монстр

«кровь моя холодна. холод её лютей реки, промерзшей до дна. я не люблю людей». — Иосиф Александрович Бродский *** — вы понимаете, что поведение вашего сына неприемлемо? это уже переходит все границы! родители детей требуют перевести назара в другую группу. — он не хотел ничего плохого, он… — вы с ума сошли?! ваш монстр кинул камень в мальчика! монстр? детские глаза постепенно наполняются слезами, ручки сжимаются в кулаки от обиды и несправедливости. неужели мама ничего не скажет ей в ответ? она просто промолчит и согласится? это же мама и она обязана защищать! она обещала ему. — он не монстр, — сквозь зубы цедит светловолосая девушка, держащая в руках маленькую детскую курточку, — а вам, наталья анатольевна, следовало бы лучше следить за детьми. — как вы еще позволяете себе в таком тоне разговаривать со мной? оно и видно, от кого ребенок понабрался этой брани! весь в мамашу! — подготовьте нам документы. внутри назара все переворачивается, когда он замечает внимательный взгляд матери на нём. она расстроена. это заметно по опустившимся уголкам губ и глазам, которые потухают все больше с каждым днем. вотякову становится стыдно. так до неприличия стыдно, что голова сама по себе опускается все ниже, скрываясь от последствий сегодняшней прогулки в садике. буквально через минуту он слышит ласковый голос, тот самый, который всегда поддерживал и спасал от несправедливости этого мира. — сынок, посмотри на меня, — нежная рука поднимает детский подбородок и слегка улыбается, — я не злюсь на тебя. я знаю, что ты никогда не обидишь кого-то просто так. расскажи мне что случилось на улице, пожалуйста. — он гонялся за котиком! он поймал его за хвост и начал душить, — не выдержав, мальчик начинает плакать, судорожно вытирая слезы, но эмоции берут верх и через каждое слово слышится сдавленное рыдание, — я хотел помочь котику. я не хотел делать зло! — ты очень хороший человек, мой маленький герой. я тобой горжусь. — она назвала меня монстром, — маленькие ладошки закрывают лицо и слезы начинают лить с новой силой, — но я ведь не большой и не грубый, как монстры! они злые и жестокие, а я хотел помочь котику! — назар, — голос девушки становится серьезным, — ты не монстр и никогда им не будешь. ты самый удивительный ребенок на свете…я счастлива быть твоей мамой. ты допустил ошибку, но я не перестану любить тебя из-за неё. слышишь? — а папа? — папа любит тебя также сильно, как и я. мы вместе исправим то, что случилось. давай поедем домой, купим сладкого по дороге и все обсудим, договорились? — да, мамочка. детские ручки обхватывают худощавое тело матери как спасательный круг. единственного человека, способного понять эту маленькую душу, разгадать ее секреты и помочь справиться с демонами. рядом с ней назар всегда чувствовал себя в безопасности, независимо от происходящего вокруг. рядом с ней он забывал, что в мире существует зло и насилие. рядом с мамой ему казалось, что этот мир всегда будет таким цветным и удивительно прекрасным. — я люблю тебя, котенок. — а я люблю тебя, мама! ты самая красивая женщина на свете! честно! и это было все, что ему нужно. любовь и понимание. подтверждение от кого-то близкого, что с ним все так. назар чувствовал, знал, что мама поддержит и хотел становиться лучше ради неё. таким же добрым и чутким как она, таким же умным и сильным как папа. их правильным любимым ребенком, которому верилось, что мир окрашен яркими красками из палитры с акварелью, а все уличные животные сыты и счастливы. жизнь маленького назара, не смотря на причитания воспитательниц в детском саду, напоминала собой священный приветливый сад, где рады всем и каждому. мир, где есть место только радости и свету, нескончаемому смеху и улыбкам. место, где есть папа и мама, готовые встать на твою защиту и протянуть руку помощи, одобряя все твои начинания и увлечения. детство, в котором он купался, упиваясь беззаботностью и эйфорией. *** но эйфория не длится вечно. постепенно она превращается в невыносимое тесное опьянение, из которого нет возможности выскользнуть. бессмысленный кутеж, смешивающий добро и зло под соусом из хладнокровия и безразличия. страшная реальность, где ты падаешь замертво, не успев сказать ни слова, не попытавшись даже возздать к свету, богу или кому там еще…медленно, день за днем ты разрушаешься, забывая о том райском саду, который отныне кажется чем-то невозможным, выдуманным. — вера семёновна, помогите назару с костюмом. жду вас вместе внизу через 10 минут. пожилая женщина приоткрывает дверь детской комнаты, погруженной в полумрак. незаправленная постель, разбросанные игрушки, запахнутые шторы, не пропускающие и миллиметр солнечных лучей. во всем этом хаосе тяжело разглядеть силуэт маленького мальчика, сидящего с плюшевым медвежонком на ковре. — деточка, нужно собираться. аккуратно включив свет, она подходит ближе и открывает чехол с одеждой. в полной тишине одевает мальчика, который отрешенно смотрит куда-то в стену. назар не сопротивляется и даже сам застегивает себе рубашку, получая одобрительную улыбку от старушки. — бабушка, можно взять с собой мистера добряка? — конечно, милый. женщина кивает, после чего выводит вотякова из комнаты. крепко держит крохотную ручку темноволосого внука, который в свои шесть лет адски похож на родного отца. выточенные, породистые черты лица, немного пушистые, лаково-черные волосы, густые угольные брови, проницательные, чарующие глаза, скрывающие любые эмоции и, твердая как сталь, походка. лишь пухлые, розоватые губы напоминали о дивной красоте матери. — мы готовы. можем ехать. равнодушный кивок мужчины и через пару минут назар оказывается на заднем сидении черного кроссовера. рядом бабушка, которая все время что-то бубнит под нос, слегка действуя на нервы и мистер добряк, медвежонок, не дающий забыть о хорошем, существующем в забытом прошлом. это подарок на прошедший новый год от самой доброй женщины на свете. подарок от мамы, на чьи похороны ехал назар. *** горький запах сигаретного дыма в школьных гаражах. заливистый смех. толпа детей, собравшаяся поглазеть на очередную драку мальчишек. — бей его, бей! — замочи этого ублюдка! — сраный богатенький сучонок! так ему и надо! назар не чувствует, по крайней мере, половину лица и кисть правой руки, запачканную собственной кровью. над ним по очереди нависают три силуэта и активно наносят удары, не собираясь останавливаться. каждый кулак он ощущает как последний в своей жизни. боль, расползающаяся по всему телу, начинает отходить на задний план, смешиваясь с криками остальных ребят. им не важно, что вотяков еле живой, эти дети хотят зрелища. а дети ли это? они пришли сюда ради того, чтобы забыть о идиотской контрольной по математике и посмеяться с беспомощности человека, загнанного в угол. их взгляды — буравящие, животные, но при этом пустые как у трупов в морге. — разошлись! а ну перестали, кому сказала! конечно, проводить публичные экзекуции недалеко от школы — хреновая затея. ирина ивановна или «цербер», а по совместительству еще завуч, постоянно обламывала «веселье» и прибывала на место действия задолго до конца. в первые же пять минут ученики кидались в рассыпную, а инициаторы и вовсе исчезали в первые тридцать секунд. так и сейчас, лишь вотяков оставался неподвижно лежать на земле, уже не надеясь на конец кошмара. он не плакал. только закрыл дрожащими руками лицо, еще не понимая, что ему пришли на помощь. — назар… тихий голос преподавательницы раздается где-то со спины и мальчик вздрагивает, а лишь потом делает усилие, чтобы повернуться к ней. все тело пронизывает тупая боль и перед глазами вновь встают лица мерзких мальчишек. ирина ивановна, побелевшая от ужаса, и сама трясется. разумеется, ведь настолько агрессивных драк в этой школе не было давно. — надо срочно вызвать скорую, — бубнит себе под нос преподавательница, — назар, сколько пальцев я показываю? эй? назар? её голос — последнее, что слышит он перед тем, как потерять сознание. эту драку в шестом классе назар запомнит на всю жизнь. чувство беспомощности, страха, окутывающего с головой, липкое осознание собственной никчемности. дальше больничная койка, пустая палата. отец навестит его всего два раза: как только назара привезут и по выписке. осмотрит сухим взглядом, отрешенно пройдется по палате и оставит рабочий номер на стойке регистрации. мол, если что, звоните. *** быстрый стук в дверь. назар набирает побольше воздуха в легкие, переминаясь с ноги на ногу. он потратил неделю на планирование и рассчитал свой план идеально: учел всё до мелочей, проработал каждый возможный исход событий. не получиться просто не может. наконец, слышится грубоватый, но спокойный голос и парнишка набирается уверенности, словно выходит на поле боя для финальной битвы с боссом. «сейчас или никогда» — звучит в юной голове и ручка двери дергается. — войдите, — сухо и отрешенно. мальчик выдыхает и заходит. первый пункт — выполнен. осталось всего пять и он будет чувствовать себя самым счастливым ребенком на свете (насколько это возможно). — а, назар, это ты, — отец отрывает взгляд от документов всего на секунду, а потом снова утыкается в толстую папку с бумагами, — что-то стряслось? — пап, тут такое дело, у меня через неделю игра, в субботу, — в голосе слышна детская неуверенность, смешанная с надеждой, — по футболу…помнишь? вотяков старший слегка хмурится, не придавая значения словам сына, и даже не пытается покопаться в голове, чтобы подобрать более-менее щадящий ответ. — говори, что ты хотел, скорее, — отмахивается, сразу же указывая на стол, больше походящий на склад макулатуры. «значит действуем по плану В-3. переходим в наступление, удерживаем оборону и добиваем цель. поехали» — проносится в голове мальчишки, готового идти до победной цели любой ценой. — в общем, я буду играть за синих. мы — тигры. синие. и все приглашают родителей на игру. ну, там, друзей еще можно, но мы с темой и мишей итак в одной команде. мы же друзья. к ним придут родители обязательно, они уже записались у классной…и…я очень хочу, чтобы ты пришел посмотреть, поболеть за меня. это моя пятая игра, юбилейная. назар выпаливает заготовленную речь, пошедшую не совсем по плану, на одном дыхании. замирает, словно оловянный солдатик, ожидающий приказа. карие глаза смотрят прямо на отца, пытаются проанализировать следующий стратегический ход противника, взвешивают шансы и… — я же говорил уже, что на этой неделе у меня работа. — да-да, ты говорил, я все помню, но суббота это же выходной…просто там бу… — назар, — мужчина останавливает сына на полуслове, наконец поднимая тяжелый взгляд, ломающий все надежды буквально за секунду, — у меня работа. в субботу будет деловая встреча с иностранными клиентами, которых я добивался год. «план А…план Б…В…Г…к черту, они все не подходят» — дети в школе говорят, что я сирота, — побежденный, мальчик инстинктивно опускает голову вниз, — что мама умерла, а ты бросил меня из-за этого и нашел новую семью, — детский голос пробивает мелкая дрожь, а руки за спиной сцепляются в крепкий замок. хочется убежать, запереть дверь своей комнаты и никогда больше не выходить. стыдно признаваться, что ты изгой. отец наверняка сейчас взорвется от ярости, скажет, что его сын тряпка не может постоять за себя. — бредятина какая, — мужчина вздыхает так громко, что мальчик ежится, готовый к очередной порции нравоучений. в комнате повисает неприятная тишина, в которой слышно лишь сердцебиение маленького темноволосого парнишки и тикающие часы на письменном столе, — ладно, я попробую договориться, чтобы поехал мой заместитель. во сколько надо быть? — в 12:00 на школьном стадионе. я займу для тебя место в первом ряду, — не веря собственному счастью, назар практически пищит от восторга, не зная куда деться. ему хочется кинуться отцу на шею, прыгать по комнате, но он лишь улыбается, все также переминаясь с ноги на ногу. — хорошо, — сдержанно отвечает вотяков старший, записывая эту информацию куда-то на край одной из миллиона бумажек, окружающих его, — а теперь иди, мне надо работать. словно пуля, назар выбегает из комнаты отца, начиная кружиться с радостными воплями по всему коридору. он не мог поверить в услышанное: папа придет к нему на игру, да еще и юбилейную. это событие мальчишка заранее отметит красным фломастером в календаре и чуть позже расскажет всему классу с невероятной гордостью. отрепетирует перед зеркалом каждое действие, каждый удар по мячу, улыбку победителя, которую подарит всем присутствующим. доведет до идеала даже приветствие с которым будет выходить на поле, чтобы папа увидел, какой у него талантливый футболист. чтобы мама не переживала там, наверху, и увидела, что у них все хорошо и они дружны, как и раньше. *** суббота следующей недели. день матча. назар вновь продумал все до мелочей. выглаженная самостоятельно (!) футбольная форма, идеально уложенные волосы, боевой настрой. сегодня мальчик был готов заявить всему миру о том, какой у него крутой папа и как он похож на него. — ну что, твой пришел? — а, — вотяков разворачивается, смотря на артема, который с удовольствием грызет яблоко перед скорой игрой, — не читает сообщения пока, наверное, занял место и ждет. — мой тоже так делает, — с набитым ртом отвечает друг, а после вытирается рукавом кофты, — не ссы. — он обещал, я не волнуюсь, — назар улыбается и пишет последнее, восемнадцатое по счету, сообщение, после чего откладывает телефон. встает, готовый к игре, — пойдем, темыч, только нас и ждут. — ага, шепчутся о твоем крутом отце, дружище, — выкидывая огрызок, добавляет курносый мальчишка, — погнали, порвем этих «ястребов». они выиграли. тигры одержали крышесносную, абсолютную победу. два гола из пяти пришлись на назара и это был его личный рекорд, не оставшийся без внимания всех игроков и болельщиков. чего уж там, даже противники одарили паренька комплиментами и аплодисментами, поражаясь такому рвению. они выиграли. получили кубок, вышли в полуфинал среди школ и сделали почетную фотографию с тренером. они выиграли. шумные овации, гул поддержки и море одобрительных возгласов с трибун. счастливые улыбки мальчишек, кричалки, бурное обсуждение и праздничный стол, приготовленный заранее. они выиграли, но папа не пришел. назар ждал с самого начала и до конца. когда они с командой только вышли на поле, когда забивал первый гол, когда сидел на скамейке запасных, пытаясь отдышаться и унять звон в ушах, когда падал и поднимался, чтобы играть дальше и показать ему, каких высот он добился. он ждал после игры, в надежде на то, что отец не стал занимать место и остался стоять около трибун, наблюдая с другого угла. он так отчаянно ждал его, даже когда мальчишки снова начали смеяться и обзывать его «сиротой», к которому никто не пришел. он ждал, стоя посреди поля один, смотря на то, как родители поздравляют своих детей с победой, радостно обнимая и целуя в макушку. он ждал, но никто не пришел. — эй, зар, тебя подкинуть домой? рядом возник тема, жующий очередное яблоко, весь мокрый и грязный после игры. он тоже выложился по полной и забил один гол, чем вызвал восторженные крики своей семьи. — да, давай, — проглатывая ком в горле, назар моментально отвел глаза и уставился на кроссовки, — спасибо. артем знал, что произошедшее очень сильно расстроило вотякова, а потому попросил родителей всю дорогу специально нахваливать игру друга. они втроем красочно описывали все детали минувшего матча, каждый раз упоминая, что «без тебя, назарушка, они бы в жизни не выиграли» или «назарчик, ты прирожденный футболист! так искусно играл!» и все в таком духе. вотяков лишь старался изо всех сил сдерживать подступающие слезы и изредка улыбался, отворачиваясь от окна. он сразу раскусил план шатохина и не стал огорчать друга, подыгрывая этой недолгой, слава всевышнему, идиллии. но на самом деле назар ужасно завидовал и хотел поскорее смыться, поэтому, стоило машине затормозить около дома, мальчик буквально выпрыгнул из неё и помчался внутрь, забыв рюкзак. в голове все еще крутился заливистый смех семьи артема, их радостные возгласы и поддержка. «семья. у него есть семья. настоящая» — подумал назар, задерживаясь перед входной дверью. в зале горел свет и это сразу его смутило. дома было непривычно шумно. с порога он услышался чужие голоса, явно не принадлежащие домашнему телевизору. отгоняя тревогу, назар прошелся до кухни, где его взору предстала самая отвратительная картина из всех возможных на сегодня. папа и его коллеги, те самые иностранные клиенты, сидели за огромным столом, бурно обсуждая какую-то мужскую ересь и хохоча. пиджаки были повешены на спинки стульев, у каждого из них в руке была рюмка с коньяком или ромом. мальчишка пока еще не разбирался в алкоголе, да и не планировал этого делать. — о, юра, тут шкет твой пришел, — один из мужчин, являвшийся правой рукой отца назара, привлек внимание всех остальных к хрупкой фигуре темноволосого парнишки, — до чего вы похожи с ним, а! — и не говори, палыч, две капли воды! вотяков старший сначала и бровью не повел, смотря на сына. через пару минут, приглядевшись, заметил футбольную форму, выпачканную в пыли и траве. нахмурился, но в глазах осталось то же безразличие. в этот момент назар не выдержал и по щекам потекли горячие, нет, обжигающие слезы обиды и несправедливости. он стоял словно вкопанный, смотря прямо на отца, сидящего с бутылкой алкоголя вразвалку. — ты че ноешь, малой? голос очередного папиного приятеля вырвал ребенка из оцепенения и, не думая, назар побежал к себе в комнату на второй этаж. заперся, задвигая дверь комодом с одеждой. он был подавлен еще больше, чем во время матча, больше, чем по дороге домой, наблюдая за картиной идеальной семьи артема. все внутри него кипело от отчаянного желания разбить каждый предмет, находящийся в комнате, кричать так, чтобы соседи вызвали полицию, рвать волосы на голове, не задумываясь о последствиях. назара переполняла злость, смешанная с дикой болью и унижением. отец подвел его, обманул, унизил перед всеми. рухнув на колени, он заплакал пуще прежнего. уткнулся в ладони, обещая себе больше никогда ни о чем не просить папу. теперь он ему никто. теперь вотяков сам будет себе папой и мамой, поддержкой и авторитетом. этот поступок станет решающим в их отношениях, которые больше никто не будет пытаться наладить. спустя час, мальчишка уйдет гулять. спустя два, назар первый раз в жизни попробует курить. *** через год, в восьмом классе, назара вызовут в кабинет директора по случаю драки за гаражами. он усмехнется, по-хозяйски развалившись в кресле, и уставится на морщинистое лицо женщины в костюме. — вотяков, это пятая выходка за неделю, а сегодня среда. у мартынова — выбитый зуб и сломанная рука, глушко — два сломанных ребра, аношкин, — грудь директрисы тяжело вздымается, — сотрясение и сломанный нос. вы понимаете, что вас ждет исключение из школы? вас теперь вообще никуда не примут! — как-то маловато досталось мартынову, не находите? — ВОТЯКОВ! да что вы себе позволяете в кабинете директора?! у вас совсем совести нет? вы избили троих несчастных детей! — эти «несчастные детки» в седьмом классе уложили меня на два месяца в больничную койку. и вы правда думаете, что мне есть о чем жалеть? его губы расходятся в белоснежной, насмешливой улыбке. назар чувствует себя победителем, отомстившим за себя и свой авторитет. отныне к нему осмелится подойти, разве что, только самый отбитый из всей школьной «стаи», не говоря уже о тройке неудачников, которых парень уделал за пятнадцать минут. — ваш отец будет иного мнения. — а меня не волнует мнение моего отца, — сухо выплевывает темноволосый, вставая с кресла и наклоняя голову чуть влево, — этой проклятой шараге давно нужно было дать просраться от души. дверь за назаром захлопывается под крики недоумевающей, пылающей от гнева, директрисы. в коридоре он встречается глазами с родителями «потерпевших», что смотрят на него с нескончаемым отвращением очень хорошо знакомым вотякову. не сдерживаясь, на лице вновь появляется чеширская улыбка. ему нравится, как от этого «безобидного» действа мать никиты глушко начинает взрываться от ярости. она ведь так уверена в том, что назар — корень всех проблем, вездесущее зло, а ее идеальный сынок лишь пострадавший. она не хочет вспоминать о том, как год назад этот сынок безжалостно наносил удар за ударом по лицу назара, не собираясь останавливаться. — ты — монстр, — сквозь слезы цедит женщина, — нет в тебе ничего человеческого. — вы дьявольски правы. разведя руками, словно перед ним съемочная группа, расслабленная фигура юноши удаляется из учебного заведения с полным ощущением своего превосходства в полной мере. он знает, что отца не будет дома еще сутки точно, а это значит, что спокойный вечер в компании сигарет и музыки назару обеспечен. не чувствуя за собой никакой вины, вотяков достает наушники и последний раз оборачивается на школу, кардинально поменявшую его отношение к людям, выходящих за пределы «семьи». теперь он сам диктует правила и заставляет бояться. больше никто не посмеет загнать его в ловушку боли и отчаяния. — видишь, мама, я могу за себя постоять. не такой уж и беспомощный. *** в девятом классе экономического лицея в который его еле засунул отец после случившегося в прошлой школе, назар совершает первую крупную кражу. в это время, вотяков формирует небольшую компанию ребят, которая сразу же начинает пользоваться успехом в старших классах. даже более взрослые ученики относятся к ним с уважением и неким страхом. учителя вовсе боятся сказать этой шайке и слово, ведь отец вотякова вбухал в лицей не мало денег чтобы сына взяли, закрыв глаза на ужасное портфолио и слухи. учился то назар, не смотря на свой характер, очень хорошо. у него не было проблем со всеми науками, изучаемыми в школе, и нередко преподавательский состав отмечал его исключительный ум. тем не менее, это никак не покрывало того, что парень становился настоящим вестником ужаса как только появлялся в стенах учебного заведения. так что там с кражей? это произошло в небольшом ювелирном магазине, который в то время держала состоятельная женатая пара. до этого у назара уже мелькали сладкие мысли о вторжении на чужую территорию. ему наскучили обычные драки и взломы машин, теперь же хотелось попробовать что-нибудь новое, неизведанное. то, что за что ему прилетело бы не просто от школьных учителей и отца, но еще и от полиции. четко спланированный план, отработанный до мелочей. верные друзья, которые дали клятву держать рот на замке до самой смерти. отсутствие улик. идеальное алиби. удачно выбранный день, когда большая часть мусоров сконцентрирована на празднике в городе. вуаля, и им все сходит с рук. обвинения представили абсолютно другим ребятам, насолившим нашей шайке, а вотяков со своей компаний выходят чистыми из воды, да еще и с отличным уловом. в этот момент, стоя с награбленным сокровищем около заброшенного завода, назар понял, что он может получить всё, что захочет. нужно лишь подключить логику, забыть о совести и грамотно расположить проверенных людей рядом. — все молодцы, парни, — вотяков выдыхает обильный клуб сигаретного дыма, ухмыляясь, — если спрашивают, действуем по схеме: илья и миша были в библиотеке, макар и даня у меня дома. детали те же самые, карточками приложились лена и оля, которым мы нассали в уши, дома на камерах время изменено. узнаю, что хоть один сболтнул лишнего — вам пиздец. *** как почти все кладбища, это являло столь же печальный вид. окружающие его ямы много лет как усыпаны грязью и мусором, деревянные кресты поникли и гниют под своими безвременными владельцами, каменные памятники все сдвинуты, словно мертвецы их подталкивают снизу, пытаясь выбраться к солнцу, небогатый лес ощипанных деревьев едва дает скудную тень. в то же время, оно будто предвещает вечный покой, ждущий всех живущих и существующих. назар часто размышлял об этом, проходясь пешком до маминой могилы. отец не поскупился на место в «элитном» секторе, более отдаленном и уединенном, чистом и ухоженном, где лежали счастливые, когда-то, люди. они не знали сорняков, цепких кустов и обломанных гранитных плит, но их также, как и других, жрали черви. природе наплевать кем ты был и какой статус занимал, она возьмет свое без вопросов о «высоком». проходя сотни немых убежищ, вотяков все чаще задумывался о том, что даже самые убогие, самые грешные сердца находят здесь тишину. ту самую, которую многие пытаются отыскать при жизни, пробуя себя во всем и ни в чем одновременно. на этом поле встречаются поэты и рабочие завода, бизнес-леди и продавщицы круглосуточных магазинов продуктов, отцы и предатели своего рода, убийцы и священники. земля равняет всех перед судом бесконечной темноты по имени смерть. и какой толк быть хорошим, если в конце концов тебя просто замуруют в коробочку под названием гроб, опустят вниз на несколько метров и засыпят, вынуждая задохнуться под этой нескончаемой тяжестью? — привет, баб маша, — назар касается ладонью гниющего деревянного креста, останавливаясь взглядом на старой могиле, — ну, как вы тут? старушка, звавшаяся при жизни марией никитичной, соседствовала с назаром в одном дворе. это была самая добрая из всех пожилых женщин, какие только встречались на пути юному сорванцу. после смерти матери вотякова и родной бабушки, она частенько навещала его, принося то еду, то какие-то детские журналы. чаще всего это были раскраски, за которыми они вместе проводили одинокие вечера. отец вечно был в разъездах по командировкам, а у марьи никитичны сложилась не менее трагичная судьба. любимый муж умер как офицер при исполнении на 30 году жизни, оставив ее одну с двумя детьми, которые позже выпорхнули из родительского гнезда и позабыли о старой матери. часто, сидя во дворе, наблюдая за играющими детьми, старушка вспоминала о своей молодости с горящими глазами, полными мудрости и трезвости: «помню, прикатил за мной Васька на своем мотоцикле потасканном, в руке букет ромашек держит, улыбается во все тридцать два, а мне семнадцать лет, я девчонка молодая…так мы с ним и начали гулять к речке, обнимались, целоваться он ко мне лез, а я хихикала и отнекивалась…такая любовь была, назарушка, искренняя и простая». назар слушал ее взахлеб, не смея перебивать. бабушка маша всегда была приветлива и весела, не ругалась с соседями и подкармливала уличных животных, не смотря на непогоду. умерла она весной, в апреле, когда вся природа вновь заблагоухала. траур стоял во всем дворе, хоронили также вместе, ибо дети её не отозвались и не явились. назар тогда возвращался со школы со знакомым предчувствием болезненной утраты, но никак не мог понять с чем это связано. лишь увидев, как соседские женщины перешептываются, вытирая слезы, он все понял. — мы вам с пацанами могилку то почистили, она теперь поуютнее стала, — улыбнувшись, парнишка присел на облезшую оградку, — на следующей неделе еще разгребем, да крест поменяем. ну, знаете, с документами почудим и все красиво сделаем. вы, главное, сильно не обижайтесь, что редко захожу, — он снова коснулся креста, хмурясь, — я почаще буду, обещаю. даже в таком месте, как убогое, забытое кладбище, оставались живы души тех, кто когда-то был по-настоящему хорошим человеком. пускай стерлись надписи и эпитафии, а сырая земля смешалась в беспорядочные кучки, израненные дождями, воспоминания об этих людях были живы, будто они улыбались и смеялись еще вчера. грусть от посещения этого места иногда была и светлой. вотяков вообще не видел ничего ужасного в кладбищах. это просто другой мир, непонятный живым. на самом деле он даже более живой, чем можно себе вообразить. назар не знал, ходят ли тут призраки, общаются ли между собой, но то, что это — самое честное место на планете, был уверен. в этом месте нет войн, гонок за будущим, корысти и ненависти. только бесконечная тишина и примирение. — это я, — назар усаживается на скамейку, шумно выдыхая, — привет, мам. «любовь торжествует над смертью» — этому учит нас классическая литература, построенная на интригах и страданиях главных героев разных эпох. назар считал это полной чушью, учитывая, как изменилась его жизнь с того рокового дня. он лишился самого ценного и светлого, что было в его детских воспоминаниях и теперь неумолимо растворялось. с каждым годом он все хуже помнил нежность её рук, белоснежные локоны, заливистый смех, всегда понимающие глаза. мамина красота казалась вотякову чем-то призрачным, будто бы придуманным. лишь её голос, тонкий и шелковистый, мальчик помнил отчетливо. — знаю, что ты очень недовольна, — он ковырялся носом кроссовка в земле рядом со скамейкой, не поднимая глаз, — знаю, что в ужасе от того, что я одеваюсь в одно черное и завтракаю чипсами, — усмехнулся, поправляя футболку, — расстроена, что па…он пьет. наконец, подняв глаза, назар сглатывает ком в горле. поджимает губы, встречаясь взглядом с ее фотографией на мраморной плите. она такая молодая, что ему не верится, что все это происходит на самом деле. мама улыбается, смотря пустым взглядом с черно-белой картинки. — кстати, я вчера кошек под домом покормил, — мальчишка смеется, не давая волю эмоциям, пытается заболтать самого себя, только бы не думать о том, как она выглядит спустя время, лежа там, внизу, — и пять по алгебре получил. я знаю, что ты обо всем знаешь, но…не злись, пожалуйста. только не ты, я правда…хороший. мир назара был слишком несовершенным по сравнению с этими могильными плитами, окруженными величавой природой. и мама ужасно не вписывалась сюда, как не вписывались и многие другие, одиноко проводящие свою вечность. это все было так нечестно, что живому вотякову становилось дурно сидеть рядом с ней. — это несправедливо. рак лечится, проходит, но тебя он почему-то забрал, — по щеке скатывается одинокая слезинка, сразу прячущаяся в складках мальчишечьей черной футболки, — ты ушла невовремя, — медленно катится вторая, точно следующая за первой. мама все еще улыбается, смотря на него. горячая ладонь назара скользит по холодному камню, создавая естественный контраст между жизнью и смертью. спутанные мысли не дают сформулировать предложение, слова не вяжутся, застревают в горле. он просто смотрит на неё, в очередной раз осознавая свое одиночество в мире живых. — я надеюсь, что тебе больше не больно, — сдавленно, обрывисто, пока соленые слезы лезвиями струятся по лицу, — потому что теперь бесконечно больно мне. *** под конец десятого класса, назар уже смело орудовал накопившемся опытом в кражах, разбоях и угонах. часто с парнем советовались авторитеты гораздо старше него и предлагали выгодное сотрудничество. вотякова не смущало то, что его жизнь верно идет под откос и он продолжал заниматься тем, что приносило хотя бы каплю удовлетворения, будь это ограбление или обычная уличная драка. отношения с отцом исчерпали себя совсем. он все чаще получал от него по морде и слышал едкие оскорбления, а иногда вовсе задыхался в собственной крови, лежа на ковре в гостинной, как и в тот холодный вечер октября. — твоя мать умерла бы второй раз, увидев, во что ты превратился, — едко цедит, разгоряченный гневном, мужчина, стирая кровь с костяшек. — поправочка, — поднимаясь на трясущихся руках, назар сплевывает прямо на пол, — она умерла бы от ужаса, увидев, каким ублюдком стал ее любимый муж. — это ты во всем виноват! хладнокровный замах и вотяков младший получает ногой под дых от отца. такое «общение» стало нормой в доме, где больше не царила уютная семейная атмосфера, какую создавала юная белокурая хозяйка. теперь здесь не успевали отмывать ковры от крови сына, безжалостно избиваемого родным отцом каждую неделю за малейший проступок. — а ты у нас ебаный святоша, да, папочка? это ведь не ты игнорировал ее просьбы поменьше работать, пока она загибалась с каждым днем все больше? чего молчишь, архангел юрий? — заткнись ты уже, — еще один удар приходится по спине, на которой абсолютно точно останется очередной багровый синяк, — заткнись, блять! назару уже было неинтересно. он принимал эти побои каждый раз так, словно смотрел старый фильм, концовку которого помнил наизусть. отец, ополоумевший в край, не видел перед собой никого и ничего. только сына, который уже какой год являлся живой мишенью. горестным напоминанием об умершей жене — погасшем лучике света в жизни обоих мужчин. белым флагом, приносящим мир на любые земли. теперь же они один на один. ребенок, брошенный, оставшийся без поддержки и любви. мужчина, не справившийся с горем, ушедший с головой в работу и забывший о единственной просьбе «беречь назара». — монстр, — добивает отец, презрительно отворачиваясь, — лучше бы ты сдох вместо неё. позже они разойдутся и в доме снова станет тихо. почти как на том кладбище, только жильцы мертвы внутри, а не снаружи. на втором этаже, в крайней комнате слева, за дубовым письменном столом будет сидеть мужчина сорока семи лет, глуша коньяк из горла бутылки. третий по счету. слезы будут медленно катиться по лицу, пока он смотрит на фотографию с семейного отдыха в сицилии. он, любимая жена и их прекрасный сын. в крайней комнате справа, на том же втором этаже, на кровати будет лежать парень в футболке, перепачканной кровью. он свернется калачиком, бездумно смотря куда то впереди себя. в глазах застынут такие же соленые слезы, что текут по щекам в другом конце коридора. он будет тихо шептать «я в порядке», пытаясь справиться с раздирающей болью внутри и снаружи. позже снова соврет всем, что нарвался на ненужных людей в ненужном месте. *** небо, плотно затянутое грозовыми тучами, явно не предвещало ничего хорошего. откройте любой подростковый роман и найдите описание природы перед конфликтом героев — гром, дождь, холодный ветер. нет, давайте возьмем чтиво посерьезнее. «грозовой перевал» бронте? новеллы мопассана? а может что-нибудь из гарди? решать вам, но везде пейзаж выполняет чуть ли не ведущую функцию, словно становясь дополнительным главным героем наряду с остальными. он обретает самоценность, заключающую в себе поразительное раскрытие внешних и внутренних терзаний персонажей. стоит лишь присмотреться. так было и сейчас, только назар не являлся героем сопливой книжки со счастливым концом. он — покинутый всеми мальчик, которому совсем недавно исполнилось 19 лет. в столь юном возрасте в этих соколиных глазах можно было рассмотреть лишь оттенки непримиримости, обиды на весь мир и нежелание что-то менять. его не интересовали компании сверстников (кроме так называемой «шайки»), вечеринки с алкоголем и даже любовные интрижки с первокурсницами. назар знал, что в конце концов закончит плохо, но не предавал этому особого значения. — вотяков, че в стену влип, — сбоку появляется даня с конвертом в руках, — это предоплата за разумовского. назар непонимающе выгибает бровь, переводя взгляд на товарища, который заведовал всеми заказами и поступающими предложениями. проще говоря, юноша делегировал обязанности и избавил себя от лишней неинтересной работы, поручив ее друзьям, которые с радостью согласились. из маленькой компании, любящей сеять хаос, они превратились в группировку, сотрудничающую с серьезными дядями, стоящими повыше, и имеющими много проблем. — блять, ну братан, бизнесмен этот…неделю назад заказ пришел. — с этого бы и начал, — назар задумчиво чешет затылок, после чего просит у рядом стоящего приятеля сигарету, — сегодня в полночь выдвигаюсь, ближе к часу сориентируй по охране. мише скажи, чтоб машину приготовил и все необходимое. — понял. попросили еще вынести пару драгоценностей из сейфа. возьмешь? назар смеется, раскуриваясь. такие предложение отныне звучали до невозможности забавно, учитывая его положение в «обществе». — может еще собаку им покормить? я заказной убийца, а не вор. — доплата восемьдесят процентов от начальной суммы? — сойдет, тогда пусть миша готовит еще и инструменты. — принял…ты в норме? — мигрень замучила, — коротко бросает вотяков, выдыхая. парни жмут руки, после чего расходятся по комнате. у них будет привычная ночь, не сильно отличающаяся от всех предыдущих. парочка часов на исполнение, замести все следы и встретиться с заказчиками, чтобы передать данные и закрыть дело. на первый взгляд, не работая наемником, кажется, что это сложно. но не для этих ребят. вотяков воспринимал убийства заказы как рутину, что начинала время от времени приедаться, поэтому все чаще посылал на однотипные задания своих людей. только когда дело касалось особо важных персон с доплатой, парень брался за дело, не сомневаясь. ему нравилось быть в роли «охотника», вершащего судьбы людей. назар чувствовал себя всемогущим, осознавая, что каждая капля крови, хриплый стон или стекающая по щеке, влажная дорожка слез, — его рук дело. — и да, брат, завтра в пять едем играть в настольный теннис. помнишь? — точно. забыл. спасибо, темыч. *** вотяков искренне ненавидел много всего: наигранный смех, слезы радости, дешевый алкоголь, сигареты philip morris, облегающие штаны на мужчинах, клубничное мороженное. список настолько большой, что в него можно было завернуться вместо пухового одеяла холодной ночью. одним из таких пунктов были и навязчивые девушки после секса. их он ненавидел также сильно, как песню аллы пугачевой «арлекино». — котик, это было нечто, — очередная дама, уверенная в своей обворожительности, принялась выводить узоры на груди парня бархатистыми пальчиками. — убери руки и сваливай. — а кто это у нас такой злой? малиновые губки инстинктивно надулись, а идеально выщипанные брови встали домиком. такие персонажи часто бывали в постели вотякова лишь потому, что это быстро и доступно. нервы после секса эти дешевки мотали конкретно, зато трахались отменно, а ему большего и не нужно. — взяла вещи и съебала. — малыш, — ненатуральный, словно кукольный голос, режет слух и брюнет закипает с каждой секундой все больше, — может еще разок поработать ротиком, чтобы ты расслабился? чаще всего девушки были понятливее и назару не составляло труда избавиться от их компании. он бы мог вышвырнуть за шкирку и эту, но после сегодняшнего задания, для которого пришлось неплохо попотеть, юноше совсем не хотелось слушать маслянистые завывания очередной шалавы. и зря она его не послушала, ведь в следующую минуту руки сжимаются ожерельем на тонкой шее глупышки, пока та хлопает нарощенными ресницами от недоумения и страха. — что было не ясно в фразе «съебалась»?! оленьи глаза наполняются слезами, а те же бархатные ручки ничто по сравнению с безжалостными, крепкими вотякова. девушка через силу мычит что-то умоляющее и пытается вдохнуть, но все попытки тщетны, пока назар наконец не останавливается, неряшливо отталкивая её. он на взводе и любое лишнее слово, визг или действие с вероятностью 99,9% станет спусковым крючком в жизненной линии брюнетки. — свали наконец, пока я тебя не прикончил. он дает фору буквально в несколько минут, после чего полуголая девушка пулей вылетает из комнаты, попутно откашливаясь и держась за шею на которой останутся огромные синяки в напоминание о её надоедливости. до слуха назара доносится лишь скулящее, пропитанное ужасом «монстр» перед тем, как дверь захлопнется. небрежно откидывая один из чулок сбежавшей, парень незамедлительно достает зажигалку для косяка, приготовленного заранее. у него есть не больше десять минут чтобы представить себя человеком, обдумывающим обычную жизнь, полную скудной рутины. жизнь, в которой нет убийств, всепоглощающей ненависти к каждому дню, единственные проблемы которой это оплата налогов и недовольство правительством. да что там, раньше назар жил в настоящей сказке, только конец у той получился печальный. до смерти матери мальчик не знал, что в семьях бывают ссоры, а родной отец, превратившись в тирана, может лупасить тебя кулаками до потери сознания. каждый день он видел светло-голубое небо, солнце, сияющее всем людям на Земле и самое подлинное, детское счастье. сейчас же его взору открывается лишь посредственная комната отеля, разбросанные вещи и звонящий телефон. на экране всплывает «темыч» и назар, матернувшись, берет трубку. умел же шатохин звонить в самые неподходящие моменты, будто специально сидел и ждал, высчитывая минуты. — эээй, салют, старина! — если бы ты позвонил на десять минут раньше, то я бы не кончил. — всегда пожалуйста, дружище. надеюсь у тебя был отличный секс, потому что мы с парнями заедем за тобой через полчаса и пое… — нахуя, — прерывая друга на полуслове, недовольный назар встает с кровати, попутно натягивая боксеры, — клиент же доволен. — с клиентом все отлично, ты не понял. мы хоте… — а ты изъясняйся лучше, чтоб я понял, — вотяков опять не дает договорить артему, который отчаянно пытается донести суть визита. — а ты не перебивай, урод престарелый! мы с парнями решили отвиснуть на даче, у нас же следующая неделя свободна…мне только дашку с работы забрать и можем гнать. миша оформит вам сочненьких девочек, все как ты любишь, обещаю! посидим цивильно, никаких обсуждений работы и жмуриков! пока артем усердно представлял вниманию назара планы на сегодняшний вечер, парень успел одеться и собрать раскиданные вещи убежавшей девушки. шлюха шлюхой, но неловко получилось, а вернуться ей придется, хоть вотякова тут уже и не будет. — скукотища, но ладно, я в деле, — темноволосый аккуратно складывает шмотки на краю кровати, а после выходит из номера, — даша до сих пор работает в маке? — да делать ей нехуй. начиталась своей хреновины про это равноправие и затирает мне, что неудобно когда «ты даришь мне подарок за свои деньги и я дарю тебе подарок за твои деньги». ну ниче, я звякну администратору и попрошу чтоб ее уволили, поплачет пару дней и успокоится. — суровые методы. сказал бы просто, что от неё воняет фритюрным маслом. — тогда тебе придется искать нового друга и правую руку. мы уже близко, ты там че? — я выезжаю домой. в душ сгоняю и едем. — принял, тогда мы не торопимся. назар скидывает звонок и наконец выходит на парковку. хмурится от яркого солнечного света, не свойственному погоде в ноябре. не смотря на это, ему нравится поздняя осень. холодно, хмуро, уныло — все, как доктор прописал. парень садится в машину, откидываясь на сидение, и вдруг задумывается. в груди появляется странное, непривычное ощущение, будто сегодня что-то пойдет не так. точнее, не по его отточенному расписанию, которому он следует из года в год. вотяков упрямо перебирает последний заказ, исполненный на «отлично», созвоны с парнями, вспоминает, оплатил ли проститутку, но все это не клеится с появившейся из ниоткуда тревогой. — надо бы отоспаться, что ли, — задумчиво бросает куда-то в воздух, заводя машину и выезжая с парковки, — совсем двинулся. порядок, царящий в мрачных мыслях, совсем не хотел укладываться по полочкам. назар знал, что чуйка никогда не подводит и именно это ему совсем не нравилось. казалось бы, обычный вечер с друзьями, что может пойти не так, но темноволосого по прежнему усиленно не покидало внутреннее смятение. все пунктики сходились идеально, никаких проблем быть не могло. тогда что? неужели заказного убийцу, получающего кровавые деньги на руки, холодно просчитывающего каждый шаг будущей жертвы, мог так обескуражить визит в макдональдс? — ай, в жопу, — отмахнулся вотяков, вдавливая газ в пол, — куда прешь, блять! в эту же секунду пришлось резко тормозить, мысленно прощаясь с целостностью капота. одному черту известно какая пчела укусила назара в тот момент, когда он выходил из отеля, но это уже не лезло ни в какие ворота. создать аварийную ситуацию в центре города в час пик, серьезно? для полного фиаско не хватало трупа в багажнике. парень шумно выдохнул, высовывая голову из приоткрытого окна. сейчас он либо присядет на десятку мотать срок, либо час будет выслушивать о правилах пдд. — молодой, ты что, совсем ополоумел, — женщина в возрасте, вытаращив глаза, махала сумками так, будто по ее зову через минуту прилетит военный вертолет, — куда ж ты так прешь? за решетку хочешь, что ли? — в боулинг играть люблю, — вотяков осмотрел ее с непроницаемым выражениям лица, заставляя пострадавшую собраться и прибавить шаг, — не ушиблись? — псих! возмущенная женщина бросила в сторону темноволосого еще несколько ругательств и скрылась из виду. назару же пришлось опомниться и продолжить движение из-за сигналящих сзади машин. «если бы ехал ночью, то довел бы дело до конца и спрятал труп в багажнике, а потом вывез в лес или скормил собакам на заброшке. не самая интересная добыча, но легкая кровь ведь тоже кровь? без плана, без подготовки. просто одной ворчливой старушкой меньше». — какого хуя? выкрикивая, ударил по рулю, машинально сворачивая по указанию навигатора. навязчивый голос появляется из ниоткуда, а парень все больше не понимает почему эта херня творится с ним снова именно сейчас. воздуха начинает критически не хватать и он распахивает все окна в машине, надеясь на помощь «природы». ощущение дереализации накатывает белой пеленой, застилая глаза, а во рту словно воссоздается сахара. ему казалось, что мир в секунду потерял все краски, имеющиеся в наличии. пускай мир вотякова и делился на черное, серое и говнисто-коричневое, но сейчас он был вовсе блеклым и суженным. все его внимание стеклось к узкой дороге, что нарочито хотела запутать темноволосого и подкинуть ему дополнительных неприятностей. неровные полосы, растекшаяся разметка, буйный ветер или же его воображение? он уже не понимал, куда ехал, время тянулось, и одновременно казалось, что летело с неумолимой скоростью. назар словно упал в бесконечность, наполненную шумом собственных мыслей и гулким эхом голосов. «можно подумать, ты бы пожалел эту городскую сумасшедшую…не смеши. теплая, липкая кровь, стекающая по старческому лбу. тонкие губы в немом крике. мольбы о спасении, глаза, полные надежды, смешные попытки высвободиться. это как кошки-мышки, она же беззащитнее ребенка!» — заткнись! заткнись! заткнись! назар ударяет по невиновному рулю еще несколько раз, прежде чем взять себя в руки и постараться совладать с рассудком, хотя бы управиться с ватными ногами, упрямо отказывающимися давить на педали. курсы по самоконтролю — редкостное дерьмо на которое заставили ходить во время учебы в лицее, но дыхательные практики были хороши и иногда спасали жопу вотякова. парочка «вдохов-выдыхов» и взгляд проясняется, что позволяет ± продолжать дорогу в спокойном ритме. назар чувствует, как тело болезненно отзывается на своеобразное подобие ПА, но старается не зацикливаться еще и на этом, мечтая просто доехать до гребаного дома. что-то, происходившее внутри него, напоминало собой пытку на электростуле в самой глубине ада, названного в его честь. «ну и ладно, зануда. сегодня без старушки» телефон неустанно разрывается от сообщений. звонкий рингтон напоминает о том, что вотякову пора возвращаться в реальной мир, полный разочарования и человеческого говна, прикрытого золотой оберткой. второе он любил особенно, учитывая, что на этом базировался его нехилый заработок и хобби. парень чувствовал себя опьяневшим, рассеянным, что абсолютно несвойственно его натуре. и сейчас, запутанный, он пытался вернуться в прежнее состояние, останавливая чертову карусель его искаженного сознания. — вотяк, ты че трубку не берешь? — еду. — куда ты едешь, дон кихот? я час назад звонил, мы уже у тебя. «прошел час?! ебаная хуйня, что это было», — несколько раз сверяясь с часами расфокусированным взглядом, назар прочищает горло и отвечает. — домой. еду. — ты на луну переехал? — шатох, отъебись. я скоро буду. — ладно, мы пока порубимся у тебя в фифу. *** спустя два часа (а то и все три), команда «мстителей» наконец выдвинулась к запланированному месту встречи. назар был мрачнее чем обычно, а это можно приравнивать ко всему необъятному спектру эмоций могильной плиты. только темноволосый умел разговаривать и шевелиться, на этом их немногочисленные отличия заканчивались. остальные парни сияли от предвкушения веселого вечера в компании девочек, самокруток и музыки. для таких как они не было ничего лучше, чем накуриться и со спокойной душой обсуждать светлое будущее. многие мечтали покончить с криминалом, завести семью и уехать подальше. например — артем, который до сих пор убеждал родителей в том, что работал программистом, но умел разве что делать презентации в power pointe, да и то стремные. разумеется и девушка темы не подозревала о истинной природе деятельности своего молодого человека и его друзей. даша жила в розовых очках, думая о том, что парни «занимаются криптой» или другой чушью про которую рассказывал артем. оружие и прочая херня также не вызывала в ней вопросов, ведь «папа димы держит оружейный магазин, мы помогаем ему перевозить списанный товар…» — и прочий бред, в который верила влюбленная. но, сейчас, стоя у кассы в макдональдсе, она испытывала неподдельный ужас. ее лучшая подруга в окружении непонятной толпы, смеющийся артем и очень сомнительный шкаф в черном худи. — у сони точно все нормально? рядом находилась не менее озабоченная настя, смущенно отдавая заказы недовольным посетителям. девушки не ожидали такого сомнительного шоу, от того и растерялись, совсем позабыв о рабочих обязанностях. — д…да, с ней тема. и этот… — назар? — откуда ты знаешь? — услышала, когда проходила мимо с заказом…он странный. взгляд вон какой, — вручая очередной поднос с маккомбо, настя быстро изобразила подруге подобие гримасы вотякова и передернулась. отвернувшись от неё, растерянная даша словила воздушный поцелуй от своего молодого человека, взгляд которого не выражал ни капли беспокойства. артем всегда внушал девушке чувство полного комфорта и она слепо доверяла ему, не переживая. он был ее домом в самом прямом смысле, опорой и поддержкой. — отдай мой кофе, ты что, оглох? инвалид? в это же время, люди за соседними столиками раздраженно бросали косые взгляды на светловолосую девушку, которая изо всех сил пыталась отобрать свой гляссе из рук назара вотякова. она и прыгала, и махала руками, и даже обзывалась, лишь бы этот угрюмый тип вернул ее завтрако-обедо-ужин и наконец исчез из поля зрения. правда, все попытки не заканчивались успехом и на «помощь» подоспел из ниоткуда взявшийся друг, оторвавшийся наконец от мужской компании и переглядок с дашей. — боже, ты тут откуда? это твое животное? шатохин прокашливается, смотря сначала на подругу, затем на назара, а лишь после на недоумевающую дашу. театр комедии высшего уровня, а он в нем — главный клоун, не подумавший о том, что самой плохой идеей на сегодня было привести нелюдимого аборигена вотякова в гребаный макдональдс. — сонич, он кусается, ты лучше лапки убери, — тема пожимает плечами, — и лицо попроще, я куплю тебе другой. — ему купи, он видимо нуждающийся, — едко выпаливает соня, чуть ли не трясущаяся от несправедливости и абсурда. она ведь просто хотела пару минут тишины и поесть, но, по классике жанра, даже этого наслаждения сегодняшний день будет лишен. — вкусный, — подает голос назар, заставляя блондинку буквально вскипеть от негодования и злости. — кретин, гаденыш, хам, уро… — попрошу без этого, я довольно симпатичный по стандартам мужской красоты. по крайней мере, так отзывались все, с кем я спал, — останавливая поток ругательств, вотяков выкидывает пустой стаканчик и отходит, не сказав даже «спасибо». расстроенной соне осталось лишь озадачено смотреть ему в спину, инстинктивно сжимая кулаки. не то чтобы день не задался…он был просто омерзителен, а вдобавок ко всему блондинка получила двухметровое нахальное существо, отобравшее ее кофе. — кто это? облокачиваясь и фокусируясь на артеме, девушка взъерошивает волосы и устало выдыхает. тот ничего не говорит, лишь поджимает губы и неловко опускает голову, как бы показывая «я тут не при чем, он сам». — назар…он хороший, просто не в духе, не бери в голову, — шатохин чешет затылок, явно озадаченный таким поворотом событий и предвкушающий скорый разговор с дашей, — я отойду, не подходи к вотякову. соня, оставшаяся без полноценного приема пищи, игнорирует и пирожки, грустно оставшиеся лежать на столе. настроение ни к черту, завал по учебе, у нее осталось несколько сигарет в пачке и…она дьявольски устала. так невыносимо, что единственным желанием было бы закрыться где-нибудь в уединенной комнате, просто лежа на кровати и смотря в потолок. а еще лучше — бросить всё и уехать, неважно куда и с кем. лишь бы выпутаться из рутинной повседневности, внушающей лишь тревогу и страх перед будущим изо дня в день. «вотяков…ну и идиотская фамилия, как у фермера какого-то», — про себя бросает блондинка, натягивая рукава кофты. *** войдя в чертов макдональдс, ненавистный с детства, вотякова снова окатило это необъяснимое чувство, что появилось в машине по пути из отеля. он замер, прислушиваясь к внутреннему голосу, но тот предательски молчал. казалось бы, что необычного в забегаловке с фастфудом? он ведь и раньше здесь бывал, но сегодня каждая стена будто давила мерзкой желтизной, а очередной ребенок, жующий наггетсы, казался невыносимо громким. его взгляд моментально зацепила копна блондинистых волос, склонившаяся над столиком в углу. там почти не было света и разглядеть сидящего (точнее сидящую) не получалось. назар подошел чуть ближе, но практически сразу замер, остолбенев от шока. на его лице не дрогнул ни один чертов нерв, зато виски запульсировали с новой силой и глаза налились кровью. «мама мама мама мама мама мама» «это ты? скажи что-нибудь. это правда ты?» вотяков будто прирос к этому месту, стоя напротив одинокого столика. ему мерещилось, нет, он был стопроцентно уверен в своем зрении. белокурая, с огромными, голубыми глазами, с алыми губами, юная, до прелести недовольная, задумчивая и хрупкая. это была она или ему казалось? — занято, — тонкий голос, вызывающий дрожь по всему телу. назар был готов поклясться, что сейчас спит наяву и происходящее всего навсего его неадекватный бред. ему срочно нужно было выпутаться из этой тупорылой ситуации и делать ноги, пока все не зашло слишком далеко и контакт с незнакомкой не перерос во что-то вероятно неприятное. он был убежден, что это последствия предыдущего тяжелого дня, сегодняшних казусов в машине и прочего, что только придет на ум. — это не вопрос, кукла, — стальной, непробиваемый. он сопротивляется как может, стараясь выкинуть из головы навязчивый фантом, отогнать иллюзию, вернув себя в реальность. это не мама, ему просто кажется. сегодня. просто. тяжелый. день. «сегодня» не задалось с самого утра и это очередной триггер. «это не она, это не мама. это…это…кто это?» вотяков хватает стаканчик кофе со стола, жадно делая несколько глотков. он будто вовсе не соображает, действуя на автопилоте. ему нужно отвлечь внимание на что угодно, пускай даже на эту пресную херню с химозным сиропом. на фоне ужасного гама снаружи и внутри, назар слышит, как это маленькое, светловолосое существо начинает ругаться, применяя весь арсенал своих обзывательств. девушка настойчиво требует свой кофе обратно, чуть ли не кричит. ее тонкие, фарфоровые запястья, тянутся к вотякову и, единственное, о чем он думает в этот нелепый момент — как с хрустом ломает их, откидывая. «не трогай. не касайся. не приближайся» — эй, это мой завтрак, обед и ужин на сегодня, поэтому делиться не планирую, гони обратно, — блондинка выпрямляется, протягивая руку за стаканом, но незнакомец лишь растягивает губы в полуулыбке, наслаждаясь глясе, не спеша, делая по глотку, — чмошник. «голос не тот. другой. это не она» назар еле слышно выдыхает, скидывая с себя несоизмеримый груз ужаса, поселившегося внутри. и как только он мог поверить в настолько идиотскую игру собственного сознания? в самом деле, взрослый мужик, слушающий своего внутреннего шизоида, начал паниковать при виде девушки. да еще и не модели какой-нибудь, а этой.потрепанной и наглой, сонной и такой несуразной, что продолжала маячить перед глазами и выдвигать какие-то условия. вздор. собственно, эта эпичная битва могла продолжаться до самого закрытия макдональдса, но в ссору разговор молодых людей вмешался шатохин, подоспевший к самому разгару. назару, откровенно говоря, абсолютно неинтересно было выслушивать жалобы в свой адрес, очередные обзывательства и на что еще у этой недоросшей атомной бомбы хватило бы сил, поэтому он намеревался исчезнуть из поля зрениях этих двоих как можно скорее. отвесив еще несколько забавных (по его мнению) колкостей, вотяков уже направлялся к выходу, как услышал реплику, заставившую, в сотый раз за день, ахуеть. — это назар. назар, это соня… «соня…мамино любимое. забавно» теперь парень был уверен, что вечером его ждет обширный самоанализ всего произошедшего. либо сам бог решил устроить назару чертов челлендж на выносливость, либо же ему пора съездить к маме на кладбище. а может это просто отголоски совести, которой у него давным-давно не осталось? показывать свое удивление было ни к чему, а потому, бесстрастной реакции со стороны вотякова хватило исчерпывающе и диалог зашел в тупик, чему тот был несказанно рад. явно уставший от такой социальной активности, назар мечтал лишь о том, как окажется в салоне автомобиля, закроет глаза и минимум пять минут проведет в благосклонной тишине. без людей, навязчивых мыслей. только он и сигареты. еще бы хорошо кого-нибудь побить или что-нибудь разбить, но это можно оставить на поздний вечер. *** назару шесть лет. дом, украшенный разноцветными шариками и подарками. ароматный запах любимых блюд, что доносится с кухни. там и картошка с сыром, и отбивные, и много-много конфет, самых разных и ярких. мягкий свет солнечных лучей осторожно пробирается в комнаты жителей. слышится нервное перешептывание и предательский звон посуды, которую двигают туда-сюда по обеденному столу. маленькие ножки аккуратно ступают вниз по лестнице почти наугад, пока ребенок потирает сонные глаза. вокруг царит необъятная атмосфера спокойствия, смешанная с таинственным трепетом самого важного праздника в жизни каждого малыша. уникального дня, когда вокруг собираются все родственники и друзья, вручают долгожданные подарки и осыпают поздравлениями. — с днем рождения тебя, — словно хрусталь, раздается мелодичный голос матери, стоящей на первом этаже с тортом, — с днем рождения, наш лучик. назар любил много всего, но в особенности — когда пела мама. эта очаровательная девушка была идеальной в его крохотных глазах, полных доверия. не нашлось бы в мире еще одной такой сказочной, умеющей прощать, не смотря ни на что, освещать, даже когда вокруг все затянуто черным покровом безысходности. очаровательной феи, помогающей каждому, кто оказывался рядом, оживать. благодаря ей люди улыбались, а их раны излечивались. назар точно знал, что она необычная и ему очень повезло. рядом с веселой мамой стоял папа, снимающий на камеру трогательный момент беззаботного детства, которого у назара не так много осталось. мужчина улыбался, постоянно поправляя смешной праздничный колпак на голове, что съезжал и явно был мал. по традиции, жена приготовила им костюмы и потому сейчас они выглядели как два веселых эльфа, поздравляющих свое чадо. детское лицо озаряет искренняя улыбка, пока взрослые тихонько поют, боясь спугнуть еще сонного малыша. он, наконец осознавший, с восторгом кидается обнимать обоих родителей, позабыв про торт. для назара нет ничего важнее его прекрасной семьи, что из года в год устраивает ему самые мальчишески-крутые дни рождения. в прошлый раз тематикой был «человек паук» и вотяковым пришлось изрядно попотеть, украшая импровизированной паутиной весь дом. сейчас же выбор пал на сказочный лес, в котором мальчик должен быть драконом, а родители — волшебными феями-стражами. гостям также было объявлено о дресс-коде и шатохин уже готовил костюм сказочного осла, что, собственно, останется его клеймом на всю жизнь и отпечатается где-то на подкорке мозга. — задувай свечки, котенок, — ласково шепчет мама, поглаживая темные волосы сына, — сегодня ты стал совсем взрослым. — в следующем году я пойду в школу! — правильно, герой, задувай скорее, — хриплый голос умиленного отца, слишком близко державшего камеру к лицу, смешит мальчика и он скорее подходит к торту, дабы загадать сокровенное желание в кругу близких людей. «хочу всегда быть рядом с вами», — проносится в голове назара и он задувает свечи, — «и стать крутым как дракон», — а через пару секунд уже радостно хлопает в ладоши, принимая похвалу и ожидая подарков. этот солнечный день, наполненный неподдельным восторгом и теплом, — одно из самых ценных воспоминаний, что останется с вотяковым до самого конца его дней. громкие возгласы друзей, игры в футбол и прятки, вкуснейший шоколадный торт, новая футбольная форма, подаренная бабушкой, синяк, набитый при неудачном прыжке в бассейн и все равно не помешавший веселью. спустя год умрет мама, не успев проводить назара в первый класс. спустя еще год отец начнет так нещадно пить, что позабудет о всех просьбах и обещаниях, данных супруге. спустя несколько лет назар перестанет мечтать о том, что хотя бы еще раз утром десятого августа услышит нежный женский голос, поющий «с днем рождения». спустя 10 лет он будет сидеть в клубе, накуренном и душном, безразлично слушая пьяные поздравления от своих неблагополучных друзей. спустя 15 лет назар и не вспомнит что у него день рождения, пока под ночь артем не припрется в его квартиру в костюме осла с бутылкой виски. но это утреннее поздравление на его шестой день рождения, пропитанное хрупкостью, родительской заботой, детской наивностью и верой во что-то большое и светлое, навсегда поселится внутри сердца назара, что бесповоротно черствело с каждым днем всё сильнее. *** в тот пасмурный и непогожий день, когда вся привычная жизнь назара пойдет под откос, сталкиваясь с мрачной, оскалившей зубы, реальностью, родится соня. тогда маленький вотяков не сможет и предположить, что одна угаснувшая звезда непременно сменится другой, более далекой и непонятной детской голове, но обязательно появится, чтобы осветить его путь, насыщенный испытаниями и искушениями. не сразу, но они обязательно встретятся, это неизбежно. ему нужно лишь набраться мужества, потерпеть, как учила мама. не поддаться на провокации и злые слова, что нарочито будут пытаться сломить, растоптать, унизить, поселить в юной душе гнев вместо любви. ведь мама говорила, что никогда не оставит его одного. обещала, что будет рядом, не смотря ни на что. вот только назар не обещал, что дождется. ведь монстры не дают обещаний, которые не в силах сдержать.