Дай нам остаться здесь

Когда Реки заваливается на порог к Ланге весь потрёпанный, с разодранными локтями и щенячьим взглядом, Хасегава почти хочет его убить. Ну потому что сколько можно, самому-то калечиться ещё не надоело? А Реки виновато хлюпает разбитым носом и едва ли не умоляет помочь ему с ссадинами, ведь «Если мама увидит, она же за порог не выпустит, ну ты же понимаешь, правда понимаешь, Ланга?» Хасегава мстительно думает, что и пусть бы это гиперактивное чудище дома с недельку посидело, хотя бы побитые коленки успели бы зажить. И тем не менее, за порог не выставляет. Позволяет заливать кровью начищенный до блеска пол. Нанака высовывется из-за угла, чтобы посмотреть, кто пришёл, и Ланга отчётливо видит, как она бледнеет при виде крови. Они с Реки спелись ещё при первой встрече, после которой Каян занял почётное место почти-второго-сына и получил львиную долю опеки в подарок. – Здрасьте! – Реки довольно лыбится во все тридать два, и Ланга мысленно прощает ему все грехи. – Божечки, Реки! Что с тобой случилось, подрался? – она запоздало замечает покоцанный скейт, заведённый за спину, и расслабленно опускает худые плечи, – Вы так когда-нибудь с переломами ко мне придёте… – Каян издаёт нервный смешок под ощутмый тычок в рёбра от Ланги. – Я принесу аптечку. Ланга, отведи его к себе. Прежде, чем они успевают вякнуть что-нибудь протестующее, Нанака прижучивает обоих строгим взглядом и вновь скрывается в кухне. Реки принюхивается, бормочет, что у них, как всегда, пахнет чем-то вкусным. Задобрить пытается. Безуспешно, потому что Ланга подхватывает его под локоть — бережно, чтобы не задеть раны — и тащит в комнату. Помимо разодранных в кровь коленей и локтей обнаруживается куча мелких синяков и ссадин, которые Ланга комментировать отказывается. Бесполезно потому что. Вместо этого Хасегава мстительно выливает полбанки перекиси и нещадно прижимает к содранной коже ватку под тихое шипение. Реки как-то подозрительно притихает: не ёрзает, не жалуется, что перекись щиплется и что Ланга злой-злой-злодей, раз так давит на раны. Подмечая это, Хасегава всё же сменяет гнев на милость: заглядывает в глаза в попытке вычитать в них причину непривычной тишины. – Что случилось? Реки отмахивается с какой-то тоскливой резкостью; неопределённо ведёт плечами и упрямо рассматривает стыки линолеума на полу. Ланга давит в себе обречённый выдох, чтобы не спугнуть; проводит ваткой по расцарапанной щеке уже намного мягче. Реки до чёртиков упрямый: закроется в себе, напридумывает невесть что, а Ланге потом переубеждай этого дурня. У Реки мыслительный процесс в принципе никогда не прекращается; Хасегаве иногда даже кажется, что он слышит скрип шестерёнок в вихрастой голове. Однажды Ланга очень опрометчиво заявил, что восхищается Адамом. Реки тогда эту фразу будто мимо ушей пропустил — только дёрнулся как-то слишком уж затравленно, не по-своему. А потом, спустя почти месяц, пришёл к Ланге и вывалил на него весь поток переживаний. Хасегава тогда забыть успел о той фразе — бросил ведь так, между делом, а потом гонка Реки с Адамом в корне поменяла не успевшие сформироваться устои. Только Реки вот не забыл. Ходил и обдумывал всё это время, и в конце концов злосчастное «Я восхищаюсь Адамом» каким-то образом превратилось в «Я тяну тебя ко дну». Из того случая Ланга вынес две истины для себя: рефлексия Каяну не на пользу и со словами нужно быть осторожным, чтобы Реки не сожрал его же собственный разум. Нанако скребётся в комнату с двумя тарелками омлета, когда Ланга заботливо заклеивает пластырем последнюю царапину на щеке. Реки всё ещё упорно молчит; выдавливает только тихую благодарность за заботу, а потом вдруг резко вскакивает и скомканно прощается. – Даже на ужин не останешься? – Хасегава хватает Реки за запястье прежде, чем тот успевает выскользнуть из комнаты. – Нет, я… – Каян неловко запинается и издаёт изломанный смешок, от которого внутренности в один тугой узел сворачиваются. – Не хочу доставлять вам ещё больше неудобств. Прости за сегодня, ладно? Не стоило вот так без спроса заваливаться к тебе домой со всем этим. Реки давит нелепую улыбку и треплет и без того всклокоченные волосы на затылке под облегчённый вздох Ланги. Хасегава сгребает этого непроходимого упрямца в охапку; тот копошится у него в руках пару мгновений, а потом слепо тычется в подставленное плечо непривычно холодным носом. – Я уж думал, что-то случилось. Реки, ты не доставляешь никаких неприятностей, даже думать забудь об этом. – Ланга чувствует, как Каян открывает рот, чтобы высказать протест, поэтому надавливает на вихрастую макушку, вжимая обратно в плечо. Реки намёк понимает и послушно замолкает — весьма редкое зрелище. – Я рад, что ты доверяешь мне и приходишь именно ко мне, а не перебинтовываешься самостоятельно в какой-нибудь грязной подворотне. Острые плечи ощутимо расслабляются. Реки как-то сам весь обмякает, заваливаясь на Лангу, и, не успевает Хасегава испугаться, возвращает себя-энергичное-чудовище-прежнего. – Научи меня такие речи толкать, а? Каждый раз меня на эмоции выводишь, ну как так-то? – он шутливо тыкает Лангу в плечо и просачивается под руку Хасегавы, к письменному столу, на котором стоит полуостывший ужин. – А пахнет-то ка-а-ак! Слушай, а Хасегава-сан научит меня так готовить? А то у меня даже яичница не получается. О, кстати, ты ж не знаешь! Мы сегодня с Мией гонку устроили!.. Про еду Реки успешно забывает после пяти минут активного размахивания палочками. Ланге приходится с завидной регулярностью тыкать его в бок, чтобы он не забывал жевать. Попутно они пытаются смотреть какой-то занудный, до чёртиков клишированный ужастик — точнее, смотрит Хасегава. Реки копошится где-то под боком, беспрерывно комментируя действия глупой главной героини: «Ну Ланга, кто себя ведёт-то так в жизни, ну скажи, бред же!» и в конце концов мостится на кровати, чиркая что-то на найденном клочке бумаги. Под конец фильма оказывается, что никто из них не дотерпел и до середины – Ланга захватил книгу и пристроился к Реки почти сразу, как тот отсел. Каян предлагает ещё хотя бы полчасика поиграть в видеоигры, но Хасегава почти взашей гонит его в ванную умываться, потому что «Уже первый час, ты ж завтра утром не встанешь, я тебя знаю». Он сам отписывается маме Реки о том, что её сын останется у него на ночь, и, получив одобрение, заваливается на кровать. Глаза начинают слипаться уже через несколько минут бесцельного изучения потолка. Ланга с толикой злорадства думает, что когда Реки вернётся, он уже будет видеть десятый сон. Заснуть он всё же не успевает: в ногах слышится шорох одеял и через пару мгновений на него громоздиться чужая тушка. – Раздавишь же. – А ты подвинься, всю кровать занял. – Так расстели себе отдельно. Футон в шкафу лежит. Реки недовольно фыркает себе под нос что-то о том, что из Ланги романтик так себе, на слабую троечку. Он ещё немного возится в поисках удобной позы, и затихает, когда Хасегава начинает мягко перебирать волосы. – Зато ты у нас Романтик с большой буквы. Спи уже. Реки и вправду засыпает — на редкость быстро, для человека, страдающего бессонницей. С момента начала их отношений совместных ночёвок было не так уж и много — три или четыре, Ланга и не припомнит точно, — и, в отличие от обычных дней, когда Реки кидает ему мемы в начале четвёртого утра, Каян отрубается подозрительно скоро. И спит он намного спокойнее. Хасегава виду не подаёт, что ему эта привилегия безумно льстит. На утро, как Ланга и говорил, Реки вставать напрочь отказывается.