Сладкое золото

Судорога. Это первое слово, которое внятно складывается в мыслях, когда ноги до колен сводит от боли. Сознание возвращаться не хочет, возможно, не может — с минуту Алтан лежит в оцепенении, не размыкая глаз, пока пытается осознать, что именно происходит. Когда понимает, впрочем, глаз не открывает — крепко жмурится, кривясь всем лицом. Сжимает до скрежета зубы. Больно так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни разбудить рядом спящего человека — если тот ещё спит. Алтан медленно выдыхает, заставляя легкие не сжиматься. Разлепляет сопротивляющиеся со сна веки и тянется к икрам пальцами в надежде хотя бы немного унять спазм; руки холодные, слабые, и надавить ими нормально не получается, не то, что сделать массаж. Сводит пальцы, скручивает стопы. Дыхание сбивается сильнее — как бы не потерять сознание от нехватки кислорода. Дыши бля, приказывает себе Дагбаев, пока с усилием переворачивается на спину. Замечает краем глаза раскинувшегося по кровати Вадима — тот светит в потолок своими нарисованными монстрами, повернувшись к Алтану затылком. Парень цепляется взглядом за детали тату, пока на руках подтаскивает тело в положение полусидя и вцепляется пальцами в икры в надежде размять сведённые мышцы. Это не первый и далеко не второй раз, когда подобное происходит за последние годы. И, наверное, раз четвёртый такой силы за время их с Вадиком отношений. Не то чтобы судороги после секса были традицией, но возникали они после особенно бурных ночей. Когда его связывали, Дагбаев не думал о том, что будет делать ночью и утром; стоя на коленях или лёжа лицом в одеяло и кончая второй раз, даже не вспоминал о пережитых травмах. Зато потом они, как похмелье, обязательно давали о себе знать. Иногда понемногу, с утра, икры отзывались болезненным напряжением; в иные дни приходилось принимать горячую ванну, чтобы снять спазм со стоп. О том, что самые жуткие судороги возникали после тематических сцен, Алтан предпочитал не трепаться. Понемногу отпускает. Спазмы уходят по мере проминания мышц, и Дагбаев наконец начинает нормально дышать, по инерции продолжая массировать ноги. Переводит взгляд с высоко поднимающейся широкой груди и мажет им по плечам, цветной шее, линии челюсти. Шторы они, видимо, задёрнуть не додумались; едва долетающий до кровати свет из окна золотит профиль спокойного лица. У Вадима красивый фигурный нос, который хочется обвести кистью с золотой краской. Когда он не улыбается и не хмурится за рулём, остаётся уставшим и очень серьёзным — не хватает только посадить за стол перед дрожащим студентом. Думается ревнивая, но самодовольная мысль, что о горячем преподе мечтает половина Вадимовых студентов, а достался он ему, Алтану, причём по совершенной случайности. Он мстительно касается чужого солнечного сплетения костяшками пальцев, невесомо проводит к различимым даже во сне мышцам пресса и возвращается вверх, к ярёмной впадине, в которую будто налили гуашь. Всё равно красиво. И вот это вот всё — его. В полном распоряжении. От осознания Алтан дёргает краем рта, поняв, что полностью его Вадим никогда не будет — а даже если он будет иметь какие-то права на Вадима, Дракона он ограничить не сможет. Что бы тот ни говорил, как бы ни убеждал, Алтан знает, что от страстей отказаться невозможно. А если и возможно, то с потерями, сопоставимыми с выдиранием из себя куска плоти. Долго ли они так протянут? Он тянется к груди, пытаясь нащупать одежду, но натыкается на холодную кожу. Точно, Вадим его раздел. Правда, больше ничего не сделал — а жаль. Разочарование и собирающееся в желудке нехорошее предчувствие Алтан не стремится оформить в мысли, когда осторожно поднимается с постели и выходит из спальни, направляясь в одну из нескольких ванных подальше: Вадима будить не хотелось. Не столько из-за жалости к чужому режиму, сколько из желания побыть одному в абсолютной, первозданной тишине. Не нужно ему внимание, и жалость не нужна. И разговоры сейчас вот вообще не нужны. Волосы, собранные на макушке, пушатся уже через пять минут после включения горячей воды. Заполняемая ванна манит цитрусовым ароматом какой-то соли, видимо, оставленной здесь за ненадобностью. Погружаясь в воду, Алтан вдыхает поглубже и расслабленно вытягивает всё ещё ноющие ноги: по большей части ради них он решился на это ночное рандеву. Ну и ради того, чтобы не пялиться на Вадима, конечно; после хорошей пьянки он всегда просыпался либо рано, либо посреди ночи и не мог заснуть потом ещё долгое время. Он проводит ладонью под водой по бедру. Кожа гладкая, насколько позволяют ресурсы, и нежная, насколько позволяют едва проступающие следы от крепких верёвок и давние шрамы. Простреливает сознание маленькая, но колкая, как булавка, мысль. Почему Вадим дал заднюю сегодня? Пошёл на принцип не заниматься даже обычным сексом в подпитии? Алтан не помнит, касался ли запрет на алкоголь всех аспектов интима. Менее обидно от этого осознания не становится, равно как не исчезает, а становится только ярче вопрос «почему». Ему просто хотелось нежности, подрочить друг другу после вина — такая проблема? Алтан честно старается не осуждать и не обижаться сразу. Иногда люди просто не хотят. Но Вадик хотел — Алтан помнит, он чувствовал. Тогда почему? Он откидывается на подложенное полотенце. Пар поднимается от воды, отчего намокает лицо, и несколько капель уже текут по вискам и щекам. Ночные размышления никогда не были его коньком, да и приводили обычно к расставаниям и дурным мыслям. Под прикрытыми глазами листаются, словно кадры из фильма, воспоминания о прошлом вечере, о том, как было жгуче-больно и обжигающе-хорошо. Странно-пусто, когда он, почему-то не помня себя, нёсся по коридору, желая выскочить из Клуба. А потом — глухо-холодно, когда они вышли на дождь. Кажется, надо было делать не так, это отражалось на лице у Вадима. Но тот ничего не сказал, может, Дагбаев себе надумывает? Вопросов становится слишком много, они поднимаются, как мыльные пузыри, и лопаются, разрываясь в мозгу. Алтан решает на них не отвечать: всё само образуется. Нихера не образуется, конечно, ехидно вставляет загнанный в угол внутренний голос, но парень отмахивается от него, заматываясь в полотенце и тщательно вытирая ноги: схватить судорогу из-за холода прямо на лестнице ему крайне не хочется. Хочется, наконец, спать и уткнуться в горячее плечо, от которого он ушёл непозволительно надолго в столь поздний час. Пока Вадим спит, всё равно ничего больше не имеет смысла, кроме возможности его обнять. Когда Алтан возвращается и подныривает мужчине под бок, тот неожиданно резво разворачивается, чтобы крепко прижать ойкнувшего от неожиданности парня к себе. Однако дыхание у него такое же ровное и тяжелое, как и раньше. Просто сработал рефлекс, думает Алтан, закрывая глаза. За окном проезжают первые работяги, решившие выехать пораньше во избежание пробок. Чёрно-синяя ночь перетекает в сизо-молочный дождливый рассвет, будто в тёмную воду капнули белым. Серые глаза приоткрываются на миг, чтобы тут же закрыться вновь. -- Просыпаться лениво. Открыв один глаз, Алтан сканирует комнату на предмет освещения, и с сожалением отмечает, что солнце уже ярко-жёлтое, не рыжее, и совсем-совсем дневное. Значит проспал он в итоге ужасно долго. Алтан перекатывается, надеясь врезаться в горячую тушу, но — ничего. Пустая постель, смятая простынь, всё одеяло он забрал себе сам. Будто и не было никакого Вадика никогда. Часы показывают почти одиннадцать, и, вероятно, не так много выпивший вчера Вадим уже успел проснуться, от души поржать над спящим всмятку Алтаном и умотать вниз — набираться сил за завтраком. Ни одежды, в которой он вчера был, ни телефона на тумбе нет, равно как и вообще каких-либо признаков, что в комнате был другой человек. Кроме наручных часов, одиноко лежащих на самом краю кровати — видимо, смахнул и забыл. Алтан подползает, еле фокусируя зрение, и всё-таки возвращается на своё место в поиске очков, прежде чем наконец взвешивает чужие часы на руке. Они тяжёлые, крупные и на вид достаточно старые, чтобы дать им несколько лет; кожаный ремешок потрепался и с внутренней стороны уже выглядел непрезентабельно-замызганно. Не по-профессорски. Снисходительно хмыкнув, парень натягивает шёлковую пижаму, которую с него вчера, как с куклы, снимали чужие руки, и идёт приводить себя в какой-никакой порядок, а после, захватив побрякушку, спускается на кухню в поисках сбежавшего из башни дракона. Тот умыт, одет и весел: в одной руке чашка с поднимающимся от неё паром, в другой — телефон, на котором большой палец увлечённо набирает сообщение. Пока Алтан не проходит до середины гостиной, которую с кухней соединяет арка без двери, Вадим не поднимает глаз и вообще не реагирует на его присутствие. — Невероятное для дикой природы событие: змея, перебравшая забродивших ягод, выползла из гнезда раньше полудня! — тут же восклицает он, лишь бросив взгляд на приближающегося к нему парня. Тычок под ребро болезненный, это видно по тому, как, не переставая смеяться, мужчина хватается за бок. Отправляет что-то ещё в телефоне и лишь после этого откладывает его на сияющую под утренним солнцем столешницу, чтобы внимательно посмотреть Алтану в лицо. — Ну и зачем тебе линзы? — спрашивает Вадим, заглядывая в глаза. Не разрывая зрительного контакта, отпивает из кружки, и по запаху Алтан понимает: кофе. — Я надеялся увидеть очковую кобру, а получил… просто кобру. Алтан забирает у него из рук чашку и ставит подальше на стол, чтобы точно не задеть. Кладёт и часы, убеждаясь, что от чашки они далеко. Щелчок по лбу Вадиму не нравится. Он айкает, ойкает, клянёт весь свет и своего парня за то, что у того такие тяжёлые… пальцы. Трёт место ушиба так драматично, словно получил смертельную травму, а потом что-то происходит, и Дагбаев шипит в крепком захвате чужих медвежьих лап. — Пусти меня, животное, — предупреждающе рычит он, пытаясь вырваться, но физические данные не на его стороне; прижимает Вадик так крепко, что можно лишь барахтать ногами и пытаться расцарапать запястья. Удерживая его, кажется, без особого труда, Вадим склоняется к самому уху и тихо выговаривает: — Опасных змей отлавливают с помощью длинных таких рогаток, а потом сажают в не самый просторный аквариум. Прямо сейчас я так не могу, хотя есть у меня пара вещиц, которые могут сымитировать подобный процесс, — он замолкает, не меняя положения, чуть касается носом алтанова виска, и дыхание такое жаркое, так греет и щекочет ухо, что сопротивляться нет сил — тело реагирует и дрожит, слабея. Воображение подкидывает нереалистичные картинки с железными ошейниками на штырях и ограничивающими движения жёсткими колодками, которые совсем не вызывают возбуждения. Мысль о распорке, твёрдо фиксирующей колени, и вовсе приводит его в ужас, заставляя вспомнить себя в искорёженном авто. Алтан затаивает дыхание, пытаясь не крутить в мыслях уже потускневшие, но от того не менее болезненные картинки. — Но я свою кобру жалею и обижать не буду, — Вадим целует его в висок, потом в ухо, прихватывает губами мочку и сжимает, дожидаясь протестующего стона. Перемещается дальше, за ухо, на линию челюсти, ослабляя при этом хватку и обнимая куда более бережно. Алтан от такого обращения расслабляется и прикрывает глаза. Он прогибается, закидывает руку, чтобы обнять за шею и царапнуть ногтями затылок. Вчера он был слишком пьяный, уставший и слабый, чтобы быть настойчивее, но сейчас может куда больше. Они никуда не спешат, рабочие бумаги всё равно придётся разбирать до ночи, а сейчас — личное время, которое хочется потратить в крепких руках. Но зачем так рано встал Вадим?.. — Не хочу на кухне, — едва слышно выдает парень, когда мужчина сжимает его ягодицы через шёлк пижамы. — К сожалению, у нас даже на кухне не будет, — в противовес тот обнимает Дагбаева поперёк живота, засовывает ладонь под рубашку и оглаживает грудь. Алтан напрягается — как не будет?.. — Мне надо бежать. — Чё? — он выворачивается из объятий и непонимающе смотрит в гладко выбритое лицо. — Куда? Ты не говорил. — Ну, а разве у тебя были на меня серьёзные планы сегодня? — Вадик приподнимает брови, не прекращая поглаживать чужую кожу, покрывающуюся мурашками от щекотки. — К сожалению, меня не поймут, если я перенесу запланированную встречу из-за зазнобы, — он улыбается и посмеивается, и Алтан не может в ответ не улыбнуться: он зазноба. Надо же. — В общем, я надеялся дождаться тебя, поэтому позавтракал здесь — думаю, ты не обидишься, что я забрал последние куски пиццы с ананасами, — на это парень кривится; не сдались ему эти извращенства. — Вот именно, — подтверждает Вадим и поворачивает Алтана к себе, смыкая на спине кольцо рук. Касается губами макушки и шепчет в волосы: — Я хотел бы взять тебя на этом столе, но мне правда нужно идти. Провожает его до выхода ошалевший Дагбаев молча, на прощание только заглядывает в глаза с сожалением — ну как так, ну какие дела, у меня на тебя были планы, мы что-то начали, ты нагло облапал меня, сказал херню, а потом убежал и оставил ни с чем. Вадик, кажется, всё понимает, но не комментирует. Целует ещё раз в макушку и с задорным «увидимся» скрывается за дверью, чтобы спустя пару минут выехать за территорию особняка, оставив Алтана возбуждённым, злым и абсолютно растерянным. -- «Милый, прости, дела», — читает Алтан в шесть на своё предложение завтра встретиться. Не то чтобы у него самого дел совсем не было; но тело недовольно и чего-то хочет, и он даже вроде бы знает, чего. Вот только Вадик впервые за всё время их отношений оказался слишком занятым, чтобы провести ночь с любовником. Дагбаев не отвечает, обиженно откладывая телефон. Сергей весь в делах постоянно, и последнее время — не исключение, а про всю следующую неделю он вообще написал что-то вроде «пизда рулям», только куда более прилично: в отличие от некоторых, грязно не выражается. Послушал бы я, как ты не выражаешься в постели, злорадно, но завистливо думает Алтан, вертя в руке оставленные Вадимом часы. Недопитый бокал красного остаётся в гостиной, когда он поднимается в спальню, чтобы закончить с бумагами там. -- Разум смотрит недобро. Щурит глазищи, чуть шевелит пальцами сомкнутых в замок рук. — Мне кажется, или тебе можно понизить взнос? — спрашивает он, тем не менее, вполне добродушно и даже улыбается. Улыбка эта обманчивая, «инвесторская», и Дракон едва дёргает углом рта в ответ. — Ты теперь здесь бываешь раз в столетие. Не сказать, чтобы я этому был не рад, — Разум отпивает немного от своего термоядерного безалкогольного, на деле кажущегося смесью сиропов. — Иначе ты бы уже давно висел на крюке. И не для того, чтобы тебя выпороть. — Я даже знаю, кто бы меня повесил, — посмеивается Дракон, намекая на Волка. У них не задалось в начале, не задалось в середине; потом, конечно, они кое-как подружились, но подшутить на эту тему над Разумом всегда приятно. — Пригодилась недавно комнатка, да какая комнатка! Так что взносы я, пожалуй, оставлю прежние. Надо же поддерживать место, где тебе всегда рады. — А есть тенденция к учащению визитов? — лениво отзывается собеседник, но глаза у него становятся внимательнее в несколько раз. Взглядом, которым он сканирует Дракона, можно разрезать сталь. — Не думаю, — честно признаётся тот, удивляясь, как легко далась правда. Он действительно не хотел формулировать это чётко даже в мыслях, и уж тем более говорить вслух. — Ему тут особо не нравится. Шугается, боится. Придумал себе, что нужно прятаться, хотя здесь-то как раз и не нужно. Грустно оно как-то, — Дракон перекатывает льдинку в высоком стакане, не зная, стоит ли ему вообще переживать о таком. Разум толкует по-своему. — Сорваться не боишься? — это откровенная провокация, но, даже полностью всё понимая, Вадим всё равно задумывается о том, как жил полгода назад. Картинка ему, естественно, нравится, но есть в ней значительный минус: там нет Алтана. — И не вспоминай мне тут. — Да я не об этом, — отмахивается Дракон, видя с другой стороны одобряющий смешок. — Не боюсь, конечно, но становится сложнее, когда он что-то позволяет. Я не могу давить и подталкивать, потому что он снова закроется и будет молчать, что царевна в башне, да ещё и волосы не спустит. Мне такого больше не надо, насмотрелся, — Разум понимающе хмыкает: дружба дружбой, а характер у Алтана проявляется везде. — Но, когда берёшь одно, хочешь и другое. Передо мной огромная пицца, а позволено только кусок, и то спонтанно. Сиди-облизывайся, — Вадим замолкает, заливая в себя мохито. — Лучше бы был пустой стол, да? — подначивает рыжий демон, явно забавляясь тем, в каком положении оказался давний знакомый. Конечно, у него-то есть Волк, который к исполнению любых желаний подходит ревностно и старательно, и которого не боишься спугнуть неосторожной инициативой. Вадим вспоминает Алтана и его тёплые кудри, в которые приятно зарываться носом в полудрёме. Такое не поймаешь в клубе, на предложение о свидании после сессии могут и вовсе отреагировать непониманием. Вот только Дракон, видимо, стал заложником своего же золота. — Даже не знаю, как тут лучше, — говорит он, вглядываясь в девушку у барной стойки. Косы у неё почти такие же, как у Алтана, с той разницей, что её волосы Дракон таскал всего пару раз. — Даже когда он смелеет и что-то просит, ему всё равно страшно даже в процессе. Я помню его историю, и поэтому постоянно думаю, не напомню ли ему чего страшного, связав. Мне и самому, веришь-нет, не по себе от такого. Мне вроде разрешили, а всё равно ощущение, что чей-то кусок спиздил, — Разум на мат морщится, но замечаний не делает: попробовал бы, все знают, чем бы закончилось. — Ещё и поломать его боюсь, после всего, что с ним было. Подскочил недавно среди ночи, а я проснулся не до конца, только краем глаза увидел — ноги мнёт, что-то там со старой травмой. Вот и делай с ним после этого что-то, даже если просит. — Но хочется, — Разум не спрашивает — утверждает. Дракон в ответ только смотрит в синие глаза, в которых отражаются блики светильников, и видит, что можно не отвечать: тот и так всё понимает. Он вздыхает, прочёсывает волосы пятернёй. — Ничего посоветовать не могу. Ты знал, на что шёл. Он до тебя наручников в руках не держал и побывал обездвиженным при смерти, — холёная рука захватывает бокал, после чего его радужное содержимое осушается одним махом. Поставив стакан, Разум опускает на Дракона тяжёлый взгляд. — Я знаю, что это такое, когда вы в Теме не сходитесь, — ещё бы не знал, после всего, что у них с Волком было в начале пути, — и здесь поможет только сойтись по-человечески. У нас получилось. У вас — решайте сами, — он ставит предплечье на стол и наклоняется, понижая голос. — Но, если ты испугаешься, сбежишь и бросишь его с разбитым сердцем после того, как всё же решил начать такие отношения, я тебя подвешу за ногу и оставлю на сутки. И по лицу напротив понятно, что угрозу Разум исполнит. -- — Ну вот смотри, французская система, — начинает монолог Вадик, разливая вино. Они с Алтаном устроились в спальне, на этот раз у него на квартире, и на кроватном столике теперь красовались виноград, сыр и два бокала. — Поступление без вступительных экзаменов, а дальше барахтайтесь, лягушата. — Плывите, сосиски, — многозначительно дополняет Алтан, кладя в рот виноград. Вадим внимательно следит за тем, как ягода исчезает меж блестящих от бальзама губ. — Есть проблема, и она заключается в том, что, попытайся ты ввести такое у нас, не хватит аудиторий для людей, которые по приколу решили пойти в МГИМО, — он отпивает ещё. Из пучка связанных кудрей выбивается прядь и падает на недовольное лицо. — Не думаю, что всё будет настолько плохо. Вылететь после первого семестра — такое себе развлечение, — Вадим улыбается, не зная точно, почему: перед ним уставший от бумаг Алтан, которого он собственноручно переодел в свои вещи, им обоим завтра никуда не надо и они могут обсудить всё, на что хватит сил, а не только то, на что хватит времени. Вечер действительно хорош, и мелькает мысль — вот оно, то самое. — Но да, возможно, в первый год появится очень много неквалифицированной рабочей силы. — Если бы ещё та самая квалифицированная работала по специальности, — как-то очень пьяно и грустно вздыхает Дагбаев и заправляет локон обратно в причёску. — Куда вот мне после вуза? Так и так копаюсь в делах компании. Хорошо только то, что я могу собрать средств на восстановление и охрану лесов, — он тянется к бутылке и разливает вино уже сам; льёт от души, и Вадим чует неладное. — Да и того мало, чтобы это всё терпеть. Я устал, — смотря, как Алтан вливает в себя пол бокала, Вадик лишь про себя ужасается: ему ведь с этим потом что-то делать. Хорошо, он хотя бы знает, что делать сейчас. — Я знаю, золотой мой, — воркует он, убирая бокалы и вино на прикроватную тумбу и отставляя туда следом тарелки. Столик убирается на пол лёгким движением руки под протестующие звуки, но те быстро глушатся, стоит притянуть Алтана к себе. Если разговор с системы образования резко сворачивается к смыслу бытия, значит, у одного конкретного человека есть куда более тяжёлые проблемы в его маленьком мире. — Кто бы не устал. Алтан бодается, трётся лбом Вадиму в ключицы. Цепляется за футболку, передвигаясь повыше в его объятиях, и укладывается на плечо, закидывая поперёк торса ногу. — Я скучаю, — тихо говорит он, видимо, чисто для себя. Нюанс в том, что Вадик всё слышит, и милая попытка сказать и сделать вид, что ничего не было, не прокатывает. — Мы не виделись полторы недельки, солнце моё лучезарное, — напоминает он и поглаживает горячую спину. — Это ещё очень хорошо, когда оба работают. — Мне тебя не хватает, — всё так же тихо отвечает Алтан и притирается сильнее. — С тобой не так одиноко. Он затихает и расслабляется, а Вадим смотрит в стену, по которой ползёт свет от проезжающей за окном машины, и понимает, что крупно попал. Похоже, Алтан привязался сильнее, чем делают люди на таком сроке отношений.