Жизнь

      Я шёл, с пустотой в глазах наблюдая за мелкими камнями и пылью, которые беспомощно бились у меня под ногами. Я шёл и думал, что жизнь других всегда кажется нам намного лучше. Настолько, что мы не замечаем своей. Так, сегодня я улыбнулся продающей носки из шерсти бабушке в грязном переулке, бросил взгляд на драку у нашего подъезда: кажется, что всё-таки тот мудак был не прав, по крайней мере, я хотел так думать; а после поприветствовал лохмато-чёрного пса, шерсть которого слиплась и висела неприятными оковалками. Я шёл, по-обыденному перебирая цветные плитки глазами. Подняв их чуть выше, я наткнулся на мусорку: за долгие годы я рассчитал маршрут так, чтобы вещи попадались мне на пути в нужный момент, как, например, эта мусорка. Выкинул фантик, потом второй, а затем честно вывернул карманы, чтобы идти налегке. Усмехнулся - звучит забавно.       Я не пил водку, не водил никого домой, не кололся и не приставал к женщинами из супермаркетов. Я ел конфеты. В такие моменты мне казалось, что быть зависимым гораздо проще и желаннее, чем быть тем, кем ты уже давно стать не можешь.       Я опять сказал ей убираться из моего дома, тогда как жили мы там вдвоём и ипотеку брали вместе. Снова хлопнул дверью. Снова ударил. Костяшки о бетон. Снова. Снова. Снова я. Но мне ведь не приходиться с этим бороться. Я свободен. Я так думаю.       Мне не нужны женщины, алкоголь, работа, добрый начальник или нескончаемое количество денег (хотя последнего я, признаться, всё-таки желал - чуть-чуть - оплатить квартиру вместе с женщиной внутри). Мне нужна только боль, думал я. Мне всегда казалось это правдой, ведь она у каждого своя, да?       Хоть что-то я выбрал. Я даже продукты в магазине не выбираю. Знаете, не приходится. Можно поесть и сваренные макароны, которые успели слипнуться под пьяным взглядом жены.       Давно ли я таким стал? А каким? Я, что, не такой? И кто такой такой?       Я думаю, что я вполне себе молодой человек. Меня всё устраивает. Честно. Хотя, помнится, я всё-таки был не таким. Точно говорю!

***

      Она была свежим глотком воздуха. Соседкой по лестничной клетке. Когда я в первый раз её увидел, я решил, что спятил. Хотя не пил и не курил, как я потом ей рассказывал. Она удивилась мне. Оглядела всего, с ног до головы. И на последнем почему-то поморщилась. Разве недостаток интеллекта теперь внешне заметен?       Но в тот момент, когда она поморщилась, я понял, что что-то не так. Со мной. Мне одновременно понравилось это чувство, но с той же одновременностью я хотел как можно быстрее избавиться от него. Руки полезли в карманы. Были только фантики. Опять пропустил мусорку.       Когда она пригласила меня к себе, чтобы починить дверной замок, я вдруг почувствовал то же самое, что и при нашей первой встрече. Она притягивала к себе и вместе с тем отталкивала. Она смеялась громко и невероятно красиво. Она наливала мне такой вкусный чай и рассказывала, как случайно заметила потрясающий вариант квартиры, которая была ближе к её работе. Она показывала мне свои книги, без конца болтая о них. Я помнил что-то из своей прошлой жизни, но смутно, поэтому жадно кивал головой, надеясь на продолжение. Она не прикасалась ко мне и вместе с тем трогала все глубины моей души. Только тогда я впервые почувствовал, что она есть.       Жена не спрашивала ничего. Ей было неинтересно. Главное, я платил за квартиру и иногда приносил домой молоко, скисшее по акции. Варили кашу, какую варила и она, девушка из соседней квартиры, но вместе с тем эта каша была совершенно другой. После знакомства с ней, она начала казаться мне отвратительной, тогда как раньше я уплетал её за обе щеки. Может, это потому что теперь она меня кормила, приглашая на чай?       Зачем я был ей нужен, объяснить настолько же невозможно, насколько понять, зачем она нужна была мне. Сейчас я занимался своим любимым делом, а именно гулянием на январском холоде для пробуждения духа (забавно, что каждый раз дело не оборачивалось успехом, но меня это не беспокоило). Так вот, я гулял и по-обыденному философствовал, насколько мог.       Меня сильно тянуло к ней. И с этой же силой, иногда в два раза большей, отталкивало. Здравый рассудок понимал, что мне не нужно это - у меня всё есть, как и полагается в обществе. Может, не совсем удачно, но я так не считал.       Зачем она мне? Я задавал себе этот вопрос тысячу раз, но не находил ответа. Потому что она улыбалась мне. Рядом с ней я чувствовал, что такое жадно жить, но как только выходил из её квартиры, направляясь в свою, я хотел уйти как можно дальше от этого места.       Однажды она потянулась ко мне, впервые коснувшись (или я не помнил с точностью всего того, что происходило со мной там, вблизи неё?), и сказала, что у меня красивые, но очень грустные глаза. Я возразил. Во мне проснулся настоящий гнев. Впервые, я почувствовал его в этом доме. «Я счастлив!»,- крикнул я ей. Она испугалась и отодвинулась (мы сидели на диване, она рассказывала мне о последних новостях).       В тот день я понял, что не хочу возвращаться туда. Я вместе с уютом и прежде невиданной мною любовью чувствовал страх. Я не думал о своей жене там, но, оказываясь у перил, я вдруг остро ощущал нужду во встрече с ней. Срочно. Во мне как будто что-то просыпалось. И я начинал думать, что это что-то правильное, более реальное, пока не был приглашён в квартиру соседки ещё раз.       Она просила прощение, а я чувствовал злобу и раздражение за то, что она появилась в моей жизни. Нарушила её ритм. Сбила меня с пути! Заставила меньше мерзнуть на улицах. Заботливо выкидывала мусор из моих карманов. За меня! Но я же сам способен делать всё это! Зачем она делает это за меня! Я хочу гулять, я хочу есть конфеты и выкидывать шуршащую обертку в ту самую мусорку, которую я стал чаще пропускать по её вине!       После того, как я её поцеловал, всё стало ещё хуже. Я пропускал треклятую мусорку всякий раз, как был на улице, а делать это я стал реже, потому что она просила меня остаться.       И я оставался. В один день мне нравился её парфюм, блеск её глаз, плед, которым она укрывала меня, потому что я часто засыпал там. Вообще, в этом месте почему-то просыпались все мои потребности: я хотел есть, пить, хотел спать и любить её.       Мы делали всё из этого списка. Я, кажется, даже почувствовал себя более счастливым, чем обычно. Ведь обычно я тоже счастлив!       Но в другой день я ненавидел её. Я одновременно чувствовал, что это неправильно и правильно, но такого быть не могло!       А потом жена спросила меня, кто это. И в тот момент тяжесть вины, которую я никогда не ощущал рядом с ней, с девушкой из соседней квартиры, с грохотом упала на мои слабые плечи. Я вдруг понял, что должен есть кашу жены, вернуться к кислому молоку и почаще бывать на свежем воздухе.       После этого дня я ужасно разозлился на девушку. Почему она живет там! Я тоже бы хотел, хотя, что за глупости! Все знают, что дома кормят лучше, что там всегда теплее. Но вместе с тем мне казалось, что знать этого иногда недостаточно.       Мы расстались. Я даже проронил слезу. Все внутри меня было против этого, но вместе с тем и за. И второе мне казалось более правильным. Мне не нужен никто другой. Я доволен всем!       Думал я так, пока не постарел. Пока не поседел, я думал, что я сделал всё, что мог и хотел в этой жизни. Но, когда времени на размышления стало ещё больше, я наконец понял, как отвратительно врал себе столько лет. И сейчас я плакал, пока вновь шёл, теперь медленной, скрипучей походкой, гуляя по старой привычке. До конца жизни мне казалось, что это было моё любимое занятие. Хобби.       Жена умерла давно. В тот день, как мы расстались с соседкой, она не смотрела на меня тяжелым взглядом и даже не осуждала внутри - я точно знаю, я привык. А через месяц она умерла. Я не чувствовал свободы или скорби. Мне было всё равно. Расстраивало только то, что мы не выплатили ипотеку. И теперь это придётся делать мне одному.       И вот, гораздо позже этого, пережив свою жену, я корчился от боли, лёжа на диване. Сердце давило на виски. Я не ходил по врачам, но прекрасно знал, что шоколад настолько же вреден, насколько и вся моя жизнь. Я уже чувствовал это и подумал, что отпустит. Отпустило, но почему-то я ощутил странную непреодолимую лёгкость и впервые жалость к себе и своей жизни. Я впервые осудил себя за всё то, что сделал. И был рад, что не научил кого-то жить так же. Но потом, когда я смог разлепить старые и давно уставшие глаза, начеркал трясущейся рукой последние строки дневника: «Теперь мне будет хорошо». И сразу же усмехнулся: вот дурак, я и прежде хорошо жил.       И в полной тишине, которая теперь звучала, как радостная песня, глаза старика закрылись. Улыбка, так не шедшая ему раньше, дрогнула на его чистом лице. Он не успел почувствовать легкости или сожаления, потому что больше не мог.       «Умер естественной смертью, вызванной сердечным приступом»,- скажут в холодном морге. А я скажу, что наконец он физически умер.