***
— Я всё-таки не понимаю, — лёжа в кровати и копошась в телефоне, пытался снова раздраконить Андрея Антон, — как ты можешь служить Богу, называть Его справедливым, добрым и милосердным, когда Он стольких людей погубил? Сначала в потопе, потом в казнях египетских и геноцидах разных, потом Содом и Гоморру дотла сжёг… Ты никогда не задумывался над тем, что покланяешься источнику зла? Ты не терзаешься от мыслей о невинно убитых детях, беременных женщинах и стариках, которых уничтожил этот злодей? Вряд ли самого Антона терзали мысли о невинно убиенных детях, беременных женщинах и стариках, умерших несколько тысяч лет назад. Вряд ли ему плохо спалось от того, что по ночам ему снились грешники-утопленники, обожжённые огнём и серой содомляне, зарезанные дети и женщины из языческих племён. Андрей, как бывший атеист прекрасно знал, как, делая упор на эмоции, неверующие пытаются манипулировать чувствами верующих, заставляя их защищать своего Бога и загоняя их тем самым в ловушку. Атеисту не нужна правда. Ему просто нужно любым способом оправдать своё неверие. Ведь если то, что написано в Библии – правда, то перед ним встают очень большие проблемы. А как сделать так, чтобы у тебя не было подобных проблем? Отрицать всё, что написано в Библии. — Андрюха, ты вот каждый день читаешь Библию и неужели ты не видишь, что твой Бог – преступник? Как ты можешь Его любить и служить Ему? — не отрываясь от телефона, задавал вопросы Антон. — Он мой Создатель. Без Него моя жизнь не имеет смысла. — Ничего себе создатель! — орнул Антон и яркий свет от экрана осветил его лыбящуюся физиономию. — А тебя не смущает, что этот «создатель» в больших количествах гасил своих детей? — У Бога нет мёртвых, — спокойно ответил Андрей. — Мы верим, что человеческая душа бессмертна, а значит временное лишение её материальной оболочки – тела, не может расцениваться как уничтожение. Истребляя грешников, Господь лишал их возможности творить зло, умножать его на земле и вредить праведникам. Зло распространяется очень быстро. Оно развращает добрые нравы. Бог истреблял грешников только с одной целью: защитить людей добрых. К тому же Христос не смог бы родиться и искупить род человеческий, если бы люди деградировали до животного состояния. Из рода праведного Авраама родился Сын Божий, который взял на Себя грехи мира. Он принёс Себя в жертву за всех людей, когда-либо живших на земле. — Хорошенькое дельце, — вмешался Антон, — сначала Бог всех топил, резал и жёг, а потом вдруг умилосердился и решил загладить свою вину. Да ещё не своими руками, коими топил и резал детей, а руками своего Сына. Круто боженька отмазался! Сначала убивал чужих детей, а потом и своего собственного Сына грохнул. Вот он пример доброго и любящего отца! С трибуны такая речь звучала бы в тысячу раз ярче и убедительнее. Жаль, что каменные стены кельи плохо пропускают звук. Андрей сильнее сжал кулаки и стиснул зубы. Он помнил за что Господь посылает ему такое наказание. Монах – это тот, кто властвует над гневом, завистью, сладострастием и прочими пороками; это тот, кто постоянно заботится о том, как бы душу свою не предать под власть гнусных страстей, а разум не предать в рабство тяжкой тирании; это тот, кто всегда ставит поверх своих страстей страх божий. А это «наказание» ещё, как назло, разлеглось, развалилось перед ним с довольной рожей, и нагло пялит окуляры в телефон, играя в какую-то игру, хотя по уставу монастыря, послушникам запрещено пользоваться интернетом в развлекательных целях. — Ну так что, Андрюха, — продолжал Антон, непереваривающий тишину, — до тебя дошло, что ты покланяешься серийному убийце? Андрей молчит. Он не хочет продолжать этот спор, но Антон будто нарочно нарывается. — Ты был в Третьяковской галерее? — неожиданно спрашивает Андрей. — Нет, не был. Но хотел бы побывать. А причём тут Третьяковка? — Антон решил, что монах пытается уйти от болезненной темы, чего он ему, конечно же, не позволит. — Представь, что ты пришёл в Третьяковскую галерею, — продолжает повествовать Андрей, снимая с себя рясу и приготавливаясь ко сну. — И вот ты ходишь по залам, любуешься картинами великих художников, получаешь эстетическое удовольствие и вдруг… у тебя на глазах какой-то урод подходит к одной из картин, достаёт перочинный нож и начинает её полосовать. К тому моменту, как к нему сбегутся охранники, он успевает изрядно попортить картину. Как ты думаешь, совершил этот тип преступление или нет? — Конечно. Намеренная порча госимущества. Теперь он либо будет платить колоссальный штраф, либо сядет на несколько лет. Без вариантов. — Хорошо. А теперь представь, что этот тип не портил картину. Вместо этого он нарисовал свою собственную, а потом разорвал её в клочья. Совершил ли он аморальный поступок и понесёт ли ответственность в таком случае? — Ну… нет. Только я не врубаюсь, к чему ты клонишь? — Это пример того, как Бог может распоряжаться своим творением. Если Бог сотворил человека и весь видимый мир, если Он дал жизнь всему живому, то Он имеет полное право отнимать эту жизнь. Теперь ты понял, что с точки зрения морали, действия Абсолюта не могут расцениваться как зло? — Живое неравноценно неживому! — завёлся Антон. — Ты сравнил жизнь человека с бездушной картиной, висящей на стене – это логическая ошибка! Ошибка мышления! Ты в своём уме, Андрюха? Это так не работает! — Ещё как работает! — Андрей вдруг резко выхватывает их рук парня телефон и швыряет его на пол. — Ёпа мать! Ты чё творишь, ебанутый?! — завопил Антон, метнувшись к выключателю и врубая электричество, чтобы оценить ущерб, нанесённый этим чокнутым мужиком. — А что такого я сделал? — иронично протянул Андрей, как будто ничего не произошло. — Это же неодушевленный предмет. Неживой. Чего ты так болезненно реагируешь? — Сука, издеваешься?! Это охеренно дорогой телефон! — рычит Антон, через каждые три слова срываясь на матюки. — Кто тебе права дал его трогать?! Ты же его испортил! Смотри: экран треснул! Я жалобу на тебя накатаю! Будешь оплачивать и за ремонт, и за моральный вред! — Ага, так значит, по-твоему, я совершил нечто неправильное и противозаконное? — спрашивает Андрей с некоторым пофигизмом. Он хочет, чтобы Антон на время отключил эмоции и включил разум. — Это моя вещь, а ты её испортил! — негодовал Антон. — За это с тебя по закону… И вдруг, мимо него на скорости пролетел какой-то предмет. Собственно, поэтому Антон и не смог закончить речь, потому что этот предмет привлёк его внимание. Он со звонким треском врезался в стену, отскочил от неё и упал, разлетевшись на части. Антон посмотрел под ноги и увидел телефон. Вернее то, что от него осталось. По всей видимости это был телефон Андрея. Тот стал ползать по полу, собирая разлетевшиеся детали. Потом начал соединять их между собой, пытаясь восстановить целостность механизма. Ну не идиот ли? — Э-эх-х, экран разбился… Корпус тоже. Не работает, — подосадовал Андрей, крутя в руках теперь уже бесполезную безделушку. — Кто теперь возместит мне материальный ущерб? — Никто. Он твой и ты сам же его угробил, придурок, — фыркнул Антон. И тут только до него дошло, что Андрей пытался до него донести своим поступком. — Иногда нам кажется, что Бог несправедлив, а порой жесток, — произнёс Андрей, грустно водя пальцем по разбитому экрану, — но это лишь потому, что, отпав от Бога, мы утратили способность отличать добро от зла и сделали мерилом всех поступков своё эго, своё Я. Теперь мы сами определяем, что хорошо, а что плохо, забывая, что у каждого из нас своя правда и свой взгляд на мир… Он положил телефон на полку рядом со своей кроватью, взял рясу и молча вышел из кельи. Бегом помчался в храм к любимой иконе Богородицы и припал к её лику. Он знал молитвы, знал канон и акафист Божией Матери наизусть. Молился перед её образом всю ночь, пока не вспотел и пока в душе не наступило полное умиротворение. Молился то на коленях, то, когда коленные чашечки жутко начинало ломить, поднимался и молился стоя. А когда икроножные мышцы сводило судорогой от длительного стояния, творил земные поклоны. В келью вернулся только под утро. Антон мирно спал и не думал просыпаться. Сон с четырёх до пяти часов утра считается самым крепким. Андрей очень устал и захотел немного вздремнуть. Но стоит ли, если до утрени осталось чуть больше часа? Решил просто полежать, выпрямить и расслабить гудящие ноги. Не заметил, как уснул. Проснулся от стука благочинного. Потёр заспанные глаза, которые за полгода уже привыкли открываться сразу и полностью, а не щурится спросонья, приглядываясь к обстановке. После инцидента с телефоном Антон на службу явно не пойдёт. Так что можно не утруждаться и не будить его, дабы не выслушивать упрёки и матерную брань. По окончанию молитвы Андрей вошёл в келью, чтобы переодеться в богослужебную одежду для участия в литургии и застал Антона с телефоном в руках. С телефоном Андрея в руках. Парень уже понял, что спалился, но всё равно аккуратно положил телефон обратно на полочку, так, будто он его не брал, а это монаху просто почудилось. Андрей строго взглянул в хитрое лицо Антона, но ничего не сказал, а повернулся к нему спиной и начал переодеваться. У него возникло нехорошее предчувствие. Но почему? Телефон ведь сломан. — Кто такой Денис? — таинственным голосом спросил Антон. Андрей вздрогнул. Похоже предчувствие его не обмануло. Как много этот тип успел собрать информации о нём? — Нехорошо брать чужие вещи, — ответил Андрей, стараясь не паниковать, а сам запутался от волнения в длинном монашеском одеянии. Он так давно не слышал имя: Денис. В монастыре не было никого с таким именем. Он так соскучился по нему. — Я просто хотел проверить, может, его удастся оживить. — Антон имеет в виду поломанный телефон Андрея. — И, о чудо, после вчерашнего твоего психа он остался жив! Изображение слегка размыто, но вполне различаемо и читабельно. — Ну хорошо, — сказал Андрей. — Хотя мне уже всё равно. Я им давно не пользуюсь. — И всё-таки кто такой Денис? — прицепился Антон. — Мой брат. Во Христе, — произносит Андрей. Не оборачивается. Нервно ковыряет пальцами пуговицы. Застёгивает, расстёгивает и снова застёгивает, делая вид, что всё ещё не оделся. — А я читал ватсап-переписку с этим твоим… так называемым братом, — сказал парень с хитрецой, и Андрей уловил в его голосе усмешку. Не такую, с какой Антон обычно спорил с ним о Боге, а другую: коварную, разоблачающую. У монаха от переживания похолодели руки, и кровь прилила к лицу от стыда. Он не может ничего сказать. Он вообще сейчас не в состоянии говорить из-за возникшего кома в горле. Молчание. Андрей слышит как бьётся его сердце, как ускоряется его ритм. Он стоит спиной к Антону и молчит, немного ссутулившись и виновато склонив голову. Ковыряет пуговицы. Антон разрушает тишину вопросом, который Андрей уже знает, уже ждёт от него услышать: — Андрюха, ты что, гей?У каждого грешника есть будущее
4 декабря 2021 г. в 08:00
В тот день Андрею пришлось чистить сортир в одиночку. Обмывшись в бане после тяжёлого трудового дня и открыв дверь в свою келью, он очень надеялся увидеть её пустой. Но не тут-то было. Антон, как ни в чём не бывало, лежал на своей койке и играл на телефоне. Сумки с собранными вещами Андрей рядом с ним не обнаружил. Вот же паразитина! Ещё и в бане помылся, и одежду свою перестирал, хотя ни капли дерьма на неё не попало. Она даже не успела впитать в себя запах дерьма. Зыркнув на него сердитым взглядом, Андрей закрыл дверь и прямиком двинулся к игумену: жаловаться. Игумен выслушал монаха, от которого так и несло… Нет не туалетной вонью, а негодованием. Но вместо того, чтобы отчитать нерадивого Антона, игумен похвалил его. Чистка туалетов – пренеприятнейшее занятие, а Антон молодец, что не побрезговал и помог Андрею. Ну, или хотя бы постарался помочь, что вполне достойно для недавно пришедшего трудника и полностью оправдывает его нахождение в монастыре. Андрей был в шоке от услышанного. Он терпел Антона целых три недели. Больше он не выдержит! Да и где гарантия, что этот трутень не захочет остаться в монастыре ещё на недельку другую? Нет, с этим надо что-то делать! И Андрей с непозволительным для монаха дерзновением стал упрашивать настоятеля переселить Антона в другую келью. Тот отмахнулся, говоря что мест нет и что нужно учиться находить общий язык даже с тем, кого недолюбливаешь. Дескать, Христос учил относиться ко всем одинаково, любить своих врагов, благословлять и молиться за них. Игумену-то что? Живёт себе преспокойно в одиночной келье, никто его не достаёт, не дерзит, не насмехается. Наоборот, все его любят, уважают и побаиваются. Ему и дела нет, что в обитель проскальзывают атеисты и смущают будущих монахов. Андрей, конечно же, не упустил шанс и нажаловался, что Антон ещё и атеист, и его по правилам нужно немедленно выселить из монастыря. Но игумен совершенно спокойно отнёсся к этой новости и поведал, что атеисты частенько захаживают в обитель: и на экскурсии, и как послушники. Андрей не верил своим ушам. И отец Нафанаил так спокойно об этом говорит? Он что, не боится, что такими темпами монахов скоро совсем не останется? Не стоит ведь город без праведника. Что будет твориться в мире, если монахи все переведутся? Отец Нафанаил успокоил. Христианская церковь переживала и не такие времена. Пережила триста лет жестоких гонений со стороны Римской Империи, пережила великую октябрьскую революцию с полным искоренением монашества, пережила времена, когда её преследовала советская власть. Всё это было попущено Богом для испытания и очищения верующих от грехов. И если Господь наш Иисус Христос сказал, что ничто не одолеет Его церковь, то так тому и быть. И паниковать не нужно, а нужно всецело довериться Господу. Он наперёд знает, что для нас лучше и полезнее. Даже через атеистов Господь осуществляет свой благой промысел, испытывая монашествующих на прочность. И Андрей должен непременно славословить и благодарить Господа за то, что послал ему такого прекрасного, твёрдого атеиста в лице Антона. Что может быть лучше для монаха, чем унижение и поношение? Кто ещё научит его смирению и кротости, как не иноверец или безбожник? Сам отец Нафанаил признался, что мечтал бы получить такой подарок от Господа, но почему-то Господь не посылает. Ещё бы, ведь отец Нафанаил сам испытает на прочность кого угодно. Иногда игумен вёл себя не то чтобы странно, но порой неадекватно. Он говорил, что священноначалия следует слушаться всегда и во всем. Вплоть до того, когда повеление кажется тебе непонятным, нелогичным и даже опасным для жизни. На свете есть только один повод, когда послушник может, и не просто может, а должен, оказать неповиновение, говорил отец Нафанаил: если приказание противоречит евангельским заповедям. Но такого на его веку не случалось. А в остальном – и правда послушание до смерти. Бывало и такое.
Отец Нафанаил в воспитательных целях любил рассказывать молодым монахам истории из своей монастырской жизни. Андрею он рассказал одну из них, как в девяностые годы (тогда он ещё не был наместником), когда развалился советский союз и в стране процветала преступность, несколько бандитов явились в монастырь. Приставив нож к горлу сторожа – отца Аввакума, они потребовали на следующий день принести им сто рублей. Аввакум со всех ног примчался к отцу наместнику и завопил:
— Что хочешь со мной делай, отец наместник, а я больше дежурить не пойду!
Наместник лишь грустно взглянул на него и воздел руки к небу.
— Горе мне! — воскликнул он. — До каких дней я дожил! Монах может умереть на святом послушании и отказывается от этого! Кто умирает на послушании, сразу восходит в Царствие Небесное! Горе мне, до чего я дожил…
Эти слова пронзили старика Аввакума как молния.
— Прости, отец наместник! — вскричал он. — Я всё понял! Благослови! — И, получив от отца наместника благословение, Аввакум решительно зашагал к монастырским воротам — умирать.
Когда Нафанаил спросил наместника, а что было бы, если бы Аввакума и правда зарезали, он спокойно ответил: «Мы бы его отпели».
— Слава Богу, до этого не дошло, — успокоил Андрея отец Нафанаил.
И хотя, как потом стало известно, наместник предпринял все меры для того, чтобы Аввакум остался жив и невредим, старый схимник, конечно же, не потерял награды своей. Как говорили святые отцы, Господь принимает не только наши дела, но даже искренние намерения и решимость.
Дисциплинарное послушание наместнику для всех живущих в монастыре является безусловным и само собой разумеющимся. Именно безусловным, сколь это ни покажется светским людям странным, глупым и нелепым. Даже у людей церковных такое прямолинейное послушание порой вызывает шок, возмущение, потоки гневных обличений. Целые тома исписаны на тему абсурдности и вреда послушания. Это не вина просвещённых авторов подобных сочинений. Просто они не понимают, что в монастырях своя жизнь, подчинённая особым законам. Цель и смысл этих законов далеко не все могут ощутить.
Андрей и сам несколько раз испытал на себе причуды отца Нафанаила. Когда он ещё не принял монашеский постриг и только приехал в монастырь, вместе с ним на праздник приехал недавно рукоположенный дьякон из Санкт-Петербургской духовной семинарии. Он был учён, важен и со снисходительностью посматривал на невежественных монахов провинциального монастыря.
У отца Нафанаила в алтаре было любимое, необычайно красивое кадило, такое огромное, что монахи называли его «вавилонской печью». В него вмещалось с полведёрка пылающих углей. Пользовался этим кадилом отец Нафанаил исключительно сам. Да оно и было таким тяжёлым (металл, позолота, камни, цепи), что только он и мог с ним справиться. Иногда, впрочем, под особое настроение отец Нафанаил во время всенощной обращался, например, к отцу Иоанну:
— Отец архимандрит, совершите каждение!
Батюшка Иоанн, которому и поднять-то такое кадило было непросто, смиренно кланялся (это к вопросу о дисциплинарном послушании), брал это кошмарное орудие и начинал кадить. Но очень скоро настолько уставал, что завершал каждение двумя руками, еле держась за цепь. Игумена это весьма веселило. А когда кто-то пытался высказать отцу Иоанну своё сочувствие, тот с удивлением говорил:
— Что вы так возмущаетесь? Кому же меня и смирять, как не отцу наместнику?
Но вернёмся к питерскому гостю. Увидев висящее в пономарке чудесное кадило, он возгорелся желанием сейчас же применить его в деле. Пономари со страхом пояснили, что этим кадилом может священнодействовать только отец Нафанаил. Академист поднял на смех глупых провинциалов и решительно приказал подать ему именно это кадило. Послушники-пономари (среди которых был тогда и Саша ещё не принявший монашеский постриг), для которых выпускник Санкт-Петербургской духовной академии был почти небожителем, сдались. И вот питерский дьякон предстал в алтаре, вознося перед отцом Нафанаилом пылающую углями и дымящуюся благородным фимиамом драгоценную кадильницу. И торжественно произнёс положенное:
— Благослови, владыко, кадило!
Игумен по привычке занёс было руку для благословения и… замер! Он просто не поверил своим глазам! Осознав наконец, что его любимое кадило посмел взять какой-то питерский дьяконишка, отец Нафанаил тихим, леденящим кровь шёпотом произнёс:
— Тебе кто это дал?!
Дьякон замер с вознесённым кадилом. Лишь рука его затряслась так, что на весь алтарь раздался зловещий звон драгоценных цепей.
— Брось его сейчас же! — повелел игумен. Академист совсем окоченел от ужаса. — Брось, кому говорят! — снова скомандовал настоятель.
А в алтаре на полу были расстелены ворсистые ковры. Кадило пылало добрым ведёрком углей. Академист впал в предобморочное состояние. Было очевидно, что в питерской духовной семинарии они такого не проходили. Отец наместник, не сводя с него глаз, поманил пальцем Андрея (тогда ещё Александра) и коротко скомандовал ему:
— Забери у него кадило!
Саша без разговоров выхватил кадило из руки питерца.
— Брось его, — повелел отец Нафанаил.
Ни секунды не раздумывая, Саша разжал пальцы, и кадило с печальным звоном обрушилось на ковер. Пылающие угли тут же рассыпались, ковер заполыхал. Стоящие вокруг бросились ладонями тушить огонь, ползая на коленях у ног настоятеля. А тот, в дыму и пламени, сверху величественно взирал на эту картину.
— Вот как надо исполнять послушание! — довольным тоном заключил он и, обратившись к питерскому дьякону, бросил: — А ты – вон из алтаря!
— Ну и в чём здесь смысл? — спросил Антон, когда Андрей вернувшись от игумена в расстроенных чувствах, пересказал ему эту историю.
По всей видимости, Андрей намекал, что чистить сортиры это ещё не самое худшее. И если Антон не хочет, чтобы у него здесь поехала крыша от этого всего, пусть поторопится и собирает вещи, покуда отец Нафанаил не дал ему такие же послушания, как Андрею. Ведь в безоговорочном послушании старшим как раз и кроется смысл монашества. А рассказ про кадило ясно показывает, что исполнять такие послушания не каждый сможет. Для этого требуются особые качества характера и сила воли, которых у Антона нет и быть не может.
— Фигня! — возразил Антон. — Чтобы исполнять старческие хотелки особых качеств не требуется. Если бы мне, вместо того, чтобы ковыряться в дерьме и в огороде, давали такие лёгкие послушания, о которых ты рассказал, – я бы исполнил любое, даже самое бредовое с точки зрения логики. Но вы – попы́ хитрые и всегда берёте себе работёнку полегче, а вновь прибывших держите заместо рабов. Мы должны делать самую черновую работу, в то время как вы ни хрена не делаете, а только галдите ваши молитвы и якобы выполняете какие-то тупые задания маразматичных стариков. Я тоже так могу, Андрюха, чтоб ты знал!
— Ты же постоянно халтуришь и бросаешь работу на полпути, о каком духовном послушании ты говоришь? — сердился Андрей. — Что может быть проще, чем работать руками и выполнять порученное тебе задание? Полить теплицу, натаскать дров, собрать мусор с территории – разве это сложно? Разве это требует умственного напряжения? А для исполнения духовных послушаний нужны мозги. Думать нужно, прежде чем что-то выполнять. Нужно знать Библию, знать евангельские заповеди, взвешивать всё, чтобы твои дела и поступки соответствовали тому, чему учил Христос, согласовались с волей Божьей.
— Спорим, я выполню любое послушание?! — Антон вдруг протянул Андрею руку, чтобы тот зафиксировал.
Монаху стало любопытно. Пожалуй, можно поставить небольшой эксперимент и проверить на каком уровне находится духовность у атеистов. Только требования игумена и архимандрита Антону явно не по зубам. Пусть сначала научится слушаться старших, а именно – Андрея.
На следующий день, они оба возвращались с полевых работ. Нужно было переодеться и идти на вечернее богослужение в храм. Направляясь к зданию монастыря, Андрей заприметил позади одного старого монаха, при ходьбе опирающегося на трость. Он тоже шёл в сторону монастыря.
— Так ты, правда, готов исполнить любое послушание, которое я тебе определю? — ещё раз для верности спросил Антона Андрей.
— Конечно. Легко.
— Прямо-таки любое? — усомнился Андрей, косясь на деда, ковыляющего сзади.
— Любое! — твёрдо обозначил Антон. — Прикажи мне взять топор и разнести там всё, — указал он пальцем на монастырь. — Я с радостью это сделаю!
— Чтобы размахивать топором, многого ума не надо. Ты лучше вот что… — остановился Андрей, изобразив задумчивость. А на самом деле он ждал, когда пожилой монах подойдёт поближе. — Видишь этого деда? — указал Андрей на опередившего их монаха. — Подойди к нему сзади и поддай так, чтобы он улетел подальше.
Вмиг Антон подлетел к старику и отвесил ему такого пинка, что бедняга рыбкой улетел на несколько шагов. Но тут же неожиданно резво вскочил и бросился парню в ноги.
— Прости меня, грешного, сынок! Прости! — чуть не плакал дед, видимо, помыслив, что невесть чем разгневал молодого человека.
— Да подожди ты! — отмахнулся от него Антон. — Ну, и что дальше? — ожидал он от Андрея дальнейших приказаний.
Андрей с искренним изумлением оглядел парня с ног до головы.
— Н-дас… — протянул он. — Ну ты и дурак, Антоха! — а сам склонился над несчастным дедом, помогая ему встать. Тот поблагодарил и прихрамывая, хотел идти своей дорогой, чего Андрей не мог допустить и, служа деду вторым костылём, проводил его до кельи.
Антон не врубился. А что он сделал не так? И с чего вдруг дед стал пресмыкаться перед ним, ползать и просить прощения? Странные они какие-то эти монахи…