Первое свидание, или Френдзона

А дальше Бен не подумал и не придумал, что делать. Час был поздний, и, переполненные впечатлениями и пережитыми от фильма эмоциями, парни засобирались спать. Вернера охватила скованность от непривычки, и он решился задать вопрос первым, просто чтобы не притворяться, что он всё понимает, и не ждать, пока англичанин заметит его смущение и подумает „ну какой дурачок, никогда не оставался с ночёвкой, что ли?”. — Я...в гостиной, наверное, лягу, Бен, — Тимо показалось, что лучше в первую очередь проявить скромность и позаботиться об уюте и комфорте хозяина квартиры, пригласившего его. Только немец и не догадывался, что защитник понятия не имел, где его разместить и кому где лечь, ведь он попросил остаться так спонтанно. Ляпнул не подумав, от полноты чувств. И хотя оба были сконфужены и растеряны, оба пытались это чувство друг от друга скрыть. — Ты что, нееет, — засуетился Чилуэлл, замахав на него руками. — Ты после этого дивана утром костей не соберёшь, он красивый, конечно, но пружины, и твёрдый, к тому же тесный и тебе маловат, а тебе уже надо на тренировки ходить, — во всём этом Бен чувствовал, что ловил себя на какой-то странной полулжи: он рьяно отговаривал Вернера от этой идеи, и всё это было правдой. Которая, тем не менее, когда-то не мешала английскому защитнику на таком „хреновастеньком” диване по полночи трахаться, постоянно меняя позы. — Я постелю тебе в спальне. — Хорошо, — больше от смущения быстро согласился Вернер, но тут же опомнился и вскинул серьёзные глаза на англичанина. — А ты тогда где, Бен? Мина Чилуэлла на мгновение стала такой кислой, что было видно то неприкрытое разочарование, которое он испытал от внутренней борьбы с собой. — Рядом себе постелю, — милая обнажённая улыбка сквозь плотно стиснутые зубы. Зачем Тимо спросил это так, будто давал Бену сделать выбор самому? „Я буду в твоей постели, хорошо. А где будешь ты?” Как будто защитник мог — нет, вообще имел право — сказать что-то другое парню в том мире, в котором мы живём. — Снизу. У кровати. Но Тимо смотрит озабоченно и не хочет быть обузой. Нужно срочно сделать мину попроще. — Но будет классно, — поспешил уверить защитник. — Давай как в академии, болтать всю ночь напролёт до утра обо всём на свете... — Бенджамин так невинно и искренне пожал плечами, как будто ему пятнадцать и он предложил другу жарить маршмеллоу на костре „как в фильмах”. — Я уступлю тебе, не бойся, тебе будет комфортно спать. — Но тебе — нет, — не зная ещё сам, что с этим своим сердоболием делать, упрямо покачал головой светловолосый немец, потупив взгляд. — Но кровать одна. Будь моим гостем, Тимо, — Чилуэлл живо ощутил, что, несмотря на всю лживость своей реакции, он, определённо, мог бы великолепно исполнить роль дворецкого в каком-нибудь стильном английском детективе на BBC. — Я не могу выгнать тебя из твоей постели, Бен, — форвард, нервничая и волнуясь, потер раскрасневшуюся шею. — Да не вопрос, Тимо, я смогу и так. Не переживай. Пошли, покажу тебе комнату. Вернер послушно проследовал за Чилуэллом, хотя ни один из них сейчас не чувствовал себя свободно и хозяином ситуации. Спальня Бенджамина Чилуэлла — это то место, которое Тимо никогда не думал узнать и увидеть. Эта мысль необъяснимо, током, с холодком и щекоткой, пробежала у него по загривку, как только он переступил порог небольшой и уютной, с минимумом вещей в интерьере, комнатки с большим окном. — У тебя очень уютно, — был искренен немец. — Только свежо, брр. — Сейчас закрою, — Чилуэлл опёрся о подоконник, в изящном изгибе с подножки радиатора дотянувшись до открытой форточки. Вид сзади невольно зацепил внимание Вернера, прислонившегося к косяку двери. Гибкая талия, глубокий прогиб в пояснице и классный — округлый, подтянутый и упругий — зад. Бен был не просто в отличной форме — его можно было назвать фигуристым. Не по-мужски соблазнительным. Хотя так ведь и должен выглядеть профессиональной спортсмен, регулярно занимающийся в зале, и почему Тимо вообще задумывается о „формах и изгибах” другого мужчины? Вернер откашлялся, отгоняя недовольно и сконфуженно, пристыженный самим собой, эти мысли прочь. Бен такой внимательный к нему всегда, мягкий и заботливый. Немецкому форварду стало совсем и нестерпимо жалко чем-то его обидеть, недодать ответной теплоты. И Вернер не подбирал особо слов, когда предложил: — Слушай, Чилли, у меня в детстве был большой пёс, лабрадор. И мы иногда с ним вместе валились спать в мою кровать, в обнимку. Я никогда не прогонял его, если он приходил и залезал сам. Неужели ты думаешь, что сегодня я прогоню тебя? И Тимо имел в виду именно то, что говорил, без посыла между строк и намёков. И такая нелепая искренность, прямота и нескрываемая, детская жалостливость стоили ему титанических усилий над собой сейчас. Но Бен того стоил. — То есть... — Чилуэлл деревянно тыкнул пальцем в сторону своей полуторки, которая хоть и была довольно просторной, но сильно уступала двуспальной, а двух взрослых мужчин точно ещё никогда на себе не умещала, —...вместе на ней? — улыбочка, нервная и запутавшаяся. Защитник просто не поверил своим ушам. — Если ты хочешь. Если ты не против, — торопливо поправил себя немец. И представил тут же живо, что он испытает от, скажем, наиболее вероятного, сколько простого, настолько же резкого „нет”, если Чилли предпочтет холодный твёрдый пол и простынку соседству с ним, и стало грустно и обидно, что идея отстой и такой чудесный, славный парень, конечно же, побрезгует им. Не настолько они прям друзья, чтоб так соседствовать. — Я „за”. А давай, — снова создавая утраченное из-за смятения и смущения настроение вечера, энергично и дерзко пошёл на всё Бен. Чилуэлл уступил Вернеру как гостю первому очередь в душ. Сам пока расправил кровать и в растерянности приземлился на неё. Происходило что-то нереалистичное, почти невероятное между ними. Тимо Вернер у него в ванной, пользуется его гелем для душа и будет потом пахнуть им же (и на завтрашней тренировке, что обязательно уловит кто-нибудь из одноклубников). И они лягут спать вместе, в одну постель. И ведь английский защитник почти ничего не сделал, чтобы этого достичь. Не выдал за весь вечер своих „преступных” намерений. Тем временем в спальню вошёл в одних только облегающих чёрных боксерах и каплях воды на голой коже вернувшийся из душа Вернер. Откровенный и такой неуместный в контексте расправленной кровати и поздней ночи внешний вид форварда заставил английского защитника вновь ощутить свою слабость и потерять самообладание. По крайней мере, свою непосредственность и легкое расположение духа. Нельзя, нельзя так залипать на ничего не подозревающего друга, это двойная игра. И Бен чувствовал, что это нечестно, но ведь он любил. И не мог не ощущать сжимающий грудную клетку, как в тисках, трепет при виде обожаемого и горячо любимого человека. Тимо был несказанно хорош: стройный и подтянутый, с подкачанной, чуть сутуловатой спиной, но впечатляющей выправкой, слегка мускулистыми руками и полным комплектом кубиков пресса. Чилуэллу аж до жадности захотелось затащить того с собой в спортзал, где он занимался с друзьями, чтобы парни просто поглядели на такого красавца, хоть они бы и не поняли, почему это так важно для Бена. — Располагайся, — любезно пригласил, хлопнув ладонью по простыням, англичанин, сам тут же вскакивая с кровати. Он пытался в их— разумеется, для обоих — неловкой ситуации с ночёвкой проговаривать всё словами вслух, чтобы они не столбенели смущённо на каждом шагу. Раз они решились — но ведь Тимо сам это предложил! — переспать в одной постели. Бен врубил напор в душе на полную, сделав воду погорячее. Подставил лицо с недельной, отросшей и всклокоченной, щетиной под струи. Набрал воды в рот и сразу выплюнул. Давал упругим потокам массировать напряженные плечи, пока рука интенсивно двигалась во всю длину. Как хорошо и как плохо одновременно. Мечты сбываются, но оказываются не тем, чего ты хотел. Но всё-таки Чилуэлл больше сосредоточен на том, что им с Тимо представилась такая возможность — момент, который они сами создали из ничего, — побыть вдвоём наедине. И упасть в одну кровать, не задумываясь, почему это так. И это замечательно, он счастлив. Главное — справиться с сексуальным напряжением, которое мешало владеть собой. Ведь для него Вернер невозможно привлекательный. Когда такой сосредоточенный, но в то же время открытый. Когда смеётся искренне и громко над шутками Бена. Когда уже не стесняется прикалываться над ним в ответ, и их дурацкие приколы, как ни странно, заходят обоим, хотя одноклубники считают их идиотскими или непонятными. Когда Тимо серьёзнеет после запоротого стопроцентного момента, и видно, как уговаривает себя, как пытается отбросить всё и сконцентрироваться, взять себя в руки и продолжать, не унывая и не падая духом. Господи, конечно Бен его чертовски хотел. И вместе с тем боялся своих желаний, ведь им предстояла целая ночь вместе на одной кровати. Немец так и не решился залезть под одеяло, пока ждал одноклубника. Полез в ящик прикроватной тумбочки, чтобы поискать, куда положить на ночь наручные часы. К ужаснейшему смущению Вернера, он обнаружил там пару презиков, а больше вообще ничего, как будто ящиком никогда и не пользовались по назначению. Форвард решил оставить часы на подоконнике и сделать вид, что никуда не заглядывал и ничего не видел. В это время из душа вернулся Бен, в одних трусах и со всклокоченными от полотенца волосами. Англичанин томно и широко зевнул и в первую очередь полез рыться в платяном шкафу. — А второго комплекта нет, — после коротких поисков обернулся хозяин квартиры. — Извини, придётся одним одеялом, Тимо, — не желая причинять неудобства, кисло извинился Чилуэлл, который оказался вообще капец не готов принимать кого-то в гостях с ночёвкой. — Ничего страшного, наверное, — терпеливо улыбнулся Вернер в ответ. — Как-нибудь обойдёмся, — Бен сейчас только посмотрел, что гость ещё так и не ложился. — В этой кровати уже год, даже целый сезон никого второго не было. Можешь не брезговать, — отвёл неудержимо престыженный взгляд защитник, решивший, что Тимо был широко наслышан и что-то там представлял об его репутации и неразборчивости в сношениях и эти мысли вызывали в немце отвращение. В голове у Тимо промелькнула мысль о тех презервативах в тумбочке. И он Чилуэллу не смог поверить. И вообще в принципе не мог представить, что у защитника никого не было, так долго. Это было невероятно для такого парня как Бен: компанейского, любвеобильного, тактильного и обаятельного. А может, в этом одиночестве и крылась та проблема, из-за которой англичанин искал у Тимо поддержки и пригласил сегодня? Эта последняя мысль показалась Вернеру настолько очевидной, правильной и запоздалой, что даже пачку презервативов форвард смог объяснить и оправдать в своих глазах: давно уже лежат. Бен зашёл в спальню без футболки, но сейчас, к удивлению Тимо, легко подхватил и натянул одну, висевшую на спинке стула. — Ты чего? У тебя прохладно ночью? — осведомился Вернер на автомате. — Да нет, — удивленно посмотрел Чилуэлл. Но посчитал нужным прояснить на чистоту. — Просто...подумал...тебе не понравится, если я...так просто, без футболки. Не знаю. Подумал просто. Или ты не против? А Тимо не то что совсем не смущался от их постельных сцен — он просто вовсе не воспринимал Бена так и не мог бы испытывать стыд, брезгливость или отвращение. Тимо и сам разделся, легши с ним в постель, потому что не стеснялся Бена, чувствовал себя с ним спокойно и комфортно. И в мыслях не закралось бы, что друг его желал. — Сними футболку, Бен, ты что, — как смог, спешно и коряво сформулировал Вернер. Он понимал, о какой брезгливости к чужому обнажённому телу и его частям, когда они могут случайно коснуться тебя, говорил Чилуэлл, но это не применимо к ним. Бен его уже почти друг и вызывает только тёплые чувства и симпатию. — Мы же хорошие друзья, — полный пролёт и френдзона из первых уст. Тебе нужны ещё доказательства, Бен Чилуэлл? Но делать нечего. Бен, не меняясь в лице, скрещивает руки на груди и стягивает одежду. Странно: Тимо сказал ему раздеться, сам лёжа в его постели ночью, и это ровным счётом ничего не значит и вообще не о том. Щёлкает выключатель, и остаётся только лампа на прикроватной тумбочке со стороны англичанина. Чилуэлл залезает с ногами на кровать и на четвереньках подбирается поближе к немцу. — Спать? — ясные светлые глаза сияют в полумраке ночника. — Н-нет, давай поболтаем. Ты же хотел поговорить, — Тимо помнил своё намерение выслушать друга, что бы у того ни произошло, и решил, что должен проявить интерес и инициативу сам. — Тогда свет выключать пока не будем, — не по-ночному бодро отреагировал Бен и нырнул первым под одеяло. Вернер мысленно собрался с духом и следом присоединился к другу, укрывшись своей половиной прохладного одеяла, в постели с не согретыми ещё теплом человеческих тел простынями. Между ними с Беном осталась „разделительная полоса” в какие-то жалкие, но педантично сохранённые форвардом десятки сантиметров. Бен подпёр голову ладонью, лёжа на боку. Тимо интуитивно повторил за ним, тоже повернувшись на бок, но положив голову на подушку и подложив под неё руку. Английский защитник смотрел на него с непередаваемым выражением лица, долго и любуясь. Вернер молчал, потому что с Беном его природная застенчивость отступала. Но немец даже сейчас уже понимал, что никому не расскажет об их ночи. Это вроде и „просто так”, и при этом слишком интимное и не для чужих ушей. Вернер не мог представить, чтобы его потянуло как ни в чем не бывало обсудить это с Каем, как будто ничего и не было. Тут Чилуэлл сам прервал их молчание, спросив голосом как тающий шоколад: — Тимо, у тебя сейчас есть кто-то? — То есть? — немец переспросил неуверенно и с опасением, что вообще жёстко ослышался. — Нуу, с кем ты сейчас в паре на упражнениях? — А, это, — Вернер прикрыл глаза, уяснив недоразумение и поняв, что разговор пойдёт в привычном русле. — С Каем, он согласился составить компанию. Мы хорошо работаем вместе. Нам комфортно. — Это ведь временно? — обворожительно обвёл взглядом комнату, остановившись снова на Тимо, как на мишени, Бен, прочертив на простыне между ними несколько кругов пальцем. — Почему ты так думаешь? — не очень любезно, прямо влоб, хмыкнул нападающий. — У меня отпуск скоро заканчивается, Тимо, — как будто напомнил защитник. — Дождись меня, когда я вернусь, — обезоруживающе настойчиво попросил Чилуэлл. Между нападающим и защитником с полгода как зародилась и сформировалась та взаимная привязанность, когда вы первым делом утром на тренировке ищете глазами друг друга среди остальных. Бен с первых дней их знакомства с умилением усердно и безобразно шутил и прикалывался над Вернером, а тот всегда понимал его шутки, даже если не всегда одобрял. Да, Бен был просто чисто по-английски бесшабашный. Но ему с Тимо было весело и легко. Они так естественно понимали друг друга, хотя всё ещё приноравливались к своему обществу, изучали один другого, находили точки соприкосновения. Проверяли границы. А Тимо проникся к нему доверием и теплотой. Неумело пытался отвечать Бену на это так, чтобы тот понял. Ведь здесь, как правило, никто не понимал. Ни что значат его взгляды, ни что заложено в улыбке вместо ответа, ни в чем была шутка. Только с Чилли им было смешно одно и то же. Чувство юмора их породнило и сблизило. Присутствие Бена рядом не было просто привычкой и так много значило для душевного комфорта Тимо. — Между нами всё будет так же, как было, когда ты вернёшься. А по-другому я и не думал, — с ему одному свойственной прямотой и безыскусностью заверил немецкий форвард. И стало так просто и уютно между ними. Бен любил, когда не надо сомневаться в своём статусе друг для друга. Любил парней, с которыми всё не „на один сезон”. Как Джек и Мэдс, например. Но их он любил, конечно, иначе. Как лучших друзей. И Бен решается пригласить Тимо на гонки. Англичанину хотелось повторить успех Лаймера и воспользоваться для этого тем же инструментом — своим домашним Гран-при Великобритании. До сих пор они с Вернером были очень близки, стали настоящей поддержкой друг другу. Вместе в горе и в радости. Может, это уже завиральные запросы на их этапе отношений, но Чилуэллу отчаянно хотелось, чтобы и радость они чаще делили друг с другом, а не с другими. — Ты интересно провёл отпуск, Тимо. Хочешь в следующем сезоне вместе сходим на гран-при Сильверстоуна? — подмигнул защитник. Чилуэлл со старшей школы не прибегал к этому эффективному, но малодушному и нечестному приёму: подкатить через интересы. Сам Бен гонками не увлекался и мог разве что Шумахера, Феттеля и Хемилтона с Алонсо назвать по именам. Последнего мог в лицо и не признать. Но ведь в приглашении это и не главное? Главное — вытащить Тимо побывать где-то вдвоём. — Да нет, спасибо. Оу. — Даа?.. А я подумал, ты увлекаешься, — разочарованно протянул Бен. — Не особо. Смотрю иногда, но не разбираюсь в Формуле. — А почему „нет”? Ты бы мне обо всём рассказал... — Я не очень интересуюсь гонками, Бен. Боюсь, не смогу тебе ничего объяснить, — прохладно и недоверчиво отказал, казалось, уже наотрез, немец. — Но ты же был. На Гран-при Штирии, — неловко, с надеждой улыбнулся защитник. — Австрии, — с улыбкой поправил его Вернер. — Что? Ну да, в Австрии, — не понимая, где он ошибся и сморозил ли много глупостей, просел немного Чилуэлл. — Это одно и то же. Не бери в голову, Бен, просто трасса одна, а названия разные, потому что там сдвоенные гонки проходят, два этапа. Я тоже путаю, Заби меня постоянно исправлял. — Марсель? — вопреки самоконтролю, дрогнувшим голосом переспросил Бен. Прозвучал сам для себя так, словно и не должен был вовсе знать это имя и это он шпионит за личной жизнью Тимо. — А, так он с вами был? — но ведь ты так и знал, Бен. — Да. Он любит Формулу. О, вот как. И Вернеру это важно. — Он за Ред булл, наверное, да? — уголок рта англичанина нелепо вздёрнулся. Он прибегал ко всем своим мало-мальским познаниям о Королевских гонках. — А ты за Феттеля, и у вас тут противостояние получается... — Мы стали за годы в Лейпциге очень близки, и нам с Марселем это не мешает, — невозмутимо, с убеждённостью опроверг Тимо. — Да? — Бен посмотрел просящим взглядом, как студент, пытающийся угадать ответ на билет или тест, тыкаясь во всё подряд и перепробовав уже почти все варианты. Он чувствовал себя очень беспомощным и наивным. — А какой он из себя? — Заби? Не знаю... Не задумывался. Почему ты спрашиваешь? — Тимо заинтересованно приподнялся на предплечье и тоже подпер щёку ладонью. — Хочу узнать твоих друзей. Хотя бы с твоих слов, — Чилуэлл прикрыл на мгновение глаза, прежде чем продолжить. — Ведь всё твоё окружение осталось за Ла-Маншем, но твоя история и жизнь начались не здесь, не в Англии. Ты не начинал с чистого листа. Я хочу послушать о тебе, — Бен усердно и как-то взволнованно, не глядя на Тимо, накручивал отросшие мягкие темно-каштановые локоны на палец, уставившись на изголовье кровати. Тимо несколько удивлённо, несколько обескураженно, но совершенно покоренно молчит. Бен знает, что дать вербально оценку и характеристику другому человеку — для Вернера непростая задачка, и он подойдёт к ней со всей серьёзностью, при этом не юля и будучи максимально откровенным. — Мне это важно, Тимо, — мурлыкнул ободряюще защитник, тут же игриво боднувшись в руку немца и преодолев расстояние и „неприкасаемость” между ними этой ночью. — Ладно, — разулыбался Вернер, парадоксальным образом сохраняя при этом нерушимую серьёзность. — Я попробую, — пауза. Затянувшееся раздумье, прежде чем начать. — Заби может быть взрывным, особенно как капитан, в игре может завестись, но его причины всегда ясны и повторяются из раза в раз. Он не привык сдаваться или сачковать. Его почти ничем не напугаешь. Марсель нетерпеливый, может, чуть-чуть. Но такой неравнодушный и позитивный игрок и должен быть лидером, правда ведь? — Вернер посмотрел Чилуэллу в глаза, ища — нет, ожидая, — в них согласия. Во взгляде читалось, что он не хочет, чтобы Бен думал о Забитцере что-то плохое. Немец любил эти черты в своём друге и капитане и ни в коем случае за них не ругал. — А он замечательный лидер, за ним это все ребята признали. Он пытается подтолкнуть всех игроков двигаться дальше. Заби надёжный и дарит уверенность. — Тебе с ним хорошо? — чутко догадался защитник Челси. Вернер не нахваливал сейчас австрийца, а пытался передать и объяснить свои чувства и привязанность к хавбеку. Кажется, кто-то занял важную позицию в мыслях, сердце и даже воспоминаниях Тимо. Кто-то, смотря на чьи совместные фотки с Вернером думалось „А он тебе как раз”. Кто-то, сдвинуть кого и соревноваться с которым было невозможно. Потому что Вернер сам выбрал его. — Марсель горячий, конечно, но с ним мне было спокойно и просто хорошо. Легко. — Мне легко с тобой, — Бен накрыл руку Тимо своей рукой и коротко сжал крепче. Потому что держаться за руки, лёжа в одной постели, им точно не следовало. Но погрузившийся в свои мысли и чувства нападающий всё равно с потревоженным трепетом и удивлением вскинул на него каре-зелёные. — Почему тогда ты не хочешь и со мной сходить на Формулу-1? Немец настороженно вжал голову в плечи и отвёл глаза. Как сказать? — Я подумал, ты это не всерьёз. Ты как будто всегда шутишь, Бен. И тебе же есть с кем пойти и кого пригласить, кроме меня, я знаю. Я привык ходить на такие мероприятия с близкими друзьями, и мне что-то не хочется шумной и большой компании. В твою я вряд ли впишусь. Да ты в следующем году уже и забудешь об этом. Не будем сейчас договариваться и обещать. Тут стало очевидно, что Тимо снова не ценил себя. Он боялся, нет, он думал и был уверен, что Бен о нём забудет и предпочтет других. И просто не поверил в такое внимание к себе. — Я, знаешь, сам не был никогда, и подумал, мы можем...мы могли бы даже... Ну что ты, Тимо, я всерьёз, — закусив от полноты захлестнувших чувств нижнюю губу, потрепал его за плечо Бен. — И если первый раз, то я хотел именно с тобой. Я знаю, что мне нужен кто-то другой, но я всегда хотел тебя. С Беном всегда можно откровенно и серьезно поговорить. И если по жизни Вернер по большому счёту мысленно смирился с в некотором роде ролью жилетки и лучшего друга для остальных в трудные времена, то с Чилуэллом он мог начать говорить и о своих переживаниях. У них сложились доверительные отношения, основанные на верности друг другу, открытости и сплоченности. Защитник Челси реагировал на его чувства и потребности, хотя Тимо было не свойственно анализировать себя вслух и объяснять свои чувства. Он в отношениях полагался больше на инстинкты и внутреннюю эмпатию, равно как и на поле. Как там говорят? Друг — это такой человек, перед которым можно мыслить вслух. Чилуэлл помогал Вернеру оставаться собой и оставаться на плаву, не уходить с головой в свои переживания и сомнения. И рядом с ним Тимо тоже чувствовал себя хорошо. Лучше сказать — полноценно счастливым. — Бенджамин, прости, ты знаешь, мне нелегко... — открыться, не зажиматься, не сомневаться в себе, быть настоящим и раскрепощенным. — Я знаю, Тимо. Я всё про тебя знаю. — Хорошо, — неожиданно бросил Вернер, так что Чилуэлл сперва даже растерялся и не понял, к чему тот. — Давай сходим на гран-при в следующем сезоне. Вместе. И ещё: у меня нет любимой команды по спортивному принципу, — по сравнению со своим всегда уравновешенным, размеренным тоном, сейчас Тимо почти тараторил. — Но я восхищаюсь Феттелем. Отдельно от того, что он немец и чемпион. — Идеальная инструкция к Тимо Вернеру, — с уважением к откровению, очарованно-изумленно помолчав, проговорил англичанин, наклонив голову вбок. — „Путь к сердцу, или Всё гениальное просто”, — Тимо с усилием потупил взгляд. Ему стало невыносимо приятно и хорошо от мысли, что кто-то мог хотеть найти путь к его сердцу. Невыносимо — потому что у него никогда раньше и ни с кем такого не было. Тимо явно начинало клонить в сон, он зевал временами в кулак. Защитник решил пойти навстречу и не изводить больше бодрствованием. Повернулся на спину и подтянул одеяло выше, до груди, заодно укрывая им одноклубника. — Спокойной ночи, Тимо, — просто не верится, что он говорит эти слова самому лю...дорогому сейчас себе человеку. Пусть и без романтического контекста. Пусть и без взаимности. Но всё равно его пробирает до дрожи. — Спокойной ночи, — немец сразу лег на бок — так ему лучше засыпалось — повернувшись к Бену спиной. Несмотря на желание поспать, Вернер не мог заставить себя не прислушиваться к звукам в чужой квартире. Скрип кровати, на которой, потягиваясь и ворочаясь, кутался поуютней по соседству Бен, его почему-то постоянно смущал. Это звучало...как-то неправильно, слишком интимно. Пошло. Чилуэлл тоже повернулся на бок, подложив руку под голову. И просто смотрел на Тимо так, как ему только и позволено глядеть на другого мужчину. Втайне. Чтобы тот не узнал, не заметил его любующийся взгляд и вообще ни одна живая душа не догадалась. А Бен бессильно мечтал этой ночью в последней надежде нещадно сфолить на немецком форварде в собственной штрафной, чтобы отныне отвечать за всё содеянное только перед милым и бесхитростным Тимо Вернером. За которым будет назначен решающий удар в сердце английского защитника, который сделает его победителем и обладателем всего, что представляло из себя Бенджамина Джеймса Чилуэлла. Разливающаяся внутри нежность заполонила Бена. Хотелось отдаться Вернеру и в нём утонуть. Английский защитник любил бы Тимо до потери пульса и до боли в горле или отдался бы сам, без боя, но всего этого не будет. Не может быть между ними. От пьянящего возбуждения Бен коротко задерживал дыхание, силясь отбросить мысли о них и как всё могло бы быть иначе. Не сдержавшись, парень с бездумной нежностью и жаждой ответности подул на чувствительную кожу шеи спавшего рядом Вернера. К его неожиданности, Тимо поёжился, повёл плечом и не очень сонно пробормотал: — Чилли... Ну хватит, — хотя фраза была сказана без разбора спросонья по-немецки, Бен уловил посыл по интонации, — не надо, — казалось, Тимо был ещё в забытье полудрёмы, так невозмутимо отреагировав на приставания. Тут в Бенджамине что-то переключилось, по-хорошему дерзко и смело сорвав тормоза. — Мне не спится, Тимо-о-о, — Чилуэлл дотронулся рукой до голого плеча одноклубника. Немец хладнокровно не отреагировал и не вздрогнул, но принял касание в расчёт и неконтролируемо напрягся. — Скучно, — Чилли оказался ближе на простыне и упёрся подбородком в плечо форварда, прижавшись щекой. Недельная щетина ощутимо кололась. — Давай поговорим, — пробормотал защитник, выдыхая на теплую голую кожу Вернера. Что ты делаешь, Бенджамин? Зачем касаешься меня везде, как хочешь? — Бен, — Тимо посмотрел ему в глаза, повернувшись через плечо, — ты... — Чилуэлл смотрит на него в ответ страшно искренне и просто невинно, заинтересованно и внимательно, как молодой щен на хозяина. У Тимо на такой его взгляд сердца не хватает. По-настоящему, несмотря на невообразимые для консервативного немца прикосновения к нему другого мужчины, Вернер понимал, что Чилуэлл не раздражал его и никогда не отталкивал. Даже так.— ужасно небритый, — Тимо вообще-то правда не любил недельную, уже неприятно отросшую и безобразно выглядящую щетину и тем более бороду. — Ты не брился как будто всё Евро или чуть меньше. Это пари опять какое-то? — свёл всё к шутке, а собирался сказать „не приближайся ко мне так близко”. — Тебе...так сильно не нравится? — Бен озадаченно и в смущении потёр щетинистую щёку. Мягкие вьющиеся слипшиеся от пота каштановые пряди падали на лоб защитника. Чилуэлл со своей неуловимой, аморфной сексуальностью где-то между отказавшимся от удовольствий отношений спортсменом и любителем секса с пристрастиями последнего гедониста (контраст этих двух образов часто путал, смущая мысли настолько, что Бену охотнее отдавались, чтобы испытать, как же такой парень может любить) и чувственностью, изяществом и девчачьим очарованием в грации и мимике зачастую одинаково нравился как женщинам, так и мужчинам. — Как смотрится — нет, — поняв, что желающий всё знать про его вкусы Чилуэлл раздражающе дотошен, упрям, наивен и легковерен, дерзко припечатал Вернер. С англичанином Тимо вообще был непривычно раскованным, раскрепощенным. — Понятно... — Чилуэлл непонимающе ощупал растительность на лице, проведя от одной щеки к другой под подбородком. — Бен, ты подумай сам, кому может нравиться борода? — оживился Вернер. — Не говори только, что ты всерьёз этого не понимал? — немецкий форвард был в искреннем, для него непривычно оживленном недоумении. — Никогда не думал, что у тебя есть предпочтения в мужчинах, Тимо, — усмехнулся непозволительной шуткой, наигранно недоумевающе надув пухлые губы, британец. Как глупо... — И вовсе нет, — без кокетства, заигрывания и какого-либо удовольствия поморщился Вернер, замотав головой. Сухо и на полном серьёзе подтвердил самому себе. — Нет. Итого: немцу не нравились шмотки Чилуэлла, манера одеваться, а привычка отращивать бороду раздражала. Но. Ему нравился Бен. — Ты смешной, Тимо, — с хорошей миной при плохой игре попробовал задрапировать свои растерянность, разочарование и неловкость Чилуэлл, — и милый. Они лежали снова на боку, повернувшись друг к другу, но между ними было расстояние буквально в двадцать сантиметров простыни. — Но не только, — англичанин чувственно и не отрываясь глядел на Тимо, прямо и глубоко, не отводя глаз и удерживая взгляд парня на себе. — Ничего особенного во мне нет, — с улыбкой покачал головой Вернер. — Ну что во мне такого? — Тимо неожиданно бросил взгляд на Бена, застав того врасплох прямо поставленным вопросом и вызвав только растерянность у вингбека, пообещавшего себе хранить молчание и ни во что его не впутывать. Ты. Твоя широкая, а иногда стеснительная улыбка. Твоя серьёзность, доброта, простота и искренность. Твоё чувство юмора. Твой громкий смех. Всё в тебе. Я абсолютно влюблён в тебя. — Это только ты видишь, Бен, — не дождавшись ответа и реакции, пожал плечами немецкий форвард. — Не „вижу”, а замечаю. Ты мне понравился, Тимо, — Бенджамин Джеймс Чилуэлл, зачем сейчас нужно в чем-то таком признаваться? — Я такого больше ни с кем не испытывал. Даже если мы были близки, со мной раньше таких чувств не бывало. Вернер нахмурился и помрачнел лицом. Непонимающий, растерянный, неодобряющий. Он не был ещё уверен до конца, что они с Беном хорошие друзья, которые больше, чем только одноклубники и коллеги. Всё-таки, отчасти из-за коронавирусных ограничений и всех предпринятых мер, они не проводили вместе время за пределами поля, не ходили ещё ни разу до этого друг к другу в гости... Тимо не получил ещё для себя этого подтверждения, чтобы сейчас как-то принимать такое признание. И вообще — „признание” в чём? — Бен.... — Вернер замялся. Зажмурил глаза, чтобы сосредоточиться и взять себя в руки. — Для меня это всё...ты тоже...тоже много значишь. Мне правда...с тобой хорошо. Ты всегда на моей стороне. Что такого я сделал, что ты всегда защищаешь меня? Тимо умел быть не только светлым и добрым, но и крышесносным. Для Бена Чилуэлла. — Мне не нужны причины, чтобы защищать...тебя, — прозвучало ли это отстранённо? Мол, не принимай на свой счёт близко к сердцу. На твоём месте мог оказаться любой, я просто так отношусь к людям.... Или наоборот, это было чересчур откровенно и неприкрыто? Вернер не изменился в лице, но непривычно оценивающе и вдумчиво посмотрел на Чилуэлла. Своего защитника. — Ты добрый по-девчачьи...ты как девчонка, Бен, — не сразу подобрал верное слово по-английски Тимо. — „Как девчонка”? Это смешно? — Бен никогда не стеснялся себя. Но сейчас критически важно знать досконально точно, что имеет в виду форвард. Может, ему эта „девчоночность”, эта манера...неприятна? Омерзительна? Отталкивает? Тимо старомоден и не любит кривляния с мишурой. Мужчина в его представлении должен оставаться мужчиной. — Я...я смешной, да? — не в силах сдержать дрожь в голосе от волнения и истеричные нотки, хохотнул англичанин. — Тебя это задевает? — с трепетом распахнулись глаза форварда. — Прости, пожалуйста, прости, — Вернер поёрзал, пристроившись удобней, потому что затекла рука. — Я не то сказал...этот долбаный английский... но если бы ты только мог понимать по-немецки... Ты такой добрый, Бен, каких я ещё никогда не встречал. Рука Тимо сжала пальцы Бена. Не на силу, спонтанно так, в порыве. У Чилуэлла случилось короткое замыкание от такой перегрузки. Защитник не очень осознавал, что это происходит с ними. Тимо Вернер полураздетый лежал в его постели, был откровенен и смел, как никогда, и говорил ему вещи, которые никогда не говорил. — И...какой я ещё? — осмелел и сделал следующий шаг Чилуэлл. — Ты... — показалось, что Вернер начал возвращаться на землю и приходить в себя после этого краткого затмения. Смотрел как будто не узнавал Бена вовсе. Но только показалось. Потому что у Тимо нашлось, что ответить. И каждое слово медленно и взвешенно, с паузой на раздумие, как приговор. — Милый. Улыбчивый. Но не всегда понятный, — искренне, как опуская руки и признавая своё бессилие, вздохнул Вернер. — Тимо? — Чилуэлл встревоженно и чутко, с тенью виноватости попытался заглянуть немцу снизу в глаза. — Я хотел сказать, с тобой мне так хорошо... Но, боюсь, иногда мне кажется, я просто не понимаю, чего ты хочешь... От меня, — и хоть Тимо этого ни разу не имел в виду, во взгляде прямом, серьёзном и выжидающем читался упрёк за каждый раз, когда Бен повёл себя не как друг: обнимал слишком нежно и значимо за талию; стискивал в объятиях и прижимал зачем-то ближе к своей горячей груди; шептал глупости одному только Вернеру на ушко, но у всех на глазах; брал за руку невзначай на тренировке; несмотря на самодостаточность, простоту, уверенность в себе и широту души, ревновал к Каю... Мне просто нужен ты. Больше ничего. Стоя так близко к признанию, Бен отчего-то уже ощущал себя почти пустым и с разбитым сердцем. Осознание того, как бывает и может быть хорошо в жизни, пронзало насквозь, как иголками. — Мне нужен просто ты, Тимо, но я не знал, что был навязчивым, — Бен кисло поморщился. Взгляд защитника стал извиняющимся и затравленным. — Бенджамин, нет!.. — немецкому форварду захотелось обругать себя за последние слова друга. — Ты не...не такой. Всё в порядке. Я не извиняюсь так перед тобой — всё правда замечательно. — Мне просто нравится наше общение. И что мы становимся...по-настоящему хорошими друзьями, — Бен откинул одеяло и уселся на пятки. — Послушай, Тимо. Ты можешь быть неуверенным в себе или сомневаться в своих силах. Не быть самым умным, подкачанным или остроумным, — немец уселся по-турецки напротив, мрачнея с каждым словом защитника. — Можешь даже опять не стать лучшим бомбардиром Челси в этом сезоне, промазать со всех пенальти и трижды подряд не забить с метра в пустые. — Зачем ты так, Бен... — пробубнил Вернер сдавленно в кулак, отвернув лицо от парня. — Я всё равно буду любить тебя. Кровь ударила в голову и застучала в висках, так что у Тимо даже заложило уши. Он полностью себя осознает и в своём уме, но почему слова Бена прозвучали как признание в чувствах?.. Так не бывает, нет. Не может быть и не должно. Только не с ним. И только не Чилли. „Только не мы” Тимо привязывался к Бену всё сильнее и чувствовал, что его тянуло к англичанину чуть больше, чем обычно должно быть у друзей. Казалось, что от прикосновений защитника Челси было не просто приятно и тепло, а прямо очень хорошо, с холодком и дрожью от макушки до поясницы. Бен любил долго смотреть Тимо в глаза, когда они вместе обедали или завтракали на базе. Бен вёл себя так, будто никого вокруг них не существовало. Бен всегда находил время и силы для поддержки, а, главное, верный подход. Бен... Все эти мысли за секунду пронеслись в голове немца, прерванные голосом английского защитника. — Я хотел сказать, друзьям такие вещи не важны, Тимо. Друзьям Бен верил в то, что говорил, при этом зная, что лукавит. И прекрасно осознавая, где он, вжав педаль в асфальт, сдал назад, пошёл на попятную и забрал свои слова обратно. Двойная игра. А Вернер только что всерьёз подумал, что лучший друг влюблён в него. Ну нет, конечно, боже, Бен — он просто такой и есть: на всех фотках сладко обнимается с каким-нибудь другом-парнем, целует того беззастенчиво в щёчку и строчит глупые смайлики. И это для него ровным счётом ничего не значит. Не больше, чем такая вот дружба. А Чилуэлл только что признался парню, который нравится, в любви. Каминь-аут, так просто?.. И отступил, увидев в глазах вместо ответа и ответности...шок, смятение, неуверенность и страх. „Пожалуйста, нет, Бен”. О боже, нет. Этот взгляд — подавленный, испуганный, растерянный — был как ответ. С Чилуэллом Тимо был непривычно спокойным и умиротворенным, к нему возвращалось чувство дома и он мог быть просто самим собой. Так вот, Бен не эгоист. И он хочет оставаться для Вернера этой тихой укромной гаванью. Если тебе нужно оставить пространство, то я отступлю. На шаг. Тимо сокрушен, и уже сам не понимает, чем именно из всего произошедшего и сказанного. — Ты мой главный защитник, Чилли, — парень благодарит случай, что потушен весь свет и они не могут видеть лиц друг друга. Немец продолжает медленно. — И ты сказал, что это безусловно. — Да, — Чилуэлл с трудом сглатывает ком в горле. — Пусть оно так и останется между нами. — Так — как есть? — голос предаёт, но Бенджамин ещё может придать ему должную простоту, незначительность и твёрдость. — Именно. Я этого очень хочу. Бен понимает всё. Его попросили — осторожно, не веря ещё, что это действительно так, — оставить и попытки, и надежды, не вредить их отношениям, не наделать глупостей и никому не нужных признаний в том, что тяжело будет осознать и принять. — Ты всегда сможешь положиться на меня, Тимо. Как раньше, — Бен жертвует собой, потому что он этого хочет. Потому что это нужно Тимо. Чилуэлл сам виноват, что видел в хорошем друге кого-то большего, нежели просто друга. — Как было всегда. Ты мне необходим. — А я просто не знаю другой Англии, — немец положил обе руки на плечи защитнику, поднялся на колени. — Англии без тебя, Бен, — неказисто чуть потянул Чилуэлла на себя. Вторым рывком прижал к себе, буквально свалив на себе на грудь, как будто утешая. Бену хотелось, чтобы они просто вместе упали на кровать в объятиях друг друга, без всяких объяснений. Но они уже всё выяснили. — Не хочу больше расставаться, Тимо, — мужчина мягкими нежными пальцами с упоением массировал затылок немца. — Я к тебе прикипел. Ночь. Лондон. Во всей квартире уединенного коттеджа защитника Челси потушен свет. Бен впервые за более чем год не один в своей постели, и это не имеет никакого отношения к презервативам в тумбочке. Он по-настоящему не один.Ведь Тимо ради него отбросил свою робость. Они всё решили (кажется, навсегда), и Вернер даже не стал менять их статус-кво этой ночью, оставшись спать с парнем, сказавшим ему „люблю”. Стрелка часов перешагнула за полтретьего ночи, а Бен не спит и не знает, как заставить себя сомкнуть веки. Он даже не чувствует усталости, да и вообще ничего. На другой половине кровати рядом с ним спит, лежа на боку, его милый хороший Тимо. Чилуэлл осторожно и плавно, предупредительно опускает ладонь немцу на талию, прежде чем потревожить по-детски прямым, дурацким: — Тимо, ты не спишь? — Сплю, — форвард, неразборчиво бормоча, даёт прямой ответ, но, тем не менее, сонливо ворочаясь, поворачивается к Чилуэллу. Увидев простого и, к его удивлению, совершенно серьёзного Бена, Вернер принимает правила игры и отвечает тоже всерьёз. — Нет. Не засыпается сегодня. — Мне тоже. — Чилли, — укоризненный взгляд зелено-карих. Бенджамин непонимающе поднимает брови. — С тобой что-то не так. — В смысле? — Ты сам не свой. — Нет. — Не молчи, Чилли, пожалуйста. Скажи — что? — Прости, — вздохнул мужчина, не видевший причин дальше сопротивляться, упрямиться и врать под таким напором друга. Тимо правда настаивает, волнуется за него и ему не всё равно. — Не думал, что на мне прямо написано. Ты не думаешь иногда, что не все трудности преодолимы? Вернер глазом не моргнул, полагая, что знает, о чём именно Чилуэлл говорит. — Ты вернёшься в старт, как начнётся сезон, поверь, Бен. У тебя точно не будет никаких проблем с этим. Я верю, — Бен просто влюблен в убежденность Вернера, что главная тревога и забота бывшего защитника Лестера — об игровых минутах и попытках понравитьс Тухелю сильнее, чем везунчик Алонсо. — Я....о другом. Тимо, послушай, стоит ли во всём открываться друзьям? — То есть? — Не знаю, сможешь ли ты понять.... — Бен, ты темнишь. И напрягаешь меня, — честно и жёстко предупредил, что британец звучал для него пугающе, форвард. — У тебя кто-то есть? Ты сейчас кого-то любишь? — вопрос был произнесен раньше, чем Чилуэлл догадался, что никогда об этом не задумывался и тем более не готов был услышать ответ. Но поздно, сказанного не воротишь. Теперь Тимо одним словом может решить абсолютно всё в жизни англичанина, и даже надеяться станет не на что. — Это личное, — недолго колебавшись, невозмутимо заявил немец. — Ах да, прости.... Я не подумав, — защитник поморщился от смеси стыда, разочарования и боли. Это скорее означает „да”. А Тимо стало неловко перед Беном за свою „прямоту”. — Нет никого, Бен, — если он хочет заводить крепкие и близкие отношения, придётся открываться и перестать держать тех, кто к нему тянется, на расстоянии вытянутой руки. Чилуэлл точно дурак, хоть и хорошо учился в школе. После этой фразы к нему вернулся весь утраченный только что смысл жизни. Потому что теперь всё было возможно, как будто не было этого завуалированного „давай останемся друг для друга друзьями”. Вернее, оно было. Но теперь Бен мог ещё что-то поменять. Оставался шанс. — Это отлично, Тимо, — неверяще прошептал защитник, и даже в темноте было очевидно, что он сияет. — я в смысле, я думаю, тебе сейчас и не нужны отношения. Тебе же не до них... Я не знаю... — долгая пауза и раздумья, прежде чем Бен решился и выдал. — Тимо, ты помнишь тот перфоманс Горецки против Венгрии?.. — Леон... А, да. Да, помню. Он такой... — Вернер неловко замялся, — неравнодушный и инициативный парень. Просто у нас в Германии все, в Баварии в частности, очень вовлечены в эту тему, — зачем-то стал объяснять это Чилуэллу Вернер. — А как ты относишься к... — и Бен малодушно, симметрично с Тимо, замалчивает не шедшее с языка, такое далёкое от их привычного мира и представления о действительности, слово „геи”, —... этому? — наверное, это всё равно Оскар за худший вопрос от парня в постели с другим мужчиной. Тимо поёрзал, как будто желая осторожно, так, чтобы этого не заметил Бен, отдалиться и увеличить комфортную, но сократившуюся дистанцию между ними на подушках. Но тот это, конечно же, заметил. Но проглотил и молча снёс. — Это что-то личное? — преодолевая себя — Бен чувствовал эту внутреннюю борьбу — пробуя предположить, осторожно отозвался Вернер. — В смысле? — почти бледнея, переспросил Бенджамин. Неужели он так явно навёл на себя подозрения? — Почему ты спрашиваешь об этом? У тебя есть такие знакомые? — с пониманием, на какое только способен в этом вопросе, терпеливо продолжил Вернер, давая паузу на раздумья. — Друзья? — Нееет, — спешно дал задний ход Чилуэлл, не думая, что это будет правильным ответом. — Я даже представить себе такое не могу, — по-детски смутившись, что врёт так нагло и бесстыдно напропалую. — Я тоже, — согласно кивнул немец. — Мне всегда казалось, что такое невозможно где-то среди нас. Честно, для меня это...просто лозунги с плакатов болельщиков. Призывы в поддержку и защиту того, с чем я никогда не сталкивался и не имею представления. Почти не верю. Наверное, в футболе на высшем профессиональном уровне и правда не остаётся гомосексуалистов. Такое неизбежное отсеивание, ведь невозможно будет скрываться вечность и пожертвовать своей личной жизнью и своим счастьем. — Ты не можешь этого понять? Их? — с трудом превозмогая страх и нежелание знать правду, спросил Чилуэлл. — Кажется, нет. Для меня это что-то нереальное, несуществующее, хотя я ничего не имею против...мне всё равно совершенно на ориентацию. Дела нет. — А что бы ты подумал, Тимо, как бы ты себя почувствовал, если бы узнал это от кого-то? И что его причина — это ты, — Бен прикрывает глаза и просто ждёт, отсчитывая секунды. — Как ты отреагируешь тогда? Тебе будет всё так же всё равно? — взволнованно и от переживаний немного истерично-сорванно в конце. — Бенджамин... Я не знаю, что тебе ответить, — Тимо молчит. — Я не смогу ответить взаимностью, — их якобы гипотетическая ситуация для Чилуэлла совсем не гипотетическая, и каждое слово ранит. — В таком случае. Понять, принять такое про близкого человека — да, скорее всего, со временем. Взаимных чувств между нами никогда не будет, — „мы”. Не будет никаких „нас”. — Разве не всё равно, в кого влюбиться, Тимо? — Бен обесточен и разбит, уничтожен морально на полях не футбольных, а невидимой для чужих глаз войны. — Ведь это каждый раз случайность и происходит спонтанно, и мы никак не можем повлиять на наш выбор, и... — Нет. Такое не произойдёт спонтанно со мной. Это просто не про меня. Я говорю это осознанно. Простота и консервативные взгляды Тимо добивают чувства Бена. Защитник лондонского клуба не замечает, как нервно и судорожно дёрнулся у него уголок губ, пока он пытался сдержаться и не дать произойти тому, что рвалось из него и от чего защипало в носу. — Да, один мой друг, — жёстко и спешно ввернул Бен, изменив свои показания по заданному Вернером в самом начале вопросу. — Да, у меня есть такой друг, — понимая, что зашёл слишком далеко и подверг себя серьёзным подозрениям со стороны Вернера, отчаянно солгал защитник Челси, чтобы отвести беду. — Бен, ты серьёзно сейчас?! — выдохнул Вернер, искренне опешив от откровения и ощутив приступ слабости и легкого головокружения. Вся их ситуация, летняя ночь в Лондоне и постель одна на двоих стали такими нереалистичными. Как они здесь оказались? Как они до этого дошли?.. Чилуэлл соврал, глазом не моргнув, потому что услышал сейчас достаточно. Оставаться друзьями после признания в любви им станет невозможно — для обоих — а ближе Тимо не сможет ему стать. Но невозможно продолжать по-старому относиться к человеку, зная, что он любит, и всё равно тебя ждёт, и ожидает взаимности, и никогда не потеряет надежду, несмотря ни на какие обещания. Сохранив всё то, что Бен хотел сегодня сказать и сделать, в тайне, он останется ближе и роднее немцу, чем обнажив непосильную для того правду и потеряв те доверие и близость, что есть у них. Бен уже давно догадывается, что Тимо его любовь не понимает, но использует. Чувствует себя так лучше, цельнее, счастливее. И английский защитник пытается быть честным с самим собой и уговаривает себя не обманываться, но задаёт только один вопрос: а чем это плохо? На большее он и рассчитывать не мог бы никогда. — Мне кажется, — не зная теперь сам, насколько продолжать собственную выдумку, притормозил англичанин. — Я это подозреваю. — Он один их тех, с кем ты отдыхал на Миконосе? — форвард помрачнел, готовый к положительному ответу и имеющий сразу догадку, до страшного легко пришедшую на ум. — Нет! — в ужасе опроверг Чилуэлл. Только не хватало, чтобы Тимо решил, что это кто-то близкий или из их общих знакомых. С кем неизбежны частые встречи. — Он...влюблён в тебя? — странное чувство. Его почти обижает, даже ранит, что кто-то — какой-то парень — посмел быть влюблённым в его расхорошего Бена, не боясь ни предрассудков, ни невзаимности. И это вызванное в ком-то ненароком чувство стало поводом для многих тревог английского защитника, катализатором сегодняшнего звонка, быть может, единственной причиной, почему Вернер оказался сегодня впервые у Чилуэлла дома и они стли так близки... Причина в ком-то другом. Другой парень. Но ведь ты, Тимо, от чистого сердца, подло, предательски и бессовестно лечился его любовью, тактильной и безусловной, исцеляющей и нежной. Что сейчас не так? Чему ты можешь быть так не рад? — Безответно, Тимо. Невзаимно, — умоляюще, снизу заглядывая одноклубнику в лицо, заверяет вместо прямого ответа Чилуэлл. Он опять за своё. — Я хотел тебе признаться... — заторопившись, робея и несмело начал англичанин, дотянувшись пальцами до Тимо, но в каком-то неведомом и необъяснимом опасении так и не не решившись и не коснувшись плеча. — Я хочу полюбить кого-то по-настоящему, и чтобы меня любили в ответ. Я готов и к этому чувству, и к отношениям. Я многое могу в них отдать. И я чувствую, что тебе я могу в этом признаться. Сегодня, — решительно кивнул сам себе Чилуэлл, тряхнув головой. — Чилли...Не говори пока ничего. Я в шоке, прости... Я пр-правда не знаю, что тебе на это сказать... Я не знаю, — зажмурился от бессилия Тимо, сжав тонкими пальцами виски, злой на самого себя и в то же время желающий убежать от всех потрясений этой ночи, оставив Бена одного. Этого открывшегося с другой стороны, ставшего враз как-то непонятным Бена. — Видишь ли, мне всё равно, если даже это будет парень. Они смотрят друг другу в этот момент прямо в глаза, так получилось. Непонимающе, пораженно, оцепенело и растерянно с одной стороны и решительно, мягко, с надеждой и отчаянием — с другой. Что подумал сейчас Тимо? Что Бен „докатился” и от одиночества лезет на стенку? Что у Чилуэлла просто снесло крышу на фоне массовой истерии в АПЛ в поддержку меньшинств, и тот решил, что ему стоит тоже попробовать это в своей личной жизни? Что Бена привлекла кажущаяся безответственность, влекущая обещанная развратность и легкодоступность однополых отношений? Привычный мир Тимо Вернера перевернулся этой лондонской ночью. — Чилли. Одним словом, интонацией, взглядом отмел все страхи и сомнения, терзавшие Чилуэлла страшные секунды после признания. Всё ещё Чилли для него. — Тогда это должен быть только самый лучший парень, — припечатал немец. Эти слова не дались ему легко. Произнести это по кощунственности приравнивалось для парня к пропеванию запретных Deutschland, Deutschland über alles. Он представить себе раньше не мог бы, что скажет такое. — Не соглашайся на невзаимно, — посмотрел просяще, имея в виду того оставшегося неизвестным друга. — Не спеши с этим. Прошу тебя. — Он...никогда не был бы даже вариантом, — прошептав вполголоса и вложив в эти слова всё сердце, отмахнулся Чилуэлл. — Точно. Та любовь, о которой всю ночь расспрашивал его Бен, непостижима для Тимо. Но любовь, о которой говорит сам Бен, другая. Нежная, самозабвенная, нерасчетливая. Как будто кому-то одному уже в этой жизни посвященная. — Иди сюда. Иди ко мне, Бен. Вернер дотягивается до щеки Чилуэлла. Длинные холодные пальцы внимательно и строго, но трепетно касаются скул, пробегают по жёсткой и колючей щетине, оглаживают нижнюю линию челюсти, а Бен только поставляется им навстречу. Такая нежность. Тимо как мартовское солнце. Как настоящая весна, которая любит честнее и проще, чем равнодушно горячее лето, которое только обещает любить. Лишь ясное небо Штутгарта сравнится с глазами немца во мраке их лондонской июльской ночи. Они просто не могут оторваться друг от друга, не зная, что это может значить. Вернее, только Тимо не подозревает ещё ни о чем, а Бену давным-давно всё известно. Одноклубников разлучает только неизбежно настигающий сон, когда глаза у Вернера начинают непреодолимо слипаться. — Бен, что бы ни случилось, я встану на твою сторону и буду твоим защитником. Как ты — моим. — Знаю. Всегда это знал. Gute Nacht, Тимо Вернер. Утро будет добрым. Вот увидишь. И хоть страшно хотелось Вернера сейчас поцеловать, Бен не хотел украсть поцелуй. Достаточно того, что этой ночью они заснули вместе в одной постели дома у Бена Чилуэлла. Проснуться со своим любимым человеком в одной постели — квинтэссенция счастья. И Бенджамин встретил наступивший новый день, проснувшись не по будильнику, почти на рассвете, неприлично счастливым. Конечно, и к защитнику любовь пришла не в первый день. Но тихий и светлый утренний дождь внушал огромные надежды на счастливый финал в их пользу. Вернер так ничего и не узнал об его чувствах, но Бенджамин счастлив и чувствует, что они на верном пути и столько лет у них ещё впереди. А главное — они вместе, и они не представляют, как быть друг без друга. Я буду ждать, Тимо. Тот день, когда ты полюбишь меня.