one line

почему-то сложнее всего принять плохие новости от близких. почему-то это настолько сложно, что концентрироваться ни на чем другом, кроме «не потерять самообладание», не получается. лишь бы не свалиться в отчаяние с узкого и пружинистого трамплина, который так и подстегивает на то, чтобы с разбегу нырнуть в неизведанную область собственного «я». парадоксальная концентрация на горе от горя. чимин говорит: «извини, хоба, я ухожу в другую команду». чимин говорит: «это не потому что я не люблю нашу». чимин говорит: «я больше не вижу себя в этом направлении, прости». все, что делает хосок, это желает удачи и сердечно похлопывает по спине, предварительно обняв, как следует, и выдает какие-то напутственные слова, которых никогда не вспомнит, потому что сам он их не слышал. темнота танцевального зала со световыми бликами в зеркалах давит на него своим иллюзорным пространством, в котором не осталось ничего, кроме его скрюченной на полу фигуры. каждое слово чимина — клеймо, усердно вырисовываемое в голове, глубоко вырезанное скальпелем и повторяемое вновь и вновь немыми движениями губ. пак, по факту, никуда не исчезает, но хосок оплакивает уход из его жизни прямо сейчас. привязываться насмерть — эту опцию в себе он бы выпилил к чертям на стадии написания кода к его личности. хосок лежит, слезы не идут, а жизнь никогда не казалась ему такой пустой и бессмысленной, как сейчас. шероховатая поверхность пола танцевального зала со стертым лаком почему-то кажется шелковой простыней. «я не переживу, если…» — драматичный пиздеж, на его взгляд, если исключать продолжение из разряда «меня собъет грузовик». «я не знаю, что делать дальше» — уже теплее. странная апатия наваливается с мягкими объятиями со спины. потолок все такой же прямоугольный и неровный, как ни глянь. телефон вибрирует — он еще кому-то нужен? — оповещая об отметках в сторис, сообщениях в какао и тиктоке и еще какой-нибудь белиберде. чон закрывает глаза и ничего не меняется. ему не хочется истерить или бить зеркала. ему не хочется вытрясти из чимина душу и орать о предательстве — в этой ситуации было бы глупо винить кого-либо. не виноват ни он, ни хосок, ни кто-либо еще. хосоку не хочется даже жаловаться юнги на грустное известие, потому что ему даже не грустно — он без малейшего понятия, что по этому поводу должен чувствовать, потому что пик эмоциональности выдохся на его вдохновляющей речи. голова пустая и удивительно ясная. только там и не происходит никаких мыслительных процессов. глаза мокрые, а челюсть сводит спазм. в добрый, блядь, путь, самый милый и заботливый человек на земле — хосок будет эгоистично надеяться, что нихрена чимину там не понравится, но никогда и никому не признается вслух о маленьком грешке. в добрый путь, чимин-и. (я буду очень сильно скучать по тебе).