Бродяги Дхармы

В блоге Бродяги Дхармы висит свежее фото – старый постер фильма Висконти «Смерть в Венеции»*. В нижнем левом углу фотографии видно кусочек любимого "мигрирующего свитера" Кинера, старого и неизменного спутника всех его путешествий. А вот и последняя деталька паззла, которую спустя два месяца после завершения сборки находишь за диваном во время генеральной весенней уборки. Питеру смешно, этот свитер словно подсказка всегда был на виду – размытым темно-синим пятном мелькал на нескольких фотографиях Бродяги. И как он раньше этого не замечал. Он помнит этот свитер на Харли в день их знакомства, он каждый раз утыкается в него подбородком, когда обнимает Харли по возвращении. У него чуть вытертая вязка на плечах от рюкзака, и запах каждый раз неуловимо меняется, словно добавляя нотку того места, где Кинер побывал. Питер спешно летит в Венецию, не предупредив об этом Харли, который в Италии на очередной стажировке. Так странно в первый раз, когда он летел в Венецию – он был влюблен в ЭмДжей и хотел подарить ей украшение – черный георгин из муранского стекла – но теперь он снова бежит в Венецию. Тоже за любовью? Как тот поглощенный страстью доктор из "Амока"? Или все же это не одержимость, а иное чувство, выплавившееся в алхимическом тигле из дружбы, "братской любви", страстной увлеченности интересами друг друга? В конце концов он действительно находит Кинера у полотна Дюшана в Музее Пегги Гуггенхайм. Пятница подсказала его местонахождение – Питер даже не удивлен – Харли, как и написал в книге, всё ждет неведомого несуществующего попутчика. Он вглядывается в автопортрет Дюшана, нарисованный художником когда он уезжал поездом навстречу взрослой жизни. – Но он ведь ни капли на меня не похож?! – вопросительно говорит Питер, подходя к ничего не подозревающему Харли. Кинер сперва даже голову не поворачивает, с духом собирается. Затем смотрит на Пита то ли виновато, то ли меланхолично. "Догадался наконец, все же приехал за тридевять земель, но ведь на шею не бросается, а значит приехал за объяснениями, а может хочет сатисфакции за обман – ведь не только любовь это дуэль, нелюбовь – вполне себе тоже" – проносится в его голове. Наконец он снова смотрит на полотно и говорит: Думаешь?... Не знаю, в тот момент, когда я пытался поймать тот кадр, мне казалось, что это очень даже хорошая отсылка. Правда, то как ты смеялся читая открытку из книги казалось разрушает образ "грустного юноши..." – Ты знал тогда? – Что именно? – С какого момента ты знал, что это я? – требовательно спрашивает Питер. – Какой именно ты? Ты спайдермэн, натягивающий школьную куртку поверх костюма и забрасывающий маску в рюкзак? Я давным давно видел тебя в том проулке, но, честно говоря, и видел-то только твой затылок. Героям каждого дня надо давать пространство для приватности. "Определенно, не сталкер", отмечает Паркер то, что знал уже давно. – Или ты с той итальянской улочки? Знаешь ли, сложно было что-то разглядеть под той банданой, очками и в такой темноте. Представлял ли я, что целовал Питера Паркера той ночью в Венеции – нет. Мы познакомимся с Питером только спустя неделю в Париже. Питер невольно краснеет. Опять этот поцелуй – камень преткновения, point of no return, точка схода, смена перспективы. – Думал ли я, что человек, спасший меня от нападающих – это Человек-паук? Я не мог утверждать такое со 100%-ной уверенностью. Какой Человек-паук в Италии?! Я только уловил сходство в желании выручать незнакомцев-в-беде и скрывать личность. – А как же диптих "Незаметные герои"? Разве это не намек? – вспоминает Питер парные фотографии. – Думал, мой близкий друг знает, что я всего лишь люблю находить сходства и параллели. Питер вспоминает Бланшо и песнь Гаэтана, котенка и монахов в "шафранных одеяниях", да черт побери всё, всё в Кинере – это сплошной поиск параллелей. Как и у Бродяги. – А что насчет замены книги в поезде? – "Удивительное совпадение" подумал я, увидев тебя, незнакомого попутчика, с той самой книгой, и решил облегчить свой рюкзак – знаешь ли, книга в мягкой обложке весит значительно меньше. И не у всех нас есть привилегия путешествовать на личном самолете Тони Старка. Тебе понравились изображения гравюр? (робкая попытка к примирению?) – Конечно, да... – вспоминает Питер свои увлеченные сопоставления словно в детском журнале с заданием "найди десять отличий". – Стараешься свинтить с темы? Харли будто трезвеет, стирая с лица робкую едва проступившую улыбку. – С чего бы?! - "Дуэль – так дуэль" думает Харли, – Пожалуй уместнее будет вопрос: "как давно я знаю, что твой загадочный фотограф и я – это один и тот же человек?". И нет, предвосхищая твой вопрос, я не так давно об этом знаю. Хотя мой совет про двух сновидцев Борхеса был уж слишком в лоб. Питер усмехается "в лоб - да не в лоб", думает он, "раз я не догадался". – Ты же сам рассказал мне про Бродягу, когда я вернулся из Дании. А до этого проигнорил мой комментарий... на фото со мной же и цитату из Керуака. Я только позже понял почему. Питер вздыхает, "знал бы я сам, почему я не ответил тогда Бродяге. Боялся, что эфемерное оказавшись так близко на поверку окажется не тем, что ожидал". – Раз уж сегодня вечер вопросов и ответов, позволь спрошу. Когда ты все твердил мне про какого-то неуловимого загадочного парня. Путешественника, фотоблоггера, любящего странные цитаты и жаркие поцелуи. Тебе не приходило в голову, что может быть тебе просто нравится гнаться за мечтой невозможной? Питер никак не может объяснить себе горечь и печаль в словах Кинера, он что, блин, ревнует его к своему же альтер-эго, к Бродяге? Это какой-то сюр. – Часто целуешь незнакомцев по ночам? – с каким-то вызовом спрашивает Питер. – А ты часто отвечаешь на поцелуй, призванный быть отвлекающим маневром? – не менее хлестко отвечает Кинер. Питер словно задыхается от лезущих наружу слов "отвлекающим маневром, значит!", но останавливается. Это первый раз, когда их коммуникация напоминает игру в поддавки. Оба, очевидно, в ужасе от этого. Стоит ли фантом романтической любви потери дружбы, с ее искренностью, легкостью, непринужденностью. Влюбленные словно рано или поздно обрастают железным панцирем – потому что, раскрываясь, оказываются слишком уязвимыми. А человеческие сердца изменчивы и там, где ты обещал никогда не использовать знания об уязвимостях другого, внезапно обнаруживается поле для игры чувствами и расчета. – Хочешь убедить меня, что это вот всё – встреча в Венеции, обмен книгами, фотографический диптих Бродяги... наша дружба – это случайная констелляция событий? - со скепсисом в голосе спрашивает Питер. Харли как будто хочет оправдаться. Объяснить, что у него не было злого умысла, даже намерения дурить кого-то, но, кажется, в своих объяснениях он запутывает всё еще больше. – Это иллюзия наблюдателя Пит. Человеческому сознанию хочется видеть связи там, где их на самом деле нет. И если мне иногда хочется видеть их в кадре, соединяя выхваченные из реальности фрагменты словно на давно написанных полотнах, то какие связи хотелось видеть тебе? Питер молчит. Действительно, не удивительно что он появился в кадре Бродяги, точнее Харли... после того как сам начал следовать за ним по пятам. Кинер наконец-то подбирает слова, подходящие, но какие-то уж слишком холодно нейтральные. – Я не следовал за тобой и не подбрасывал тебе подсказки, если этот вопрос стоит за твоим вопрошанием о том, знал ли я. Это случайность. Питеру становится немного грустно, от того, что эта иллюзия рассеялась, он понимает, что в одночасье наступает разочарование от того, что раньше ему нравилось думать, что эти хлебные крошки рассыпаны в этом лабиринте именно для него Бродягой, и рассыпаны намеренно. Харли неверно истолковывает это выражение разочарования на лице Паркера. – Ты расстроен? – Ммм? – вопросительно смотрит на него Питер. – Расстроен, что он – это я? В смысле, что я оказался Бродягой? Боже это такой хаос. Я... просто я помню, как ты реально восхищался этим Бродягой, а оказалось, что это – всего лишь я. – Всего лишь? – Просто я... ничего необычного... не то, что ты ожидал. "Ну как пить дать, ревнует к себе же" – в ужасе думает Питер. "Была сказка про Принцессу на горошине, стала описанием психоделического трипа про Алису в стране чудес, где Алиса думает, что она вовсе не Алиса, а глупая "Мэри-Энн, и никаких сомнений""**. Питеру хочется разуверить Харли в такой странной оценке себя и он тихо говорит: – Разве ты сам не замечаешь какой ты? Дело не в том, что я склонен к выдумкам. Харли! Ты сам по себе еще большая химерическая выдумка, чем кто-либо мог бы вообразить. Мечтатель, воображающий мечту о мечтателе, как рисующие руки Эшера. Воздушный замок, Аврора бореалис, Песнь Сирен***". Харли долго думает, лестно с одной стороны услышать такое от Питера, только вот это все еще не дает ощущения почвы под ногами. Он лично знает, сколь разочаровывающей может быть погоня за иллюзорным. Он немного грустным, но не оправдывающимся тоном выдает: – Питер, мне кажется, что ты любишь быть влюбленным в недостижимое. При этом недостижимое – это лишь ярлык, навешиваемый сознанием. Паркер, пойми, я и Бродяга, нарисованный твоим воображением, кардинально отличаемся. В реальности мне нравится простая обыденная уютность дома, дома, в котором есть... ты. Дома, в котором есть локал**** – твой знакомый до каждого уголочка район города, у которого даже есть свой любимый герой, которому не зазорно звать себя не каким-то великим спасителем вселенных, супергероем, а просто "дружелюбный сосед Человек-паук". Помнишь, незаметно тонущего брейгелевского Икара, с которым я сравнил Паучка. Мне нравится Паук не суперспособностями, мне он нравится тем, что он вписывается в масштаб мира, где люди пасут овец и вспахивают поля. Он – свой, а не икона, затмившая всё своим величием. Мне не хочется, тебя разочаровывать, но для меня важно, что я люблю тебя не какой-то неземной любовью, а вполне земной, вот за эту самую домашнесть, за эту щенячью нежность, за тепло, похожее на тепло кухни дома в Теннесси, разогретой от того что мама готовит пирог и напевает, пританцовывая на кухне. Ты для меня как пространство, в которое всегда хочется возвращаться, раковина с почти прозрачными перламутровыми стенками, в которую погружаешься каждый раз все глубже, следуя поворотам спирального лабиринта, думая, что может не так уж и нужен этот внешний мир, если у меня есть ты... Питер замирает от того, насколько твердо Харли произносит "люблю", даже не задумываясь, не считая, что признание надо обставлять как-то особенно. Для Харли это просто непреложный факт. Харли, написавший тогда в книге о воззвании в Пустоту, Харли ждущий неведомого попутчика в музее Гуггенхайм в Венеции, внезапно растворяется, замещаясь кем-то новым. Когда он оставил эти бесплотные мечты? Когда повзрослел и влюбился в реального человека – Питера, не желая больше "гнаться за невозможным"? И кем хотел бы Питер быть для Харли – реальным, или тем неведомым попутчиком, с которым встречаешься на дороге. Столько раз, сколько позволит судьба. – Знаешь я как-то застрял в аэропорту, пытаясь вылететь в нелетную погоду и заснул, как сказала милая пожилая леди сидящая напротив, "на крепком плече очень очаровательного парня", который оставил в моем блокноте надпись dream a little dream of me. Мысль о том, что это судьба, была очень соблазнительной. Да еще и с моей склонностью воображать невероятное и тоской по неслучившейся в реальности любви. Но я остановился. Может быть я и целуюсь с незнакомцами, но влюбляюсь в лучших друзей. Ведь что есть любовь как не желание быть познанным и познать другого. Питер внезапно загадочно улыбается и спрашивает: Почему же ты остановился? Боялся, что в своих поисках неведомого Кадата зайдёшь слишком далеко, в страну древних богов и мерзких чудовищ? Ты думал фишка в том, что если зайти слишком далеко за грань... туда, где исчезает вся музыка и волшебная песнь сирен обернется тишиной, ты потеряешь ту самую грань между "прекрасно" и "безобразно"? – Такое странное сравнение, Питер? Почему именно Кадат? – Разве не эту книжку ты слушал тогда, заснув в аэропорту? - теперь очередь Питера загадочно ухмыляться. – Да... Но... о черт! Серьезно?! – лицо Харли выражает смену недоумения и крайней степени удивления от того, что ну не бывает таких совпадений. Он в немом изумление смотрит на Питера. – Хах может я и глупец, веря в судьбу... соединяя своим сознанием не соединенные в действительности фрагменты реальности..., - говорит ему Питер, - Но если я увлекаюсь слишком сильно в погоне за невозможным, ты прагматично как Одиссей останавливаешь себя на полпути.... – Да, да, ты прав... нам бы встретиться где-то на середине...- Не в слишком мечтательной Венеции и не слишком пригибающим к земле своим реализмом Нью-Йорке.