука с полотенцем потянулась к лицу Вернера, откликнувшегося и обернувшегося на имя, вытереть капли дождя, — дай я... — Сам, Чилли, — спокойно и независимо, не нуждаясь в помощи или заботе этих рук, перехватил полотенце и инициативу Вернер. Не понявший опять ничего. Защитник молча смотрел на немца, дождавшись, когда тот закончит. Тогда Бен накинул ткань Тимо на голову и начал двумя руками ерошить короткие светлые волосы немца заботливыми, приятными и чуткими движениями. Ткань совсем закрыла ему глаза, и форвард ничего не видит, но находит это забавным и хохочет с лёгким смущением, немного топорно, но чувствуя, что с этого момента они подстроились и снова синхронизировались и вообще сегодня, с Чилли, ему можно будет быть собой чуть больше, чем бóльшую часть времени в Англии. Хозяин квартиры отнёс полотенце назад, коротко припав к стене в ванной комнате и тайно вдохнув с ему одному понятной терпкой нежностью и колющей тоской этот впитавшийся в махровый ворс запах шампуня и одеколона. Было видно, что Вернер, как все люди с небогатым социальным опытом, растерялся на чужой территории и не имел представления, куда пройти дальше из коридора. — Честно, я давно уже голодный, — пытаясь запрятать и скрыть свою деревянную неловкость, откровенно признался Вернер. Да, это он виновник их опоздания с ужином, но от голода он сильнее нервничает и чувствует себя немного не в своей тарелке. Может быть, это и не из-за голода, а из-за чего-то другого, но немец ещё не вычислил причину в своей душе. — Остыло всё уже, — почему-то не сумел скрыть следы недавнего глубокого разочарования Чилуэлл, который несколько раз сильно расстроился, пока ждал пообещавшего прийти и неведомо где без объявления запропастившегося Вернера. — Сейчас подогрею. Англичанин выручил озадаченного гостя, с этими словами потянув того за кончики пальцев за собой из прихожей на кухню. Небольшой овальный стол был уже накрыт приборами на двоих. Севшему на понравившейся стороне Вернеру стало снова вдвойне колко стыдно за то, что он заставил Чилуэлла столько ждать и, возможно, испытать неприятные чувства. Тимо не знал причину их встречи, но ещё во время звонка задумался, что она должна, наверное, быть. Он не собирался форсировать события, потому что Бену, скорее всего, безотчетно нужен был кто-то рядом сегодня, и ничего определённого не приключилось. Тот самый вечер, когда хочется хорошо посидеть и поговорить о том о сём. Чилли поставил вторую тарелку в микроволновку, а первую — уже перед Тимо. В классических и старомодно не обтягивающих джинсах и чёрной футболке — немецкий минимализм и простота, которая идёт без исключения всем молодым мужчинам с подтянутой и стройной красивой фигурой, — форвард Челси был загляденьем. Бен сел со своей тарелкой напротив и игриво, надеясь почти всерьёз, усмехнулся: — Ты же голодный был. Меня ждёшь? Вернер только сейчас опомнился, что ужин уже перед ним, а он и вправду безотчетно не начинал без Чилуэлла. Привычка. Они всегда вместе ели на обеде в столовке и садились, как правило, одновременно. Мейсон мог и опоздать, не торопясь задержавшись на раздаче, но нападающий и защитник действовали синхронно. — Задумался, — честно признал Вернер. — Что ты заказал? — немец посмотрел в тарелку, пытаясь определить на глаз. — Фетучини карбонара. Давно приглядел в ресторанчике Вест-Энда и думал как-нибудь попробовать, но повода не было. — Сейчас представился повод? Ты для этого меня пригласил? — одной из самых непобедимых черт в Тимо Вернере, хоть это и могло показаться со стороны поразительным и парадоксальным, было его чувство юмора и любовь к шуткам. Бен покраснел бы сейчас, но не относился к симпатическому типу, подверженному такому предательству от собственного организма. Нет. Это фетучини карбонара была возможностью — удобным поводом — побыть вдвоём наедине. — Ты произносишь это... — Чилуэлл сощурился и напрягся, вертя слово на языке и думая, как повторить его так же. — „Карррбонарра”... — И что? — поднял бровь Тимо. — Как-то...по-немецки, — разулыбался Бен, подперев щёку и начав рассматривать Вернера. — А как надо? — немец принялся усерднее накручивать пасту на ложку, но не отрывая от одноклубника любопытного взгляда. Чилуэлл с огромным старанием усиленной артикуляцией постарался передать разницу. — Ты мой учитель английского, Бен. — Это хорошо или у тебя были проблемы с учителями в школе? — попытался поскромничать обрадованный Чилуэлл. — Неприятные флешбеки? — Нет, мне это нравится. Спасибо тебе. В школе английский был не особо. Не интересен и не давался, но я всё знал и в принципе справлялся на уровне программы, — с готовностью кивнул Вернер, для которого „знать материал и получать хорошие отметки” не было равно владению предметом. — Ты был бы классным школьным учителем, Бен. Старшеклассники бы тебя обожали. И тебе идёт костюм. На эти словах Бен подвис так, будто ему только что сообщили, что прочитали его личную интимную переписку. А этого боится каждый. Та фотосессия Трёх львов на сборах... Тимо её смотрел? — Ты имеешь в виду... Ну да. Спасибо, конечно, — растерялся и немного зажался от неуместного нахлынувшего смущения и непонимания, что видел Вернер — лишь фотки или бэкстейдж — Чилуэлл. Даже не смог насладиться нормально неожиданно пристальным вниманием Вернера к своей внешности. Защитник-то думал всегда, что тот его...не воспринимает, что ли. А тут...ему понравилось. — Да-да, классический костюм. А не только рубашка и трусы, — абсолютно серьёзно, с непроницаемой насмешкой над несвойственно себе сконфуженным защитником подтвердил форвард. — Мне как-то стыдно, — торопливо развёл руками, тут же взъерошив волосы на затылке пятерней, Чилуэлл. — Не напоминай, это было... Мдааа, — с усилием выдохнул британец. Идея креативщиков Англии сделать фан-сервис и заснять закулисный процесс раздевания целой мужской сборной до трусов была воспринята не всеми игроками как должное и что-то естественное, хотя в кадре многие максимально непринужденно придуривались и как только могут шутили, чтобы не смущаться. Как последние типичные старшеклассники на медосмотре. — Выложили же они это, — философски пожал плечами Вернер, видя, как Чилуэлл не в шутку застеснялся, оказавшись более скромным, чем форвард себе представлял. — Но то, что ты обычно носишь, — это ужасно, — в прямоте и честности Тимо не откажешь. — Действительно? — всерьёз обескуражен защитник Челси, но ему важно знать. Как истинный британец, он сох по нелепейшим шмоткам, гардероб ломился от тряпок, а сам Чилуэлл и не догадывался даже, как это всё чрезмерно, безвкусно, иногда даже вульгарно и в целом отстойно смотрится. — Ой, — подергал себя за ткань футболки на груди, — и это тоже? — неловкая белозубая, всегда старающаяся быть приветливой, яркая улыбка. — Чилли, мне без разницы, что ты носишь, — с подавленным удивлением в голосе твёрдо уверил его Тимо. — Просто сказал. Мне ты можешь „преподавать” и без костюма. Я ни с кем столько не болтаю, как с тобой. Бен только искренне расплывается в широкой улыбке в ответ: — Расскажи тогда, как прошли сборы, — вовремя одергивает себя, как от огня, подавляя нелепое сиюсекундное желание накрыть своими руками руки Тимо на столе, — чего у вас было интересного. Попрактикуемся. Парни доедали ужин под рассказ Вернера в уютной вечерней тишине, рокот крупных капель дождя и шум скользящих по лондонским лужам машин. Бенджамин в неказистой домашней одежде поднимал уровень доверия на запредельную высоту, и становилось тепло на душе. С ним Тимо был просто Тимо, самим собой: непривычно раскованным, спокойным и умиротворенным. Бен всё время смешливо стрелял в Тимо блестящими глазами, посылая как реакцию на рассказ немца меткие взгляды поверх края тарелки, которую он поднимал высоко ко рту, старательно всасывая длинную пасту. Тимо рассказывал что-то смешное. Он вообще всегда говорил либо про интересное, либо ему нечего особо было рассказать и он молчал, но не жаловался, не ругался, не сетовал и не возмущался. Бен наслаждался форвардом, наблюдал за ним увлечённо, вдохновленно. А Тимо тянулся к нему, хотя беспрестанно тушевался в обществе постоянно неравнодушного к нему защитника. И еще: Чилуэлл восхищался Вернером. Сам не знал, почему и за что, а просто так. Это была та самая симпатия, влечение и стойкий интерес, зародившиеся внутри и не связанные с внешними факторами, заслугами или достоинствами. Бен столько времени был осторожен, осмотрителен и с определенного момента (тех объятий в игре с Вест Хэмом во втором круге, конечно, которые не шли из мыслей и не умещались в сердце) ничего не предпринимал. Целый сезон они не были ближе, чем одноклубники, и не оставались вот так, наедине. Сейчас Чилуэлл корил себя за эти перестраховки и неторопливость, как за поистине подростковую робость и нерешительность. — Может переместимся на диван? — чёрт, на слух английского защитника это прозвучало двусмысленно. Так окручивают девчонок, но которые, в отличие от Тимо Вернера, прекрасно понимают и представляют, зачем их по-настоящему пригласили и чем должен закончиться вечер с Нетфликсом. Чиллом. Сегодня всё наоборот. У них с Тимо всё другое. Всё не то. И нормально быть не может. Так Чилуэлл говорит себе. Но вот внутри у защитника всё предательски сжимается — Бен делает рваный вдох, чтобы сдержать пробирающую побежавшую по шее и вниз, по плечам, дрожь — и обрывается. Так сладко. Блять. Он же должен себя за это бояться и ненавидеть. Это отвратительно, просто мерзко, говорят. Бен впервые отчётливо, не выдумывая оправданий, признал, что он испытал: он хотел Тимо в этот момент, и это не могло быть ничем другим. Да, он мечтал о мужчине. Хотел отдать немцу, такому хорошему и невозможному, всё, что было у него и в нём. Именно не взять, а отдаться, ведь Чилуэлл его просто уже очень давно и сильно... — Какой фильм? — кивает Вернер, уминавший за обе щеки остатки пасты. Он сегодня здорово приземляет одноклубника и возвращает на землю, когда уже, казалось, ничто не может удержать. — „Ничего хорошего в отеле «Эль Рояль»”. Ничего хорошего, на самом деле, не происходит и сегодня в холостяцкой квартире Бенджамина Чилуэлла. Он всего-навсего тешит себя иллюзиями и безнаказанно успешно пытается закрыть всевозможные свои романтические гештальты. По-настоящему лопая свои безответные мечты, как мыльные пузыри.