Две колыбели

Антуан всегда радовался дождю и грозе. В детстве он все норовил выскочить из дома, чтобы попрыгать по лужам до противного хлюпанья в сандалиях и посчитать, за какое время заполнятся оставленные прачками тазы. Но мать каждый раз насильно затаскивала его обратно и начинала интенсивно обтирать полотенцем. Только после этого ритуала, видя насупленное лицо сына, она разрешала ему усесться возле открытого окна и наблюдать за сверкающими проблесками на небе. Гроза для Сарде была ужасающе прекрасным спектаклем природы: торжество облачений неба от иссиня-черных до лиловых под звуки марша, периодически сменяемого укачивающей колыбельной. Молния представлялась ему далекой сестрицей Огня, проблески которой были подобны пылающему хлысту. В такую погоду Антуан испытывал особый душевный подъем, погружаясь в глубокие раздумья о своем увлечении и непременно приходя к новой идее. Он ждал, что буря на Тир-Фради разожжет в нем небывалую страсть к алхимии. Что едва прогремит гром, как по его коже пробегут мурашки лихорадки, руки сами потянуться к увеличительной линзе и щипцам, а голове родятся новые формулы, сочетания реагентов и способы их применения. Но ничего подобного он не испытал. Вместо душевного подъема Антуан пребывал в мыслительно упадке, и тело его содрогалось от болезненной лихорадки. Он натягивал одеяло до подбородка и поджимал колени к груди, чтобы согреться, а иногда сверху укрывался еще и плащом. Но уже через пару минут задыхался от невыносимой жары и стонал, призывая Брэда приоткрыть вход в палатку и впустить свежий воздух. Антуан уже не мог сказать идет дождь дня два или неделю. Духота сводила его с ума, а сырость сказалась противным першением в горле и заложенным носом. Большую часть дня он проводил, усевшись как можно выше, подложив под себя всевозможные подушки, лишь бы не касаться ногами настила пола, под которым противно хлюпала размокшая земля. Парусина, циновки из тростника едва могли спасти от изливающейся потоком воды, и постепенно день за днем Сарде привыкал к такому распорядку. Но в какой-то момент привычный шум дождя, к которому привык слух, перебили оглушительные крики. Солдаты без обмундирования, в одних рубахах, да кальсонах, тащили ветки с огромной листвой. — Если так и дальше пойдет, то испортится вся провизия. — Заметил вслух Сарде. — А я думал, что Вы пошутите про навтов. — С нотой разочарования ответил ему слуга, все еще наблюдавший, как ветви одну на другую ложились на палатки. — Я бы пошутил, но Рикардо та еще крыса. Я уверен, что в трюмах корабля провизии больше, чем в лагере. — Ваша правда, милорд. — Лицо Брэда отчего-то приняло прискорбное выражение. — Желаете ли Вы что-либо за ужин и последующий завтрак? — Сыра, если тот не покрылся плесенью. И горсть орехов, сколько в карман поместится. С этим наставлением Брэд покинул палатку и, к удивлению Антуана, вернулся слишком быстро. — Я знаю, что Вы желали, чтобы этот чертов дождь прекратился. Ваши мысли будут услышаны. — Видя вопросительно изогнутые брови господина, слуга поспешил объясниться. — Та женщина—шаман решила обратиться к Богам и готовится к ритуалу. Едва Брэд успел закончить фразу, как Антуан уже впрыгнул в невысохшие сапоги и потянулся за плащом. Сарде, как и полагалось выходцу Альянса, не верил в Озаренного или в любого другого Бога. Он со снисходительностью игнорировал проповеди о высших силах, о происхождении людей и их судьбе, идущие из уст телемцев, и с искренним сочувствием взирал на первобытные и безумные обряды множества людских народов. Без зазрения совести Антуан глумился над необразованностью, слепотой простолюдинов и поднимал на смех проповедников, яростно пытавшихся доказать существования чудес и прибегающих к дешевым фокусам. И между тем сами языческие ритуалы побуждали в нем интерес. Интерес к тому, в какие только сказки и образы может поверить человек, и насколько может быть безгранична фантазия в выдумке идолов, церемоний и молитв. Мысленно Антуан вернулся к событиям на корабле и вспомнил, как загорелся клинок напавшей островитянки. Лезвие могло быть смазано маслом, и зажглось оно благодаря искре от огнива у рукояти. Или же дикарка могла владеть силами, подобными магии телемцев... Магия. Что если островитяне и, правда, могли обладать подобным даром? В таком случае ситуация усугубилась бы, но не настолько, чтобы Антуан отступил. Придерживая капюшон рукой так, чтобы дождь не бил ему в лицо, Сарде ступил за палатку. Ноги тут же проваливались в грязевой поток по голень. Впрочем, промокшие ноги были меньшей ценой за возможность увидеть первобытный ритуал, а поэтому Сарде продолжил идти вперед к открытому навесу возле палатки Брата Петруса. Под ним уже стояла пестрая группа: островитянин, Арельвин, узнаваемая издалека по цвету волос, телемцы, кто-то из солдат, Петрус и Августа. Чем ближе к ним приближался Антуан, тем яснее складывалась картина ожесточенного противостояния, в котором вся собравшаяся группа людей оказалась против одной женщины. В отличие от священника, облаченного в традиционный телемский наряд, Августа выглядела так, словно ее подняли с постели: простое хлопковое платье, больше напоминающее нижнюю рубаху, и вязаная шаль, прикрывающая плечи и грудь. Она продолжала яростно что-то доказывать своему настоятелю, даже когда тот развернулся в пол-оборота, давая понять, что разговор окончен. — …эта миссия находится под знаменем Озаренного! — услышал Антуан, когда ступил под навес и сбросил капюшон. — А Вы потакаете первобытному язычеству? — Вы должны быть покорны моему решению, а не оспаривать его. — Я буду оспаривать то, что идет в разрез с моими убеждениями! — Так-так-так, интересно. Впервые наблюдаю, как духовные саны спорят о чем-то. Антуан попытался разрядить обстановку шутливым замечанием, но вопреки ожиданию колких взглядов в его сторону не последовало. Напротив, Августа обратилась к нему с молчаливой мольбой, словно он стал ее союзником, разделяющим общее убеждение. Ах! Славная Сестра пала под очарованием и манерами и уже не обращала внимания на оттенок кожи Сарде. Разве хоть один алхимик или инженер совершил открытие, придерживаясь религиозных постулатов? Разве исследовательский интерес не сдвигал нормы морали и не брал вверх? Как можно открыть и понять истину, если не исследовать этот мир эмпирическим путем? Да, Августа сама, без ответа Антуана, осознала ошибочность своих суждений и поджала губы. Она была в меньшинстве, и поддержки ей не от кого было ждать. Сарде не стал утруждать себя обращением к ней, а решил действовать прямо. — Прав ли я, Брат Петрус, что Арельвин желает провести некий местный ритуал? — Да, Арельвин выразила желание обратиться в молитве к почитаемому в их народе божеству, дабы дождь прекратился. Как не сильна моя вера в Озаренного, я не могу сейчас пресечь волеизъявление шамана, проявившего к нам добрейшие чувства. — Петрус повернулся и взглянул в лицо Сарде стальным взглядом, в котором не было укора, лишь отстраненная холодность. — Вы уже забыли тех убитых островитян? Антуан сдержал себя от резкого выпада, сцепив зубы за сжатыми губами, но священник увидел все, что желал, в его кислом выражении лица. — Считаю Ваш вопрос несвоевременным и неуместным. К чему он здесь сказан? Желаете выставить меня злодеем и убийцей перед представителями племени? — Вы видите в моих словах то, что желаете, Сарде!. — Ложь! И доказательство тому Ваша фальшивая и показательная добродетельность, Брат Петрус! Их препирания остановило протяжное шипение. Островитянин приложил палец к губам, призывая находящихся рядом чужаков к тишине. Арельвин, продолжая смотреть вдаль, сквозь дождливую белесую пелену, опустилась на колени. Она не стала подбирать полы своей одежды, и грязевой поток мгновенно подхватил кисточки ее накидки, желая унести с собой в море. Мысль о том, что ей придется стирать свое одеяние и несколько часов обсыхать у костра, верно, не беспокоила ее. Более того островитянка вытянула руки и медленно начала их погружать в грязь, словно стараясь найти под потоком нечто ценное. Ее спина прогнулась, шея вытянулась так, что лицо вновь обратилось вдаль, к чему-то невидимому для глаз чужаков. Она заговорила. Поначалу неспешно, тихо, с небольшими паузами, как вела бы диалог со своим соплеменником. Постепенно голос ее начал дрожать. Он набирал громкость и силу, передавая ее эмоции. Он пытался быть услышанным, заглушая сам дождь. И когда в воздухе остались только звенящие слова молитвы, тело Арельвин поддалось назад. Стоя на коленях, она выпрямилась и вытянула левую руку. В ее пальцах мелькнуло что-то стальное, и через несколько секунд кровь смешалась с водой и землей. Наблюдая ритуал, Антуан не испытал благоговейного трепета. Действия Арельвин были интригующими, но не более того. Знал он о церемониях более изощренных, пугающих жестокостью и бесполезными жертвоприношениями. И все же проводимый женщиной ритуал зарождал в душе Сарде некое зыбкое ожидание. А вдруг? Вдруг и правда за горизонтом существует что-то или кто-то, способный остановить ливень. Антуан не мог позволить себе оторвать от островитянки глаз, чтобы не пропустить ни малейшую деталь, но представлял, что на лицах священников бушует настоящая палитра эмоций, от презрения до страха. Но страха не перед неким мифическим божеством, а от осознания, что их Озаренный оказался бессильным. Между тем голос Арельвин наполнился мучительной мольбой. Она повторяла одно и то же слово по несколько раз, покачивая головой из стороны в сторону, словно отрицая бессилие своей веры перед стихией. —… Men! Clos duis, a ruicht neis diri! О дальнейшем Антуан предпочел бы молчать, хоть и мог поклясться, что глаза его не обманывали. От пальцев островитянки, которые она держала возле земли, пошли зеленоватые разряды, напоминавшие то ли молнии, то ли побеги растений. Они устремились вдаль, поражая и оплетая все вокруг, как болезнь, а затем затухали, оставляя серебряные вспышки. Вдалеке, прямо на сером небесном полотне вспыхнул огонь. Что-то бушевало, гневалось и боролось внутри острова. Безмолвно кричало, но голос этот был полон ярости, желавшей стереть все вокруг. Нет, не все. Ярость эта была направлена на них, на лагерь, наполненный чужаками. И единственное что могло сдержать эту ярость — женская фигура, повторяющая в молитве одну фразу. — A de ta lamam kantabeidam!... frichtimen! Антуан оттянул воротник рубахи и попытался сделать вдох полной грудью, но дышать было нечем. Вокруг только пожирающий жар и тошнотворно-сладковатый аромат, перебивавший даже запах горящей древесины. Пот стекал по лбу, шее, пояснице и щипал глаза. Некуда было бежать. И негде скрыться от ужасающей бури. Оставалось только… Он зажмурился. А когда открыл глаза, то первым перед его взором предстало серое телемское одеяние. Брат Петрус стоял возле края навеса, вытянув ладонь, на которую одна за другой падали мелкие капли дождя. Их становилось меньше и меньше, пока, наконец, последняя не сорвалась с края брезента и не разбилась о бледную кожу. Шум дождя, к которому привык их слух, отступил, и теперь его место заняли человеческие взволнованные голоса. Они перешептывались, восторгались, радовались и задавали вопросы. Но среди них не было одного, который еще некоторое время был громче и сильнее всех. ***** Сарде не спешил возвращаться в палатку и принял решение задержаться в шатре. Телемцы, солдаты, и даже навты и пара островитян, согретые элем, теплом костров, разговорами и танцами расселись по группам в несколько человек и завели беседы. Да, несомненно, сложно назвать беседой общение с местными, но там где не могли справиться слова, на помощь приходили жесты. Очень быстро воздух пропитался запахом табака: трубки переходили из одних рук в другие, и даже Лоуренс не отказался сделать несколько затяжек. Антуан прекрасно отдавал себе отчет, что часто и пристально бросает пристальные взгляды на Арельвин, все время сидевшую в одиночестве у костра. Но справедливости ради, он был не единственным мужчиной, которого заинтересовала эта необычная женщина. После свершившегося, иным словом не назовешь, чуда многие стали приглядываться к островитянке с травянистым цветом волос. Кто-то с тревогой. Кто-то с любопытством. Антуан предпочел страху интерес, и в этом его взгляд совпал со взглядом священника. — Как Вы, священник Телемы, могли бы объяснить произошедшее? — Вопрос был скорее риторическим, и Сарде не ждал на него прямого ответа. — В мире полно сил, которые мы, простые люди, не может объяснить. Но у меня нет сомнений в том, — поспешил добавить Петрус, — что на все есть воля Озаренного. — Вот как..? Поразительно, насколько далеко распространяется Его воля, что Он решил прислушаться к молитве безбожной островитянки. Или это вы все время молились вполсилы? — Ты так хочешь услышать ответ или пытаешься нарваться на конфликт? Антуан постарался не подать виду, что Петрус в очередной раз быстро разгадал его уловки. В ответ он улыбнулся самой обезоруживающей улыбкой и слегка подтолкнул священника локтем, словно они были старыми закадычными друзьями. — Мои слова — итог пережитых волнений за день. Не воспринимайте их всерьез. Лучше давайте-ка… Сарде уставился на то место, где еще с минуту назад сидела женщина, обошел присутствующих взглядом, но не смог заметить ее среди присутствующих. Напрочь забыв о своем собеседнике, он спешно направился к выходу из палатки в надежде столкнуться с ней. И правда. Арельвин стояла в отдалении от палаток, как и всегда, устремив свой взгляд вдаль. Она отказалась на предложение телемок переодеться и осталась в своей одежде. По-видимому, ее одеяние не успело высохнуть до конца, раз она жалась и прятала кисти рук в рукава, но упорно продолжала стоять под пронизывающим ветром. Антуан расстегнул застежку плаща и, подойдя к женщине сбоку, чтобы не напугать своим резким появлением, накинул его ей на плечи. — Так будет теплее. Она повернулась к нему свое лицо, и в ее изумрудных во тьме глазах вспыхнула искренняя признательность, которую она не знала, как выразить словами, а поэтому приложила ладонь к сердцу и кивнула головой. Некоторое время они продолжали молча стоять и смотреть в темную пустоту вдали, которая пожрала и звезды, и луну. Антуан ничего не мог разглядеть в чернеющем пейзаже, а поэтому по памяти обрисовал горизонт: линию хвойных и лиственничных лесов, каменистые склоны, холмы и серую царственно возвышающуюся над всем островом гору. Уже завтра он мог направиться вглубь острова, чтобы продолжить свое исследование. Слишком много времени было потеряно из-за пустого ожидания и дождя, и хоть этот ресурс был у него в избытке, Антуан подгонял будущие события предвкушением плодов своей миссии. По правде говоря, исследование чего-то нового от силы могло увлечь его пару дней, а затем неизменно становилось рутинным, скучным занятием. Меньше всего Антуан хотел, чтобы скука одолела его раньше, чем он ступит на корабль, чтобы вернуться домой. — Могу предположить, что подобные ритуалы отнимают много сил, физических и духовных. И меня поражают стойкость Вашего духа и сила. Вы все еще с нами, а не спешите укрыться и побыть наедине. — Большинство произнесенных слов являлись для Арельвин лишь звуками, но Антуан понадеялся на ее проницательность и поставил все на тон голоса, мягкий и обволакивающий. — У меня столько вопросов, дорогая Арельвин! То, что Вы продемонстрировали нам, нельзя назвать иначе, как чудом. Божество, которому Вы обращались, существует в самом деле? Оно реально? Его слова остались для нее лишь звуками, и тогда Антуан указал на ее глаза, а затем вдаль. — Что Вы высматриваете вдали? Но ответом ему послужило покачивание головой. — Петрус. Он и люди, подобные ему, – телемцы верят в Озаренного. — Антуан указал на развивающееся на знамени солнце, едва освещаемое светом факелов. — Озаренный. Свет. Солнце. — Rhentam e Saul. Сон-це. — Солнце. — Сол-це. — Пусть будет «сол-це». — С мягкой улыбкой и взглядом повторил за ней Антуан. — А что там? Она проследила за его протянутой рукой и заметно нахмурилась. Множество мыслей, дум, сомнений наполнили ее, как сосуд, и едва не уволокли за собой в темноту ее теплое, открытое сердце. Антуан поддался резкому, необъяснимому порыву и коснулся ее дрожащих пальцев. Вопреки его ожиданиям островитянка не отдернула руку, не вскрикнула и не бросилась за него с кулаками. Арельвин перестала смотреть вдаль, и теперь все ее внимание было сконцентрировано только на нем. Наконец-то Сарде осознал простую для нее, но не очевидную для него истину. Прикосновения — вот доступный и понятный способ узнать кого-то. Через них Арельвин могла увидеть и почувствовать куда больше, чем через слова, а поэтому Сарде раскрыл ладонь и позволил ей самой решать, делать шаг ему навстречу или нет. Ее пальцы зависли над его всего в нескольких миллиметрах. Она не касалась его кожи, но Антуан чувствовал мягкие подушечки ее пальцев, прохладную кожу и пульсирующее тепло под ней. Ее сердце стучало и сжималось, перегоняя кровь по артериям и сосудам. Совсем, как и его. Ее грудь поднималась и опускалась на каждом вдохе и выходе, и облако пара выходило между раскрытых губ. Совсем, как и его. Ее глаза отражали огонь факелов и костров, но под ними был изумрудный океан бушующих эмоций. Совсем, как и… Ледяное покалывание прошлось по позвонку, свело руки, шею, перехватило дыхание. В носу резко запершило, и в горле встала горечь, которую хотелось извергнуть вместе с криком. Он более не чувствовал тепла, только раздирающую душу тоску по той, ради которой было все это. Антуан закрыл глаза, всем сердцем желая предаться тлеющему воспоминанию, но знание, что этому не время и не место, вернуло ему трезвость ума. Могла ли Арельвин почувствовать его боль в тот момент? Или может, на какую-то секунду она успела разглядеть слезу возле черных ресниц? У Антуана не было однозначного ответа, и все же женские пальцы извилистыми линиями прошлись по его ладони, щекоча кожу, и остановились на запястье в том месте, где ритмично билась вена. «Кровь. Такая же красная. Такая же, как твоя собственная.» Антуан отчетливо услышал эти слова. Он поднял на островитянку взгляд, желая убедить себя, что она никак не могла произнести подобного. И правда, Арельвин выглядела чуть напуганной или потерянной, и никакой жесткости или враждебности не было ни в ее взгляде, ни в позе. — Ты… ты быть на Tir Fradi. — С надломом и страхом произнесла она. — Что? — Антуан поспешил поймать ее руку, которую она поспешно отдернула и спрятала в рукаве. — Быть? Что ты имеешь в виду? — Ты… Островитянка мучительно пыталась подобрать нужные и знакомые ей слова, но никак не могла. Вместо этого она сделала круг на месте, обозначая поселение, а затем топнула ногой по земле. — Видеть. Я видеть Туан, Петрас… не здесь. Быть. Renaigse быть in Tir Fradi.