Первое свидание, или Френдзона

— Ничего, если без света? — Бен любит смотреть кино — по вечерам, когда один, — в темноте, чтоб только картинка экрана рябила и слепила на контрасте. Англичанину кажется, такой „эффект кинотеатра”, убивающий глаза, вырубает у него какой-то орган чувств и даёт по-настоящему забыться и погрузиться в происходящее, будто он вовсе не в своей квартире один смотрит историю о чьей-то жизни, где, как правило, нашлось место счастью, любви и взаимности. — Давай. Вернер ценит, что Чилуэлл внимательный и чуткий. Всегда умеет подумать о других. Как ни неожиданно и жёстко по отношению к остальным прозвучит, но, наверное, самый положительный парень в „Челси”. Если спросить немца, он бы без тени сомнения ответил, что Чилли любят все. Его невозможно не любить. Разве нет? Парни завалились на диван. Защитник любит фильм, но он уже смотрел. Специально так выбрал. То, что в клубе так естественно между ними — общие массовые объятия на празднованиях, ходить в обнимку, шептать на ушко — сейчас труднодостижимо и сложно себе представить. Они остались вдвоём наедине, и Чилли не может даже нормально дышать, потому что через дыхание он контролирует себя. Каждое касание в счёт. И то, как под их общим весом, когда они садились, продавился диван, ощущается уже, как запредельный уровень близости. — Дай-ка я... — и англичанин с поистине девчачьей уловкой „вспомнил” про понадобившуюся ему срочно дистанцию, лежавшую по левую руку от Вернера. Мужчина потянулся к пульту, перевалившись беспардонно и нагло, но для него —очаровательно непосредственно и простительно — через немца, сидевшего по-турецки. — Ты чего?.. — это вторжение всполошило давно включившегося в сюжет форварда. Бен перегнулся через него, оказавшись так близко, упершись ладонью в грудь, но вовсе не отодвигая от себя. — Попросить мог, Бен, — с лёгким укором и недоумением от неуёмности защитника пробурчал светловолосый нападающий. Чилуэлл тут жмётся и стелется, а Вернеру так спокойно. Всевышний и английская королева, Тимо совершенно...совершенно холоден, когда Бен рядом буквально превозмогает себя, настолько он взбудоражен уютным тесным соседством с одноклубником, что становится тепло, а потом всё более жарко на одном диване от тепла друг друга. — Ты мне не мешаешь, — почти переползая обратно, опершись рукой о горячее даже сквозь плотную ткань джинсов бедро Вернера, по-глупому дурашливо заявляет защитник Челси. И ему трудно что-то возразить, когда Бен настолько всерьёз, задержавшись в этой полупозе, положив и вторую руку на другое бедро, слегка сжимая, чуть поднырнув к лицу немца, глядит снизу вверх. — Это неудобно, — покачал головой нападающий, демонстративно попытавшись выглянуть над макушкой Чилуэлла. Очевидный намёк, что Бенджамин забрёл в личном пространстве Тимо туда, куда у него не было доступа. И фильм для немца важнее этих их тактильных —обременительных и неуместных — контактов. — Не надо, — сморщивается с видимым нетерпением всегда терпеливый Вернер. С-серьёзно?.. Меньше всего Бен хотел ему надоесть. Пересохшие от телека глаза защипало под веками. Защитник сборной Англии приземлился снова рядом, заняв своё место, и проморгался. Чилуэлл обычно спокоен, позитивно настроен и совершенно расслаблен в общении, но невнимание на тонкой грани с игнором от Тимо его задевает каждый раз, когда перед самим собой улыбаться „всё в порядке, бывает” становится невыносимо да и получается откровенно плохо и вымученно. Защитник немного озяб и поджал колени к груди. Не удержался. Вздохнул тихонько. С Тимо попробуй согреться. Его даже касаться нельзя. — Чилли? — и в этот вопрос вложено буквально всё, что немец хотел сказать. Тимо зевает в кулак. Берёт дистанцию и сам ставит фильм на паузу. У Чилуэлла мурашки пробегают по загривку. У него отличный тайминг на этот момент. Когда просмотр фильма прерывается, уходит на второй план. И плавно переходит в секс. Который, конечно, у Бена на этом диване обычно не менее классный, чем в „Игре престолов”, замирающей на паузе. Руки помнят всё, хотя так давно такие моменты у него последний раз были... Чилуэлл представляет — нет, он буквально видит, как в лучшем Симс с отличной графикой — как Тимо оборачивается к нему. Серьёзный. Через секунду немного сконфуженный, думающий уже, что соврать, ведь повисшее молчание и киношка на паузе уже обо всём просигнализировали, и пути назад нет. Потерянный взгляд милых и лучистых, сейчас встревоженно поблёкших и замерших светло-карих с зеленоватой радужкой глаз. Бен прикрывает коротко веки, размыкает пухлые губы и мнёт в предвкушении. Встаёт на четвереньки и, расставив руки по обе стороны от форварда, опускается рядом с Вернером туда, откуда его только что прогнали, подобравшись по-кошачьи грациозно максимально близко. Вернер всё ещё неверяще сторонится, непроизвольно отодвигаясь лицом дальше на каждый шаг Чилуэлла навстречу. Но Тимо замирает: он хочет, он ждёт. Он готов. Бен поднимается на колени — под каждым их движением ощутимо проседает диван — Вернер безропотно выпрямляет скрещенные по-турецки ноги и разводит их, согнув в коленях. Теперь англичанин может подобраться так близко, как он того хочет, и ничто не стоит между ними. Чилуэлла разрывает от нежности: он больше не может ждать, но он хочет любоваться. Смотреть в глаза. Защитник Синих ложит одну ладонь ласково на коротко стриженный затылок, пропуская сквозь пальцы пшенично-русые волосы немца, а вторую руку прижимает к крепкой тренированной груди Вернера. Туда, где бьётся сердце. От этого касания грудь встревоженно приподнимается. Тимо поджимает губы, как перед решающим пенальти. Старается до последнего не отводить взгляд, но в этот раз не чтобы обмануть вратаря. Ладонь защитника скользит плавно по грудной клетке вниз, ощущая лёгкую ответную вибрацию волнения и настороженно-возбужденное, неглубокое дыхание. Бен понятия не имеет, что им двоим делать дальше в перспективе и как. С мужчиной он впервые... Но ведь природа и сердце подскажут, верно? Рука Чилуэлла мягко, обманчиво медлительно оглаживает рёбра и бока Вернера и достаточно резко оказывается у на поясе, крепко хватая за боковую шлёвку ремня. От накалившегося взаимного напряжения между ними, что аж воздух сгустился и стало тяжело дышать, их обоих сейчас, наверное, разорвёт на атомы. Бен размыкает ставшие влажными в предвкушении поцелуя губы и приоткрывает рот. Им неловко и стыдно даже друг перед другом, но они должны... Решиться. Чилуэлл медленно наклоняется над нападающим, заставляя того оторваться от спинки дивана и под его руками послушно опускаться вниз на диванные подушки, переводя их отношения в горизонтальную плоскость. И выводя вместе с тем на новый уровень. — Бенджамин, — тёплая рука Вернера легко похлопала его по колену. — Ты чего замер? — Тимо непонимающе заглянул ему в лицо. Всё-таки с Беном что-то происходит, хоть он и не говорит и делает вид, что всё в порядке. Нападающий же видит во всём поведении друга, что нет. Что-то не так. И это беспокоит его. Реальность звучит отрезвляюще больно для защитника. Он только что, словно ненормальный, навоображал себе целое порно, просто оказавшись с Тимо в тишине, когда они на момент остановили взгляды друг на друге? Эти картинки так быстро пролетели в воображении, живые и... беспроблемные. Всё было то же и ощущалось так же, как при близости с девушкой — ведь другого опыта у Бена никогда не было. Никаких спорных ощущений. Он просто представить не мог, что значит не по-дружески касаться мужчины. Главное, всё происходило по взаимному желанию, а Тимо тянулся к нему, прочитав в глазах, о чём защитник всегда молчал. И подпускал к себе так близко. — Я...что-то говорил? — выпучил светлые глаза защитник, вырванный из грёз наяву и застанный врасплох. Боже, только не это. Да что на него нашло... Только не при Тимо. — Нет, ничего, — удивленно и непонимающе пожал плечами Вернер. — Может быть, кофе заварим? Как-то прохладно стало, — немец дотянулся и взял лежащую рядом подушку, стиснув и прижав к груди. Бену сейчас ужасно хотелось стать этой его подушкой и оказаться в сильных руках немца. Но лучше больше не надо об этом, если он ещё хочет хоть как-то продолжать сдерживаться. — Да-а, — в фрустрации протянул англичанин. И со смесью ужаса и досады на самого себя ощутил, что у него всё это время дикий стояк, в свободных спортивных штанах выпирающий особенно явственно. Форвард, конечно, может и проигнорировать, даже если заметит, но этого просто нельзя допустить. Чтобы он не увидел и не подумал, что... Нет! — Я приготовлю. Подожди, — заторопился, ухватившись за возможность выйти и не находиться с Тимо в одной комнате, как за соломинку, Чилуэлл. Ему нужно минут десять уединения, чтобы привести свои чувства в порядок. — Можешь расслабиться, я всё сделаю, — Бен вышел, подтягивая на ходу сползающие на слабоватой резинке домашние штаны. Несмотря на старания не засветить свою бурную реакцию, силуэт защитника в профиль был впечатляющим. Вернер тоже не был достаточно слеп, чтобы не заметить. Причины неочевидны, и всякое бывает, но... Стало некомфортно и стыдно. Какие бы доверительные отношения ни сложились между одноклубниками, чувство, будто нарушили его личные границы, не покидало Тимо. Он не хотел быть жёстким с Чилли, но осадок и непонятное самому себе раздражение остались. Что вообще у англичанина на уме? Не озабоченный же он какой-то, что не может это контролировать и думает о таком постоянно, даже при просмотре фильма. Ну или тогда всё понятно: очевидно, если какая-то причина или ситуация и натолкнули Чилуэлла впервые за их долгое знакомство пригласить его к себе в гости, то это романтическое одиночество, которое дружеские посиделки, конечно же, не смогли заглушить, и лучше было бы наедине посмотреть Порнхаб. Стоя у раковины, Бен громко выдохнул, закрыв лицо ладонями. Он идиот. Влюблённый. Свежесваренный кофе остывает, а он не знает, как возвращаться к оставшемуся в гостиной Тимо. Чилуэлл с милой домашней улыбкой не размыкая губ, которая стоила ему всего самообладания, вносит две чашки и ставит на журнальный столик перед ними. — Конфетка, — подмигнув, бросает мини-Твикс Тимо на колени. Он знает, что немец всё пьёт без сахара — и кофе, и чай, — и не любит, когда чересчур сладко. А с маленькой сладостью — как раз, особенно к крепкому черному кофе. Намёки на привязанность, выражаемые через чуткость, внимание и обыденные поступки и жесты, касались сердца Вернера куда ощутимее и отпечатывались глубже, чем самые рьяные командные объятия и их ничего для него не значащая близость и публичные приобнимания на тренировке. — Спасибо, Чилли, — не стал отказываться немец. Оставался ещё час киношки. Они проводят целый вечер вдвоём, поужинав вместе, и это ощущается так естественно между ними. Бен не мог отказать себе украдкой бросать взгляды на профиль одноклубника, любуясь в полумраке гостиной тем, какой же Тимо милый и близкий. Это умиление вызывало у него неудержимую улыбку. Долго не решаясь, Чилуэлл набрался наглости перекинуть руку Вернеру через плечо. Так, как будто это норма между ними. Положил, правда, всё-таки частично на спинку дивана, но всё равно это позволило им немного сблизиться на мягком диване. Пожалуйста, дай понять, что я не мешаю опять. Вернер со вздохом запрокинул голову назад, упершись затылком в лежавшую на спинке дивана руку. — Шея затекла, — спокойно пожаловался немец. На супер-мягкой софе действительно было трудно сидеть нормально, ты как будто тонул в диване. Истинное наслаждение рождается в намеках, прикосновениях. И Чилуэлл ощутил себя на седьмом небе от счастья. Воодушевленный, Бен опять потревожил их уютный покой за просмотром. Хозяин квартиры залез с ногами в светлых домашних носках на диван, подтянув колени к груди, и привалился к форварду по соседству, нырнув под его руку. Английский защитник прилёг на Вернера, прижавшись к тёплому боку немца и положив аккуратно голову на плечо. — Я не...? — Бен непринужденно, слегка боязливо и доверчиво-вопросительно поднял по-девчачьи большие и выразительные, с пушистыми тёмными ресницами, глаза на нападающего, глядя снизу вверх. Тимо, может, и хотел другое ответить — сам уже не понимал — но духу не хватило. Бен был так искренен с ним. До беззащитности. И раздевшись до гола, Чилуэлл не остался был так уязвим в глазах Вернера. — Нет, — коротко и прямо отрезал Тимо, с трудом сглотнув и подбирая ещё слова. — Я не против, — а это не так просто с некоторыми вещами, когда о них нужно вслух. — Всё в порядке, если ты...так любишь. Чилуэлла взяла такая неуместная, но сильная досада, что форвард подумал, что он вот так нежится на этом диване много ещё с кем. Да нет же. Нет. Как ты не поймёшь и не увидишь, Тимо Вернер, что я только на тебе так висну? Вместе с тем оба понятия не имели, нормально ли это. Норма ли это для друзей. Но одноклубники заключили молчаливое соглашение послушать свои чувства, не апеллируя к воззваниям рациональных внутренних источников, которым всегда казалось, что то, что ты хочешь, это не то, что тебе на самом деле нужно, и не прислушиваться к тревожным звоночкам. Но ни Бену, ни самому Тимо не было неприятно оставить всё как есть. Чилуэлл таял, прилёгши у Вернера под боком, как котяра, и готов был буквально замурчать. Наверное, ни один англоговорящий нейтив в мире, ни один другой парень на этом острове его не поймёт, но Бен жалел порой страшно, что не говорил ни на каком другом языке, кроме английского. Лучше — немецком. Но Чилуэллу всегда нравилось стараться и пытаться выговориться на родном языке Вернера, чтобы сделать приятно и как-то войти в положение одноклубника, оторванного от привычной родной среды. Нюанс в том, что исковерканный немецкий Бена был при всех грехах произношения просто секс. — Хэй, — Чилуэлл сдул чёлку вьющихся прядей со лба. — Ду бист дэр бэстэ дэр вэльт, Тимо. „Ты лучший в мире, Тимо”. Нападающий секунду поморгал, будто не расслышал или скорее не поверил в то, что услышал. А потом захохотал. Не над словами Бена, потому что они показались ему нелепыми, а потому что понял, что это было всерьёз. Тимо отчего-то верил всему, что защитник говорил про него. Безусловно. Ему никогда не верилось в себя так просто и охотно, как в компании Чилуэлла, для которого он лучший в мире. Просто самый лучший. — Скажи, что смешного? — Чилуэлл сильнее навалился на Вернера, обхватив двумя руками. Это смело. Ва-банк. Показалось, что нападающий охнул коротко и вздрогнул, но Бену всё в их отношениях казалось глобальным и значительным. Наверное, просто перехватило дыхание в дружеских тисках. — А ты скажи, что не понимаешь, что сказал, Чилли. И не знаешь перевода, — попытался перевести в шутку Тимо, смотря внутренне изумленно и неверяще вниз на обнимающего его крепко защитника. — Ты самый лучший в мире, — настойчиво повторил Бен, теперь по-английски, вжавшись лбом в футболку на груди немца. Форвард на мгновение грустно улыбнулся, подумав о своём. — Не знаю, — пробормотал по-немецки больше только самому себе Вернер. — Не уверен, — вздохнул и усмехнулся, не зная, как скрыть свою неподдельную и искреннюю неуверенность в себе сейчас. — Заткнись, Тимо. Несмотря на то, что Вернер, отчасти забывшись, отчасти желая оставить это только для себя, перешёл на немецкий, он догадался, что Бен понял, очевидно, каждое его слово. И по затылку пробежали мурашки от такой приятной сердцу, радостной надежды: может, англичанин откуда-то узнал о значении этих слов, а, может, они и правда говорили на одном языке. Без барьеров. — Знаешь, я не только про футбол, — горячее дыхание защитника вновь согрело грудь немца. Он не собирается говорить, что Тимо „самый лучший” — в смысле друг. Ведь тот наверняка знает про Джека и Мэдса. Ну или скорее может догадываться по объятиям после игр, ведь немец практически совсем не зависает в соцсетях. Так и есть: они его близкие люди, друзья, которых он выбрал сам. Они втроём „дышат одним воздухом” и, когда говорят друг с другом, понимают всегда отлично, что другой хочет и о чём думает. Это взаимопонимание и комфорт быть вместе — чистые, сильные, но платонические чувства. На самом деле, Вернеру и правда часто бывает сложно выразить свои чувства, свою благодарность словами — они не даются ему легко, всё кажется не тем, плоским и ненастоящим, дежурным и безэмоциональным, а потому отметается. Сейчас это чувство снова начинает мучать нападающего: Чилуэлл говорит ему такое, а он не знает, чем ответить. Прекрасно. Как будто у него сердца нет, и ему жалко открыться в ответ, подпустить ближе. Но Тимо на самом деле трудно. И это не его особенность такая, а просто неумение, неопытность и полное незнание, как вести себя в такой ситуации, чтобы выразить своё отношение, но ничего из себя конвенционально не изображать. — Спасибо тебе, Чилли, — если ты чувствуешь, что ты этого хочешь, то можешь сделать, Тимо, давай, уговаривал он себя. Сдерживаться бессмысленно, в этом нет ничего плохого. Вернер, от неуверенности покрепче, чтобы самому поверить, что он делает это решительно и чётко, положил руку на плечо англичанина и приобнял Чилуэлла. Но ты даже не спросишь, что же я тогда имею в виду, кроме футбола. А сам я не должен никогда тебе этого сказать, Тимо, — слева в груди кольнуло бессмысленное сожаление. Защитник понимал, что иногда не мог и не должен был делиться своими эмоциями с Тимо. Чувствами, которые касались их двоих. — За что? — Чилуэлл не собирался отступать и давать задний ход. Он серьёзен. — Ты не понял, я не пытаюсь быть по-английски вежлив. — За мой дебютный сезон, — неожиданно для самого англичанина, Вернер не стал делать вид, что ничего не имел в виду и мгновение слабости и сентиментальности прошло. — И знаешь, я не только про футбол, Бен, — без тени ёрничанья, иронии и несерьёзности. Интимней и трогательней признания-благодарности, чем этот симметричный ответ, Бен не мог себе представить. — Я...помогал, — постарался точнее подобрать слово, — кхм, был рядом, не потому что тебе было трудно, —англичанин чувствовал, что это правильный ход, насколько он узнал сердце немецкого форварда: Тимо не оценил и не нашёл бы в этом поступке глубину чувств, если они были вызваны только прямой и острой необходимостью помочь ему справиться с новизной, освоиться, если это сухо и практично, как шефство старосты над отстающим. — Я... знаю это, — просто парировал Вернер. Форварда поразило это, но: он действительно всегда внутри знал, просто знал, что это так. Откуда-то. Внимание Чилуэлла поэтому и не было тяжело принимать, оставаясь на равных, оно не воспринималось никогда как одолжение от более опытного и уверенного в себе одноклубника, который прекрасно освоился и обещал тебе тоже всё показать. „Это”. Произнесенное губами ненаглядного немца, слово заиграло всеми преступными и непристойными красками секрета, который так тщательно хранил и скрывал Чилуэлл. Бенджамин ощутил, как его щёки стали горячими. С ним никогда ещё такого не случалось, даже подростком в школе на первых свиданиях с девчонками. — Мне кажется, мы говорим на одном языке, — подсевшим и сипловатым, наверное, из-за нестабильной и дурацкой, промочившей его сегодня до нитки английской погоды, но таким мягким и от сердца, добрым голосом, тут же откашлявшись, продолжил Тимо. Это признание тем было ценнее, что в составе Челси были более явные, удобные и комфортные, фавориты в этой категории, действительно являющиеся соотечественниками Тимо. Разумеется, везде следующий за форвардом и непрестанно оказывающийся рядом Кай, ровесник и компаньон, умница, красавец-парень и супер-талант нации. — Я не знаю... С тобой мне легко. Ох, дыхание сбилось. О большем защитник не просил. Бен понимал про Тимо всё, даже несказанное, даже глубоко запрятанное, даже вывернутое — из-за языкового барьера и несовершенства владения английским у Вернера, из-за смущения ли или желания выразиться „как все”, чтобы быть понятым и понятым верно, — наизнанку и непонятное самому немцу. Бен очень старался. И это было взаимно. Из тех, с кем Чилуэлл регулярно поддерживал связь и был в близких отношениях, можно было назвать разве что ещё Мейсона. Они прекрасно понимали друг друга, но иногда полузащитник только закатывал глаза на приколы Бена и снисходительно, мягко улыбался. А с Тимо они были на одной волне и мыслили во многом похоже, поэтому не нуждались в объяснениях таких естественных и интуитивных вещей, как шутки. Но, к разочарованию, в котором Бен себе не признается, Вернер так и не назвал его другом. Фильм давно на паузе и, кажется, отошёл на второй план и уже не будет досмотрен. Тимо отстраняется от прижавшегося к его боку Чилуэлла и тянется за чашечкой кофе на журнальном столике перед ними. Бен с необъяснимой досадой провожает взглядом чашку в руках немца, почти ревнуя к ней. Вернер приземляется уже на другом краю маленького дивана, откинувшись на спинку. Вся их близость лопнула, как мыльные пузыри, запускаемые на домашних матчах Вест Хэма. Так холодно с той стороны, где Бен прижимался к Тимо. И безотчётно обидно. Бенджамин хотел выключать экран, но выбрал импульсивно-интуитивно почти — с тех пор, как у него были последние отношения, — год как забытую им музыкальную картотеку. Перед тем, как включить воспроизведение, с оглядкой на гостя, хотя вопрос не решал ровным счётом ничего в уже принятом решении, спросил: — Не против? — Давай, — мирно, разведя руками, что ему, в общем-то, всё равно, кивнунул немец. Он и не понял даже, о чем Чилуэлл его вообще спросил. И Бен, не отдавая себе отчёта в своих действиях и желаниях, включил им заполночь „последнее прослушанное” Glenn Medeiros — Nothing's gonna change my love for you на репите, годящуюся только в медляки и ужин при свечах. — По-моему, ливень только усилился, — пробубнил Вернер, подойдя к подоконнику и выглянув в черноту улицы в окне, где не светил ни один фонарь. — Это на всю ночь, — подтвердил англичанин. — Кстати: никогда не спрашивал тебя об одной важной вещи, — встрепенулся на диване Чилуэлл. Тимо обернулся через плечо. Бен милый, и, кажется, у него снова что-то на уме. Немцу не переставало казаться, что больше половины затей защитника были направлены на то, чтобы порадовать его. Вернер отмечал про себя, что при этом англичанину это часто удавалось. Бен умел это, как, кажется, никто другой, кого Тимо раньше встречал. Именно Чилуэлл в эти полгода с декабря, когда всё вдруг непоправимо пошло не так, не дал ему упасть духом, стать слишком задумчивым, меланхоличным, рефлексирующим, просто остаться наедине со своими переживаниями и анализировать их, погрузившись в себя, думая, что так будет спокойней. — Как я отношусь к собакам? — не поворачиваясь к собеседнику, возвел глаза в потолок Тимо и попробовал угадать ход мыслей товарища. — Неет, — озадаченно пожал плечами Бен. — Не это, — помотал головой. — Другое. Как тебе дождь? У нас он часто, над Лондоном как трубу прорывает каждую неделю, не то, что было... У тебя. Там, в Германии. Тимо взъерошивает коротко стриженые на затылке пшеничные волосы. — Уфф... Я, пожалуй, люблю дождь, Бен, — немец развернулся, опершись обеими руками сзади о подоконник. — Я любил его в Лейпциге, по крайней мере. Как на вылет. Его. Любил.И Бену слышится в этом что-то своё. Что-то ужасное, непоправимое, отдаляющее их. Тревожившее защитника уже несколько недель, так, что не помог и знойный Миконос. Имя того, с кем, — Бен провидчески проницательно догадывался об этом, а сердцем почти знал, — возможно, проводил отпуск на Гран-при Австрии его Тимо Вернер. Только Конрад Лаймер? Слишком мало, неубедительно и недостаточно, чтобы заманить и втянуть в этот трип после Евро нападающего Челси. В мыслях всплывает тот стройный, но подкачанный и мускулистый капитан Забитцер. Марсель. О котором Вернер отзывался с небывалой, доселе неслыханной теплотой. И нежно так: Заби. Чилуэлл корит себя за то, что шерстит ленты соцсетей и вдоль да поперёк изучает Инсту Тимо, но поделать с этим ничего не в силах. Он хочет узнать нападающего ближе, пусть даже и так. — Ясно, — пасмурный и помрачневший, холодно закрывает вопрос Чилуэлл, не похожий сам на себя. Начавшийся припев рушит его хрупкое сегодня самообладание и контроль над собой. — Хочется танцевать, — Бен вскинул неравнодушно горячие, зовущие и смелые, но тоскливые глаза на Тимо, который остался неподвижен. В полумраке гостиной даже слишком откровенно. Но тут же защитник заторопился. — Но я...я никогда не танцевал под музыку...с кем-то. — Правда? — поднял светлую бровь, но без неприятного непрошеного удивления-усмешки, Тимо. — Чёрт, прости, — всё равно в самый неподходящий день своей жизни отчего-то сломался и не выдержал Чилуэлл. Резко, ругая себя за все последние слова, импульсивно вскинул запястье, поставив музыку на паузу. — Меня сегодня трудно понять, — защитник измотанно смазал ладонью по щетине и глубоко выдохнул. — Я даже после вписки веду себя адекватней. Тимо, прости. Вернер посмотрел с упрёком, который вздыхавший и мысленно ругавший себя, на чём свет стоит, Чилуэлл даже не заметил. — Ты какой-то напряжённый, — но это признание не стало сюрпризом для Вернера, который и так всё сам заметил. Только не понял, что случилось. Он и забыл, что ждал как будто, что англичанин сам заведёт разговор о том, что его беспокоило и стало причиной их последнего телефонного разговора. — И очень стараешься сегодня, — усмехнулся проницательно, застенчиво-карамельно нападающий. Бен не может в это поверить. Тимо видел всё это время его насквозь? И чувствовал, что что-то между ними не так? Сколько, сколько раз Чилуэлл ошибся и выдал себя?! — Я имею в виду, если тебя...беспокоит что-то, то ты можешь мне рассказать. Это. И я попытаюсь тебя понять, — ссылаясь на брошенную запутавшимся Беном фразу, подытожил Вернер. — Не знаю, может, я не тот, кто нужен, но я постараюсь, — Тимо брал на себя роль защитника, поддержки и опоры, кем всегда был для него Бен, и сомневался сам, что сможет помочь, чувствуя себя самозванцем. Сложно описать то, что Бен испытывал к другу. Ещё труднее объяснить, когда это случилось и почему. И почему с ними. Бен думал, что они будут друзьями. Просто друзьями. К его несчастью, Тимо верил в это до сих пор. — Нет. Не нужно, — Бен чувствует себя смутно счастливым от этих слов Вернера, от его шагов навстречу. От неравнодушия, небезразличия и деятельной заботы. Но это не то, что Тимо должен почувствовать или понять во всех поступках, словах и жестах англичанина. Нет никакой внешней проблемы на стороне, всё дело только в них. — Я в порядке. — Да, понимаю. Я не тот, кто сможет помочь, — быстро, показательно с пониманием и хронически сомневаясь в себе, кивнул, опустив взгляд в пол, Вернер, только что хотевший отдать всю свою теплоту и душевные силы, чтобы поддержать Бенджамина. — Наоборот, — Чилуэлл дотянулся через полдивана и положил ладонь опустившему голову у окна немцу на коленку. — Ты меня не так понял, — Бен взял его за кончики пальцев. — Ты был очень нужен, Тимо. Вернер необъяснимо краснеет, лёгкий румянец ложится на щёки, а он этого даже не замечает. — Честно...мне сегодня как-то одиноко, — Чилуэлл глядит снизу вверх по-собачьи добрыми, сияющими глазами с нескрываемой благодарностью, неприкрытой симпатией и затаенной в сердце надеждой, — и без тебя я бы не справился. Форвард тактично, но спешно высвободил свои пальцы из рук защитника, сложив руки на груди. Вот и то, чего он хотел: быть наравне с Чилуэллом и отплатить ответной искренностью, открытостью и заботой. Но это же, эти их открытые отношения, давалось ему нелегко. В почти каждый момент между ними он чувствовал, что они начинали обнажать слишком много личного, разговоры неизбежно становились доверительнее, а отношения глубже. Вернер по-своему воспринял прошедшее время в словах Чилуэлла как сигнал о том, что буря миновала и его присутствие, ради которого немца и вызвонили, больше не требовалось. — Рад, что тебе легче, — почти отворачиваясь от Бена, в сторону и в пол проговорил Вернер. Какое-то противное, обидное и досадное чувство использованности вперемешку с разочарованием от собственной никчемности. Раз Бен даже не захотел рассказывать и лучше сделает вид, что нет никаких проблем, чем откроется перед ним. — Мне уже пора, — больше всего немца на задворках оставшегося рационального сознания сейчас удивляло, что такого противоречивого, неправильного по своей природе эмоционального всплеска у него не было уже давно, даже в этот нелёгкий год взлётов, болезненных падений и перемен. — Отлично посидели. О ужас. Что ты вбил себе в голову? Тимо Вернер, ты совсем не рад, что ему полегчало. Ведь получается, ты больше не нужен этим вечером. Форвард сам с собой в глубине души уже научился принимать то обстоятельство, что его ценность и важность для многих измерялась в той помощи и поддержке, на которую он был способен благодаря природной чуткости, эмпатии, проницательности и доброте. Лучшая жилетка и плечо, чтобы поплакаться, без раздражения и злобы объективно признавал Тимо. И тогда, если он никому не помогает и не спасает своим умением быть рядом и слушать в трудную минуту, то и зачем он нужен? Счастливым можно быть и без Тимо Вернера. — Спасибо за всё, Бен, — Вернер со вздохом отклеился от подоконника и торопливо захватил на пути в прихожую свою худи, оставленную на ручке дивана. — Я пойду. Вызови мне такси, — добавил как можно незначительней сконфуженный нападающий, обернувшись через плечо. Бен не ожидал, что своими словами из лучших побуждений оттолкнёт парня, к которому его так тянуло. В их первое свидание. — Постой, — англичанин перехватил запястье одноклубника. Вернер опустил непонимающий взгляд на остановившую его руку. Бен подумал, как хреново это, наверное, ощущалось, но продолжил, морально не в силах отпустить. — Я не думал, что ты так просто уйдёшь, — защитник замер с стеснительной извиняющейся (за то, что превратил всё в недоразумение) улыбкой в два ряда ухоженных и ровных белоснежных зубов. — Ты можешь остаться. На ночь, — оговорился. — То есть, я хотел сказать, ночевать. — Правда? — возможно, это точно не то, что немец хотел сказать вслух, но вырвалось. — Не знаю... — Вернер закусил нижнюю губу. Пагубная неосознанная привычка. — Зачем? — ему не нужны были, конечно, во всём поведении Бена веские причины, он просто поверить не мог, что это может быть к нему искренне и просто так. — Я не вызову тебе такси, — ничего и не объясняя, категорично и просто покачал головой Чилуэлл, зная, что сейчас его время принимать решение и проявлять твёрдость и настойчивость. — Оставайся у меня с ночёвкой, Тимо. Взаимопонимание всегда было так естественно между ними. Форвард улыбается, мило и...обрадованно, что ли. — Останешься? — Бен уже знает его положительный ответ. — Ну... Да.