Иными словами

В раздевалке было непривычно пусто; тишина, воцарившаяся в этом просторном помещении, позволяла услышать как собственная кровь бьет в ушах, отчего в груди зарождалось беспокойство. Когда Джереми, со скрипом приоткрыв входную дверь и на ходу прощаясь с тренером, вошел внутрь, среди рядов однотонных железных шкафчиков для одежды выделялась только одна, находящаяся в самом конце фигура. Жан так и не переоделся, оставшись в сшитой специально для него бордово-золотой спортивной форме. Он стоял перед распахнутым, принадлежащим ему шкафчиком, сгорбившись и опустив голову, таким образом неосознанно пытаясь зарыться в себя; укрыться от удручающего окружающего мира. Плечи его были напряжены, а руки, шрамы на которых стали менее заметными, благодаря начинающему появляться загару, выставлены перед собой, пустыми ладонями вверх. Моро стоял не шевелясь, — с виду, так вообще не дыша, — и даже не обернулся на вошедшего. Джереми предположил, что Жан, может, на самом деле не заметил его появления. Во всяком случае, выглядел Моро уж слишком хмурым и мрачным, даже для него. Джереми не по наслышке знал, что у Жана бывают «приступы воспоминаний». Они приходят в любой момент и забирают его с собой, словно с головой окунают под воду, заставляя из раза в раз переживать кошмарные пытки; муки, сравнимые лишь с адскими. А самое пугающее для Джереми то, что Жан мог мастерски не подавать виду, что нуждается в чем-то. Он мог заниматься спортом, концентрироваться на игре лучше всех остальных, делать домашние задания, смотреть фильмы с командой или даже перекидываться только им понятными шутками с Альварес и Лайлой; и, несмотря на это, находится далеко в чертогах собственного разума, медленно пожирающего его изнутри. Джереми старался отлавливать такие моменты, вовремя возвращая Жана из Эвермора к «Троянцам», однако иногда даже ему было не по силу заметить внутренние терзания Моро. Эти дни, когда Джереми не замечал, были помечены у него в календаре, как ужасающие. Потому что он должен был понять. Должен был не дать Жану остаться один на один с трюками разума, подкидывающими только самые изощренные воспоминания: насилие, пытки, изнасилования… смех Рико? Но сегодня, — Джереми был в этом уверен, — все было в порядке. Проснувшись по первому будильнику, они успели, неторопясь, позавтракать, выпить сладкого кофе, негромко слушая легкую музыку, играющую по утренней программе радио, и даже несколько раз мимолетно поцеловаться, отчего Джереми еще долго ходил кругами по комнате, стараясь унять беснующиеся бабочки в животе. Да и тренировка прошла относительно неплохо. Моро даже улыбался, когда Дермотт подходила к нему, о чем-то шутя. Джереми и в голову не пришло, что что-то могло пойти не так. Прикрыв за собой дверь, слушая тихий щелчок замочного механизма, Нокс прошел вдоль залакированных деревянных лавочек, минуя распахнутую дверь в душевую, откуда все еще веяло душной, напаренной водой, и остановился в паре шагов от остолбеневшего Жана. Расстояние — это важно. Потому что в Эверморе никто не тратил времени на расспросы о том, хочет ли Жан, чтобы к нему прикасались. Там, в Эверморе, все слушались Рико, а Рико, в свою очередь, не слушал никого. В руках Мориямы каждый член команды становился марионеткой; не имеющей права на собственное мнение куклой, которую, по его мнению, можно было вертеть в любом направлении, использовать в любых целях. Несмотря на крики, просьбы и чувства. А для Джереми, вдруг неожиданно появившегося в жизни Жана, разрешение было словно жизненно необходимо, — Моро должен сам захотеть его обнять; сам подпустить к себе. И только тогда Нокс возьмет то, что дают. И ни на долю больше. Потому что: «Это правильно, Жан. У тебя есть право на личные границы, и я не хочу его нарушать, даже если тебе от этого «не больно»». Потому что только так я могу знать о том, что ты думаешь. По твоим действиям. Разреши мне стать для тебя комфортным островком. Обещаю, я не подведу. — Жан? — тихо, почти шепотом. Чтобы не напугать, а напротив, дать душераздирающим мыслям, собравшимся в голове черным облаком, медленно развеяться вокруг. Подобно уходящему туману, оставляющему после себя лишь легкую дымку, колышущуюся на ветру. Услышав свое имя, парень едва заметно вздрогнул, отчего черно-смоляные волосы, челкой закрывающие лицо, дернулись, позволяя Джереми разглядеть глаза, под которыми неизменно красовались мешки. Жан обеспокоенно покосился в сторону звука, инстинктивно делая шаг в противоположную сторону, но, увидев перед собой Нокса, значительно расслабился. Джереми более ничего не предпринимал, позволяя Жану взвесить все «за» и «против», и только когда тот, восстановив дыхание, слабо кивнул, Нокс осторожно подошел поближе, готовый в любой момент остановится. Подняв руку перед собой и поднеся ее к лицу Жана, Джереми, не прикасаясь, подушечками пальцев пробежался по точенным скулам, затем вниз, по линии челюсти, оставляя после себя ощущение тепла и легкой щекотки. Едва ощутимый пушок на бледных щеках еле-еле доставал до ладоней и Джереми, забавляясь, ухмыльнулся, подметив это. Моро, не дожидаясь Нокса, сам поддался навстречу шершавым, покрытым мозолями от ежедневных тренировок рукам. От такого молчаливого доверия у Джереми перехватило дыхание, а внутренности, казалось, перевернулись вверх дном, отчего в сердце радостно защемило. Убедившись в том, что Жану комфортно, Джереми, наконец, сократил оставшееся между ними расстояние, прикоснувшись своей грудной клеткой к его, и поместил обе ладони на холодные щеки, начиная поглаживать их большими пальцами, согревая. — Я просто задумался, — кратко пояснил Жан, позволив себе прикрыть глаза и немного отдохнуть, наслаждаясь приятным ощущением знакомого тепла на коже. Джереми улыбнулся краешком губ, довольный тем, что Моро сам начал разговор, пусть даже только парой слов. Значит, не утонул. Значит, не все потеряно. — Могу я положить руки тебе на талию? — вдруг, возвращая Нокса из раздумий, спросил Жан, и, получив счастливый бубнеж в ответ, осуществил задуманное. Ты выглядел до чертиков напряженным и настороженным. Твои мысли определенно забиты чем-то ужасным, и изо дня в день ты борешься с желанием в одночасье покончить со всем. Я вижу, как за считанные секунды из твоих прекрасных глаз выходит вся жизнь, превращая их в пару матовых, не блестящих даже на солнце стёклышек. Но я не буду тормошить тебя расспросами о прошлом. Нет смысла кидать камень в пруд и ждать, что он перестанет ходить волнами. — Я рядом, — произносит Джереми, утыкаясь носом в цифру на футболке Жана, вдыхая приятный аромат парфюма, смешанный с пóтом и чем-то еще. Чем-то исключительно Жановским. — Спасибо. Неизвестно сколько они простояли так: пять минут, десять, а может и весь час. Джереми, прислонив щеку к вздымающейся от дыхания груди, слушал неторопливый стук сердца, а Жан, примостив подбородок на светлую макушку, смотрел куда-то перед собой. Тишина, ранее пугающая, сейчас же была расслабляющей, уютной и совсем не давила на уши. Ощущать, что Жан здесь, буквально под кончиками пальцев, было неимоверно приятно. Если бы Нокс мог, то растворился бы в этом моменте, навсегда запечатав его в памяти. Вдруг, разрывая идиллию, Жан нервно выдохнул и, убрав сцепленные на талии Нокса руки за спину, сделал шаг назад, заставляя Джереми, по инерции отшатнувшегося от Моро, испуганно распахнуть глаза. — Что-то не так? — уточнил он, собираясь оставить себе пометку на будущее о том, что ему не стоит делать, чтобы не заставлять Жана чувствовать себя плохо. Метод проб и ошибок. Жан в ответ лишь отрицательно кивнул и присел на скамейку, перекинув через нее ногу, чтобы находится по центру. Очередным кивком он предложил Джереми сесть напротив, и тот, немного подумав, согласился. Все-таки Моро никогда не был особенно разговорчив: Рико не терпел лишней информации, поэтому все «Вороны» обязаны были формулировать мысли кратчайшими способами. Данное правило выводило Джереми из себя, поскольку он считал рассказы Жана, — пусть даже очень редкие и короткие, — безумно интересными, а его бархатный, слегка хрипящий голос был отдельным пунктом удовольствия. — Я не уверен в том, что тебе это будет нужно, — Жан начал так тихо, что Джереми на секунду задержал участившееся вмиг дыхание, дабы расслышать сказанное и не испортить момент переспрашиванием, — однако я не сомневаюсь в доверии к тебе. Там, — в Эверморе, додумал Нокс, скривив нос, — никто этого не делал, но с тобой все иначе, поэтому я уже не удивляюсь своим решениям. Договорив мысль, смысл которой Джереми так и не уловил, Жан выставил руки перед собой, ладонями вверх, как делал в тот момент, когда капитан «Троянцев» только вошел в раздевалку. Нокс внимательно оглядывал бледные ладони, исполосованные тонкими шрамами, боясь отвести взгляд, чтобы ничего не упустить. Когда пазл в голове сложился, Джереми округлил глаза, приоткрывая рот в немом шоке. Он хотел было что-то сказать, но его остановила короткая, ослепляющая вспышка белого света, после которой в руках Жана показалось его сердце. Оно было сравнительно небольшим, однако полностью покрыто ранами, трещинами, рубцами и ссадинами. Где-то кровь была едва подсохшей, с другой же стороны красовались зажившие шрамы с заметными следами от неумело наложенных швов. Казалось, что на этом маленьком, беззащитном существе вовсе не было живого места. — Лайла говорила, что в знак полного доверия, признательности и любви, некоторые дарят свое сердце, отдавая его в чужие руки, — с этими словами Жан положил магическое сердце, от которого Джереми не мог отвести взгляда, на лавочку, позволяя Ноксу сделать свой выбор. — Не знаю уж зачем тебе нужен этот калека, но… Я доверяю тебе больше, чем себе. — Спасибо, — выдавил Джереми, все еще не в силах взять себя в руки и сказать что-то более внятное, чем пару слов. В горле мгновенно пересохло, а глаза кажется защипали, грозясь вот-вот наполниться слезами. — Я буду о нем заботиться. О вас. Обещаю. С этого момента настала очередь Жана удивляться и завороженно следить за каждым действием парня напротив. Джереми, по дурацки улыбаясь, со всей нежностью, какую только мог предоставить, осторожно поднял хрупкое сердце, бережно вытирая присохшие пятна пальцами, стараясь при этом не задеть свежие раны. Казалось, сожми он ладони чуть сильнее, оно раскрошится, оставляя после себя лишь горстку, напоминавшую о былых чувствах. Он понимал, что каждая из ран олицетворяет настоящую физическую и моральную боль, причиненную Моро, отчего на душе становилось до болезненного тяжело. В такие моменты Джереми отчетливо ощущал, что готов вывернуть на изнанку весь мир, чтобы сделать Жану хоть немного полегче; чтобы в очередной раз увидеть его искреннюю улыбку. Оторвавшись от разглядывания магического сердца, Джереми осторожно поместил его на собственное плечо, позволяя скатиться в теплый, прошитый флисом капюшон толстовки. Подняв глаза на изумленного Жана, — все еще не верящего в то, что его приняли, — желание его поцеловать усилилось в геометрической прогрессии, полностью заполняя разум и отгоняя все другие мысли. Но у Нокса оставалось еще одно незавершенное дело. Выставив руки перед собой, Джереми лучезарно улыбнулся, не отрывая глаз от Жана, лицо которого становилось все озадаченнее с каждой секундой. Мгновенная вспышка света вновь ослепила парней, однако, сойдя на нет, предоставила возможность разглядеть такое же небольшое сердце. Оно не было столь израненным: лишь пара уже давно заживших ран и свежая ссадина, оставшаяся, как припоминается Жану, после недавней ссоры Джереми с семьей. — Я-я. Нет, Джер, я не могу, — Жан интенсивно закивал головой, выражая явное отрицание. — Я не тот человек, который сможет сберечь его. — Жан, ты единственный, кому оно принадлежит, — в словах Нокса не было ни капли упрека, только искреннее желание показать весь поток чувств, хранящийся в душе для этого момента. — И принадлежало все это время. Даже если его не было с тобой. После этих слов, Жан вновь ушел в себя, пытаясь переварить происходящее: он рассматривал возможность подобного момента, когда собирался сделать это, но не думал, что Джереми действительно настолько верит в него, настолько ему доверяет. Он всегда знал, что Нокс это больше, чем он мог себе представить; предел мечтаний. Но чтобы он сам был таким же человеком для Джереми… Он ведь никогда не сможет дать Ноксу все, чего он заслуживает. — Эй, mon chéri , — осторожно положив собственное сердце между ними, Джереми слегка приблизился, так, чтобы было удобно прикоснуться, но все еще оставалось комфортное расстояние. — Je t'aime . — Je t'aime aussi. Énormément , — прошептал Жан, улыбнувшись тому, что выученных слов и фраз Джереми не хватило для того, чтобы перевести последнее слово. — Ты вынуждаешь меня записаться на курсы французского, — тихо засмеялся Нокс, корча удрученную рожицу, приближаясь к чужим губам и замирая в сантиметре от них. Дыхание Жана опаляло щеки, что и без того покрылись румянцем. Говорить на французском при Моро все еще было немного неловко, а сидеть при этом лицом к лицу еще более волнительно. — Как будто тебе меня не хватает, — ухмыльнулся Жан, приподнимая лицо Джереми за подбородок и, наконец, припадая к его губам в нежном, неторопливом поцелуе. Теперь все было в порядке; больше не было ограничений ни в чем; никто более не мог отобрать их друг у друга. У них было все время этого мира, чтобы просто целоваться в закрытой раздевалке, где-то в здании стадиона. Наверное, это чувство, расплывшееся в груди и согревающее каждую клеточку тела, Жан мог бы назвать счастьем.       

***

Первые солнечные лучи проникали на кухню сквозь полупрозрачные шторы, развивающиеся на прохладном утреннем ветерке. Джереми уже крутился у плиты, жаря вкусно пахнущую яичницу с беконом и что-то бубня себе под нос, в тот момент, когда Жан, только проснувшись, ввалился в комнату, сонно потирая глаза. — С кем разговариваешь? — поинтересовался Моро, присаживаясь на один из стульев. Тот, что подальше от открытого окна, дабы хоть немного укрыться от морозного сквозняка. — Доброе утро, соня. Мы просто обсуждали то, как красиво на тебе сидит тренировочная форма, — широко улыбнувшись, заявил Джереми, ставя перед Жаном тарелку, на которой поверх яиц красовалось сердечко из томатного соуса. Заметив мурашки на руках Жана, вновь промолчавшего о неудобстве, Джереми расстроенно выдохнул. — В следующий раз говори, ладно? Не дождавшись ответа, Нокс тут же прошел к приоткрытому на проветривание окну и закрыл его, пошире раздвигая шторы, чтобы на небольшой, но уютной, кухоньке было светлее. Убрав вещи Лайлы со второго стула на подоконник, Джереми уселся рядом, поставив правую ногу на стул, — потому что так удобнее, — и не забыв захватить пару вилок из шкафчика. — Мы? — переспросил Жан, натыкая бекон на вилку. Джереми вновь радостно улыбнулся, прикусывая нижнюю губу и протягивая руку в капюшон домашней лавандовой толстовки с разноцветными завязками. Осторожно подобрав парой пальцев небольшое существо, ютящееся там. Увидев его, Жан не поверил своим глазам: бóльшая часть ссадин была осторожно обработана, где-то виднелись порезанные вдвое для удобства пластыри с цветастыми картинками, закрывающие свежие ссадины, а особо глубокие повреждения были бережно подлатаны строчками аккуратных швов. Там же, где ранее красовались наслоенные одно на другое рубцы, и вовсе ничего не было. — Жан? — с нескрываемым беспокойством в голосе, позвал Джереми, когда тот стальной хваткой ухватился в запястья Нокса, удерживая их, чтобы рассмотреть собственное сердце. — Хэй, тише, mon chéri . Всё хорошо. Стараясь не делать резких движений, Джереми освободил одно запястье, поворачивая ладонь Моро и кладя на нее хрупкое существо, кажущееся еще меньше в широких ладонях. Нокс позволил себе переплести их пальцы, когда почувствовал, как дрожат руки Жана. Подняв взгляд на лицо парня, Джереми увидел, как по бледным щекам катятся несколько слезинок, оставляя после себя влажные дорожки. Жан же при этом выглядел безучастным, словно вовсе не осознавал происходящего, слишком поглощенный бешенным ураганом мыслей. Джереми знал, что Моро раньше никто не берег, как и знал, что собственные родители продали его, оставив одного на попечение мафии, став, тем самым, отвратительным примером близких отношений, но от вида растерявшегося Жана, сердце Нокса все равно сжалось, болезненно кольнув в груди, и он, начав кончиками пальцев гладить переплетенные ладони, любовно поцеловал его в лоб, задерживая губы чуть дольше привычного. — Merci, mon ange , — хриплым от недолгого молчания голосом, произнес Жан, впервые за долгое время, счастливо улыбаясь.