Безмолвие кленового листа

      Кадзуха возвращается в Инадзуму с облегчением, но вместе с тем — с тяжестью на душе.       Он чувствует воодушевление, но ночами не спит от гнетущего беспокойства. Страх когтями дрет где-то в груди. Сожаления саднят уголки глаз невыплаканными слезами.       Днем он сидит в вороньем гнезде, сместив дозорного, играет незамысловатые мелодии на тонком листочке и смотрит в небеса, прислушиваясь к мельчайшим изменениям в погоде. Вечерами общается с Путешественником — неугомонным мальчишкой, улыбающимся так широко, что темное облако мыслей невольно расступается.       А ночами все счастливые минуты обращаются в пыль перед чудовищной правдой, воспоминаниями и жгущим ладонь Глазом Бога — пустым, безжизненным. Как и тело Томо. Его Томо.       Широ трется о ноги, мурлычет, просит ласки, а Кадзуха баюкает последнее напоминание о самом дорогом друге и не может даже плакать. Слез уже не осталось. Только горькие сожаления.       Не остановил.       Не спас.       Не уберег это яркое пламя, этот шторм в своей размеренной жизни.       В темноте каюты Кадзухе всегда кажется, что плеч его касаются тяжелые, но нежные ладони, а затылок ласкает горячее дыхание. Фантом каждый раз растворяется, стоит юноше повернуться.       Спасаясь от этого образа, Кадзуха хватается за свечи, бумагу и перо. Пытается писать хокку, но раз за разом сминает листы и выбрасывает в широко распахнутое окно, на волю ветра и соленых волн. Снова, и снова, и снова избавляется от своих мыслей, не зная, как облечь их в слова.       К утру он обычно оказывается совершенно измучен и забывается на пару часов беспокойным сном. Но даже там Томо не покидает его.       В обрывочных снах Кадзуха раз за разом оказывается в его объятиях. Тепло родного крепкого тела успокаивает все тревоги, шелест дыхания над ухом окутывает чувством правильности, а руки мягко сжимают его ладони, гладя покрытые мозолями пальцы. Кадзуха жмурится. Тепло. Хорошо. Так, как нужно. Он позволяет себе утонуть в этом тепле, слепо тянется за поцелуем, надеясь, что Томо его поймет…       А потом тот исчезает. Кадзуха остается один в холодной тьме. И бежит. Бежит вновь, как тогда, после смерти Томо, до слепящей боли сжимая в обожженной руке пустой Глаз Бога и чувствуя треск молний в воздухе, дрожь земли под ногами тысяч воинов.       Кадзуха просыпается с первыми лучами солнца, позволив себе лишь несколько часов беспокойного сна. И вновь все повторяется.       Когда острова Инадзумы выступают из тумана, ронин чувствует дрожь где-то внутри. Она сжимает пальцы, наполняет силой ноги, стискивает горло, не давая сделать вдох. Кадзуха не хочет быть здесь. Он хочет и дальше путешествовать с командой «Алькора» по бескрайнему морю и наслаждаться звучанием природы, очаровательными видами и чувством свободы от всех мирских забот. Но вместе с тем его непреодолимо тянет домой. Туда, где лежит его жизнь. Туда, где ждут друзья и знакомые со всех островов.       Туда, где сложил голову его храбрый, безрассудный Томо.       Когда Путешественник сходит с корабля на остров Рито, Кадзуха не следует за ним. Он остается с Бэй Доу и командой, под их защитой. Каэдехара провожает юношу взглядом, не сомневаясь, что там о нем позаботятся. Казалось бы, можно расслабиться. Они закупят товаров для контрабанды и отплывут. Но у Кадзухи на сердце все равно неспокойно. Страшно тянет ступить на родную землю. Почувствовать ритм жизни Инадзумы, услышать шепот знакомого ветра.       Но вот незадача, это Путешественник может не опасаться, что его убьют, едва он покажется на глаза страже. У Кадзухи такой роскоши нет. Он никогда не любил блеск монет, холод шелков и тяжесть обязательств, но эту роскошь, пожалуй, хотел бы себе позволить. А вместо этого вновь сидит в вороньем гнезде и с тоской наблюдает за темными крышами домов, едва различимыми с такого расстояния.       Кадзуха чует родной ветер. Запахи дома манят и терзают. И только ладонь тянется к рукояти катаны.       Разум слеп. Он тоскует по дому и мечтает о несбыточном.       Тело же научено годами тренировок. Оно чует опасность и знает — стоит сойти с корабля на берег, и вновь придется бежать и прятаться, лелеять разбитое сердце и потерю.       Поэтому Кадзуха выжидает. И это окупается.       Они как раз закупаются товарами и ловят обрывочные слухи о похождениях путешественника, когда в объятиях ночной тьмы к ним приходит незваная гостья. Она поднимается на корабль вместе с товарами — так, чтобы любопытный прохожий случайно не заметил, — и тут же скрывается в каюте Бэй Доу. Кадзуху приглашают на эту встречу тоже. И только когда окна каюты оказываются зашторены, а мрак разгоняет огонек свечи, гостья снимает капюшон. С огромным удивлением Кадзуха узнает в ней госпожу Сангономию Кокоми — свою старую знакомую и помощницу в побеге с Инадзумы. Она все так же прекрасна, как и в прошлые их встречи. Светловолосая, голубоглазая, на вид хрупкая, но в душе — настоящая воительница. Такая, какой он ее и запомнил.       Вместе с ней в голову приходят одно за другим приятные воспоминания о друзьях, оставленных за пеленой штормов и катанами солдат сёгуна. Кадзуха позволяет себе улыбнуться. Томо уважал госпожу Сангономию. А Кадзуха, в свою очередь, уважал и ее, и ее приближенного — генерала Горо, прямолинейного, несдержанного, но на какое-то время — сначала пока Каэдехара и Томо вновь были порознь, наслаждаясь короткой передышкой в их отношениях, а потом уже после того, как комиссия Тэнрё принялась за Охоту на Глаза Бога — ставшего Кадзухе хорошим другом. Пожалуй, его ронин помнит даже лучше госпожи Кокоми. Хотя бы потому, что с Горо его познакомил Томо. А еще потому, что юный ронин и генерал нередко позволяли себе распить чашку-другую сакэ за разговорами обо всем на свете. Наконец, потому, что именно он порядком помог Кадзухе спастись после смерти Томо.       Горо не казался хорошим собеседником, но, однако же, им являлся. Воспоминания о нем приятны. Но…       Кадзуха сразу понимает — с госпожой Сангономией придет и нечто большее. Что-то, что вновь закрутит его в смерче событий.       — Рада нашей новой встрече, Каэдехара Кадзуха-сан, — улыбается она. — И еще больше рада видеть вас в добром здравии.       — Взаимно, — склоняет перед ней голову ронин.       И только обожженные пальцы под плотной вязью бинтов напоминают о себе тянущей болью. Доброе здравие… Едва ли. После смерти Томо и побега из Инадзумы Кадзуха ни разу не чувствовал себя «в добром здравии». Терпимо — и то, только в единении с природой, наслаждении умиротворением или в компании Бэй Доу, мастерски отвлекающей его от всего на свете. Но ронин скрывает сомнения под маской абсолютного спокойствия. Бэй Доу быстро перехватывает внимание высокопочтенной госпожи на себя.       — Да-да, я тоже рада вашей встрече. Только вот есть у меня вопросец. Зачем вы пришли?       Капитан «Алькора», как обычно, прямолинейна. Конечно, даже перед знатной дамой она не собирается смерить бурный нрав. Госпожа Сангономия не отмечает этого. Вместо того, чтобы возмутиться такому с собой обращению, как возмутились бы многие женщины ее положения, она склоняет перед Бэй Доу — всего лишь капитаном корабля из чужой страны — голову. Она всегда такая — уважительная, терпеливая. Но Кадзуха все равно чувствует, что за этим жестом скрывается нечто большее, чем природная уважительность.       Проницательность его не обманывает.       — У меня есть для вас предложение, многоуважаемая Бэй Доу, знаменитая Владычица морей.       — Не люблю лесть. Обычно предложения, следующие за ней, меня не радуют, — отрезает Бэй Доу, скрестив руки на груди.       Кадзуха с ней полностью согласен. Капитан могла иногда казаться легкомысленной, но контрабандистской мудрости ей не занимать.       Кокоми, очевидно, понимает это. Подняв голову, она наконец убирает с лица улыбку и делается до мурашек серьезной. Такая госпожа Сангономия — верный знак сомнительных предложений. Кадзуха напрягается, ожидая чего угодно.       — Тогда позвольте опустить формальности. Наверное, вы слышали, что после начала Охоты на Глаза Бога я собрала под своим командованием людей, отрицающих такой ход вещей.       — Слышала краем уха. Отчаянно, но уважения заслуживает.       — Тогда мое предложение не вызовет в вас особого возмущения, — кивает ей Кокоми. — Я, Сангономия Кокоми, лидер повстанческого движения за освобождение Инадзумы от тирании сёгуна Райдэн Баал, хочу заключить с вами контракт на сотрудничество. Станьте нашим оружием в этой битве за свободу.       Слова Кокоми отзываются в груди Кадзухи давно позабытым трепетом. Но вместе с тем — ужасом, подобного которому ронин не испытывал с того момента, как увидел осколки клинка Томо и его самого, сраженного молнией сёгуна Райдэн. Он умер в бою, о котором мечтал, Кадзуха никогда не ненавидел ее за его смерть, но… Это не значит, что ронин не испытывает страха перед этой великой женщиной, с головой нырнувшей в горький мед власти. Она сильна. Сильнее, пожалуй, любого человека в Инадзуме. И это еще не считая того, что за ее спиной стоит верная Кудзё Сара и целая армия. Выступать против нее — безумие.       Но, Архонты, до чего же оно манящее… Если они все же сумеют пересилить Райдэн, Инадзума станет свободна. Приказ об Охоте исчезнет. Границы откроются. Запертые на острове Рито торговцы из других стран сумеют вернуться домой, а инадзумцы вновь увидят мир за пределами штормового барьера. Наконец, сам Кадзуха ступит на родные земли. Сможет похоронить Томо так, как тот того заслуживает, и перестанет искать его искру в других людях.       Он молчит. Это дело Бэй Доу. Его мнение не должно мешать ей принять собственное решение.       — Хм… Звучит достаточно опасно, чтобы я затребовала плату по повышенным тарифам, — усмехается капитан.       — Конечно, я заплачу вам достойно, госпожа Бэй Доу. Как насчет… миллиона моры, скидок на популярные иназумские товары и право эксклюзивной торговли редкими? Это достойная плата за вашу помощь?       — Более чем! По рукам. Мои воины будут с вами.       Госпожа Сангономия почтительно кивает. Взгляд ее останавливается на Кадзухе. Молча спрашивает — будешь ли ты с нами? Кадзухе не нужно лишних слов. Он согласен вновь обнажить клинок за то, чтобы Инадзума была свободна, если его просят об этом. Но Кокоми словно решает закрепить эффект.       — Мой генерал, Горо, посоветовал обратиться и лично к вам, Каэдехара-сан. Не солгал ли он мне, говоря о вашей верности свободной Инадзуме и мастерстве в обращении с клинком? Не обманемся ли мы в своей надежде увидеть вас на стороне сопротивления?       Кадзуха на короткий миг прикрывает глаза. Вспоминает Горо — неугомонного, прямолинейного до грубости, но вместе с тем бесконечно веселого и открытого, способного парой фраз поднять ему настроение и уговорить на прогулку по окрестным лесам. Вспоминает их увлекательные беседы до поздней ночи, его интерес к мастерству Кадзухи в предсказании природных явлений и написании хокку, их спарринги, всегда заканчивавшиеся сидением в песке и звонким смехом. Не забывает и о том, как несколько раз они гуляли втроем — Томо тогда прибыл в храм Сангономии и с радостью обнаружил двух старых друзей знакомыми. Это было прекрасное время.       Кадзуха ценит Горо. А Горо, оказывается, ценит его…       Как он может отказать ему в надежде?       — Моя катана и мое мастерство всегда будут на вашей стороне, госпожа Сангономия, — кланяется Кадзуха.       Интересно, как там Горо? Смогут ли они вновь, как раньше, быть беззаботными друзьями, или смерть Томо и Охота на Глаза Бога действительно все изменили? Кадзуха надеется, что возвращение на родину и встреча со старым другом поможет ему наконец перестать везде видеть тень Томо. И еще больше надеется, что однажды тираническая «вечность» уступит место мирной, в которой смогут найти утешение все, вне зависимости от гражданства и наличия или отсутствия Глаза Бога.       Госпожа Сангономия улыбается. И вновь Кадзуха чувствует, что за невинными словами кроется что-то большее. Однако на этот раз понять, что именно, никак не может. Ронин согласен воевать на ее стороне. Что еще она может ждать от него? Понимать желания природы в разы проще, чем желания людей… Наверное, поэтому Кадзуха так высоко ценит дружбу с Горо, который никогда не ходит вокруг да около с преподнесением информации. И наверное, по этой же причине когда-то позволил себе полюбить Томо — такого же спокойного, но куда более открытого и прямолинейного, чем Кадзуха, и более уважительного, чем Горо.       Как же Кадзухе иногда не хватает его мягкой усмешки и размеренного звучания голоса…       Он не вмешивается в обсуждения контракта. Едва до этого доходит, ронин выскальзывает из капитанской каюты и растворяется в ночном сумраке. Собственная каюта встречает его знакомой тишиной. Широ спит, свернувшись клубочком на его подушке. Кадзуха треплет кота между ушек — так, как учил его Томо, — и, получая благодарственное мурлыканье, перестает натянуто улыбаться. Тяжелый вздох срывается с его губ. Томо не одобрил бы его игр, его притворства… Он всегда говорил, что в чувствах нужно быть искренним. И Кадзуха соглашался с ним, еще не зная, что через года будет делать вид, что отпустил, что смирился с его смертью, что справился с болью потери, а не скрывает за привычной смиренностью бушующий океан противоречивых эмоций.       Интересно, Горо поймет его? Долгое время Кадзухе не с кем было даже попытаться обсудить пустоту, оставшуюся на месте Томо. Когда он бежал из страны, рана была еще слишком свежа и говорить о возлюбленном было почти физически больно. А когда он укрылся на «Алькоре», то обсуждать Томо было поздно. Из всех людей вокруг лишь он один знал безрассудного странника из Инадзумы.       Но Горо… Он тоже был другом Томо. Разделил ли он чувства Казухи или сумел, как то и полагается, отпустить погибшего друга? Наверное, это и не важно. Так или иначе, он поймет Кадзуху. Хотя бы отчасти. Может, этого хватит, чтобы Томо перестал присутствовать в его жизни незримой тяжестью на плечах?       Удивительно, но эта мысль отчасти успокаивает ронина. Гладя Широ, он представляет себе встречу со старым другом и отчего-то чувствует, как напряжение покидает мышцы, а образ Томо тает перед воспоминаниями о Горо. Кадзуха настолько вдохновляется этими мыслями, что даже садится за новое хокку. И на этот раз не выкидывает черновик.       — Кленовый лист, Ветром уносится вдаль. Потерян, как и я, — тихо перечитывает написанное юноша.       И в этот раз слова точно отображают его смятение, потерянность и надежду однажды вырваться из шторма.       «Алькор» снимается с якоря ранним утром. Кадзуха просыпается тогда же — впервые за долгое время выспавшимся. К обеду они направляют паруса по ветру и плывут к форту повстанцев.       Звуки боя ветер доносит до ронина задолго до места назначения, о чем он и предупреждает Бэй Доу и Сангономию-сан. Первая сразу отдает приказ команде корабля готовиться к бою, а вторая — хватает первый попавшийся лист и начинает что-то старательно планировать. Кадзуха не сомневается — она не подведет. И он не собирается подводить ее тоже. Катана как всегда остра, Каэдехара — готов к бою.       Наконец стены форта и жестокий бой у его подножья вырастают из-за плотной стены дождя. Команда «Алькора» к тому моменту полностью готова к битве. Сангономия ведет их. И Кадзуха чувствует, как сталь катаны в его руках поет, когда они врываются разящим громом в самую гущу сражения.       Знакомую фигуру ронин находит почти сразу. Горо трудно не узнать — его пушистые уши и хвост, карамельно-каштановые волосы и аура неугомонной энергии привлекают внимание против воли. И не только союзников. Солдаты под руководством Кудзё Сары знают, куда бить. Уже издалека Кадзуха видит, что Горо окружают — неумолимо загоняют в угол, словно играя с ним. Генерал сражается, как настоящий дикий зверь, но преимущество явно не на его стороне.       Кадзуха перехватывает катану покрепче и несется ему на подмогу. На мгновение страх вновь поднимает голову, воскрешая в памяти картину смерти Томо — распростертое на ступенях тело, разбитый клинок и сёгун, без каких-либо чувств смотрящая на того, кого сама убила. Кадзуха не собирается допускать этого вновь. Он не собирается терять еще одного друга.       Разящим вихрем анемо-стихии он врывается в ряды солдат комиссии Тэнрё. Они, очевидно, не готовы к этому. А ронин их не жалеет. Сейчас он не странник, а воин.       — Кадзуха! — доносится до него счастливый голос Горо.       — Давно не виделись, старый друг, — оборачивается к нему ронин, не в силах сдержать искренней улыбки.       Темные образы, тяжкие воспоминания и гнетущие сожаления отступают, когда Горо дарит ему в ответ свою улыбку. Ушки забавно дергаются, ясно давая понять, насколько старый друг рад видеть Кадзуху. Ронин тоже рад — даже больше, чем предполагал.       Они с Горо вновь сражаются плечом к плечу. И это, пожалуй, лучшее, что происходило с Кадзухой за долгое время.       Они побеждают. Наверное, в том числе и потому, что на их стороне путешественник — освоивший новую стихию, красующийся синяками, как обычно несгибаемый. Кудзё Сара уводит свои войска. Повстанцы единогласно облегченно выдыхают, провожая их взглядами. Наверное, сейчас должно праздновать, но вместо радости победы все разделяют горькую мысль — «пощадили».       Кадзуха смахивает с катаны кровь и убирает клинок в ножны. Пальцы чуть подрагивают. Подрастерял он сноровку… Успел забыть, как это — не просто сражаться, но убивать. Юноша было выдыхает — и тут же оказывается в плену цепких, крепких рук, которые тянут его вверх, почти отрывая от земли. Начать отбиваться не успевает — знакомый голос звенит у самого уха:       — Кадзуха!       Теплый нос утыкается куда-то в макушку, его крутят и вертят, словно пытаясь вытрясти душу. Ронин обмякает в руках друга, не в силах, да и не желая сопротивляться.       — Я тоже рад, тоже, — только и бормочет он, пытаясь хоть как-то повернуться, чтобы встретиться с Горо лицом к лицу.       В такие моменты генерал армии Сангономии в полной мере оправдывает свою кровь кэцлайнеров и собачьи уши и хвост. Он ведет себя, как соскучившийся по хозяину пес. И эта мысль настолько веселит Кадзуху, что он шутки ради заводит руки назад и пытается вслепую дотянуться до мягких ушек Горо. Конечно, тот сразу отпускает его и ускользает. Как обычно — пока рядом есть другие люди, почесать Горо за ухом невозможно. Когда ронин поворачивается, его встречают лукавая усмешка и ладони, вжимающиеся в щеки, не дающие отвернуться, заставляющие смотреть в широко распахнутые голубые глаза. Его осматривают, Кадзуха понимает, поэтому послушно не двигается.       — Цел, засранец! — наконец беззлобно усмехается Горо. — Вернулся! Что, не понравилось в Ли Юэ?       — Там неплохо, — прищуривается Кадзуха в ответ. — Но как я могу не прийти, когда нужен своему другу?       — Псих, — делает вывод генерал, наконец отпуская его лицо. — Не представляешь, как я рад видеть тебя вновь.       Кадзуха слышит в его словах «как я рад, что ты сумел добраться до "Алькора"» и «как я рад, что ты не погиб, исполняя наш с Сангономией полубезумный план побега». И не удерживается — оглядевшись, стремительным движением щипает друга за самый кончик пушистого уха. Просто чтобы вновь вернуться в те счастливые дни, когда они, еще совсем мальчишка и юный последователь Сангономии, могли дурачиться на пару, не боясь больше никогда друг друга не увидеть.       Горо морщится, но вместо того, чтобы привычно возмутиться, едва ощутимо пихает Кадзуху в бок.       — Не порть мне облик. Перед солдатами я грозный генерал.       — Грозный генерал, который только что в приступе радости чуть не вытряс из друга душу? — подкалывает его Кадзуха.       — Пф! Ладно, твоя взяла. А раз так…       Его руки вновь тянутся к бокам Кадзухи, пытаясь ухватиться за них, но на этот раз ронин готов. Он отходит прежде, чем цепкие пальцы мертвой хваткой вцепляются в одежду.       — Все такой же вертлявый, — фыркает Горо, послушно опуская руки. — Когда вернемся в храм, я тебя так просто не отпущу.       — Попробуй. В Ли Юэ я выучил парочку новых приемов.       Это все так глупо, так ребячливо… Но Кадзуха не может не улыбаться, видя знакомое острочертное лицо, голубые глаза и этот пушистый хвост, подрагивающий в нетерпении. Горо вновь рядом с ним. Прямо как раньше. И Кадзуха может даже представить, что сейчас они отправятся в храм, чтобы пропустить по чашке-другой сакэ под его хокку и бахвалистые истории Горо про его подвиги, а затем к ним присоединится Томо…       Губы Кадзухи дергаются. Нет. Томо не придет забрать его. Не обнимет их обоих, не потреплет по волосам, не уведет Кадзуху за собой, в их комнату, не проболтает с ним до глубокой ночи о поэзии и красоте природы… Они больше не отправятся в путь, свободные от земли, проблем и тревог, словно птицы в безоблачном небе. Его не будет рядом, как бы того ни хотелось.       Но… Эту мысль пережить проще, когда горячая ладонь Горо сжимает запястье и тащит за собой. Сейчас Кадзуха не один. Сейчас боль не так сильна и он может разделить её, а не погрузиться в неё с головой.       В храм они отправляются на повозке. Сангономия-сан уваживает своего генерала отдельной, а тот затягивает за собой Кадзуху. Ронин планирует весь путь наблюдать за проплывающими мимо лесными массивами и деревеньками. В вечерних сумерках они выглядят особенно уютно. Так и хочется оказаться в лучах света из окон домов, спрятаться от барабанящего по крыше повозки дождя в тепле…       Его смаривает ближе к середине пути.       И вновь кошмар смыкает свои стальные объятия. Все тот же, что и обычно, — Кадзуха бежит в никуда, за спиной его грохочут и лязгают шаги самураев сëгуна, руку жжет пустой Глаз Бога Томо, а на плечи давит тяжесть его потери. Ронин бежит изо всех сил, но дышать все труднее, а ноги двигаются все медленнее. Враги настигают…       Однако в этот раз сон заканчивается не пугающе неопределённо, а вполне себе хорошо.       Кадзуху спасают.       Чьи-то руки ловят его, вытягивают из этой невыносимой тьмы на свет. Кадзуха падает в объятия этих рук и чувствует, как слезы бесконечным потоком щекочут щеки соленой влагой.       В мгновение ока его голова оказывается на жестких, но удивительно удобных коленях. Тонкие пальцы, совсем не похожие на пальцы Томо, зарываются в распущенные волосы, смахивают их с лица, стирают слезы. Вторая ладонь хватается за обожженную руку, мягко гладит ноющие раны, прогоняя боль и жжение. И, словно этого мало, его мягко качают из стороны в сторону, будто младенца. Кадзуха не слышит ни звука, но спаситель, кажется, говорит что-то успокаивающее, потому что его окутывает покой. Слезы все так же жгут щеки, но рядом с человеком из сна боль уже не так сильна.       Кадзуха просыпается с первыми лучами солнца. Ему удивительно тепло, хотя за стенами повозки все так же воет ветер и стучит о землю бесконечный ливень. А почему, ронин понимает, когда шевелит ногами и запутывается стопами в одеяле. Одеяле, которым не накрывался.       В противовес ему Горо лежит на соседней скамейке, свернувшись клубочком, накрытый поверх брони лишь безразмерным нагадзюбаном, хотя ненавидит спать не накрытым.       Смущенно кутаясь в одеяло, Кадзуха понимает ещё кое-что. Вторая половина сна — не фантазия. Точно такая же сцена произошла сразу после его прибытия в лагерь повстанцев. Тогда Кадзуха был настолько убит горем, что почти не мог разговаривать — только бежал незнамо куда. Именно Горо спас его из цепких когтей солдат сëгуна и именно он пытался успокоить его всю ночь напролет — перебинтовывал гноящуюся ладонь, утирал слезы и укачивал, пока Кадзуха не провалился в беспокойное забытье. Ронин почти не запомнил того дня. Но сейчас разум очень к месту решил напомнить о том моменте. Может, потому, что и сегодня ночью Горо помог ему — пусть меньше, чем раньше, но, очевидно, с не меньшей заботой?       Кадзуха не разбирается. Он просто рад, что Горо с ним, рядом. Однако когда тот просыпается, все равно спрашивает:       — Почему ты отдал мне одеяло?       — Да ты полвечера вертелся, как ужаленный, и чуть ли не задыхался! — восклицает Горо, растрепывая движением ладони каштановые пряди. — Ну я и позаботился о тебе немного. Тебе кошмары снились?       — Прости, что… помешал отдохнуть, — пытается перевести тему Кадзуха, пока еще не зная, как описать свои беспокойные сны.       — Да ладно тебе! Я рядом. Если что, прикрою.       И так много искренности в его словах, так много заботы в голубых глазах, что Кадзуха все же выпаливает:       — Мне снился побег от комиссии Тэнрë. Первый. Я… часто вижу это во сне. Но в этот раз ты пришёл мне на помощь. Во сне, я имею в виду.       — Я тебе снюсь? Приятно знать, — прищуривается Горо, шутливо подперев голову ладонью.       Он словно чего-то ждет. Но Кадзуха только усмехается и дурашливо показывает другу язык. Впрочем, для него это очевидный и очень стремительный прогресс. Обычно после кошмаров ронину требуется минут десять-двадцать, чтобы прийти в себя, — перестать жадно глотать воздух, словно он вот-вот закончится, и унять дрожь в пальцах и ногах. Однако присутствие Горо дает понять: все будет в порядке. Может, не так, как раньше, но больше не одиноко, не страшно.       Когда он рядом, Кадзуха верит — он дома. Знакомые запахи — травяного шампуня и земли после дождя — лишь усиливают это чувство.       Храм Сангономии встречает их оживлением, которого едва ли ожидаешь от лагеря повстанцев. Кадзуха сначала даже задумывается о том, не кошмар ли все, что происходит сейчас с Инадзумой, — так тут по-привычному уютно. Когда он покидал храм, тот казался настоящим оком бури — мрачным, давящим эпицентром разгорающейся войны. А сейчас все светло, шумно… Так и кажется, что вот-вот Кадзуха зайдет в местный сад камней и увидит сидящего рядом с самым приметным бонсаем Томо. Ронин старается отделаться от этого чувства, но оно не отпускает его до тех пор, пока он не замечает ровные ряды баррикад на подходах к храму и окна, переделанные в бойницы. Этот вид отрезвляет. Словно понимая, Горо подталкивает его вперед.       — Идем! Я берег твою комнату как мог. Чистоту не обещаю, но гарантирую, что там все осталось так же, как в день, когда ты ушел на «Алькор».       — Что, даже скомканные черновики в тансу оставил? — нервно усмехается Кадзуха.       — Даже твои бинты, — без тени шутливости отвечает Горо.       Кадзухе хотелось бы, чтобы это оказалось шуткой. Но когда Горо приводит его в комнату, ронин убеждается — друг не шутил. Свернутый футон лежит в уголке, рядом с ним покоится аккуратно сложенное второе одеяло. В тансу находятся и позабытые одежды, и те самые скомканные листы. И даже брошенные запасные ножны Кадзуха тоже находит на том же месте — под окном. Удивление заставляет его замереть в дверях, переступая с ноги на ногу и не в силах зайти в комнату, словно его заляпанные дорожной грязью таби могут осквернить татами комнаты, о покое которой он вспоминал даже в каюте «Алькора».       — Как насчет оставить твои вещи и пойти проветриться? Заодно расскажу, что тут у нас происходит, — замечает его смущение Горо.       Его ладонь хлопает Кадзуху по плечу — и только тогда ронин, вздрогнув, наконец выныривает из мыслей.       — А… Да, думаю, я не против, — старается он усмехнуться побеззаботнее.       А на деле — вспоминает, как ночевал в этой комнате с Томо, когда они останавливались на ночь в храме Сангономии. От возлюбленного тут не осталось и тени. Никаких вещей, даже запах выветрился. Но воспоминания… Воспоминания никуда не делись. И если сразу после смерти Томо они были похожи на жгучее лекарство, не дающее Кадзухе сойти с ума, то сейчас — солью саднят едва поджившие раны.       Горо, похоже, чувствует эту перемену настроения, но ее причины не понимает. Он заинтересованно смотрит на Кадзуху, ожидая его реакции, и только что хвостом не виляет. Ронин старается не выдать растерянности и смущения.       — Я в порядке. Просто... Это… Внезапно. Спасибо за заботу.       Кадзуха улыбается. И даже достаточно искренне, потому что Горо улыбается ещё шире и отвечает:       — Рад, что ты оценил! А знаешь, что оценил я? Вот это!       Пальцы генерала подцепляют амулет, висящий на одеждах Кадзухи. Такой же, какой носит и сам Горо.       — Вчера уже не стал мучить тебя разговорами, но я не ожидал, что ты сохранишь свой амулет дружбы. Или что он дотянет до того дня, как мы встретимся. Признаться честно, я старался, но в рукоделии хорош никогда не был.       — Я берег его так же, как ты — мою комнату, — улыбается Кадзуха, стараясь сделать вид, что все хорошо.       И это правда. Амулет для юного ронина был, можно сказать, спасительным якорем. Он позволял ощутить связь с другом, несколько месяцев помогавшим ему прийти в себя, вспомнить, что его ждут и что в него верят. Что на смерти Томо жизнь не закончилась и впереди еще много прекрасного и непознанного. Наверное, не будь этого амулета и памяти о дружбе с Горо, оправиться хотя бы немного было бы сложнее.       Но несмотря на это, Кадзуха понимает — все совсем не хорошо. Он не представляет, как будет жить в этой комнате, где все пропитано воспоминаниями о Томо. Даже сейчас, при свете дня и с Горо рядом, тени прошлого заставляют юношу поджать губы, а что же будет ночью, когда тяжесть воспоминаний особенно сильна? Куда ему будет деться от них в этих стенах?       Сразу после трагедии воспоминания были Кадзухе необходимы. Но сейчас… Ронин боится, что они задушат его в одну из ночей настолько, что он вновь утонет в пучине тоски и сожалений.       Но Горо так счастлив, что ему понравилось… Кадзуха не хочет расстраивать его. Не хочет признавать, что так и не сумел отпустить Томо.       Отправляясь на подмогу повстанцам, он надеялся, что сможет обсудить с другом давящее чувство потери. Но теперь видит — Горо Томо отпустил. Он пережил его смерть, смирился с ней. Он не мучается воспоминаниями. В отличие от Кадзухи, для которого каждое памятное место — как прицельный удар по больному.       Наверное, это глупо — так цепляться за счастливые воспоминания, так тяжело принимать смерть хоть и близкого, но человека… Прошёл уже не один год! Но Кадзухе все еще кажется, что вот-вот кошмар кончится и все будет как прежде.       Поэтому, когда Горо тянет его за собой, прогуляться по храму, он не спорит. Лучше быть рядом с Горо. С ним можно отвлечься. Его разговоры, шутки и касания заставляют держаться в реальности, рядом с ним. Рядом с ним Кадзухе вновь хочется смеяться. Уже не так громко, как раньше, но искренний смех для юноши давно стал чем-то необычным.       Горо тоже рад его видеть. Это можно понять по взгляду на его сияющее лицо, но острее всего — по тому, куда он приводит друга. Небольшой сад при храме встречает их пением птиц и шелестом листвы, так любимыми Кадзухой.       — Посиди здесь, — заговорщически шепчет Горо. — А я принесу кое-что, чтобы отметить твое возвращение.       — А генералу позволено пить средь бела дня? — усмехается Кадзуха.       — Только если немного и ради друга, хе-хе.       Это была их традиция — каждый раз, когда Кадзуха приезжал в храм Сангономии, Горо откуда-то вытаскивал запасы сакэ, за которыми они и проводили весь первый день вместе. Поэтому ронин послушно устраивается поудобнее под кленовым деревом и ожидает, пока Горо вернется.       Друг возвращается с двумя большими кувшинами. Кадзуха присвистывает.       — Это немного? По-моему, даже в лучшие годы ты приносил максимум один такой кувшин.       — Мы давно не виделись. Надо наверстывать!       С улыбкой он ставит кувшины, плюхается рядом с Кадзухой на траву и ловко разливает сакэ по чашкам. Ронин безропотно принимает его приглашение к веселью. Ему этого действительно не хватало. Сакэ в компании Бэй Доу или команды «Алькора» был неплох, но ни разу не таким же приятным, как вместе с Горо, на заднем дворе храма Сангономии.       Горо поднимает свою чашку повыше и, сверкая белозубой улыбкой, торжественно произносит:       — Ну, за твое возвращение!       — За нашу новую встречу, — добавляет Кадзуха, чокаясь с другом.       Сакэ оказывается таким же жгучим и терпким, как и раньше. Кадзуха даже морщится.       — Да отвык ты, дружище, — хохочет Горо, похлопывая Кадзуху по спине. — Водички?       — Нет, все нормально. Ещё пару глотков — и я приду в себя, — улыбается Кадзуха, наслаждаясь теплом знакомой ладони на спине.       Наверное, это просто эйфория от возвращения домой, но от прикосновений Горо Кадзуха ощущает приятную дрожь в груди. Он невольно вспоминает годы их дружбы. Вечера, которые они проводили вместе, сидя на берегу моря. Дни, в которые наслаждались жизнью и разговорами друг с другом. Наконец, то единение душ между ними, которое всегда зачаровывало Кадзуху. И это заставляет его придвигаться к другу ещё ближе, словно бы тот вот-вот исчезнет и только близость ронина к нему может сохранить это приятное видение.       Кадзуха скучал. Настолько, что рядом с Горо даже не вспоминает о Томо. Ронин думает, это потому, что рядом с генералом Сангономии Кокоми думать о ком-то ещё, кроме него, просто невозможно. Но где-то внутри знает — это потому, что он действительно ужасно тосковал вдали от друга, много месяцев отвлекавшего от чувства потери, привязывающего его к себе заботой и поддержкой. Так же, как когда-то Томо.       Пока ронин об этом не думает. Он просто пьет вместе с Горо и радуется тому, что друг рядом. И совсем не замечает взглядов, которыми тот его награждает.       Постепенно расслабляясь, Кадзуха узнаёт от Горо, насколько же все изменилось в Инадзуме с его побега.       — Мы и до этого не радовались популярности, — вздыхает Горо, рассказывая о повстанческом движении. — А после проблем в Татарасуне и вовсе потеряли человеческий облик для жителей столицы. Скажем мягко, нас любят не все.       — Это заметно, — кивает Кадзуха. — Людей в лагере совсем мало.       — Да… Но мы не сдаемся! — решительно заявляет генерал. — А теперь, когда здесь ты, команда «Алькора» и этот странный путешественник, шансов у нас еще больше.       — Ты переоцениваешь мою значимость. Я простой странник. Самурай без властелина.       — И это делает тебя особенно ценным воином, — фыркает Горо. — Кто, как не ты, знает о важности минут тишины и любования миром? Кто, как не ты, может принести немного покоя в этот шумный котел?       — О, так вот зачем я тебе нужен? Успокаивать и вдохновлять? Не думал, что ты так оцениваешь мой путь самурая.       — Ай, Кадзуха! Не перевирай мои слова! — хихикает Горо, обхватывая его за плечи и притягивая к себе. — Я о том говорю, что ты нам нужен. И я лично очень рад, что тебе хватило сил вернуться.       — Ну, надеюсь, здесь я могу сказать, что ты завуалированно пытаешься дать мне понять, что жить без меня не можешь? — в шутку говорит Кадзуха, уже наслаждаясь алкогольной слабостью и приятным теплом в груди.       — Хоть раз ты меня правильно понял, — удивляет его признанием Горо.       Внезапно для самого себя Кадзуха краснеет. Щеки опаляет теплом, где-то в груди что-то ëкает от внимательного, выжидательного даже взгляда друга на его лицо. Ронин списывает это на опьянение с непривычки. Так проще, чем признавать, что слова старого друга рождают какое-то до боли знакомое, но оттого и пугающее чувство.       Горо продолжает говорить, словно ничего и не было, а Кадзуха против воли задумывается о том, откуда это чувство взялось. Его хочется списать на радость встречи после долгой разлуки. Однако не получается. Ронин не понимает, всегда ли это чувство сопутствовало их с Горо встречам, или это что-то новое, странное и непонятное, невозможное и ненужное. Кадзуха не вспоминает. Он решает, что разум его просто затуманен сакэ, а потому не может возродить настолько стремительные воспоминания.       Так проще. Так не приходится думать о причинах своих чувств и волноваться об их неправильности. Кадзуха просто пьет и наслаждается теплом тела Горо под боком.       Не хватает, наверное, только пошловатых шуток Бэй Доу и морских шанти её матросов для полного расслабления. Или, возможно, Томо…       Думать о нем в такой момент Кадзухе не хочется. Этот миг слишком прекрасен, чтобы позволить тучам горя закрыть его. Кадзуха смахивает красную прядку, упавшую на лицо, и отпивает ещё немного сакэ.       Да, так — хорошо.       — Кадзуха, ты не представляешь, как я за тебя волновался, — пламенно признается Горо ближе к обеду, когда первый кувшин подходит к концу. — И насколько скучал. Все думал, как ты добрался до корабля, как там тебе в Ли Юэ, счастлив ли ты… Давай, признавайся, зря я переживал?       — Зря, — привирает Кадзуха. — Ли Юэ прекрасная страна для вольного путника. Чаек крик, плеск волн за бортом… Лунными ночами воздух пахнет свободой.       — Это сейчас было хокку?       — Что-то вроде, — хохочет Кадзуха. — Когда доберусь до своей каюты, принесу тебе все, что написал в Ли Юэ.       — Я рад, что Ли Юэ тебе понравился.       — Но это не значит, что я не вспоминал тебя.       И Томо. Томо, признаться, чаще, но… Кадзуха не знает, как подобрать слова для того, чтобы как-то перевести разговор на эту тему. О нём говорить всегда сложно. Благо, Горо не понимает его сомнений. Он довольно улыбается, показывая острые клычки, и чуть ли не урчит:       — Мне это душу очень греет.       На краткий миг его голова склоняется к голове Кадзухи — все еще достаточно далеко, но уже волнующе близко. Ронин замирает. Он знает этот краткий миг перед чем-то большим, но не хочет его признать. Сердце бьется в груди быстрее — совсем как раньше, до чего же неправильно, — и Кадзуха даже перестает дышать.       Но Горо только сдувает с его лица прядку волос — немного нервно, смущенно. Кадзуха улыбается. Вот оно что. Он просто позволил себе лишнюю мысль. Почему — вопрос другой, и ронину не хочется думать о нём. Само это мгновение — маленькая, позорная слабость, тоска по тому, кого не вернуть. И Кадзуха рад, что лишь он один задумался о нём.       Впрочем, позже ему ещё не раз приходится об этом задумываться. Он проводит в лагере повстанцев месяц, и весь этот месяц с ним творится что-то странное и даже постыдное. Он обнаруживает в себе новые грани отношения к Горо. И они его тревожат.       За годы разлуки генерал Сангономии-сан изменился. Дерзкий мальчишка стал не менее дерзким, но хитрым, смелым, решительным воином. Он остался все таким же веселым и временами развязным до грубости, но очевидно повзрослел. И этот новый Горо нравился Кадзухе. Больше, чем тому хотелось.       Сначала он списывал все на непривычность к такой тесной дружбе. Горо держался рядом. Близко, как никто другой. Даже Бэй Доу не позволяла себе такого внимания к взятому под крыло ронину. А Горо… Он звал его гулять и как бы невзначай хватал за руки. Тащил на спарринги — и всегда ловко скручивал, словно случайно прижимаясь всем телом. Приглашал его на ужин и неизменно подбирал любимые блюда Кадзухи — простые, но невероятно вкусные. Наконец, приходил к нему в комнату с доской для игры в сëги или картами и до ночи оставался рядом.       Все это было и раньше. Но теперь улыбка Горо казалась Кадзухе другой, более… личной, наверное. И взгляды его теперь пробирали до костей, до самого нутра, отзывающегося на них трепетом.       — Я все никак не могу поверить, что ты здесь, — иногда говорил он. — Такой же, как раньше. Словно и не было ничего. С тобой я вспоминаю лучшее время.       — Я изменился, — спорил с ним Кадзуха.       — Не-а. Каким был, таким и остался. Свободным, как птица, и независимым, как ветер. Мне это в тебе всегда нравилось, а теперь — ещё больше. Знаешь, это… успокаивает. Ты успокаиваешь.       Горо улыбался — и столько необычной для него нежности проскальзывало во взгляде, что Кадзухе становилось и тепло, и больно. Тепло потому, что душа его тянулась к этой ласке, к этой нежности, по которой он истосковался за годы без Томо. А больно… по очевидным причинам.       Этого не должно было быть. Это было неправильно. Кадзуха был верным ветром. Вольным, но преданным выбранному. И пусть Томо был мертв, верность ему ронин планировал сохранить.       Но с каждым днем в храме Кадзуха привязывался к Горо ещё больше, чем раньше. Каждое его слово, каждый жест, каждый взгляд напоминали — друг стал другим. И этот другой Горо рождал неправильные чувства. Такие, какие Кадзуха чувствовал только к Томо.       Иногда юноша ночами сидел у раскрытого настежь окна и жадно глотал воздух, пахнущий солью и почти трещащий от электро-энергии. Снова не спал. Потому что во снах его ждали тревожащие образы, но теперь другие.       Кошмары сменились сладкими, но едкими фантазиями. В них Кадзуха снова был любим. Теплые ладони согревали его обожженную ладонь и мозолистые пальцы, дыхание согревало затылок, а тепло другого тела сливалось с собственным, порождая волны приятной дрожи. Но когда он поднимал голову, вместо знакомого лица, волн светлых волос и слегка прищуренных глаз видел каштановые пряди, забавно подрагивающие уши и голубые омуты глаз Горо.       Просыпался Кадзуха со стыдом, но вместе с тем — с невыносимым желанием укрыться в чужих объятиях.       Это было неправильно, но так необходимо. Словно все годы в Ли Юэ Кадзуха нуждался только в этих чувствах. Каждый раз, когда Горо оказывался рядом, он чувствовал острую неловкость, но вместе с тем тянулся к другу.       В тот день Горо снова был с ним. После совещания с Сангономией-сан и путешественником, на котором обсуждалась их тактика в дальнейшей битве с Райдэн, друзья отправились отдохнуть и подготовиться к скорому отправлению на фронт. И снова — в сад при храме, но на этот раз чуть глубже.       — Ну что, готов ещё раз показать солдатам сëгуна свою мощь? — как обычно болтал Горо, закинув руки за голову и вышагивая широким шагом.       — Не уверен. У меня есть некоторые сомнения в нашем успехе.       — Ау. Обидно. Не веришь в нашу с госпожой Сангономией тактическую подкованность?       — Скорее в количественное преимущество. А против него никакая подкованность не вытянет, — ответил Кадзуха, радуясь возможности поболтать о стороннем.       — О, не переживай. С тобой я. А я смогу все, — бахвалисто хихикнул Горо.       — Тогда сомнения исчерпаны.       Это был очередной дружеский разговор, но с каждой фразой они обменивались такими взглядами, что Кадзуха невольно осекался. Только чувство стыда перед памятью Томо держало его поодаль от Горо. Но чужая ладонь совсем рядом и любопытные взгляды так и тянули поддаться.       Возможно, Горо чувствовал это. На самом деле, Кадзуха в этом даже не сомневался. С их первой встречи после разлуки Горо неизменно становился все ближе. От дружеских объятий все перешло к откровенным намекам — касаниям чуть ниже положенного, взглядам не туда, словам с подтекстом… Возможно, Кадзухе казалось. Возможно, он сходил с ума и просто искал в Горо тень Томо и их любви. Но в любом случае, эти чувства и мысли были сильнее него.       — Хэй, Казу, скажи-ка, а в Ли Юэ у тебя никого не осталось? — наконец решился на этот вопрос Горо.       Кадзуха ждал его целый месяц. Но сейчас он был настолько неожиданным, что юноша выдал:       — О чем ты?       — Я про отношения, — протянул Горо словно бы невзначай. — Может, капитан Бэй Доу? Или очаровательный паренек?       На деле в его голосе, в его жестах слышалось и чувствовалось смущение. А еще — невысказанное «нельзя же быть верным мертвому». И что на такое можно было ответить? Кадзуха отвел взгляд. Постарался улыбнуться.       — Нет. У меня никого там нет. Капитан Бэй Доу мне как вторая мать. К тому же у неё есть возлюбленная. Да и не искал я себе партнеров.       Горо выдыхает. Кажется, облегченно. Наверное, не понимает, что ничего хорошего в признании ронина нет — лишь откровение о том, что он так и не забыл Томо.       Кадзуха ждет продолжения со страхом и нетерпением. Но его не следует. Они с Горо идут дальше до тех пор, пока не находят уютную поляну с раскидистым дубом и уютной моховой подложкой. Ронин в восторге от этого места. Оно воплощает в себе лучшие качества Инадзумы — спокойный уют и близость к нетронутой людьми природе.       Ветер зарывается в его волосы, неся с собой запахи леса, далекой ещё бури и жизни.       — Хорошее местечко, а? — шепчет Горо.       Кадзуха чувствует, что цепкая ладонь тянется к его руке, а под ногами друга похрустывают ветки, но не двигается.       — Да. Прекрасное, — отрывисто произносит он, понимая, что будет дальше.       Ронин зажмуривается… Происходит ровно то, что он и ожидал — Горо хватает его за запястье, вжимается всем телом и, перехватив второй рукой за талию, целует. Его губы жесткие и шершавые, а их касания настойчивые, грубые, но вместе с тем какие-то нервные и отчаянные. Словно Горо верит в то, что его вот-вот оттолкнут. Ладони сжимают друга крепко, но так, чтобы тот в любой момент могут вывернуться. И даже поцелуй его как будто осторожный — дерзкий, как сам генерал, но по-детски невинный.       Кадзуха не отталкивает его. В груди что-то замирает, а затем начинает бешено скрестись, царапая изнутри жгучим стыдом и желанием.       Хочется ответить. Хочется уйти.       Хочется поддаться. Хочется остаться верным памяти Томо.       Кадзуха мечется, думает, размышляет, а Горо тем временем медленно отстраняется. Заглядывает в глаза ронину и почти шепчет:       — Кадзуха… Прости, что так, но… Знаешь, я… Это трудно сказать.       — Я подозревал, — сорванным голосом произносит ронин.       — Да, да, понимаю, я не скрывал. Но… Ты мне нравишься. И нравился ещё до всей этой кутерьмы с Охотой на Глаза Бога. Я молчал, говорить вообще не планировал, но… ты вернулся. И не отталкивал меня.       Пальцы его сильнее вжимаются в запястья Кадзухи. Становится чуть больно, но ронин ничего не говорит. Он только заглядывает в голубые глаза в ожидании продолжения. Долгожданного и такого пугающего.       — Я подумал, что ты не против. Но если против, я не обижусь. Просто оттолкни меня, и все будет как раньше.       Кадзуха хочет воспользоваться этим шансом. Так правильнее. Не влезать в новые отношения, не предавать Томо, быть свободным от возможной боли и тяжких привязанностей.       Но сердце говорит обратное. Оно требует любви. Требует быть свободным, но не одиноким.       И Кадзуха подчиняется ему.       Он медленно, перебарывая себя, вытягивает руку из хватки Горо, но только для того, чтобы ухватиться за его ладонь, сплести с ним пальцы и поддаться вперед.       Его поцелуй получается ещё более невинным. Это касание губ, не более, но ронин чувствует, как Горо расцветает от него.       — Это значит да? — почти виляет хвостом генерал.       — Давай попробуем, — уклончиво отвечает Кадзуха.       В Горо он не сомневается. Он сомневается в себе.       Его чувства непонятные, зыбкие, странные… Это тяга к теплу, к любви, не более, но Кадзуха позволяет себе поддаться ей. И только стыд перед Томо никак не желает отпускать.       Он мертв, но чувства Кадзухи к нему — нет.