Дело Крысолова

Жан открывает глаза. В комнате темно, через открытое окно врывается холодный ветер, пузырит занавеску. Жан тянется к телефону, смотрит на часы. До будильника ещё долго. Он поворачивает голову и видит в оконном проёме силуэт. Человек сидит на карнизе, каким-то чудом удерживая равновесие. Он смотрит куда-то вдаль, туда, где должно взойти солнце.  — Юра, — голос у Жана хриплый ото сна. Человек на окне вдруг дёргается, поворачивается к нему. Очередной порыв ветра отбрасывает занавеску, и Жан видит бледное лицо Юры, на котором не отражается ни одной эмоции. Плисецкий медленно двигается, оказываясь сначала на подоконнике, а потом и в самой комнате. В руке он крепко сжимает дудку. Инструмент выглядит так, будто сошёл со страниц детских сказок: резной мундштук, крупные отверстия. Правда, цвет в такой темноте разглядеть сложно. Жан чувствует на языке горечь, он с трудом сглатывает. Те несколько дней, что он пытался дозвониться до Юры, даже приезжал к нему домой, ему хотелось надеяться, что всё это какой-то сюр. Леруа протягивает руку, подхватывает с прикроватной тумбочки браслет, найденный в канализации. Камни почти не блестят. Жан тянет руку с украшением к Юре. Тот на браслет даже не смотрит, не отрывает взгляд от лица Леруа. И от этого взгляда по спине бегут мурашки.  — Зачем ты это делаешь? — спрашивает Жан. Юра вопросительно поднимает брови. — Зачем ты убиваешь детей? Объясни. Плисецкий еле заметно покачивает головой. Он не двигается с места, стоит в изножье кровати, не обращая внимания на холод. Ветер пузырит его лёгкую рубашку. Штаны в этот раз на нём другие: не свободные, как описывали свидетели, а кожаные, в обтяг.  — Это был Виктор, да? Это он похищал детей в пятидесятом? — Жан предпринимает ещё одну попытку. Юра фыркает.  — О чём ты вообще? Виктор самый обычный человек. Он не имеет к этому никакого отношения. Это всегда был я. Жан прикрывает глаза. Он никогда не был примерным католиком, но сейчас он молится, чтобы ему это всё приснилось.  — Не спрашивай, как я это делал. Я тебе и так расскажу. Нужно только почаще менять страны, города и имена. Жаль только, легенду изменить нельзя. Юра наконец отмирает, отводит взгляд, проходится по комнате. Жан не сводит взгляда с дудки, которую он держит побелевшими от напряжения пальцами. Хотя, куда ещё белее? Юра как будто в муке вывалялся. Потом вдруг замирает, рассматривая картину на стене Жан смотрит на острые лопатки, выступающие под рубашкой.  — Человек с волшебным инструментом, избавивший город от грызунов, решил отомстить его жадным жителям и увёл за собой всех детей, — Юра хохочет. Жан вздрагивает от его смеха. — Знаешь, не все легенды врут. В каждой из них есть доля… правды, скажем так.  — И какая же правда в твоей? Юра резко разворачивается, тыкает в Жана своей дудкой.  — Вот! Вот оно! Какая же правда у меня. Хм… Моя правда в том, что я действительно избавил тот город от грызунов. Вот только платой за мою работу были вовсе не деньги. Это дерьмо мне было не нужно.  — Тебе нужны были детские жизни, — шепчет Жан.  — Бинго! — Юра улыбается. — Если бы они не стали противиться, я бы забрал только тринадцать. А так… Пришлось увести всех, — улыбка становится шире. Кажется, что она вот-вот перережет всё лицо пополам.  — Но зачем тебе детская кровь? — Леруа судорожно вспоминает, где он оставил кобуру с пистолетом в этот раз. Последние несколько дней дались ему тяжело.  — Не кровь, — Юра морщится. — Она у меня восторга не вызывает, если честно. Мне нужна детская энергия. А получить её, увы, можно только так. Она, знаешь ли, жизнь мне продлевает.  — Бессмертие.  — Вроде того, — Юра пожимает плечами. Он присаживается в кресло напротив кровати.  — То есть ты не вампир?  — А ты видишь у меня клыки? — Плисецкий усмехается. — Открою тебе секрет, — он переходит на шепот, — вампиров не существует. А будь я вампиром, стал бы таскать этот хлам? — он машет дудкой.  — Тогда что это? Проклятие? — Жан садится на кровати, плотнее кутается в одеяло. В комнате становится совсем холодно.  — Что-то вроде того. Когда-то я захотел получить силу, а получил вот это, — Юра разводит руками. — Как там говорится? Бойся своих желаний? Ну вот. Я — живой пример того, что нужно четко формулировать то, чего хочешь.  — И чего же ты хотел?  — Я хотел управлять и повелевать всем живым в мире, — он откидывается на спинку, смотрит в потолок. Жан смотрит на его заострившиеся черты лица. — Надо было, наверное, добавить, что силой мысли. Но было уже поздно. Я очнулся на какой-то помойке в обнимку с крысами, а рядом было это, — и снова он машет дудкой. Теперь Юра держит инструмент аккуратно, двумя пальцами, словно испытывает к нему отвращение. — То, что отныне я должен питаться человеческой энергией, чтобы жить, или существовать, как тебе будет угодно, я узнал чуть позже. И не то чтобы это вызывало у меня дикий восторг. Поверь, если бы у меня была возможность вернуться к нормальной жизни, стать человеком, я бы обязательно ей воспользовался.  — А ты не пытался найти решение? Может, есть способ вернуть всё на круги своя? Юра качает головой.  — У меня на это был не один век.  — А если не пить кровь?  — Скажи, — Юра поднимает голову, смотрит на Жана. — У тебя когда-нибудь болела голова? Леруа кивает.  — А зубы? Снова кивает.  — А живот?  — Да, но…  — А теперь сложи это всё и помножь на сто. И вот эта боль только малая часть той, что испытываю я, если не выполняю условия договора, который заключил по дурости своей очень много лет назад. Проклятие душит меня, но не убивает. Жан смотрит на него, пытается уловить на Юрином лице хоть какую-то эмоцию: раздражение, злость, отвращение. Но ничего. Он словно из камня сделан.  — Тебе ведь плевать, — говорит Жан. Юра удивлённо поднимает брови, но даже это кажется фальшивым, нереальным. — Тебе плевать, что дети умирают. Юра пожимает плечами. Жан чувствует, как в груди копошится сожаление. Они немного молчат. Юра блуждает взглядом по комнате, поигрывая дудкой в руках. Жан смотрит на него, прикидывая свои шансы.  — А как же твой дедушка?  — Может, конечно, где-нибудь на другом конце света и остались мои родственники, потомки. — Юра хмыкает, — но Николай Плисецкий мне никто. Он тот мальчик, который выжил. И стал для меня прикрытием.  — Кстати о выживших… Юра машет рукой.  — В любом договоре есть лазейка. В моём она тоже нашлась. Если кому-то удаётся спасти ребёнка, то я оставляю его в покое. Но это засчитывается за жертву. Я же всё-таки не монстр какой-нибудь, — он грустно усмехается. — Да уж, не монстр… Жан до боли закусывает губу. Он не понимает, что чувствует.  — Но зачем во всё это полез ты? Леруа молчит, комкает в руках края пододеяльника. Он хочет сказать, что ему жаль. Жаль, что это случилось с Юрой, жаль, что ему приходится делать такое, чтобы жить, жаль, что ему ничем нельзя помочь, жаль, что Жан встретился с ним и ввязался во всё это.  — Молчи, — Юра покачивает головой из стороны в сторону. — Не произноси этого. Я рад, что мне удалось познакомиться с тобой. И жаль, что всё закончится так. Жан сглатывает. Сколько всего в жизни он не успел сделать? Он так и не сказал Отабеку, что тот для него был всё это время не просто другом, не дослужился до шефа полиции, не распил бутылку коллекционного виски с Фельцманом, так и не съездил к родителям на День Благодарения. Юра смотрит на него, не мигая, словно мысли читает. Леруа жаль, что жизнь его вот-вот закончится.  — Хочешь я скажу, что будет дальше? Ты будешь пытаться спасти меня, найти способ снять проклятие. Вот только это всё бессмысленно. И ты не оставил меня выбора, Жан. Юра поднимается с кресла и идёт к кровати. Он не останавливается у изножья, встаёт коленями на матрас, медленно подползая к Жану. Леруа даже не пытается бежать. Сердце бешено бьётся в груди, но ноги отказываются двигаться. Юра подползает совсем близко. Теперь Жан может рассмотреть каждую морщинку на его белой коже. Сколько столетий он такой юный?  — Закрой глаза, пожалуйста, — шепчет Юра, и Жан послушно их закрывает. Он чувствует чужое прохладное дыхание на своей щеке. Юра прижимается к его губам в лёгком поцелуе. Жан по инерции тянется за ним, но чужая рука придавливает его к спинке кровати.  — Больно не будет, я обещаю. Просто слушай. Мир вокруг него как будто качается. Хочется открыть глаза, последний раз посмотреть на Юру. В том, что сейчас произойдёт, Жан уверен на все сто. До его слуха доносится музыка, лёгкая, незамысловатая мелодия, наигрываемая на дудочке. Она доносится издалека, как будто где-то по ночной улице решил прогуляться бездомный музыкант. Юра снова его целует, теперь уже крепче. Жан отвечает на поцелуй.

__________

Отабек мнётся у двери. Он вдавливает кнопку звонка, прислушивается к трели, доносящейся из квартиры. Но не слышит шагов. Ничего кроме мерзкой мелодии звонка. Алтын вздыхает. Он никогда не думал, что до этого дойдёт. И лезет в сумку за запасными ключами от квартиры. Жан выдал их ему, как только въехал в этот дом. Сказал, что на всякий случай. Что ж, этот случай настал. Жан не вышел на работу. Ему оборвали весь телефон. А через несколько часов абонент стал не абонент, как говорил сам Жан. Может, телефон разрядился, а может, случилось что. И к утру следующего дня Отабек принял решение ехать и вскрывать дверь. Если понадобится, он и спасателей вызовет. И вот теперь он стоит перед дверью, гремит связкой ключей с каким-то дурацким брелком, и не может решиться. Может, он зря панику разводит? Но пропускать работу без предупреждения было не в духе Жана. Он всегда отличался особой пунктуальностью. Это Отабек может позволить себе где-то опоздать, а где-то вообще не приехать. Ключ проворачивается, щёлкает замок. Отабек надавливает на ручку и тянет дверь на себя. В квартире тихо и очень холодно. Отабек будто снова на улице оказался. Но он всё равно разувается и снимает куртку, находит какие-то тапки в тумбочке. Иначе Жан ему таких люлей выдаст за разведённую грязь. Алтын смотрит на полочку для обуви, на вешалку, отмечает, что либо Жан никуда не уходил, либо свалил на улицу без верхней одежды. Отабек заглядывает на кухню. В мойке стоит кружка с остатками чайного налёта и тарелка, измазанная каким-то соусом. В крошечной гостиной пусто. Отабек останавливается перед закрытой дверью спальни. Из-под двери тянет холодом, пальцы даже в тапках и тёплых носках сводит. Отабек сглатывает и толкает дверь. В комнате окно открыто нараспашку. Холодный ветер красиво пузырит занавески. Жан лежит на кровати, уперев остекленевший взгляд в потолок. Отабек делает шаг, заходит в комнату. Он смотрит на тело своего друга: кожа как пергамент, ни единого признака разложения, то ли от холода, то ли из-за отсутствия крови. Отабек сглатывает, чувствуя подступающую тошноту. Он вылетает обратно в коридор, с грохотом захлопывая за собой дверь, прислоняется к стене и сползает на пол, трясущимися руками доставая из кармана телефон. Отабек набирает номер Фельцмана и ждёт, пока гудки не сменятся усталым «алло».