° ° °
— Слушай, Луна, а зачем ты так хотела, чтобы Рольф забрал и наших нюхлеров, а? — уточнил Изар на следующее утро, когда сестренка явилась в Больничное крыло. Помфри обещала отпустить мальчика после обеда, и Изар ждал этого момента с нетерпением. — А разве ты стал бы планировать приезд Рольфа, если у Рона брат — драконолог? И тут Изар задумался. Всерьез задумался, почему Луна отправилась в Когтевран. Тонкости ее «простодушным» порывам могли позавидовать матерые слизеринцы. Ведь, и правда, их с Драко махинации остановились бы на том, чтобы надоумить глупых львов написать письмо одному из рыжего семейства — не так уж они с Драко переживали о судьбе чешуйчатого, как их сестренка, по праву не доверяющая драконологам. Уж те химичили с редкими ингредиентами из-под полы. Только болван бы не догадался, как происходит взаимодействие и содержание таких масштабных проектов, как заповедник редких магических видов, и кто имеет над ним влияние и непосредственный доступ. Уж точно не простофили, и не такие сердобольные души, как Хагрид или Полумна. Видимо, поэтому полувеликана не стали брать на эту должность, сколько бы он не мыкался. И дело не в незаконченном образовании. Полувеликан, которого не перешибешь и драконьим хвостом и не разоришься на медицинских счетах, был бы прекрасной кандидатурой в такой связанной с рисками профессией. И силы у него было поболее, чем у всех вместе взятых волшебников. — Да, — задумчиво протянул Изар, обескураженно склонив голову и слушая тонкий и приветливый голос девочки, — ты права. Приездом Рольфа я точно не стал бы усложнять план. Домовик мог нюхлеров передать Рольфу и дома, а не в Запретном лесу, по твоей просьбе. — Вот наших нюхлеров ты отдал в заповедник? — Нет, конечно, — тут же возмутился Изар, — мало ли что они с ними делать станут? — Поэтому я и не захотела, чтобы Норберта попала в плохие руки. — Норберта? — Это девочка, — мило улыбнулась Луна. — А почему раньше не сказала? — Ну, Рольф мог не захотеть связываться с девочкой, у него в заповедной зоне летают одни мужские особи, он бы побоялся, что они передерутся из-за нее. — А так… — вопросительно протянул Изар, выгнув бровь. — А так она маленькая пока, и у него есть возможность передать ее своим проверенным друзьям, с которыми мы лично не знакомы. Он альтруист и действительно любит животных, но он мог не захотеть приезжать. Не зря же он с отличием закончил Когтевран, а не Хаффлпафф, — пояснила девочка свои причины молчания брату. Он сразу понял, что после обучения у Трощескалы Луна не могла не определить пол уже родившегося дракона. Да она, даже осмотрев яйцо, могла сказать кто вылупится и какого вида. — Лиса ты, — ласково хмыкнул Изар, принимая, что его обвела вокруг пальца его милая сестренка, — лиса, а не зайчишка. — У меня два брата — слизеринцы, — задорно рассмеялась девочка, запрокинув голову и вытирая слезы, выступившие в уголках глаз, — что еще мне остается делать с вами и вашими таинственными планами, в которые вы меня не посвящаете? — Признаю, признаю ошибку, — в шутливом жесте поражения поднял ладони перед собой Изар, — но не обещаю посвящать тебя во все свои задумки, сама понимаешь. — Как и я. Как и я, братец Лис, — подхватила Луна и вскочила с неудобного стула, — увидимся. Мне еще на трансфигурацию идти. — Преврати гриффиндорскую львицу в шляпу, — пожелал ей Изар и уткнулся в книгу. — В Сортировочную? — уточнила девочка и, хихикнув, скрылась за дверями лазарета. После нее Больничное крыло посетил Дамблдор. Он, нахмурив брови, окинул взглядом всех пациентов и, увидев Изара, кисло ему улыбнулся. Вернее, его улыбка и пожелание выздоровления были на уровне, но мальчик прекрасно ловил оттенки чувств, даже мимолетные, определяя их сходу. Невилл упорно стоял на версии с зельем, причем он ненамного отошел от правды, ведь на самом деле до происшествия варил простые составы в туалете Миртл Уоррен, чтобы избежать саркастичных замечаний слизеринского декана и получить оценку повыше, чем банальный «Тролль». И не всегда его эксперименты заканчивались без мелких травм. Про Изара Невилл не упоминал, и мастерски мешал ответы так, что нельзя было придраться и вычислить явную ложь. И снова про дракона не было сказано ни слова, хотя директор вначале пытавшийся связать травмы мальчиков одним происшествием и не преуспевший в этом, сдался быстро. А травмы их имели только часть схожих симптомов, ведь у Изара, вовремя получившего помощь, не было зеленой кожи, лихорадки и языков пламени изо рта. Симптомы укуса оказались весьма похожи на начальную стадию драконьей оспы, но без пятен. Это немало переполошило Помфри, что позволило ей выгнать назойливого директора с его детальными расспросами. Это утро не отличалось от предыдущего, и медиведьма снова отправила так ничего и не выяснившего директора. — Там где надо он бы любопытство свое проявлял… Одни школьники Уизли чего стоят, — привычно ворчала она, — от их продукции не только позеленеть можно. Кто бы их приструнил. Изар выразительно пошевелил бровями и кивнул в сторону захлопнувшейся двери. — Ты бы с моей бабушкой с неделю пожил, — правильно понял незаданный вопрос гриффиндорец о его словесных увертках и тяжело вздохнул. Он, как чистокровный, прекрасно ориентировался в законах и уложениях, поэтому у него даже мысли не было упомянуть запрещенную везде, кроме заповедников, рептилию. Уж бабушки он однозначно боялся больше, чем директора и профессора Снейпа вместе взятых.° ° °
Том определенно злился. Вместо регулярной подпитки силы и интересного собеседника после его эмоционального срыва он получил какую-то сопливую неврастеничную девицу, жалующуюся на всех подряд и обвиняющую в своих глупых проблемах кого угодно, кроме себя. Он бы и отвечать не стал, но, изнывая от магического голода, привыкший к регулярному поступлению чистой незамутненной силы, он, сильно обижаясь на Акери, вступил в разговор с предательницей крови. А кем еще была девчонка, имея такую гаденькую и слабую магию. Да с ней же говорить чаще пары раз в день не стоило без того, чтобы эта дурища не свалилась с банальным истощением. И ни слова про Акери. Он выяснял. Не знала эта Джинни. Кто наградил ее таким банальным именем? Видать такая же недалекая и тупая клуша, какой оказалась его мать. Том. Надо же? Том. Еще бы Джерри назвала — был бы полный абзац! Девчонка не знала никакого Акери. Том мог подумать, что глупая первогодка могла не знать всех поименно старшекурсников, но мысль, что Акери больше не возьмет в руки его дневник, что он потерялся где-то на просторах такой пленительной и недостижимой ему реальной жизни выводила Тома на новый уровень гнева и бессилия. А от бессилия он чувствовал еще больший гнев, и ему хотелось уничтожить — неважно что, неважно кого. Как-то выплеснуть из себя эту прорву мучающих его эмоций. Мог же Акери его обмануть? Мог! Все. Все его обманывали так или иначе, рано или поздно. Кому можно было поверить? Признаться честно, себе он тоже не верил и посчитал бы глупцом любого, кто стал бы доверять ему. Безусловное доверие такая же мифическая вещь, как настоящая дружба и вечная любовь. Но Акери ему был симпатичен. Иногда такой порывистый, даже идеалистичный в некоторых глобальных суждениях, в других же — напоминающий циничного много повидавшего старика. Он не был разочарован в людях, как Том, но не потому, что обладал наивностью счастливого детства, недалеким умом дурака или безграничным терпением блаженного, а потому что не был изначально ими очарован. Давая право на ошибки, глупости, внутреннюю гниль или просто скверный характер. И он не пытался исправить весь мир. Как идеалист, юнец или самовлюбленный безумец. И иногда, беседуя с ним, именно Том чувствовал себя одним их трех последних. Идеалистом, зеленым порывистым юнцом или самовлюбленным до крайности магом, который только и мечтает о власти и могуществе, всеобщем преклонении и признании миром собственных заслуг. Его собеседник был к нему расположен и звучал на равных — без жалости, без презрения, без гордыни или высокомерия. А ведь Том, забывшись от многолетнего дефицита общения, мог раскрыть о себе то, чего не говорил никому. И никогда Акери не швырял ему его слабости, его промахи в лицо, хотя умел быть и циником, и саркастичным расчетливым мерзавцем. Тем, кого не будет волновать благополучие всех и каждого, но также тем, кто не пройдет мимо чужой беды, дав свое расположение даром, не рассчитывая на выгоду. И лишь получив в ответ неблагодарность — он не стал бы мстить как Том, а вычеркнул бы этого человека из своей жизни, из мыслей и будущего. Не раздавил, а прошел мимо, забыв о существовании того, кто доставил неприятности. Акери насмешничал, характеризуя его порывы как «почесать свои детские комплексы», «благо всем, а горе — каждому», «раздать всем по прянику (подзатыльнику) — и успокоиться». В любой беседе пафос Акери превращал в ерничанье, а сарказм, как потом понимал сам Том, был всего лишь горечью обиженного, которую почему-то он бережно хранил десятилетия. Зачем? Зачем он это скурпулезно запоминал? Чтобы когда-нибудь, став могущественным и недостижимым для боли, отвержения и насмешек, — предъявить счет всем и каждому? Чтобы отомстить? Но именно Акери смог в конце концов донести ему, что растрачивая себя на любую, особенно мелкую месть, он сам окажется на пепелище, в обломках прошлого, не имея настоящего, не имея сил даже думать о будущем. Сквозь призму взглядов этого мага Том сам себе зачастую казался пустой оболочкой — мелочным, жалким и изломанным. Поэтому он злился, отмалчивался и яростно доказывал свое, даже осознавая, что был неправ. Но еще никогда он не чувствовал себя в этих беседах тем, кем ощущал: не стоящим внимания или ненужным, неинтересным или недостойным. Акери искренне ценил его, и даже не за знания, которые мог дать Том, не за влияние, которое дать уже не мог, а за присутствие. За то, что он просто мог быть рядом именно такой, какой он есть, со всеми своими недостатками, вереницей разных масок, всплесками чувств. Иногда Тому казалось, что этот Акери видел его сквозь все его щиты и барьеры, и принимал, ничего не требуя, не торгуясь, не выжидая. Как-то совсем не по-слизерински. Иногда сам Акери звучал, как надорванная струна, но это было редко, потому что его собеседник избегал ему отвечать в состоянии смятения. А вот Том готов был общаться в любое время. Беседы он стал ценить, оказавшись в одиночестве на долгие, как он узнал, тридцать девять лет. Как он мог подумать, что окажется заключенным в безликой тетрадке? Его личность, его суть будет спрятана вместе с эмоциями, от которых он, будучи глупым подростком, захотел избавиться, слив их в дневник. Особенно, когда умерла Миртл по его вине. И оказался здесь заперт сам, когда его дубликат, глупый безэмоциональный болван, надменный идиот убрал его в сундук, а после окончания школы отнес другу и попросил, скорее приказал, спрятать. А тот отдал своему дрожащему скудоумному домашнему эльфу, который скрыл «ценность», доверенную хозяином, сначала в своем домовичьем гнезде, а потом по наущрениям самого Тома — среди ценных фолиантов. И протирал влажной тряпочкой раз в несколько дней, потому что именно так понял приказ «хранить бережно». И Том станет довольствоваться крохами магии, выныривая из забытья изредка, а подчастую плавая в белом мареве забытья. И только через годы он соберет ее достаточно, чтобы не только бодрствовать, но и создать вокруг себя хотя бы приемлемую воображаемую комнату, где он сможет находиться. С огромным окном на морское побережье, с удобным креслом и письменным столом, кроватью, созданной по воспоминаниям из Хогвартса с той же самой вырезанной им «меткой принадлежности» на одном из ее столбиков. Постепенно он обзаведется книгами — вспоминая детально все, что он когда-либо читал или даже просматривал, держа в руках. И начнет рисовать, исчерчивая ярды бумажных листов разноцветными мелками всех оттенков — благо развитые навыки окклюменции и богатая фантазия позволяли вообразить все, что он хотел. Лишь бы хватало магии. Он мог менять виды из окна, но магии не хватало, чтобы покинуть комнату, вообразив за дверью пляж, или горы, или лес. Открывая ее, он видел только пустоту, которая вызывала неприятие, отторжение одним своим существованием. Казалось, ступи он за порог, и исчезнет его сознание, его «мыслекомната». Заблудиться в мареве и потерять себя ему очень не хотелось. О, как он испугался, когда книги в его библиотеке стали бледнеть. Магии не хватало, чтобы поддерживать реалистичность его «обиталища». И Том принялся изводить бедного лопоухого, требуя, уговаривая, заставляя его отдать дневник. Уж на это его сил стало хватать, не то, что в первый раз. Он убеждал домовика нарушить приказ хозяина, медленно и верно, безжалостно и целенаправленно сводил домовика с ума. Как бы ему не было его жаль — на другой чаше весов стояло его здравомыслие и жизнь. Он не был злым, или безжалостным садистом, хотя успел оказаться убийцей, не желая того. Ведь крестраж был создан, и создан на смерти его глупой слезливой однокурсницы. Как бы Том ее не презирал, но убивать не планировал. Идиотка оказалась в неудачном месте случайно, в неудачное время, а дальше — все словно в тумане. Ее невидящие глаза, искаженное гримасой удивления и гнева застывшее лицо. Она пыталась выгнать его из туалета. Будто бы наследника Слизерина, хозяина тысячелетнего василиска, могли волновать такие условности. И поплатилась. Жизнью. И поплатился домовик. Разумом. Хотя, сколько там того разума было… И хотя Том уговаривал себя, что обе эти жертвы были необходимы и даны самой Судьбой, на душе все равно было немного мерзко. Это приютские враги получали по заслугам и были живы, хоть и испуганы, а Миртл и Добби не сделали лично ему ничего плохого. В итоге первая потеряла жизнь, а второй — мозги. Они оказались лишними. И вот он тоже оказался лишним. И будущий лорд Волан-де-Морт его выбросил, сплавив Малфою. И Акери тоже выбросил его, а глупая девица нашла в слякоти и снегу. А теперь мысли ему конопатила каким-то блондинистым красавчиком и его мерзкой сестрицей. Мог это быть Акери? Надменный, заносчивый, богатый, властный, а его сестра — глупой, поверхностной, жалкой и сумасшедшей? Если принимать слова этой Джиневры за чистую монету — однозначно нет. Объективностью и умом магичка явно не обладала, а вот завистью и злобностью — за десятерых. И стоит ли искать своего прошлого собеседника? Но как терпеть нынешнего? Том сидел на окне и меланхолично рисовал, взмахом руки меняя пейзаж за окном каждые полчаса, хотя время в этом месте было условно. Он взвешивал и планировал свои следующие действия. Рассчитывал, хватит ли смерти девчонки на его воплощение, или на улучшение его «обиталища». И может ли он решиться на ее убийство? Мучительное убийство в Тайной комнате, ведь именно там располагалась огромная гексаграмма для ритуалов, проводимых для замка. Именно ее охранял Шейсашш, огромный василиск. Его осенила безумная по своей сути идея. Можно ли использовать ритуальное умерщвление самого василиска, например, этой девчонкой для создания его телесного воплощения? Или их обоих стоит прикончить, как только он начнет воплощаться? Это нужно было просчитать, детально. Тщательно. Учитывая каждую мелочь. Вот, даже порченная кровь девицы могла значительно ослабить весь результат. И как ритуал в замковой гексаграмме мог измениться со смертью школьницы — ведь сам замок был настроен на защиту детей, живущих в нем? Навскидку, ее смерть принесла бы больше вреда, чем пользы, а вот ее действия, по указке Тома, могли помочь ему и привести к успеху. Воодушевленный Том начал придумывать, как худосочная первокурсница могла бы убить огромного василиска. Или кто-то вместо нее? Смог ли Том завладеть ее разумом и телом хотя бы временно, чтобы выполнить приготовления и найти необходимые книги к концу учебного года, когда концентрация магической силы в замке достигала своего пика? Может, и к лучшему, что Акери выбросил его, им бы завладеть не получилось — помешали бы данные магу обеты, да и амулеты наследника выпили бы зазря собранный им резерв. А вот его обещанием помощи он мог воспользоваться, хотя мальчик точно не собирался пускать его в свое тело и разум, или нарушать мыслимые правила под угрозой исключения из школы. Так что, и правда, к лучшему, что он в руках у глупенькой «слабосилки».° ° °
Люциус был доволен, даже счастлив держать в руках письмо от своего второго сына. Мужчина перевел взгляд на едва подрагивающие руки и нахмурился. Последние полгода совершенно сбили его с ног, перекрутили будто в трансгрессии весь внутренний мир, перевернули разум и жизнь. Он не хотел возвращаться к своему прошлому состоянию замороженного и невозмутимого аристократа, у которого были прописаны планы на все сорок лет вперед без неожиданностей. Но и казаться гипервозбудимым подростком, который не в силах сдержать эмоции было недопустимо. Абраксас заставил забыть про них, превратил в ледяную статую с логикой вместо позвоночника, а теперь ему предстояло их не выключить, а обуздать и заставить работать на пользу, а не во вред. Напоминать «безумного Сири», который так и не вырос, Люциусу определенно не хотелось. Поэтому пришлось снова браться за книги по окклюменции, вспоминая то, что он забыл, и отобрать книги по маггловской психологии, но уже для помощи себе, а не только Изару. И это учитывая особенности жизни и мышления волшебников. Не уподобляться же магглам с их плебейскими привычками? Свое аристократическое воспитание в угоду маггловским психологам он перечеркивать не собирался, а вот извлечь определенную пользу из новой информации стоило. Он не был сторонником теории о «высшей и низшей расе», понимая, что людьми были все, хоть обладающие магией, хоть лишенные ее. А зависть, злоба, гнев и разные пороки были присущи всем, как и типичные реакции. Некоторые книги по психологии успеха, развития бизнеса и психологии влияния он даже перечитал, пользуясь затишьем в Министерстве. Со вздохом добавил с утра час на медитацию, а вечером — на физическую и магическую тренировку. С новыми переменами в его жизни нельзя было ожидать, что он не столкнется с проблемами, которые могут иметь не дипломатический колер, а вполне себе физический или боевой. Как в прежние времена. Да и Нарси, наверное, стоит убедить вспомнить юность и их шуточные и не очень дуэли. Не всегда стоит полагаться на родовые артефакты. «Защиту над мэнором стоит усовершенствовать», — всерьез ушел в размышления Люциус. Час он потратил, набросав идеи по устройству и защите резко пополнившейся семьи, какими стоило бы заняться вплотную, иметь в виду или заготовить задел на будущее. Дамблдор был очень опасной угрозой, но увы — не единственной. А с обнародованием семейных новостей могло произойти что угодно: от затаивших злобу старых завистников разного толка до фанатиков любых мастей. И если Драко они растили с осознанием возможных опасностей, то как росли двое его других детей — об этом можно было только печалиться. Скорее гневаться, как бы не было это чувство бесполезно. Одно радовало, если не с интригами, то с боевкой его найденыши могли дать фору многим не смотря на возраст. От них такого вряд ли кто мог ожидать. Следующий час он потратил на размышление, как лучше и эффективнее организовать детский досуг летом. И Драко стоило подтянуть с боевой практикой, и Луну с Изаром — но только с дипломатическими и кулуарными угрозами. Старший никогда не ел и не пил ничего на приемах, не убедившись в безвредности, не общался с теми, кто казался подозрительным по определенным невербальным сигналам и действиям, обращал внимание на интонации, разговоры и жесты. Знал он защитные артефакты и чары, не дающие проникать в разум и воздействовать тонко и ненавязчиво, влияя на собеседника исподволь. И зелья. И как проверять себя на простейшие ментальные закладки… Но что знали об этом его младшие дети? Малфой закрыл глаза и медленно выдохнул, успокаивая разум, выкидывая наносное и бесполезное. А потом принялся читать письмо.«Дорогой отец!
Я приношу извинения за свой скорый уход в тот день, я не хотел поддаться эмоциям и ухудшить и без того неловкое положение. Дав себе обещание быть честным с собой и с теми, кто стал мне дорог, рискуя показаться сентиментальным, я не могу не сказать, что решение написать вам было одним из самых сложных и мучительных за долгое время. Признаюсь, меня одолевает буря чувств и мыслей, не давая мне покоя. Встреча с вами была бы для меня волнительной, но я к ней не готов. Как не готов осознать, что теперь имею родителей, тех, кому я могу быть небезразличен. Своим решением я не хотел бы огорчить Вас и особенно Нарциссу, которая желала встретиться со мной в ближайшее время. Мое промедление не продиктовано нежеланием видеть вас, ежели могло так показаться. Скорее моим смятением от этой вне всяких сомнений приятной новости, моими опасениями разочаровать вас и моими внутренними демонами. Как бы пафосно или глупо это не звучало, но прошу, прими это без тени насмешки — я не знаю, как сказать иначе. Я вряд ли смогу когда-либо сравняться с Драко в его утонченности, воспитании и манерах, его силе и умении жить как настоящий аристократ — не ждите от меня этого. Я резок и груб. Тих и немногословен. Я не люблю людей и не горю желанием общаться с ними сверх необходимого. Я не составлю партию ни одной достойной чистокровной добродетельной девушке. Как бы я не притворялся, я не хочу делать это перед тобой, отец, — я не исполню возложенных на меня ожиданий. Поэтому мне видится очевидным ваше разочарование, если не сейчас, то в будущем. И я не уверен, что мне стоит оставаться, получая от вас любовь, терпение, принятие и иные авансы, не будучи готовым когда-либо стать тем, кем Вы бы гордились по праву. И как бы ты не возражал на это, отец, я знаю, что это естественная реакция любого родителя. Я не знаю, стоит ли мне начинать то, что в будущем принесет и Вам, и мне боль и горечь поражения. Но оставим это. Вряд ли ты согласен с моей убежденностью сейчас. Скажу, что я рад, что у Луны появились вы. Она самое светлое, чистое и прекрасное, что встретилось в моей жизни, и я готов был охранять ее, беречь изо всех сил и более, и не планирую отстраняться от возложенной на меня ответственности. Само осознание, что защитников у нее прибавилось, дает мне несомненное облегчение. И сейчас уместно напомнить, что я и дальше придерживаюсь наших договоренностей насчет школы и опасностей, связанных с ней. Хотел сказать то, что не успел сказать при встрече. Не зная о нашем родстве, я восхищался семьей Драко, вами с Нарциссой, и вашими отношениями друг с другом. Я был несомненно рад почувствовать ваше тепло и расположение, заботу и принятие, как гость вашего сына тогда. И это останется одним из самых теплых и светлых воспоминаний. Прошу, отец, не принимай мою отстраненность и сдержанность как нежелание принять вас. Скорее наоборот. Все слишком непросто. Не подталкивай меня открываться более, чем я сумею. Я попытаюсь быть честным, без умалчиваний и двойных смыслов. И я готов ответить на вопросы, возникающие у Вас, как и услышать более о Вас и нашей семье, которую я никоим образом не отвергаю.Изар Акери Лавгуд,
нареченный магией наследник Лавгуд и ваш сын».
Люциус разгладил письмо и внимательно перечитал его, запоминая каждое слово, каждый оборот, выбранный его драгоценным ребенком. Отмечая все, что помогло бы ему понять Изара. Понять, помочь и стать тем, кто нужен его раненому мальчику. Он не ожидал радостное до бессмысленности письмо счастливого и уверенного ребенка, он боялся получить холодный и категоричный в своей простоте отказ. Он хотел увидеть согласие на встречу, но готов был набраться терпения и мудрости всего мира, чтобы дождаться, когда его мальчик получит умиротворение и уверенность в их любви и защите. Чтобы ему больше никогда не пришлось сражаться в видимых и невидимых битвах с собой и со всем миром. Теперь стоило поговорить с Нарси. Он был уверен в ее материнской чуткости, но не был уверен, что ее пылкое сердце готово выполнить просьбу сына. Просьбу ждать. Просьбу не торопить. Просьбу не огорчаться на отказ и промедление. Каким бы он был родителем, проигнорировав первую, такую важную для него, просьбу сына. Здесь не было ожидания вопреки. Люциус надеялся на это, еще раз проанализировав письмо, и решив согласиться с желанием Изара. Не торопить. Как бы не хотелось обратного. А потом, помимо всех дел, стоило уделить время чтению книг. Ему предстояло оценить себя, изменить себя так, чтобы не повредить таким хрупким, едва зарождающимся отношениям с его мальчиком. Ведь даже его резкий окрик, спровоцированный вполне объективными причинами и усталостью, но тем не менее раздражительный и непримиримый по сути своей уже повредил их доверию. Ребяческий всплеск эмоций на шаг отодвинул его, а не приблизил. И по здравом размышлении, Люциус принял мудрость его сына, готового делать крохотные неспешные шаги навстречу, узнавая друг друга постепенно. И Люциус потратит это время не зря. Его несомненная вспыльчивость и эмоциональная нестабильность при личной встрече с травмированным ребенком-эмпатом грозит непоправимыми сложностями. А потерять годы взаимопонимания ради сиюминутного желания видеть и обнимать сына он не был готов. Летом. Летом они увидятся. Каникулы его дети проведут дома. И Луна окажется незаменимым помощником и советчиком в этом непростом деле. А первым шагом станет малость. Он попробует вернуть сюда такого дорогого сердцу его детей питомца. Они ведь не хотели, чтобы в их отсутствие их Адин… Адим… грустил. И Люциус совершенно не был против занятного камуфлори. «Может, попросить Северуса сварить и для него курс успокаивающих настоек?» — с этими мыслями Малфой встал и направился в кабинет драгоценной жены. Им многое предстояло обсудить и подготовить. До лета было рукой подать. А Дамблдор должен был быть обезврежен до того, как помыслит навредить его семье. Амелии тоже стоило написать. Как и Люпину.° ° °
Со всеми волнениями Изар совершенно забыл о двух вещах — о Томе и о тренировках с Флинтом. И если для второго имелось оправдание в виде его травмы и нахождения в лазарете, то первое оказалось его немыслимым стыдом. Лавгуд почти три дня не доставал дневник и не писал Тому. Как только его посетили эти мысли он вскочил и принялся искать тетрадку в рюкзаке. Но как он не перетряхивал его, то высыпая все на кровать, то перебирая каждую вещь, то призывая его из бездонного артефакта — но крестража не было. Мальчик остановил подступающую панику и с большим трудом начал вспоминать, когда они общались в последний раз и о чем говорили. Вспомнив про свое разочарование и их ссору, он вскочил и буквально кинулся из слизеринской спальни, забыв про рюкзак, про очки и зимнюю мантию, и Драко успел перехватить его на излете в последний момент. Малфой никогда не видел брата таким расстроенным. И впервые они вдвоем прогуляли занятия. К сожалению, это была Трансфигурация, и строгая кошка не преминула доложить об этом Снейпу сразу после обеда, который они тоже пропустили, методично перерывая школьные окрестности, поднимая снежные сугробы с поверхности земли Левиосой. Изар догадывался, что дневник имел противопризывные чары, поскольку на него не действовало ни распространенное «Акцио», ни более редкие его прототипы. Драко недоумевал, но старательно кастовал набившее оскомину заклинание снова и снова, надеясь, что брат решит удовлетворить его любопытство. Дневника не было и у Хагрида, проспавшегося к полудню. Полувеликан всхлипывал, так и не решив, был ли дракон его сном-мечтой, или реальным событием. Два дня алкогольного забытья повлияли на его воспоминания, а слизеринцы не стали убеждать его в обратном. После обеда их поймал разозленный и встревоженный Снейп, которому настоящую причину прогула мальчишки сообщать не стали, но от отработки отвертеться не смогли. Поэтому вечером драили котлы с парочкой хаффлпаффцев.° ° °
А Снейп был зол неспроста. Пока мальчишки прохлаждались, прогуливая занятия, по школе начали бродить шепотки, спровоцировавшие не одну драку его слизеринцев. Ему показалось, что в этот день сошли с ума его обычно флегматичные и ничем не интересующиеся первогодки — наследники Кребба и Гойла. Мальчишки успели подраться четыре раза за день с совершенно разными студентами. Хаффлпаффцами, двумя когтевранцами и одним старшекурсником-слизеринцем. На все вопросы и даже угрозы своего главы они пожимали плечами, отмалчивались и опускали глаза. Не извинялись, не просили прощения, не обещали, что такое не повторится. И снова продолжали мордобой. На них жаловались и Флитвик, и Минерва, и даже Помона. Но ничего не помогало. Снейп почти сразу понял, что это неспроста, и далеко не разовое мероприятие, но вот узнать причину смог только к вечеру, прислушиваясь к разговорам детей. Вычленить связанную с его проблемой новость труда не составило, тем более, что дурацкий слух оброс немыслимыми подробностями и глупостями. Поэтому слизеринский декан вечером этого дня определенно был не в духе, а как только закончились отработки он пошел к гриффиндорской кошке, которая судя по всему оказалась вольной или невольной причиной его проблем, как он предчувствовал, будущих тоже. Ибо разрубить этот идиотский затянувшийся гордиев узел было непросто. На яростный стук в дверь Минерва отозвалась сразу, хотя и была готова ко сну, одевшись в махровый пушистый халат ярчайшего алого оттенка. «Не иначе Альбус подарил», — промелькнула мысль у Снейпа, когда он вошел в гостиную встревоженной львицы. — Чем обязана столь поздним визитом, Северус? — поинтересовалась Минерва, приглашающе кивнув на одно из бордовых кресел, — Кофе? Чай? — Чай, пожалуйста, — согласился Снейп, снизив градус напряженности. Поорать друг на друга они всегда успеют, а сейчас нужно было решить что делать. Проблема только казалось несерьезной, а еще пятнадцать лет назад из-за похожей травли из окна башни выбросилась пятикурсница. С тех пор Снейп, как только заимел голос в преподавательском кругу, продавил Альбуса поставить защиту вокруг замка, которая позволяла несостоявшимся выброшенцам принудительно аппарировать в одну из закрытых безопасных комнат Больничного крыла, и тревожный сигнал получала не только медиведьма, но и деканы факультетов. Именно эти «лишние и затратные чары», по мнению Альбуса, уже успели спасти две жизни. Одну девицу — от несчастной любви с плодом запретной страсти двух враждующих родов, а другого — от неудавшегося покушения соперника. — Итак, что тебя встревожило, Северус? — отпила глоток горячего липового чая собеседница, внимательно посмотрев на зельевара. — Ты в курсе, что тебе приписывают роль свидетеля разнузданной оргии пятерых первокурсников с одной нежной и трепетной девушкой в главной роли. А также слова «Блудливым девицам, шляющимся в непотребном виде, не место в приличной школе. От такого стыда даже Хельга пришла бы в ужас». В ответ на эту реплику Минерва чуть не подавилась чаем, сразу понимая, кто стал жертвой этой истории, и почему именно Снейпа встревожили ее возможные последствия. — Северус! Я… Ты не пойми меня неправильно, но я не говорила такого. Вернее, отчасти эти слова можно приписать мне, но в другом абсолютно невинном и воспитательном смысле. Ох, и просила же Альбуса вызвать тебя еще ночью. Как… Что теперь делать? И каким образом вполне невинное строгое замечание превратилось в это? Они же съедят бедную девочку. — И каким образом вполне невинное происшествие, а я уверен, что здравомыслия у мисс Лавгуд хватило, чтобы не сделать ничего вопиющего, превратилось в это, Минерва?! — в голосе Снейпа хватало раздражения и досады, — объясни мне с самого начала, что вчера ночью происходило? И Минерва принялась рассказывать, вспоминая все, что сохранило в памяти уставшее от долгих отчетов сознание — не приукрашая свои слова, но и не сгущая краски. Максимально четко, детально и объективно, насколько это возможно. А Снейп мрачнел с каждой минутой. Дракклова школа. Только здесь в месте скопления гормональных подростков, замученных работой и обязанностями учителей, сумасбродного старика и концентрации волшебства и эмоций в закрытом замковом «котле» варились дикие слухи, страсти и бурлили яркие детские взрывные эмоции. Хоть бы весна была. Выгнать всю эту банду на воздух — и пусть на квиддичных матчах выплескивают эмоции. Так нет же — конец зимы, депрессивные настроения, тоска по дому и близость экзаменов, а также все эмоционально-гормональное буйство, которое невзначай, по дикому стечению обстоятельств, могло вылиться во все, что угодно — от самоубийства до массовой резни или диверсии, которая по такой же несчастливой случайности могла бы привести к гибели. А Снейп нюхом и тренированной интуицией чуял, когда какая-то мелочь может грозить огромными неприятностями. И это был как раз такой случай. Минерва же не знала, что травля девочки Лавгуд всей школой вполне вписывается в планы безумного старика, и он точно не то, что не поможет затушить пожар отвержения и всеобщего порицания, скорее разожжет его еще больше с самым невинным видом. А если добавить в уравнение Малфоев — и мелких, и взрослых… Мало не покажется никому. Это Грейнджер могла бы отмахнуться и поплакать в туалете, а в чистокровном высшем обществе даже намек на распущенность молодой приличной магички оставался хоть и небольшим, но несмываемым пятнышком и мог послужить причиной расторжения любой помолвки. Надуманной причиной. Для снижения ценности «товара» на брачном рынке. Причем семья, оскорбленная таким «поводом», могла потребовать возмещение репутационного ущерба и суммы откупных. А семья с пятном на репутации в обязательном порядке негласно обязывалась выплатить все, если ситуация не разрешалась полюбовно. Конечно, все не было так ужасно, но магический мир в этом был традиционен и до ужаса консервативен, слишком похож на маггловскую викторианскую эпоху с интригами, правилами и похожим образом мышления. Не поголовно, нет, но… — Так что будем делать, Минерва? — сложил руки на груди Снейп, наклонив голову, — я сегодня услышал больше восьми разговоров, рассказчики которых ссылались на тебя, как на единственный и непререкаемый авторитет, доказывающий истинность каждого слова раздутой истории. И никто. Повторяю, никто из слушающих не включил логику и не подверг сомнению эту дикую историю. Варьировалось только количество участников мужеского пола и позы, в которых ты обнаружила участников, личности которых позабылись в дымке слухов. Всех, кроме названной мисс Лавгуд. А уж о ее мнимых прелестях не говорил только Филч и преподавательский состав. — Где сейчас бедная девочка? — слабым голосом произнесла Минерва. Во времена ее молодости такая дикая история обязательно бы закончилась в лучшем случае тем, что даже менее осмеянную девицу родители забрали бы из школы в неизвестном направлении. Уехала — приговор общественности вынесен. И никто не стал бы доказывать невиновность. Минерва и тогда была возмущена закостенелостью нравов и твердолобостью. А уж сейчас! И ее в это втянули, исковеркав ее слова. Хотя сама виновата, — корила себя женщина, — знала же, что и так могло обернуться, но не подумала, замотавшись в административных заботах. Кстати, именно поэтому ее так привлек Альбус, наплевавший на предрассудки магического общества и ратующий за изменения, привносящиеся с магглорожденными. А проблемы чистокровного архаичного общества были лишь одной из причин популярности его риторики в ее глазах. Как и грустная история, повлиявшая на судьбу одной из ее близких подруг, которая из-за гнусных интриг соперницы разорвала помолвку с любимым человеком, предпочтя отъезд, чтобы ничего не запятнало его безупречную репутацию. — Не знаю, Минни. Я первым делом пришел к тебе прояснить ситуацию. Это ты была свидетелем и участником ночных событий. На этот упрек Минерва только поморщилась, признавая собственную недальновидность. Кто бы знал, что мелкая Уизли так деятельна? Кто еще мог так шустро раздуть события в этом ключе? Вся в мать… Уж точно это не слизеринцы, эти молчаливые угрюмые мальчишки. — Альбус… — Альбус ничего не будет делать, ты же знаешь, Минерва! — с раздражением прервал ее зельевар, и Макгонагалл молча с этим согласилась. — И наказывать за распускание слухов мы не можем, это усугубит проблему, — подытожила женщина, — у тебя есть идеи? — Во-первых, переговори со своим факультетом, расскажи коротко о том, кто был участников и поясни, что глупые обиды и ревность не повод для такой грязи. Можешь даже назвать участников событий и то, что ты не желаешь больше слышать глупые россказни. Не уверен, что стоит подчеркивать, что сама Джинни была второй девочкой, которую ты застала в такой же мужской компании, чтобы не усугубить ситуацию. Ты женщина, смотри сама, как лучше сформулировать, но я думаю, что умалчивание реальных участников событий несет вред. А то там уже и семикурсники фигурировали. А так это все вернет в рамки обычных школьных нарушений гуляния после комендантского часа. Во-вторых, ты права, наказания за сплетни, особенно если их будем назначать мы, а отменять Альбус — не принесут ничего кроме вреда, а вот за драки, конфликты или слезы, спровоцированные этими слухами наказывать стоит. Любые обидчики должны наказываться согласно проступку, как за обычную драку или ссору. А я, услышав любую глупость по этому поводу, буду пресекать по ситуации. Возможно, дети начнут включать логику и через пару дней переключатся на любой другой повод. — Кстати, его можно и придумать, — краем губ улыбнулась Минерва, — на носу праздник влюбленных, Гилдерой… — И не напоминай, Минерва, — скривился Снейп, — этот болван обязательно создаст переполох и какую-то безвкусицу в виде пронзенных сердец, розовых лепестков на весь Хогвартс или еще какой дряни… — Зато дети отвлекутся… — Зато отвлекутся, — эхом повторил Снейп, — а мне придется не дать своим змеям устраивать реванш. Это еще Изар не знает, и Драко, его верный брат по оружию, а вот Крэбб с Гойлом уже сегодня начали свою кампанию по восстановлению справедливости, а то как бы я узнал причину всех разбитых носов? — Флитвика завтра предупреди — пусть девочку побережет, — посоветовала Минерва, — и передай ему мои извинения. Я действительно не предполагала такой поворот. — Понадеюсь на разумность мисс Лавгуд, бдительность Филиуса и свою грозную репутацию, — устало вздохнул Северус и тяжело поднялся из низкого кресла, — пойду я спать, а то ночи такие короткие, а дни… — Такие хлопотные, — закончила фразу Минерва, провожая коллегу. Сон требовался и ей. А еще и близнецы с Поттером во главе доставляли массу проблем со своими шутками. Мальчик был вылитым Джеймсом. А близнецы вместе с ним переплюнули их вместе с необузданным Сириусом. Сколько же тогда они крови ей попили, как и мягкость Альбуса к проказам сына давнего друга. И теперь ей каждый раз было стыдно перед Северусом. Особенно за то, что зельевар не напомнил ни словом, ни намеком о ее неверных суждениях и преподавательской слепоте к «детским шалостям».° ° °
Утром за завтраком Хагрид громогласно жаловался, что кто-то передушил его рябых петухов. Всех. Других в хозяйстве у лесничего не водилось. А сонные, но уже насупленные лица обоих Малфоев грозили неприятностями с самого утра, пока Снейп раздумывал за кофе, как минимизировать их возможные планы мести. Тем более, что Винс с Грегом составляли им компанию «Мрачных мстителей», уже украшенные парочкой фингалов и следами жалящих заклинаний, раздувшими одному ухо, а второму — нос. Снейп нашел глазами Полумну и почувствовал небольшое облегчение: девочка, окруженная подругами, выглядела вполне спокойной. Кивнув Филиусу, что есть разговор, зельевар принялся пить вторую чашку кофе. Он надеялся, что мигрень, предупредившая его тихим настойчивым звоном вдалеке, умилостивится двумя чашками бодрящего напитка и кратким обеденным сном в кабинете. Уроки ему никто не отменял, и к несчастью, они шли почти непрерывно до самого вечера. Изар выискивал виновницу мерзких сплетен за гриффиндорским столом, уж ее магическое ядро, тусклое и расплывчатое, он запомнил еще с первого семестра. Мальчик был зол. Он очень трепетно относился к Полумне, и завистницу, которая пыталась уничтожить репутацию его милой и невинной сестренки, ожидали огромные неприятности. Идиотка забыла, чем кончилась ее попытка навредить Полумне в теплицах. Короткая же у нее память, глупая ржавая рыбка. Пару дней он потерпит. Месть нужно продумать и отдать наиболее эффективно и доходчиво. Поэтому он одернул Драко и попросил его придержать язык, не цепляя Уизли по коридорам. Пусть почувствуют себя хозяевами жизни — падать будет больнее. — А давай мы организуем нашей лисичке отдых подальше от школы? — неожиданно предложил Драко, — родители Милли как раз вернулись. — Это будет кстати, но лучше дня три подождать, — пригубив яблочный сок, сказал Изар. — Почему? — одновременно поинтересовались «почти-близнецы», хрустя куриными крылышками. — Через три дня будет праздник. Сейчас уже говорят о Дне влюбленных, а значит, к празднику все забудут эти нелепицы. А если Луна уедет сегодня, люди запомнят, что она сбежала и когда она вернется — они ей припомнят. Нельзя показывать, что такие оговоры делают тебя слабым. Мы лучше попробуем отвлечь ее. Винс, думаешь, Мораг поможет? Они вроде с Лизой хорошо дружат с Луной, так? — Да, Мораг — отличный друг, — кивнул Винс и покраснел. — А вот Чжоу Чанг лучше занять чем-то другим, — добавил Грег, — она вчера очень живо хихикала и пересказывала сплетни, пока я прицельно не попал в нее жалящим. Сегодня она потише будет. — Конечно, потише, — заржал Винс, — ты ж ей в язык целился. У нее весь вечер рот не закрывался — у Помфри сидела. Ты что модифицированным саданул? — Конечно, а ты думал оно обычной Финитой снимется? — пожал плечами Грег, — она злая девочка, все время Лизу обижает. А та постоянно огорчается и даже плачет. Нехорошо это. Для подтверждения своих слов Гойл даже негромко хлопнул по столу раскрытой ладонью. — Нехорошо, — повторил он и снова принялся за еду. — А вы сегодня будете заниматься после обеда? — уточнил Драко, — поинтересуйся, как Луна? А то нам она ничего не скажет. Вместо ответа Винс кивнул, показав, что услышал, и все выполнит. — Кстати, а то зеркальце ты Уизли уже «дарил»? — вспомнил Изар, выходя из Большого зала. На гриффиндорский стол они не смотрели. — Ага, еще в тот раз, после теплиц, — покачал головой Драко, — а жаль, сейчас бы оно пригодилось еще лучше. — Думаешь, чары выдохлись? — Конечно, они так, для баловства в общем-то. Ничего серьезного и опасного на матче не продавалось бы, — дернул плечом Драко. — А чары помнишь? Или как они называются? — Я потом тебе их покажу, я специально интересовался, — ухмыльнулся Драко, — это микс из проявляющих, усиливающих и косметических, с привязкой к типичным женским страхам — как боггарт, проявляют худший страх, но завязанный на внешность. — А ты знаешь, что вещь, трансфигурированная однажды в какую-то форму, легче к ней возвращается через время при следующем колдовстве? — Это закон Стентона-Фокса, если не ошибаюсь, — придержал за локоть Изара брат, заходя в класс. — Так вот, к зачарованным предметам это тоже относится, — лекторским тоном произнес Изар и фыркнул, — позже повторим? — Обязательно. На носу Праздник Влюбленных. Каждая девушка должна получить свой подарок и внимание, — ерничая произнес Драко, — а некоторые девушки особенно этого заслуживают. «Особенно» в типичном малфоевском говоре прозвучало наиболее тягуче и оттого особенно противно. Мальчишки рассмеялись и приготовились к лекции. Биннс, как всегда, был на высоте, буквально, конечно.° ° °
Дамблдор сердито хмурил брови и нервно грыз кончик дужки своих фамильных очков-артефактов. Смотреть на мнущуюся перед ним Нимфадору в образе Поттера не хотелось. Эта дрянная девчонка запорола ему такой чудесный многоцелевой план, уничтожила такие близкие возможности, до которых было подать рукой. А он уже на них начал строить свою дальнейшую игру. И из-за ее легкомысленности и глупости все развалилось. А ведь как удачно, на самом деле, сложилось, что его великан-идиот где-то раздобыл это драконье яйцо. Да если бы все прошло, как нужно, у него с рук бы ели столько нужных и полезных ему магов. Альбус покачал головой и разочарованно вздохнул. Не девка, а беда одна. Мало того, что неуклюжая, так еще и в голове ветер — бестолковая и бесполезная. Эх, был бы этот дар у того же Аластора, то они бы так развернулись. А без него старый верный солдатик тоже бесполезен. Столько попыток узнать, куда делось дракклово зеркало — и все провалились. А время идет. Альбус чувствует на своей шкуре каждую прожитую минуту. Эх, как же он тогда сам сплоховал-то. Засиделся тут в безопасности, решил Лонгботтому показать его сокровище, проверить — что видит претендент в герои, подходит ли он на место Поттера или нет. Допроверялся. Увели зеркало прямо из-под носа и возразить не успел, так растерялся. А теперь. Вот что теперь делать-то? Он даже выгоду от внезапно появившегося в Хагридовой вотчине дракона просчитал, чтобы поскорее вернуть свое, так нагло отнятое. А из-за этой дурищи теперь снова придется планы пересматривать и выход искать. Времени все меньше, и большая его часть уходит на восстановление здоровья, а не на то, чтобы здесь сидеть и плести паутину. Да, Дамблдор знал, что завистники за глаза называют его пауком. Зовут так, значит боятся. Значит, для них он коварный и грозный противник и знает себе цену. Быть пауком — значит быть осторожным, скрытным и необычайно умным хищником. Он же хищником и был. Всегда был. — Что тебе поручили делать, Дора? — грозно прошипел Альбус дрожащим от ярости голосом, — ты бесполезна. — Я старалась, сэр, — голос девочки тоже подрагивал, но от обиды и немного от страха, — вы помните, это же я вам первая рассказала о драконе, которого тайком принес Хагрид. Это ведь со мной он делится своими секретами. — Положим, не с тобой, а с Поттером, — хмыкнул Дамблдор, разглядывая девочку расчетливыми глазами, — он сентиментальный болван, но он полезнее тебя. — Я привлекла гриффиндорцев к Хагриду и убедила Рона написать письмо брату. Он до этого даже не интересовался яйцом. Вы говорили, что он пойдет его спасать, а он не шел, пока Фред не вспомнил про каникулы, про приезд Чарли, про его работу и про то, как дорого стоят ингредиенты из дракона. И Рон стал писать письмо брату. — И что я потом сказал тебе делать? — подался вперед Дамблдор, рассматривая стоящего перед ним щуплого мальчика, — а? — Вы сказали, что нужно не дать Рональду нести яйцо, а подключить Фреда и Джорджа. И дали усыпляющее зелье, чтобы я его подлила Рональду и его компании, сказали, что вместо него на встречу должны прийти слизеринцы и Лавгуды. Я старалась, чтобы Полумна узнала про яйцо, Хагриду напомнила. Он письмо написал, как я и предложила. А Лавгуд везде с Малфоем таскается. За девченкой он точно бы пошел. — И что получилось? — вкрадчиво поинтересовался Дамблдор, в этот момент сам напоминая дракона, матерого и очень хищного. — Рон не стал есть конфеты с усыпляющим зельем, а только вид сделал. Он думал, это Фред с Джорджем ему подсунули, — стала отчитываться Нимфадора, опустив глаза в пол. — А почему? — Потому что мы часто над ним подшучивали, — со слезами в голосе ответила девушка, шмыгнув носом. — А где были близнецы? — следующий наводящий вопрос показался ей угрожающим. — А Джинни с Роном, они тогда отомстили, и подмешали раскрошенное печенье в рагу на ужине, а мы не заметили, — всхлипнула она. — И это вы провалили, выходит, всю затею. — Но я рассказала Хагриду, и он позвал эту Луну. И она заинтересовалась драконом, и стала к нему приходить. И даже сказала о нем Лавгуду и Малфою. Почти все получилось. — Почти не считается, — хлопнул расстроенный Дамблдор по столу. — Но Лавгуд и Лонгботтом сами загремели в Больничное крыло, — тихо возразила Дора, — мы не виноваты, что они в нужный момент заболели. И Малфой не пришел, этот трус. — Да, удивительно осторожный крысеныш, — пробормотал себе под нос Дамблдор и задумался, — но факт остается фактом, Дора, ты провалила весь план. Твоя глупость будет наказана. Девочка мелко затряслась и сжалась на жестком деревянном стуле. Она знала, что за наказание Дамблдор имел в виду. Оказалось, этот ее артефакт на шее был… Он не помогал удержать облик. Этот рабский ошейник ее контролировал и не давал никому сказать то, что запрещал хозяин. Заставлял ее выполнять приказы. Одно спасало — приказы должны были формулироваться четко и ясно. Очень кратко. А еще он, как дементор, пил ее магию. И от этого становилось так же плохо и тоскливо. Наказание было ужасным. Альбус мог заставить ее делать все что угодно, даже не дышать, даже отрезать себе руку. Он сказал об этом, и она поверила. — Боль! Команда прозвучала резко, будто хлыст, и девочка, как подкошенная, упала на пол и начала биться в судорогах. — Знаешь, Нимфадора, видимо, ты забыла, что я тебе обещал в случае провала. Интересная команда, правда? Ты не забудешь о таком, — медленно каждое слово проговаривал Альбус, а его ноздри трепетали, как у хищника, чующего кровь и слабость жертвы, — стоит только сказать «Боль!» — и ты ее почувствуешь. «Ужас!» — и ты почувствуешь его, такой первобытный, глубинный страх, да, дорогая? Альбус с ухмылкой смотрел на свою марионетку, возомнившую себя кем-то большим. — Стоп. И боль ушла. Девушка лежала на полу почти не дыша. Она медленно приходила в себя. Альбус раньше только единожды показал, что с ней может случиться, если она станет нарушать его приказы. Она и слушалась до того момента, как ее магия стала сбоить. Она то пропадала, то появлялась, то едва ощущалась, то вспыхивала неконтролируемыми всплесками. Однажды, после того как магия пропала почти на сутки, Дора смогла намекнуть близнецам, что она не совсем Поттер, но попросила об этом молчать. Мальчишки оказались очень сообразительными и хранили ее секрет, не выдавая никому. Неизвестный Поттер им был не интересен, а уже знакомая девочка — наоборот. Расслабилась. Думала, Альбус ее просто пугает. Оказалось, этот ошейник — адская вещь. Этот день показал, что маска понимающего наставника — только маска. Муди. Он тоже такой? У Нимфадоры были подозрения, но она раньше легкомысленно от них отмахивалась, а сейчас боль наказания буквально прочистила ей мозги, позволяя думать кристально четко. — Вставай, девочка, — ласково сказал Альбус, уже сидя за столом, — вставай и больше никогда не смей меня подводить. Я не всегда такой великодушный. И если твоя ошибка сблизиться с близнецами, а не с Роном, оказалась более перспективной для моих планов, то другие я так не прощу. Уходи. Дора медленно встала и, шатаясь, медленно вышла из комнаты. Альбус закинул в рот кусочек лимонного мармелада и прищурился. Одну пешку он поставил на место. Осталось дожать старуху, а значит на беседу стоит позвать этих странных Лавгудов. Конечно, с ними надо быть поаккуратней. Мало ли какие артефакты у них имеются. Тот же ловец духов для него — смерть, стоит лишь проявить небрежность. Но Альбус никогда не был небрежным. Никогда. Иначе сидел бы он в Нурменгарде, а не его «драгоценная» половина. Его Гелли. Алли и Гелли. Хм. Если бы девка сыграла свою партию, как по нотам, у него бы на поводке, обвязанные обетами и виной были бы новые пешки. Уизли, близнецы, вполне перспективные зельевары. Уж они-то, беспечные глупцы, смогли бы через пару лет сварить ему все, чтобы он не просил, любое «невинное» зелье. И ничего бы не заподозрили, и увязали больше и больше. Мудростью Снейпа они не обладали, как и его кругозором. Ну ничего, еще будет у него повод их привязать к себе. Минерва, эта резкая дева с Шотландских гор, иногда она удивительно близорука, но последнее время он чаще видел в ее глазах недоумение его выбором, его решениями, а не слепое восхищение и преданность. К его фирменному чаю у нее, видимо, стал вырабатываться иммунитет. За столько-то лет. Уж ее он привязал бы этим драконом, как сообщницу. Не дала бы она ему отправить за аврорами, чтобы посадить этих детей, ее львят. Да и змей тоже. Она бы его просила, умоляла, а он бы милостиво согласился подставиться ради нее, и умолчать. А после обета, новых уз, она бы снова и снова, как бабочка, попавшая в паутину, оказывалась бы ему должна. И увязала больше. К сожалению, до сих пор ее здравомыслие удерживало хоть и последнюю, но оборону. Шутники-близнецы в этом бы ему помогли. Чем-то они ей нравились. Ведь любая проказа может перейти грань и стать опасным преступлением. Уж ей ли не знать? За молчание и защиту Блэка она дала обещание помогать ему, если он ее попросит. Попросит трижды, даже если это нарушит закон. Его последнее желание она выполнила на пороге Тисовой, не возражая насчет опекунства маленького сироты. А предпоследнее, помогая добиться опеки над ним. А потом она пожалела об этом. Совесть замучила горную кошку. И Альбусу пришлось снова раздумывать, как заново повторить их удивительно удобную договоренность. И Хагрид с его драконом был бы кстати. Да и Чарли оказался бы должен не одну редкость за его директорское молчание, раз поймали бы его с поличным. Эх, такая затея провалилась. Старик расстроенно вздохнул. Ничего, он десятилетиями плел свои интриги, возвысился над всеми. И он не проиграет. Он для этого слишком умен.