Не гнётся

– Я видела сны, – проговорила Эльвинг, пока Куруфин, как всегда, стоял за её спиной, а она не чувствовала. Не хотела чувствовать. Наверное, так тогда испугалась в том зимнем лесу – сперва его появления, потом того, что он планировал как смерть – что отрезала от себя даже намёки. Камень – обычный камень, самый красивый в мире, но обычный, и никто не пытался об него сам себя сжечь. Никто не кричал в ночи, как эльдар в жизни не кричат. Никто не исчезал. Она, наверное, полжизни так себя и проубеждала – никто, никого, нигде… – Я видела сны. Город наш скоро падёт. – Как падёт, госпожа? Эльвинг не ответила. Может, смотрела на этот будущий пожар – Куруфин тоже его видел иногда, но так, мельком. Вот не везёт ведь всё же – полжизни ты смотришь на лес, полжизни в пламя, и где-то там, в перерывах, на мужа и детей. Муж, впрочем, в свою очередь смотрит в море… – Это письмо, – сказала Эльвинг кому-то из своих, – они ещё осмеливаются мне же и писать! – Что пишут, госпожа? О, Куруфин тоже хотел бы отправить письмо, вот только сложновато это сделать, когда ты сам тень, а в подручных у тебя двое детей. Да и о чём он мог бы написать? «Это ошибка, всё работает не так, тьмы не было, был только зов, я говорил вам. Не ходите за камнем, не повторяйтесь в третий раз, клятва работает, потому что мы её призвали, а не потому, что всем сдалось нас покарать. Дел будто других нет. Прости меня». О, интересно, что бы Майтимо подумал, прочитав это, да ещё детской рукой написанное? Ну и дети к тому же попались честные. Мало того, что тайно отправить письмо, когда ты всеми любимый ребёнок любимой госпожи уже само по себе сложно, так эти двое ещё просто не хотели! – А можно мы маму попросим написать? – Ты зря говоришь, что она не поймёт, мама всё поймёт! О, как же они жаждали свести воедино тайное и явное, его и Эльвинг, с каким трудом они терпели эту тишину, сам факт – наверняка и заболели тоже от того, что приходилось если не врать напрямую, то умалчивать! – Нет, – говорил он, – вот именно этого ваша мать не поймёт и будет права. – Мама всё поймёт. Ты же сам нам говоришь, что это – как это? – что это всё, чтоб избежать худшей опасности! Ну да, ну да. Можно предположить, что в лучшем случае, получив странное, внезапное письмо, Майтимо как-нибудь замедлится с исполнением клятвы и приедет сначала посмотреть, и уже здесь Куруфин ещё успеет с ним поговорить сам. Но закладывать столько на одну беседу, когда этот ещё и может отказаться слушать… Или ещё можно было написать письмо для Кано. Другое письмо – тут важна даже не клятва, а вот этот безмолвный заговор на пользу старшего, смотри, брат, я с тобой в нём даже мёртвый: «наш камень жжётся, наша клятва была зря, и нельзя, чтобы Майтимо его коснулся, или кто-то должен его удержать после и себя удержать вдобавок, ты ведь сможешь?» Ха, разбежался – тайно написать письмо. Отправить с кем? Любой гонец резонно спросит, с чего это им распоряжаются дети госпожи, а не она сама. С умными птицами? Если тут такие были, а Курво знал, что лучшие птицы – всё равно у его братьев, – так вот если тут такие и были, то всё равно – проберись к ней, отправь её, и потом всё равно будут вопросы – и к детям, и у детей. – А всё-таки, кому ты хочешь, чтоб мы написали? Он ещё даже не сказал им: «сыновьям Феанора, которые не могут не прийти за камнем», даже этого не сказал, не говоря уж о «я и сам один из них». Сейчас дети буквально в рот ему смотрели, всё сделали бы – кроме того, чтобы врать матери – а что потом? Что они ему скажут, что вообще случится дальше? И подумать только, это – единственные союзники, которыми он смог обзавестись. Не надо было Намо говорить: «ты исказишься», надо было: «тебя смогут услышать только дети, во всяком случае, без особого ущерба». И ведь чьи дети-то ещё! – Они мне пишут, – сказала Эльвинг кому-то из бесчисленных своих советников и сочувствующих, Куруфин специально старался не вспоминать и не запоминать, – они пишут, что у них, может статься, есть для меня добрые вести. Какие вести? Что они мне могут принести? Что эти могут… Как неудобно злиться, когда так боишься, и как она всё равно злится. – Брось в огонь, – посоветовал кто-то, и Куруфин бы даже согласился, если б не знал, что за письмом братья появятся и сами. Если только к ответному письму подложить или приписать то, что он хотел бы им сказать, но это нужно… – А ещё они пишут, что им нужен камень, но что они готовы договариваться. Они готовы! – Я убийца твоих родных, – сказал Куруфин, и Эльвинг вздрогнула, но головы не повернула. – Я тень за твоей спиной. Твои дети души во мне не чают, и теперь я хочу тебе помочь. Заметь меня. – Дети, – сказала Эльвинг, – эти не осмелятся… вряд ли осмелятся явиться, но детей нужно отослать. Сегодня же. – Они ещё не выздоровели до конца, – сказал другой кто-то, и Куруфин сам не понял, чего ему сильнее хочется: встряхнуть его за плечи или сказать спасибо, – может, чуть позже? Пока эти ждут ответа. – Да, – сказала Эльвинг, – да, да, да, чуть позже. Пока они ждут ответа. Пока ещё ждут. *** Тень появился не в ночи – ближе к рассвету, посмотрел на них с Элросом и вздохнул. Прошёлся по спальне, сам себе покачал головой. Шагнул к двери. Раздумал. Иногда, если ровно-ровно дышать и ровно-ровно размышлять, и притворяться, что уставился на море или наоборот – уткнулся маме в бок, или ещё что угодно делаешь, но Тень не замечаешь – иногда Тень в такие минуты не сразу понимал, что они не спят, и делал что-нибудь такое. Показывал, что не всё знает наперёд. – Спите, – сказал как будто тоже сам себе и сел к ним на кровать. – Ну спите, спите, пока можете. О чём это он? – Да почему же так нелепо получается, – не было в Тени сейчас ни тишины, ни моря, ни простора страны за морем. Он всё смотрел на них с Элросом – смотрел, смотрел. Ещё и рассвет сегодня выдался серенький, с моросью, весь муторный какой-то – вот как кашель недолеченный. – Эй, – спросил Элронд первым, и пожалел опять, что Тень нельзя подёргать за рукав, – эй, ты пришёл, да? Ты не спишь? Ты не знаешь, что там у мамы за совет был? – А откуда ты знаешь о совете? – Она сегодня не пришла. Она так делает, только когда они все что-то обсуждают. – Да, обсудили, – сказал Тень, – а что, хочешь на остров? На какой ещё остров?.. – На какой ещё… В последние дни Элронд не понимал толком – ему холодно, потому что он болеет, или холодно, потому что на рассвете так и бывает? Но в любом случае, сейчас он даже сел, и одеяло сбросил, и Элроса потряс, чтоб тот проснулся. Вот бывают такие вечера – когда не знаешь, что утром-то всё будет по-другому. Бывают утра, в которые всё случается впервые. – На какой остров? Тень, скажи, на какой остров? Элрос вскочил рывком: – Что?.. О, вот теперь Тень стал тем собой, какого Элронд помнил. Говорил медленно-медленно, смотрел куда-то мимо: – А может быть, и не на остров, тут не уверен. – Да для чего нам туда? Мама, что ли, уезжает? – Нет, ваша мама остаётся. Это вы двое уедете. – Ты врёшь! – Перестань! – Почему нам надо ехать? – Они там только это обсуждали, что ли? Тень вздохнул. – Не кричите, – попросил так устало, будто его самого только что пригрозили куда-то там отправить, – а то сейчас ещё кто-то придёт и вам же их придётся убеждать, что всё в порядке. Обещаете молчать? Они двое кивнули, хоть и зря. Им нужно к маме, прибежать к маме и прямо у неё спросить, с чего она вдруг… – А помните, – у Тени будто было всё время на свете, – а помните, я говорил, что знаю секрет? – Ты все секреты знаешь, только тебе всё равно. А почему она… Элронд, наверное, в первый раз назвал маму «она», как-то само так вышло, и, кажется, Тень заметил это тоже. Не понять – помрачнел или обрадовался. – Не она, – буркнул Элрос тут же, – не она, а наша мама, и ты знаешь, что Тень её не любит. – Она меня тоже, – фыркнул Тень, как будто это было что-то радостное. – Так вот, про секрет. Клятвы с вас не возьму его хранить, да долго и не выйдет, но он важный. Если… – А ты останешься с нами, если нас пошлют на остров? Тень покачал головой. – Ну кто-то же отправится, кого вы знаете, – ну конечно, нашёл чем утешать, – это я никого не помню, но вы-то должны. – Да ты не хочешь помнить, – сказал Элрос, – ты и нас бы не хотел. – Укройтесь, – сказал Тень, – опять замёрзнете. Так вот, острова можно избежать. – Если мы скажем маме, что мы не хотим? – Мы точно скажем! Каждый раз, когда он или Элрос говорили, что маму можно просто попросить, да и вообще всех всегда можно просто попросить, Тень так закатывал глаза, будто они его самого просили вниз головой повиснуть или что-то ещё глупое. Совсем не верил. Утро всё-таки такое странное, что и пух в одеяле наверняка должен был сваляться грязными комками. – Вы что думаете, она вас просто так решила отослать? – Да мы не знаем! – Ты так рассказываешь, будто просто так. – Тебе смешно, да? – Мне смешно, потому что я вас старше, – объяснил Тень по-дурацки и тут же всё-таки вернулся к важному, – в ваш город едет кое-кто. Им нужен камень, который носит ваша мать, такой блистающий. Так странно – из-за этого вот тёплого, из-за этого, на который когда смотришь – тебя как будто обнимает тот, кого ты позабыл, но всегда ждал – из-за него может случиться что-то нехорошее?.. Элрос нахмурился: – А для чего это им нужен? Маме он и самой нравится. – Конечно, нравится, – сказал Тень, – о, ещё бы он не нравился. А вы когда-нибудь хотели есть так, чтобы сильно? – Да, – сказал Элрос, – каждый день! – Нет, каждый день – это не то. Хотя о чём я… По отцу ведь вы скучаете? Они, конечно, даже не ответили – если ты взрослый и всё уже на свете видел, и приносишь плохие вести прямо на рассвете, это ещё не значит, что ты можешь спрашивать такие глупости. Такое всем понятное. – Вот представьте, что этого отца вы видеть видите, а дотронуться не можете. Он говорит, смеётся, обнимает, может, маму, а вас не замечает никак. А вы его – да. Но не прикоснуться. – Ты для чего это рассказываешь? Элрос ударил одеяло, а он, Элронд, закашлялся, потому что даже самым краешком больно было такое представлять, но Тень продолжил: – А, или что это я. Представьте просто: вы уезжаете, а мама остаётся, и ни обнять, ни прикоснуться, ни услышать. Будете скучать? Да разумеется, конечно они будут! Он что все эти дни – не с ними говорил? Он их не знает? Да по маме любой станет скучать, и это будет… – Ну вот примерно так им нужен камень, – сказал Тень почему-то с отвращением, – так нужен, что аж выворачивает. Сил никаких нет. А ещё, кстати, он им же и принадлежит, а вашей матери перешёл вообще случайно. – Так тогда мы ей просто скажем! – Если она не знает, что он их, то как она может вернуть? Узнает и вернёт! – Даже если они соскучились по камню, при чём тут наш отъезд? Чем мы мешаем? – Вы не мешаете, – сказал Тень, – за вас боятся. А вы умеете так красться, чтобы тихо-тихо? О да, они умели. Элронд в таких случаях всегда себя представлял брызгами на камнях – вот волна хлестнула берег, вот её уже нет, а след остался. Вот можно быть как та волна – только что вы тут стояли и – раз! – уже нет. Проскальзывать. Исчезать. Ветер дунул и опал. Листочки, шёпоты. – Угу, – сказал Элрос, – а тебе зачем? Тень потянулся. – Ну, я даже и не знаю, – ну конечно, ему-то всё равно, не его могут отослать куда угодно, – если б вы унесли тихонько этот камень… Красть у мамы?! – Да ты совсем с ума сошёл, – озвучил Элрос то, что Элронд не успел, потому что сам воздух в горле будто острым сделался, – никогда мы не станем ничего такого даже… – Даже если бы это вдруг могло предотвратить войну? – Но они же просто соскучились, – сказал Элронд, – те, кто идут. Они же смогут посмотреть. Почему вообще надо их бояться? – Потому что, – сказал Тень, – потому что, когда ты долго без чего-то задыхаешься, ты можешь захотеть это что-то взять силой, вот и всё.