двадцать пятое.

Гречкину хочется въебать. Гречкину хочется въебать перманентно, каждый раз, когда он открывает рот и начинает говорить, каждый раз, когда он бросает хоть подобие взгляда, каждый раз, когда находится на расстоянии минимум ста метров. Гречкину хочется въебать просто за факт его существования. Лёша сжимает кулаки в карманах джинс так, что на ладонях остаются белые следы от ногтей. Гречкин ржёт: — Отпиздишь меня, кис? У Гречкина зрачки — два мазутных пятна, расползшихся на всю радужку, Лёша видит, насколько Гречкин вмазанный и бесстрашный, и скорее всего, к утру уже всё забудет. Лёша очень хочет ответить «да». — Да чё ты, — Гречкин толкает его в плечо, — не кисни. Будешь? На его ладони две цветастые таблетки экстази с клеймом, у Лёши к горлу молочным привкусом сразу же подступает паническая тошнота. — Ага, буду, — Лёша рукой скидывает таблетки в ближайшую лужу. Гречкин, конечно, животное, но в грязь точно не полезет — ему слишком дороги новые белые баленсиаги. — Ты еблан? — Гречкин смотрит так, что Лёша даже чувствует себя немного виноватым. Но только совсем чуть-чуть. Лёша растерянно жмёт плечами и уходит по тёмной улице вниз, к единственному фонарю. В его жёлтом свете небо кажется заполошно-чёрным. Лёша не может пересилить себя и всё-таки оборачивается — Гречкин всё ещё торчит рядом с неоновой вывеской ночного клуба, и издалека, освещённый вишнёво-розовым, напоминает только картонные постеры в кинотеатрах. Лёша слабо этому радуется. На следующее утро Гречкин звонит ровно в десять тридцать: — Ты можешь достать мне кое-что? Голос у него бесцветный, искаженный помехами и похмельем. — Не могу. На самом деле, это наполовину неправда, Лёша может, но очень не хочет. Для Гречкина вообще делать ничего не хочется, тем более снова ввязываться в мутные дела, из которых Лёша только-только вылез. Оказывается, увольнение из наркобизнеса это сложнее, чем кажется, особенно когда ты находишься в самом низу иерархической структуры, сдать тебя могут в любой момент, да ещё и с весом, и потом не откупишься, не отвертишься, как в том фильме с Петровым. — Блять, я же знаю, что можешь. Мне очень надо, — голос в трубке становится похожим на умоляющий. Лёше от этого мерзко и смешно одновременно. — А говорил, что не подсядешь. — Да с-с-сука, — Гречкин раздражённо шипит, — какая тебе разница, просто колёс достань. — Я-не-мо-гу, — по слогам проговаривает Лёша, запираясь в туалетной кабинке, простая конспирация, — я уже не работаю, всё, лавочка закрыта. Видимо, Гречкин слышит звук закрывающейся защёлки. — Если достанешь, я за двойную цену возьму, честное слово. Гречкин и честное слово — параллельные прямые, которые не пересекутся даже по геометрии Лобачевского (потому что в геометрии Лобачевского нет ни слова про параллельные прямые). Лёша тяжело вздыхает в трубку. — Сколько тебе надо? — Штук шесть. — Вечером будут, — Лёша запоздало чувствует лёгкий привкус слова «пиздец» на кончике языка. — Кис, ты лучший. Гречкин сбрасывает вызов. Лёша садится на крышку унитаза, роняя голову на ладони. Слово «пиздец» на вкус как металл и прокисшее молоко, а по ощущениям — холодная вода в бачке унитаза и полиэтиленовый зиплок, набитый таблетками «на всякий случай». Мысленно Лёша лупит ногами себя из прошлого, который решил, что оставить кое-что себе это хорошая идея. Пока Лёша уныло тащится к точке (безлюдный район, промзона, заборы из белого и зелёного металлопрофиля), паника скручивается внутри скользким комом, а ноги ватные, словно уходящие под асфальт, будто до этого Лёша залил в нос флакон Цикломеда. Вес оттягивает карман, Лёша нервно теребит лямку рюкзака, а когда из-за угла выруливает и проезжает мимо грязный полицейский бобик, Лёша почти теряет сознание. Оставив пакетик в кустах около забора, Лёша с трудом сдерживается, чтобы не побежать, потому что паника отпускает резко, в лицо бьёт прохладный осенний ветер, а в голове блаженная пус-то-та. Печатает Гречкину: на месте. В ответ прилетают только две галочки «прочитано» и чёрное сердечко. Лёша знает, что сразу Гречкин не платит никогда, хотя денег ему бы хватило бы хоть на сотню таких закладок. Лёша понимает, что его просто-напросто купили, а он и не против. Деньги лишними никогда не будут, особенно если ты сирота, и на тебя всем похуй настолько, что никто даже не помнит твоего имени. Гречкин звонит, когда Лёша стоит в очереди на кассе Пятёрочки — двухсот рублей хватает только на какие-то раскраски Лизе и пачку печенья с подтаявшим шоколадом. — Ты где сейчас? — голос у Гречкина почему-то довольный. — В магазине. — А меня тут позвали кое-куда, поедешь со мной? Считай, это твои чаевые. Гречкину бессмысленно говорить слово «нет», в его системе ценностей (если у него есть хоть какие-то ценности) отказ и согласие ничем не отличаются. Лёша думает «нахуй такие чаевые», но соглашается. Когда он выходит из магазина, рядом уже стоит машина Гречкина (вроде он говорил, что это Ламба, но Лёша в машинах вообще не разбирается), цветом как гранатовые косточки или кровь из носа. Гречкин распахивает ему дверь, кассирша Пятёрочки смотрит на них через окно очень удивлённо. — Это кому? — Гречкин кивает на раскраски с принцессами. — Сестре, — Лёша с трудом захлопывает дверь машины. — У тебя есть сестра? Лёше хочется язвительно пошутить, но он молчит, потому что в Ламбе белые кожаные сиденья, и Лёше кажется, что он пачкает их одним только своим присутствием. — Ну чё, кис, готов? Здесь не дорога, а говно, если захочешь блевать, то хоть предупреди. Лёша не успевает даже кивнуть — машина срывается с места. Лёша очень жалеет, что не пристегнулся (почему-то стало стыдно и неловко, Гречкин же не пристёгивается, и норм) — кожаное сиденье скользкое, Лёша всё норовит с него сползти, но больно упирается коленками в белую переднюю панель. Когда машина выезжает на встречку, Лёше запоздало становится понятно, что это не дорога говно, а Гречкин. Мимо пролетает знак ограничения по скорости, Лёша смотрит на спидометр — сотка. Лёшу вжимает в сиденье, тревожная тошнота подкатывает к горлу. — Ты не боишься сбить кого-нибудь или в аварию попасть? — Лёше кажется, что голос у него дрожит. — Да чё мне бояться, если что, меня отмажут. Наш суд — самый гуманный суд в мире, — Гречкин улыбается одной стороной рта. — Но это же несправедливо, — Лёша судорожно таращится на свои ноги. — Мир вообще не особо справедлив, кис, если ты не заметил. Займи рот, а то слишком много пиздишь. Гречкин тянет полупустую упаковку мятной жвачки, в этот момент Лёша, кажется, готов простить ему всё — и неаккуратное вождение, и то, что его, по факту, просто покупают, и даже раздражающее «кис». Только спустя полчаса Лёша наконец догадывается спросить, куда это они едут, потому что неумолимо начинает вечереть — где-то вдалеке пылает пурпурным осколок неба. — К моему однокурснику, там какая-то вечеринка намечается. Тебе понравится. С чего Гречкин взял, что Лёше понравится — непонятно, но Лёша не спорит. Лёша вдруг понимает, что вернётся только утром (если повезёт), и тогда ему влетит так, как никогда ещё не влетало. Но это будет завтра. У Гречкина отвратительный музыкальный вкус, по ушам бьют басы и «i kill the bitches on my dick, you know», Лёша качает башкой в такт. — Приехали. Вылезай, я тебе двери открывать не буду. Лёша вылезает. Тормозит Гречкин около загородной виллы в стиле хай-тек (или в каком-то другом, Лёша не разбирается) — окна в пол, плоская крыша, рядом бассейн. У Лёши в груди скребётся зависть — почему, блять, у кого есть всё, а у него только палёные конверсы и карьера кладмена. — Чё стоишь? Не ссы, если кто спросит, то говори, что ты со мной, — Гречкин подталкивает Лёшу в спину. А вокруг люди с красными пластиковыми стаканчиками, Лёша видел такие только в американских фильмах. Лёша чувствует, как у него от удушающего стыда розовеют уши, словно обваренные в кипятке. Какая-то девчонка тянет ему стаканчик, Лёша не спрашивает что там — выпивает залпом, руки трясутся, и внутри становится до противного горячо, Лёша отчётливо чувствует водку и что-то ещё, судя по цвету, апельсиновый сок. — Говно, — честно признаётся Лёша. Тогда девчонка тянет две таблетки на раскрытой ладони, сразу вспоминается Гречкин с отсветами неоново-розовой вывески на лице и упоротым взглядом. Лёша отказывается. Почему-то думает, что Гречкин мог бы стать экстази под языком, но Лёша как всегда зассал в последний момент. У Лёши есть принцип: не пробовать, то, что вызывает физическую зависимость, поэтому Лёша иногда жрёт кислоту, а потом ловит бэдтрипы, психическую зависимость, суицидальные мысли и панические атаки. Лёша боится подсесть на систему, потому что когда кто-то вроде Гречкина колется героином, это ошибки молодости и вообще пробовать нужно всё, а когда кто-то вроде Лёши сползает на пол в вагоне метро, потому что от паники не может дышать, это «торчок малолетний» и «ну а что вы хотели, он же детдомовский». У Лёши начинают мёрзнуть руки, он утыкается мутным взглядом в землю, по которой в темноте шуршит пожухлая осенняя листва. Голова приятно тяжёлая, а сзади музыка пробивается сквозь стены дома в стиле хай-тек (теперь Лёша в этом точно уверен). — Киса, — откуда-то сзади доносится голос Гречкина. — М? — Лёша по привычке отзывается. — Не холодно? Лёша смотрит на него и не может сфокусировать взгляд. Он только сейчас осознаёт, что, оказывается, сидит на подъездной дорожке в полном одиночестве и с лужей пролитого виски около ноги. Гречкин почему-то садится рядом, снимает свою плюшевую куртку и накидывает Лёше на плечи, и Лёша вдруг понимает, что очень давно хотел её потрогать. На запястье Гречкина чернеет татуировка, которую Лёша ещё не видел. — Это что? — Лёша показывает на неё пальцем. — Формула ЛСД. Лёша хмыкает, замечая, что зрачки у Гречкина подозрительно нормального размера. И тут Гречкин пронзительно заглядывает в глаза и губами тычется Лёше куда-то в линию челюсти. У Лёши в голове проносится: вот и дошутились. А потом Гречкин его целует. На вкус это как слово «пиздец», коктейль из водки и вишнёвый бальзам для губ. Будь Лёша чуть адекватнее, он бы охуел, но Лёша выпил столько, что единственное, что действительно его занимает — как бы не блевануть. О, и плюшевая куртка, край которой Лёша сжимает в кулаке, оказывается очень мягкой. Когда Гречкин от него отрывается, Лёша чувствует что-то у себя во рту. Судя по чужому довольному взгляду, это экстази. — Не бойся, просто глотай. Первый раз всегда страшно. Лёша глотает. Поездка начинает медленно превращаться в трип.