***
Дорога вела к подножью Драконьего хребта. Несмотря на яркое солнце, от воды тянуло холодом, чувствовалась морозная свежесть снега. Удивительное место, где зима вступала в свои владения без плавного перехода. Даже метель могла быть по ту сторону реки, тогда как по эту во всю пели птицы и цвели кусты. — В следующий раз меня направляют туда, — сказал Дилюк, указывая на восточные скалы хребта. — Какое-то особое задание чрезвычайной опасности. Я буду самым молодым участником экспедиции. Но молодость — не значит обуза. Я буду сильным и смелым. Холод меня не пугает. Они остановились на небольшой полянке, спешились с коней и рассматривали ледяную громаду. Впереди был густой лес с темными хвойными деревьями, и ни единой души. Где-то глухо ухала сова. — Не сомневаюсь, мой герой, что ты в очередной раз проявишь себя. От благодарственных писем твое личное дело выглядит в два раза толще моего, а ведь начинали мы одинаково. — Ты плохо стараешься, — пожал плечами Дилюк и присел на траву. — Ленивей тебя только коты да библиотекарша Лиза. Где ты был на прошлом поручении? Кэйа сделал вид, что задумался, приложив палец к губам. Затем перечислил: — Когда вы ловили голубей для охотников Спрингвейла, я считал звезды и пытался понять, как влияет положение луны на активность Магов Бездны. Когда вы доставляли блюда для искателей приключений, я читал книгу про Сал Виндагнир и его принцессу. Ну, а когда вы взбирались на дуб Ванессы в поисках очередных листочков для очередного барда, я спал. Или… — он упал рядом с Дилюком, перекатившись на живот. — Я всегда спал. — Что и требовалось доказать, — хмыкнул Дилюк, отчего у него на щеке появилась очаровательная ямочка. — Твоего запала хватает на нас двоих. Страстный, отважный, невыносимо прекрасный и юный рыцарь Ордо Фавониус… — Перестань! — засмеялся Дилюк, ударив его по спине. — Тебе стоило податься в барды, а не в рыцари. — Если бы меч мог издавать звуки не хуже лиры, я бы так и поступил, поверь. Они замолчали, задумавшись о своем. Кэйе было завидно, что его брата так выделяют среди прочих новобранцев, но лишь ненамного. Скорее он жалел, что не сможет везде за ним следовать. И что Дилюк больше не нуждается в нем так, как раньше. В детстве Дилюк был замкнутым и нелюдимым. Не любил делиться игрушками и книжками, не общался с ровесниками, только ходил хвостиком за отцом и бесконечно тренировался стать рыцарем. Кэйа сперва думал, что мальчик просто со странностями. Потом — что он стесняется. Месяцем позже понял — ему никто не нужен. Полгода спустя осознал — ему нужен кто-то достойный. Тот, кто не будет уступать в силе, в смекалке и манерах. С кем будет интересно, с кем он будет на равных. Городские дети смотрели на него, разинув рты. Дети благородных семейств были ограничены и пресны. Примерно в тот же момент Кэйа, постучавшись к нему в комнату, протянул черно-белую шахматную доску и спросил: — Не хотел ли бы ты сыграть в одну интеллектуальную игру? Будет весьма увлекательно. Так началось их общение. Дилюк злился, что проигрывает, Кэйа загадывал желания и придумывал новые игры. Раньше ему никто был не нужен, кроме Кэйи. Теперь у него появился весь Мондштадт.***
— …и холод пронизывает тебя до костей! — увлеченно рассказывал Дилюк, сверкая глазами. — От него никуда не деться. Тебе холодно у костра, холодно во сне. Многие не выдерживали и спускались с хребта. Но мы все-таки завершили миссию благополучно. — Не без помощи моего храброго рыцаря, конечно же? — промурлыкал Кэйа, и Дилюк зарделся. — Да, благодаря Глазу Бога мне удалось спасти предыдущий отряд, застывший в снегах, и одолеть Стража руин в одиночку. Знаешь, некоторые шепчутся, что таким образом мне в скором времени удастся стать самым молодым капитаном кавалерии за всю историю ордена. — Получается, ты будешь командовать мной? Я смогу отпрашиваться, когда захочу? Наступят замечательные времена, — рассмеялся Кэйа. Дилюк улыбался широко, искренне. Они сидели на балконе веранды, болтая в воздухе ногами, и пили вино. Вечер понемногу угасал. В жизни Кэйи происходило мало нового и много заурядного. О своих исследованиях по поводу Каэнри’ах он поделиться не мог. Ему больше нравилось слушать рассказы о приключениях на Драконьем хребте и радоваться за брата. — Однажды меня ранил стрелой хиличурл. Выскочил, как из-под земли. Смотри, — и Дилюк оттянул вырез рубашки, демонстрируя нежно-розовый след на плече. — Ничего страшного, рана была не серьезная. Хиличурл получил по заслугам. Кэйа, нахмурившись, провел по бледной коже пальцами. Дилюк был чистый, как цветок сесилии, и пах чем-то таким же, притягательно-сладким, свежим. Ему не шли уродливые шрамы. Они пятнали его красоту. — Ты нашел там друзей? Среди других отрядов? — задумчиво спросил он, не убирая руки от его плеча, сохранившего детскую угловатость. — Нет, — фыркнул Дилюк, и красные пряди волос пощекотали щеку Кэйи. — Зачем? Мне они не нужны. Я буду общаться с ними только по делу. — Что ж, это ваше право, — как ни в чем не бывало сказал Кэйа, внутренне ликуя. — Однако я зря времени не терял и узнал, что в городе изобилие твоих поклонниц. Всем приходится по вкусу мой рыцарь. Познакомить тебя с ними? Некоторые очень недурны собой. — Вот еще, — поджал губы Дилюк. — У меня есть ты. Зачем мне кто-то еще? Кэйа моргнул и удивленно на него посмотрел. Дилюк открыл рот, чтобы пояснить, но вместо этого замер. Внезапно он спрыгнул с перил, залпом допил свой бокал. Кэйе была видна напряженная спина, побелевшие от нервов руки и, на контрасте, алые кончики ушей. Умильная деталь кольнула сердце, как будто кошачьими коготками впилась в нутро. — Ты — мой лучший друг, — Дилюк резко развернулся, глаза лихорадочно блестели. — Ты — мой брат. — Он сделал широкий шаг, оказываясь нос к носу к Кэйе. — Мы с тобой две половинки одного целого, да? — Да, — эхом повторил Кэйа, и что-то затрепетало в груди. — Тогда зачем ты мне говоришь про других? Перед моими глазами всегда будешь ты. Пообещай, что я всегда буду перед твоими. Он выглядел таким решительным. «Мой маленький воин», — подумал Кэйа, улыбаясь. — «Мой храбрый мальчик.» Бледная рука сжала его пальцы — крепко и решительно, без промедлений. — Всегда, — сказал Кэйа. Их первый поцелуй был смешным и неловким. Постепенно они поняли, как повернуть голову так, чтобы не мешали носы, как двигать губами, чтобы вырывались тихие, робкие стоны. Куда деть руки и как лучше их положить. Таких поцелуев еще было много. Но тот, самый первый, со вкусом вина и пряного запаха ночи, запомнился лучше всего.***
Дилюк тренировался. Такой изящный, как самый острый на свете клинок, такой стремительный, как мгновенно разгорающееся пламя. Он легко управлялся двуручным мечом, спина безупречно прямая, только бисеринки пота выступали на лбу и растрепались волосы. Кэйа залюбовался, позабыв о своем партнере по спаррингу. Приоткрытые губы, хватающие воздух жарко и жадно. Вздымающаяся грудь. Дилюк искоса глянул на него, мельком улыбнулся и подмигнул. Кэйа подмигнул в ответ, понимая, что еще немного, и меч выпадет из онемевших пальцев. Он нехотя отвернулся, извинился перед таким же новобранцем, как он, и встал в стойку. Тейват, Мондштадт, Каэнри’ах. Отец, Крепус, Ордо Фавониус. Дилюк, Дилюк, Дилюк, Дилюк, Дилюк. Перед глазами всегда. Иногда Кэйа за это его ненавидел. За то, что он, будто рассветное солнце, без особых усилий затмил собой мир.***
Кэйа сильно менялся в бою. Привычная ленивая томность движений исчезала, вместо нее появлялась хищная грациозность. Усмешка больше пугала, чем притягивала. Даже лицо менялось, обострялись черты, обнажая что-то чужое, холодное, темное. Он был спонтанен, хитер и смертоносен, будто отравленный меч. Дилюк наблюдал за ним, и внутри расцветало неясное чувство. Кэйа вскидывал подбородок, бросая вызов противнику, белозубо оскаливался. Воротник рубашки сбился в сторону, обнажая загорелые ключицы. Кэйа всегда начисто вытирал меч, прежде чем спрятать его в ножны. Он взглянул на Дилюка, и его прошило насквозь остаточным бурлением битвы. Но затем Кэйа улыбался, отбрасывал волосы со лба и, слегка качнув бедрами, подходил к нему, клал руку на плечо поверх того шрама, был самим собою. Страшная буря, поваленные деревья, разбитые окна. Напуганный мальчик странной внешности, его крепко сжатые руки и губы, чтобы не заплакать. Рыцарь, широкие плечи, длинные ноги, уверенность в каждом движении. Если бы он хотел, действительно хотел, то давно стал бы сильнее его и получил бы Глаз Бога. Иногда Дилюк боялся Кэйи. Было ощущение, что его поглощает тьма, такая глубокая, безмолвная и черная, что никакой свет не спасет. Но боялся Дилюк не этой тьмы. Он боялся, что пойдет за Кэйей, не раздумывая.***
На винокурне праздновалось День Рождения магистра Эроха. Крепус от души поздравлял рыцаря, пожимал руки и не скупился на самые изысканные сорта вин. Его сыновья, только что вернувшиеся после очередного успешно завершенного задания, принимали благодарности с вежливостью, как подобает воспитанным юношам. — Отец, день был долгим, — сказал Дилюк, сдерживая смех. — Мы пойдем отдыхать, хорошо? — Завтра новый день и новые свершения, — громко произнес Кэйа, поднимая бокал. — У рыцарей нет выходных, рыцарь даже во сне остается верен своему долгу. Так выпьем же за Ордо Фавониус! За магистра Эроха! — За Ордо Фавониус! За магистра Эроха! — отозвалась толпа. Они, хихикая, как дети, скрылись в особняке, но не пошли в свои комнаты. Они спустились в подвал, прячась от старика Теннера за бочками, стянули для себя три бутылки и, крадучись, вышли через черную дверь. Смеялись, толкались, улыбались. Шли к знакомой полянке с видом на Драконий хребет. Цеплялись за плечи друг друга, когда от вина шаги становились неуверенными, пели гимн Мондштадта и кидались ягодами в слаймов. Закончилась одна бутылка. Вторая. Драконий хребет сиял в лунном свете. От воды тянуло холодом. От земли — жаром и чуточку сыростью. — У тебя такие глаза, — вдруг блаженно улыбнулся Дилюк. Кэйа обернулся на него и стукнулся лбом о лоб. Они ойкнули, пошатнулись, упали и засмеялись. Дилюк неуклюже перебрался на него, прикусывая губу, чтобы снова не хихикать. Его от вина всегда развозило быстрее. — Такие странные. Как звездный свет. Руки его уже не держали, а уж тем более ноги. Он перекатился в сторону, разлегся на траве. Глаза полуприкрыты и в пьяном мороке, волосы рассыпались, пиджак где-то потерялся. Кэйа подпер щекой руку, улыбнулся. — Мой рыцарь, да вы тот еще поэт. Однако я не отрицаю, что недурен собой. Но ты, — и он провел пальцами по бледной щеке. — Лучшее творение Тейвата. Ты прекрасен, Дилюк, невозможно прекрасен. Дилюк смотрел на него, не мигая. В глазах — пожар. Меж ребер — сотни разгорающихся углей. Еще немного — и от огня не будет спасения. Он дернул Кэйю на себя, до треска сжав ткань в руке, раскрыл рот, раскрылся сам. Целовался требовательно, рука на затылке не давала отстраниться, пока Дилюк не разрешит. Пальцы не слушались, не поддавались пуговицы на рубашке. Ему было мало. Дилюк жадный, требовательный, нетерпеливый. Увернулся от следующего поцелуя, завертелся, пытаясь расстегнуть брюки. Он всегда слишком за гранью, слишком с места — и в пропасть. Кэйе нравилось его мучить. В противоположность резким движениям долго целовать, нежно обнимать за тонкую, почти девичью, талию, гладить через рубашку. Трогать волосы, скулы, шею, бока, плечи. Не спешить, перехватывать чужие решительные руки, оттягивать от паха, снова целовать, целовать, целовать. Дилюк начал задыхаться и уже не стонать — скулить. Кэйа обвел кончиком языка его рот, спустился ниже, щекотно поцеловал в шею. Еще немного, он знал, еще чуть-чуть, и Дилюк растеряет остатки контроля, полностью отдастся ему, как умеет, без остатка. Он прикусил ключицу, розовый шрам, спустился ниже. Через рубашку вобрал в рот розовый затвердевший сосок, приподнял его языком. Дилюк вскинул руку, уперся ладонью ему в лоб, замычал что-то бессвязное, пытаясь отодвинуться. Кэйа прикусил сосок зубами. Дилюк убрал руку, закрыл ладонью себе рот. Кэйа нарочно медленно задрал его рубашку, покрыл поцелуями голый впалый живот. Стало так хорошо, что даже больно, Дилюк засучил ногами, завыл, надрывая голос. Кэйа приподнялся, вглядываясь в его лицо. Глаза дикие, огромные, ненормальные. — Почему остановился? — прошептал Дилюк, и от повелительно-умоляющего тона сорвало крышу. — Продолжай, продолжай, немедленно продолжай… Кэйа ухмыльнулся с обожанием, послушно наклонился, оставляя засос чуть ниже уха. Дилюк застонал, зажмуриваясь до искр, прогнулся под ним, расставил ноги, вцепился в спину, почти причиняя боль. Откинул голову, подставляя шею, плечи, грудь — продолжай, продолжай, продолжай. Кто такой Кэйа, чтобы отказать своему королю? — Хватит, — через какое-то время прошептал Дилюк. — Хватит, — окреп голос, пальцы больно потянули за волосы, но Кэйа не останавливался, было что-то садистское в его поцелуях. — Хватит, — простонал Дилюк на грани помешательства, теряя пространство, хватаясь за все, что видит, за траву, за загорелое плечо, за его шею. — Хватит. — Умоляешь? — спросил Кэйа, не касаясь его губ своими, только обжигая жаром. — Прошу, — нахмурился Дилюк. Кэйа кивнул, поцеловал в щеку и, придерживая за спину, заставил сесть к себе на колени. Ладони легли на задницу, легонько сжали, и Дилюк обреченно схватился за загорелые плечи, оставляя синяки. Он заерзал, устраиваясь поудобнее, расставил немного ноги, притираясь теснее. — Ненавижу так, — выдохнул он. — Я люблю, — просто ответил Кэйа, целуя его подбородок. Ладони у Кэйи холодные, взгляд — ранение насквозь, без шанса выжить. Дилюк смотрел, как под гипнозом, и падал через россыпь звезд его глаз прямо в космическую тьму, провалился с головой. Застонал, запрокинув голову, когда Кэйа сжал его через брюки. Он гладил его через шов, проезжаясь костяшками пальцев, потирал, мучил и всматривался, всматривался в него этими своими невозможными глазами. Поэтому Дилюк ненавидел вот так, лицом к лицу. Не скрыться. Он нетерпеливо зарычал, оттолкнул его руки, сам трясущимися от нетерпения пальцами дернул ремень, расстегнул пряжку. Тяжело задышал, когда Кэйа провел носом по его шее, не касаясь, дразнясь. Опустил голову, прикрылся волосами. Дилюк приподнялся, позволяя стянуть с себя штаны, всхлипнул, когда холодные руки опустились на его задницу. Раскрыл рот в безмолвном крике, прогибаясь от прикосновений, ладони опустились на расставленные колени, провели выше, к бедрам, по голой коже, к изнывающему члену. Захрипел, воздуха отчаянно не хватало. Кэйа дрочил рвано, быстро, срываясь. Согнулся, прихватил губами сосок, оставлял горящие метки на шее, на груди, везде, где дотягивался. Взглянул снизу вверх с восхищением, с обожанием, с желанием. Всегда перед его глазами. Навечно. Дилюк крепко зажмурился, не выдерживая, застонал на одной, глухой и низкой ноте, как от боли. Выплеснулось на загорелую кожу, дикое, пьянящее сочетание белых капель и смуглой груди. Он обмяк, обнимая Кэйю за плечи, тычась носом ему в шею, вбирая пряный запах пота и мускуса. Тело стало тяжелым, не своим. Голова не соображала. Мир перед глазами мутнел и танцевал. Дилюк еще что-то прошептал — и отключился.***
Он пришел в себя ближе к полудню. Ему было плохо, безумно хотелось пить, разум гудел, как разворошенный улей. Дилюк лежал почему-то ногами на подушках, головой у изножья, зато так плотно накрытый одеялом, что можно было бы задохнуться. Из одежды на нем была рубашка, а сверху нее ночнушка. И один сапог на левой ноге. — Очнулась моя спящая красавица? — прозвучал рядом насмешливый голос, и вроде бы тихий, но колокольным звоном отозвавшийся от висков. — Как ваше самочувствие, молодой господин? Может, желаете чего-нибудь освежающего? Бокальчик «полуденной смерти», к примеру? — Замолчи, — прохрипел Дилюк. Он приподнялся, вылезая из-под одеяла. В лицо тут же ударил яркий солнечный свет, Дилюк захрипел и спрятался в свой мягкий замок обратно. — Не издевайся, принеси воды. Я беру выходной. — «У рыцарей нет выходных», — процитировал Кэйа сам себя, добавляя в стакан кубик льда и листочек мяты. — «Рыцарь даже во сне остается верен своему долгу». Дилюк проворчал что-то невнятное и явно ругательное, принимая стакан воды. Кэйа закрыл ставни, опуская спальню в полумрак. Он был причесан, умыт и явно не страдал от похмелья. Или был настолько хорошим актером. Кто его знает? Кэйа присел в кресло напротив кровати, закинул ногу на ногу, подложил ладонь под щеку и, улыбаясь, смотрел на Дилюка. Растрепанного, с синяками под глазами, в дурацкой ночнушке, через вырез которой просматривались бледные засосы — Кэйе нравилось целовать, но не метить. — Что? — нахмурился Дилюк, удерживая стакан в двух руках. — Я люблю тебя, — пожал плечами Кэйа. — Только и всего, мой храбрый, уставший, перепивший рыцарь. Прекрасный, как рассвет, злой, как первый рабочий день. — Хватит, — смутился Дилюк. — Хм, интересно, где же это я уже слышал? — ухмыльнулся Кэйа, и Дилюк фыркнул, приложился к стакану, пряча улыбку. Он хотел бы, чтобы так было всегда. Не похмельное утро, конечно же. Уют, забота, доверие. Любовь.***
Дождь был такой силы, что виноградники пригибались, не в силах вынести непогоду. Почти как тогда, когда отец оставил Кэйю возле винокурни. На что он тогда рассчитывал? Почему именно там? Если бы ему не успели помочь, он бы умер. Он не успел помочь Крепусу. И теперь на кладбище за Собором на одно надгробие больше. Жизнь несправедлива. Судьба — зла и коварна. Дождь заливал окна, ветер бился, будто яростный зверь. Дилюк молчал, сидя в кресле отца, за его огромным, кедровым столом, за оставленным ворохом бумаг, еще в рыцарской форме и строгом черном пиджаке. Он выслушал его историю молча. Даже отстраненно. В конце поднял холодный взгляд. Что-то сломалось в нем, но не так, как рушит себя человек, убиваемый горем и раскаянием. В нем сломалась юношеская непосредственность, и на ее место пришла стена. Глухая, отчужденная, построенная на боли. А за ней — дикий, всепоглощающий огонь. — Они меня предали. Ордо Фавониус. Сказали замять смерть отца. Этот лицемер магистр Эрох, он только неделю назад жал ему руку. Улыбался. Подонок. Дилюк тяжело встал, Кэйа сначала подумал, что он пьян, но это было неправдой. Он стремительно обогнул стол, остановился перед Кэйей, не приближаясь. Он предал его. Разрушил доверие. Потух в его глазах. Но следом пришло собственное негодование. Да, он был виноват, но он же все рассказал: сейчас, не спустя много лет, он открыл правду, да, поздно, но не позднее необходимого. Да, нечестно, но могло быть и хуже. Да, Дилюк может испытывать злость, но не ненавидеть его. Да. Но… Но… Вечное но. Но вместо Мондштадта есть Каэнри’ах. Но вместо приемного отца был родной. Но вместо Дилюка всегда будет долг. Но вместо мира всегда будет война. Дилюк отшатнулся, когда его клинок сковал лед. Изумленно смотрел на Кэйю, получившего Крио Глаз Бога. На того Кэйю, чью тень видел за извечными ухмылками и позерствам. Настоящего. Непривычного. Далекого. Не родного. Но за светом всегда приходит тьма.