***
Валентина иногда бывает такой стервой… Порой Елена мечтает привязать ее к спинке кровати ее же собственными чулками — Лиза это обожала — и… оставить трепыхаться. Завязать рот, высказать ей все, что накопилось за годы работы и уйти в закат. С собачкой. Идеальный план. Но старая стерва знает, чем ее купить. Ей никакие достижения психофармакологии не нужны: на манипуляциях старая особистка собаку съела… Бррр. Наташа. Казалось бы, какое дело Елене до того, кто убил ее бывшую — бывшую! — «коллегу» по Красной комнате? Они и сестрами-то не были. И подругами тоже. А ведь поди знай… Валентина будто насквозь ее видит. Кто знает, может русские и ее по молодости в чан с чем-нибудь окунули. «Прыгнул Иванушка в кипяток, вынырнул — и стал суперсолдатом, на погибель супостатам заморским»… Сказка ложь, да в ней намек. А по большому счету, что Беловой осталось делать без Красной комнаты? Эта мысль, помнится, напугала ее до чертиков. И пошли вереницей: Энни, Меланья, блондинка из ночного клуба — вроде Роза, но может быть это не имя, а лишь тату внизу живота, Дина… Лиза. После Лизы — нет, дело не в аристократичной избалованной девице, просто так совпало — Елена поняла, что что-то не так. И тут появилась Валентина. Задания — проще простого, никаких тебе государственных переворотов и терактов, которые после газетных страниц попадают на страницы учебников истории. Так… ерунда. Принеси-подай, пошла к черту, не мешай. Хорошие деньги, позволившие исполнить мечту детства — домик в пригороде, где есть место для упаковки холодного пива и коврика для любимого пса. Хорошо. Все хорошо. И вот теперь — этот Клинт Бартон. Елена знает о нем все. Во сколько он просыпается. Где покупает клетчатые рубашки. Какую музыку любит включать, когда отвозит детей в школу. Он снится ей по ночам. Сны до омерзения однообразны — удар ногой в солнечное сплетение, и он летит в пропасть… Долго, долго, долго, Елена не может оторвать глаз от этого падения, и наконец сама падает следом — но просыпается. С легким сожалением, что не увидела его мертвым — не выполнила задание. Конечно, в реальности на всякие там пропасти надежды нет — только старый добрый огнестрел. Снайперская винтовка, если быть точнее. Но только есть проблема: Бартон не появляется в прямом эфире прицела без кого-нибудь из семьи — рядом жена и дети… Когда-то давно, в прошлой жизни, Елену это бы не остановило. Но это было слишком давно. Сейчас Елена бы просто не смогла нажать на курок, зная, что этот… негодяй рухнет мертвым на глазах у вихрастого малыша, своего сына. Что его дочь или старший сын завопят от ужаса, или жена лишится чувств рядом с агонизирующим телом… Нет. Нет. Даже если Белова успеет отвернуться, картинка врежется в память — и никакой водкой ее оттуда не вымоешь. Да и Наташа бы не одобрила этого, нет, Елена знала, как тяжело Романофф переживала ту историю с Антонией. Надо придумать что-то другое… Надо иначе… А время шло. Дело затягивалось. Ныла на высокой ноте в трубку Валентина, выводя из себя — не пошла бы ты к черту. Одно радовало: провинциально-живописные поля этого захолустья, на которых Елена полюбила гулять с собакой. Простор, куда ни глянь! Фанни, до последней шерстинки мокрая от утренней росы, носилась туда-обратно, преисполненная простого собачьего счастья, и Елена в эти часы тоже, кажется, чувствовала себя счастливой. Пока однажды…***
— Фанни! Фанни, где ты? Свист. Еще свист. — Это не смешно, эй! Фанни! Елена, оглядываясь, добежала до кустов разросшегося вереска, высокого, почти в человеческий рост. Кусты казались заманчивыми даже на ее непритязательный человеческий взгляд — неужели Фанни погналась за кроликом? Ох, не вовремя в ней пробудились охотничьи инстинкты… Скрипнув зубами, Елена шагнула вглубь, высматривая негодяйку, когда вдруг услышала шорох позади себя. — Ах, вот ты где! Попалась! — произнесла она, но обернуться, чтобы отругать собаку, не успела: вереск резко качнулся перед глазами, что-то коротко обожгло шею, и мир исчез… … чтобы вновь появиться перед ней в виде серого дощатого сарая, в щели которого бьет солнечный свет. — Фа...ни… — язык слушается плохо, пальцы тоже, пошевелив руками, Елена почувствовала резкую боль от впившихся в кожу ремней. — Вот… угораздило… — констатировала она. Ноги тоже зафиксированы — но это, кажется, все, изогнувшись, ей удается сесть. Чтобы увидеть свой собственный пистолет в руке Клинта Бартона. — О. Привет. Сэр, вы не видели мою собаку? Он приподнял бровь. — Видел. Она в вашей машине, мисс… Терри? — поддельные права картинно упали на устланный соломой пол. Черт. В машине — целый арсенал, включая снайперскую винтовку, а еще фотографии Бартона в разных ракурсах на фоне разных заведений ближайшего городка. Елена мило улыбнулась, пытаясь нащупать нож за поясом. — Это ищешь? — и крошечный бритвенно-острый ножик упал вслед за правами. Елена выдохнула. — Да, как раз хотела кутикулу поправить. Окей, не стану больше комедию ломать. Ты меня поймал, ты крутой. — Есть немного. А ответишь, зачем ты за мной следила? — его поза обманчиво-расслаблена, но взгляд цепкий, Елене такой хорошо знаком. Кроме того, Елена просмотрела достаточно видео с камер наблюдения, захвативших «работу» Хоукая — реакция у него — будь здоров, возраст не помеха. Конечно, не будь на Елене ремней, она бы, не задумываясь, рискнула, но — ремни есть, и уже начали надоедать. — Ты ведь не поверишь, что я хотела взять автограф? — Скорее нет, чем да. — Черт. Я так и знала. — И? — Развяжи меня, рукам больно. — Да, сейчас, — он не двигается с места, смотрит, прищурившись. — Только скажи сначала, кто это? В его пальцах старая фотография ловит потёртым глянцем солнечных зайчиков, и Елена невольно подаётся вперед, хищно сощурив глаза. Боль от врезающихся ремней уже не отрезвляет, только раззадоривает. Хочется прорычать низко: «Не трогай!» Бартон словно читает мысли — впрочем, злость ее не эфемерна, протяни руку — и заискрит. Елена: зверь в клетке, пленённый, но все равно опасный. Бартон дразнит ее, словно вмиг одичавшую рысь, чтобы она поддалась, оступилась. Проиграла. — Кто это? На фото? — колюче спрашивает он, и клочок потёртого глянца — нет, нет, с а м ы й ценный артефакт ее прошлого дрожит в его пальцах. Потерять его — потерять себя. — Это я. На фотографии, — выплёвывает Елена. — Серьезно? Ни за что бы не узнал. А это? — его палец чертит небрежную линию поперек Наташиного детского лица. Елене хочется скрипнуть зубами, но вместо этого она расслабленно откидывается назад, не обращая внимания на впившиеся в спину соломинки. — А то ты не знаешь. Он резко встает и выходит, оставив Елену в недоумении. Вернувшись через несколько минут, подходит — медленно, бесшумно, наклоняется к ней: — Без глупостей. Пожалуйста. Ради нее. Он так близко — сбить его с ног подножкой, навалиться сверху, задушить тяжестью собственного тела — но Елена не двигается. Он так близко: она видит, как бьется артерия на его шее. Интересно, получилось бы ее перекусить? Белова с интересом проводит кончиком языка по режущему краю передних зубов, отмечая не без сожаления, что все-таки нет, вряд ли. Досадная недоработка «скульпторов» Красной комнаты. Что им, трудно было нарастить подопечным акульи клыки? Как бы они на миссиях пригодились. Размышления не по делу. Впрочем… Ремни резко расслабляются — она свободна! Быстро втягивает воздух и прикусывает губу, чтобы перетерпеть неприятнейшие ощущения в затекших конечностях. — Я предупредил. Бартон делает шаг назад. — Возьми это и уходи. В его руке — та самая фотография. Елена, поколебавшись, забирает ее, случайно коснувшись его пальцев. Он вздрагивает, и они впервые встречаются взглядами. Странно. Елена долго привыкала ненавидеть его. Вообще, ненавидеть Мстителей было легко — положив руку на сердце, можно сказать: неприятные ребята! Да и общение с Шостаковым, вероятно, не прошло даром. Но не сейчас. Не получается. — Я уйду, только… — Елена говорит непривычно тихо, даже робко, что так на нее не похоже… — Только расскажи мне, как она умерла? Пространство вокруг становится сухим и горячим, в носу щиплет. Только не расплачься, Елен, только не перед ним и не сейчас. Потом. В машине, где Фанни шершавым языком оближет мокрые щеки. — Она сама так решила… — сухо шелестит его голос, как солома под его ногами, и все внутри Беловой вскипает — ложь! Ты лжешь! Этого не может быть — жизнь, жизнь, выжить любой ценой: это и только это! Наташа хотела жить… — Это несправедливо… — Несправедливо, — соглашается он, словно эхо, и Елена отшатывается от него. — Это должен был быть я. Я хотел уйти вместо нее, но она так решила. — Почему я должна тебе верить? — Елена кривит губы, боясь, что все-таки расплачется. — Не должна, — он кивает, — Я тоже не верю. Как и в то, что ее больше нет. Он смотрит на свою ладонь, будто видит в ней что-то, Елене недоступное. — Я иногда просыпаюсь ночью от ощущения того, как она вырывает у меня свою руку. Я пытаюсь ее поймать, но поздно. Она это сделала, и ничего уже не вернуть, — тихо говорит он, словно убеждая в этом сам себя. Елена делает шаг назад, другой, третий: и уходит, просто уходит прочь. Несмотря на то, что ее пистолет — вот он! — лежит, небрежно брошенный на пол, и схватить его — дело доли секунды. Срывается на бег, едва разбирая дорогу. Вот и машина, и Фанни — Елена небрежно треплет ее за ухо, и они уезжают. Едва колеса внедорожника касаются, наконец, твердой поверхности скоростного шоссе, педаль утопает в полу. Прочь, прочь: однообразно бесконечные пейзажи сливаются на высокой скорости в одну тошнотворную картинку. После заправки Белова останавливается неподалеку, и, пока Фанни внимательно изучает кусты — выгребает все распечатки фотографий Клинта Бартона. Наступающие сумерки становятся темнее, когда языки яркого пламени охватывают его лицо, глаза проваливаются в обугленную черноту и осыпаются пеплом. Так же в пламени тает карта, где прочерчена алым дорога в глушь — жаль, нельзя так же выжечь ее из памяти. С треском вскипает и плавится горящая флешка, испустив напоследок нить черного вонючего дыма. — Я свободна… — вслух произносит Белова, понимая, что это, конечно же, не так. Зато свободна Наташа, и Елена чувствует, что должна, обязана уважать ее выбор. Самостоятельно сделанный выбор! Ведь именно она, Елена, так боролась за то, чтобы Вдовы получили это право на свои собственные решения, собственные поступки и собственные ошибки. Ветер швыряет ей в лицо дым, и у нее текут слезы. Конечно, из-за дыма.