Я - волшебник?! Что ж, поколдуем...

Я лежал на спине, тяжело дыша, как будто долго бежал. Проснулся я от очень правдоподобного сна с руками, прижатыми к лицу. Шрам в виде молнии у меня на лбу горел под пальцами, как будто кто-то только что приложил к нему раскалённую добела проволоку. Я сел, держась одной рукой за шрам, а другой - нащупывая в темноте очки, лежащие на тумбочке. Я надел их, и спальня стала видна чётче в слабом, тусклом оранжевом свете, льющемся сквозь шторы от уличного фонаря за окном. Я снова провёл пальцами по шраму. Он всё болел. Я включил лампу, стоявшую рядом, вылез из постели, прошёл по комнате, открыл гардероб и посмотрел в зеркало на внутренней стороне двери. Я ближе рассмотрел отражение своего шрама. Он выглядел как обычно, но всё ещё горел. Я попытался вспомнить, что же мне снилось перед пробуждением. Сон казался таким реальным... Tам было два человека, и я их не знал... Я напрягся и нахмурился, пытаясь вспомнить... В голове всплыл размытый образ затемнённой комнаты... На подставке у камина лежала змея... некто по имени Барти и холодный высокий голос... голос Лорда Волдеморта. При этой мысли меня пробрала дрожь, как будто в желудок проскользнул кубик льда... Я зажмурился и попытался вспомнить, как выглядел Волдеморт, но не смог... Я знал лишь, что в тот момент, когда кресло Волдеморта развернулось и я увидел сидевшее там существо, меня охватил ужас, от которого я и проснулся... или дело в боли в шраме? A кто же был тот старик? Это точно был старый человек; я видел, как он упал на пол. Волдеморт и Барти говорили о ком-то убитом ими, хотя я не мог припомнить имени... а потом замышляли убить... меня! Я отнял руки от лица, открыл глаза и оглядел спальню, как будто ожидая увидеть в ней что-нибудь необычное. Впрочем, в этой комнате было огромное количество необычных вещей. У изножья моей кровати стоял большой деревянный чемодан. Он был открыт, и в нём лежали котёл, метла, чёрная мантия и множество книг по магии. Свитки пергамента валялись по всему столу, кроме места, занятого большой пустой клеткой, в которой обычно сидела моя сова Белянка. На полу рядом с кроватью лежала открытая книга; я читал её накануне, пока не заснул. Все картинки в этой книге двигались. Мужчины в ярко-оранжевых мантиях летали туда-сюда, перебрасывая друг другу красный мяч. Я перешагнул через книгу, подобрал её и полюбовался, как один из волшебников забил гол, забросив мяч в кольцо на пятидесятифутовом шесте. Потом я захлопнул книгу. Сейчас было не до квиддича. Я положил книгу на тумбочку, подошёл к окну и отдёрнул шторы, чтобы рассмотреть, что творится на улице. Тисовая улица выглядела так, как и положено выглядеть приличной пригородной улице ранним субботним утром. Все шторы были задёрнуты. Насколько я мог разглядеть в темноте, никого в поле зрения не было. А ещё... а ещё...я беспокойно вернулся к кровати, сел на неё и снова провёл пальцем по шраму. Меня беспокоила не боль. Нет, я смутился оттого, что в прошлый раз, когда шрам заболел, это случилось, потому, что Волдеморт был поблизости... Но не мог же Волдеморт находиться здесь сейчас... Волдеморт, прячущийся на Тисовой улице? Это глупо и невозможно... Я вслушался в царящую вокруг тишину. Ожидал ли я услышать скрип ступеньки или шелест мантии? Потом я слегка вздрогнул – в соседней комнате раздался раскатистый храп Дадли. Я резко встряхнулся: так, не раскисать! Мы ещё дадим по морде Волдеморде! С тех пор, как я покинул школу, прошло две недели. Двадцать пятого июня Сириус был окончательно оправдан. Сегодня было четвёртое июля, и я считал дни до того, как уеду от Дурслей. Взгляд упал на письма от друзей. Что бы они сказали, если бы я написал им и рассказал о боли в шраме? Тут же в голове зазвучал голос Гермионы – пронзительный и напуганный: «У тебя болит шрам? Гарри, это очень серьёзно... Напиши профессору Дамблдору! A я пойду полистаю «Основные магические недомогания и хвори»... Mожет быть, там есть что-то насчёт проклятых шрамов».... Может, и вправду написать Дамблдору? Но что именно ему написать? Хммм... Наконец я выдал нечто такое: «Уважаемый профессор Дамблдор, извините за беспокойство, но сегодня утром у меня болел шрам. В прошлый раз это было из-за Волдеморта. Искренне Ваш, Гарри Поттер». Я подпёр голову руками. Вдруг письмо до Дамблдора не дойдёт или ему будет некогда? Напишу-ка я ещё и Сириусу. До прошлого года Сириус не принимал участия в моей жизни по одной простой причине – он находился в Азкабане, жуткой тюрьме для волшебников, охраняемой существами, которых называли дементорами - незрячими, высасывающими душу злодеями, которые явились на поиски Сириуса в Хогвартс, когда он сбежал. Но Сириус был невиновен – убийства, в которых его обвиняли, совершил Питер Петтигрю приспешник Волдеморта, которого все эти годы считали умершим (впрочем, теперь так оно и было, но его успело увидеть много людей, в том числе и авроры, и Сириуса оправдали). Я знал, что наконец-то покину Дурслей, потому что Сириус предложил мне кров, как только восстановит своё доброе имя и немного улучшит жилищные условия на Гриммо. Тем не менее, Сириус и сейчас мог как-то помочь мне, хоть и находился вдалеке. Именно благодаря Сириусу все мои школьные принадлежности находились теперь в моей спальне. Раньше Дурсли этого не позволяли; они всегда стремились довести меня до крайнего отчаяния и, боясь магии, каждое лето запирали чемодан с моими школьными вещами в чулане под лестницей. Но нынче их отношение ко мне изменилось, потому что они узнали, что у меня в крёстных опасный убийца – я просто "забыл" сказать им, что Сириус невиновен. С момента возвращения на Тисовую улицу я получил два письма от Сириуса. Они были написаны бодрым тоном, и в обоих он напоминал, что я могу обратиться к нему, если понадобится. Ну что ж, как раз сейчас и понадобилось.... Лампа будто потускнела, потому что в комнату неспешно проник холодный серый свет, воцаряющийся перед восходом. Наконец, я убрал со стола смятые листы пергамента и перечёл законченное письмо: «Дорогой Сириус, Спасибо за письмо. Здесь всё как обычно. У Дадли с диетой не ладится. Вчера тётя застукала его за поглощением пирожных в его комнате. Ему сказали, что если он не прекратит, то ему урежут карманные деньги, поэтому он рассердился и выкинул в окно свою игровую приставку. Это что-то вроде компьютера, на котором можно играть. Вот глупец, теперь у него нет даже «Мегадробилки, третьей части», чтобы расслабиться. У меня всё в порядке, главным образом потому, что Дурсли боятся, что ты можешь заявиться и превратить их всех в летучих мышей, если я попрошу. Однако сегодня утром случилось кое-что странное. У меня опять заболел шрам. В прошлый раз это случилось, потому что Волдеморт был в Хогвартсе. Но я и представить не могу, что сейчас он может быть где-нибудь поблизости от меня. Ты случайно не знаешь – могут ли шрамы от заклятий болеть даже годы спустя? Ещё мне снился странный сон, про Волдеморта и ещё какого-то парня. Пошлю письмо с Белянкой, когда она вернётся - она сейчас улетела к Дамблдору - ему я тоже хочу сообщить о шраме. Передай привет Люпину и остальным. Гарри» «Да, - подумал я, - это другое дело». Я сложил пергамент и отложил его в сторону на стол в ожидании возвращения совы. Потом я встал на ноги, потянулся, снова открыл гардероб и начал одеваться к завтраку, не глядя на своё отражение. Когда я спустился в кухню, все трое Дурслей уже сидели за столом. Никто не удостоил меня взглядом ни когда я вошёл, ни когда присоединился к ним. Дядя Вернон спрятал своё огромное красное лицо за утренним номером «Дэйли мэйл», а тётя Петуния делила на четыре части грейпфрут, скривив рот, скрывающий лошадиные зубы. У Дадли был сердитый и угрюмый вид, он как будто занимал больше места, чем обычно. Это бросалось в глаза – ведь его туша всегда занимала одну из сторон квадратного стола целиком. Когда тётя Петуния положила четвертинку грейпфрута на тарелку Дадли и сказала дрожащим голосом "вот, милый Диди", Дадли сердито взглянул на неё. Его жизнь приняла самый неприятный оборот, когда он вернулся домой на каникулы с отчётом за учебный год. Как обычно, дядя Вернон и тётя Петуния умудрились найти оправдание его плохим оценкам: тётя Петуния не уставала утверждать, что Дадли очень одарённый мальчик, просто учителя его не понимают, а дядя Вернон твердил, что ему "не нужен сын-зубрила, похожий на девчонку". Махнули они рукой и на обвинения в хулиганстве - "Малыш он шумный, но и мухи не обидит!" – со слезами на глазах сказала тётя Петуния. Однако в конце отчёта было несколько недвусмысленных замечаний от школьной медсестры, которые дядя Вернон и тётя Петуния никак не могли игнорировать. Неважно, сколько раз тётя Петуния жалобно повторяла, что Дадли широк в кости, а вес набирает, как все детки, и что он растёт и ему надо много еды - факт остался фактом: у поставщиков формы больше не было достаточно больших бриджей, в которые он мог бы влезть. Школьная медсестра увидела то, чего глаза тёти Петунии – такие зоркие, что она замечала пятна от пальцев на сверкающих стенах и снующих туда-сюда соседей – просто не хотели видеть: что Дадли, явно не нуждающийся в дополнительном питании, по габаритам и весу смахивал на молодого кита. И вот – после множества причитаний, после споров, от которых трясся пол в моей спальне и после рек слёз, пролитых тётей Петунией – был установлен новый режим. Медсестра школы «Смелтингс» выслала диету, этот лист прикрепили к холодильнику, освобождённому от всех любимых лакомств Дадли – газировки, шоколадных батончиков, шавермы и так далее и заполненному фруктами и овощами - короче, тем, что дядя Вернон называл "кроличьей едой". Чтобы Дадли не сильно страдал из-за всего этого, тётя Петуния настояла, чтобы вся семья тоже села на диету. Она как раз передала четвертинку грейпфрута мне. Я заметил, что моя доля намного меньше, чем у Дадли. Тётя Петуния, видимо, решила, что лучшей моральной поддержкой для Дадли будет уверенность, что он хотя бы получил больше еды, чем я. Но тётя Петуния не знала, что спрятано под отломившейся доской наверху. Она и представления не имела, что я вовсе не сидел на диете. Когда я понял, что этим летом ему придётся выживать на морковке, он послал сову к друзьям с мольбой о помощи, и они великолепно выручили меня. От Гермионы Белянка вернулась с большой коробкой, битком набитой несладким печеньем (родители Гермионы были стоматологами). Хагрид послал мне полный мешок кексов собственной выпечки (с изюмом и с орехами). Миссис Уизли послала с их семейной совой Эрролом огромный фруктовый торт и кучу пирогов с разными начинками - с мясом, с капустой, с яйцом и рисом, с грибами... Не отставала и миссис Гринпи. Миссис Джонсон передала через Сириуса пончики с вареньем.* Ещё я получил четыре отличных торта, по одному от Сириуса, Тилля, Невилла и Стюарта. Сёстры Уильямс прислали кучу шоколада и пирожных. Самое главное было - не ходить при Дурслях со слишком сытой и довольной моськой и убедительно играть роль оголодавшего пацана, который будет за кусок хлеба ноги целовать. У меня осталась ещё куча всего, так что, с нетерпением предвкушая настоящий завтрак, ожидающий в спальне, я безропотно взялся за свой кусок грейпфрута. Дядя Вернон с неодобрительным фырканьем отложил газету и воззрился на свою четвертинку грейпфрута. - И это всё? – ворчливо спросил он тётю Петунию. Тётя Петуния смерила его суровым взглядом и кивнула в сторону Дадли, который прикончил свою долю грейпфрута и пожирал кислым взглядом своих свиных глазок мою порцию. Дядя Вернон испустил глубокий вздох, от которого его огромные кустистые усы взметнулись вверх, и взялся за грейпфрут. В дверь позвонили. Дядя Вернон тяжело поднялся со стула и пошёл в прихожую. Дадли с быстротой молнии, пока его мать возилась с чайником, стащил остаток порции дяди Вернона. Я услышал разговор в дверях, смех и отрывистый ответ дяди Вернона. Потом входная дверь закрылась, и из прихожей послышался звук разрываемой бумаги. Тётя Петуния поставила чайник на стол и с любопытством огляделась, чтобы понять, что там у дяди Вернона. Долго ей ждать не пришлось: через минуту он вернулся. Он был мертвенно-бледен. - Ну-ка, - рявкнул он на меня. – В гостиную. Сейчас же. Задавшись вопросом, что, по мнению дяди, я натворил в этот раз, я встал и пошёл за дядей Верноном из кухни в соседнюю комнату. Дядя Вернон захлопнул за нами обоими дверь. - Так, - сказал он, дойдя до камина и обернувшись ко мне, как будто собрался сообщить об аресте. - Так. Меня так и подмывало спросить: "Что - так?", но я понимал, что сейчас, в этот ранний час, не следует испытывать терпение дяди Вернона, особенно когда тот и так взвинчен из-за недостатка еды. Поэтому я изобразил вежливое удивление. - Это только что пришло, - сказал дядя Вернон. Он потряс перед моим носом листом лиловой писчей бумаги. - Письмо. Насчёт тебя. Замешательство росло. Кому бы это писать дяде Вернону насчёт меня? Кто бы из моих знакомых мог послать письмо с почтальоном? Гермиона? Да, ведь она магглорождённая. Тилль? Его папа - маггл, вполне мог объяснить сыну, как это делается... Дядя Вернон глянул на меня, потом перевёл взгляд на письмо и прочёл вслух: «Уважаемые мистер и миссис Дурсли, Мы не были представлены друг другу, но я уверена, что вы слышали от Гарри про моего младшего сына Стюарта. Как Гарри, возможно, говорил вам, он приглашён на вечеринку в честь дня рождения Стюарта, которая состоится 7-го июля в нашем доме, а также мы намерены посетить финальный матч Кубка мира по квиддичу, который состоится вечером 18 июля. Весьма надеюсь, что вы позволите нам взять Гарри с собой на матч, потому что такая возможность выпадает лишь раз в жизни; Британия не принимала Кубок мира уже тридцать лет, а билеты достать крайне трудно. Остаток каникул Гарри, как он, думаю, говорил вам, намерен провести в доме своего крёстного. Гарри лучше послать нам ответ обычным способом, потому что маггловские почтальоны никогда не доставляли почту нам домой, и я не уверена, что они вообще знают, где мы живём. В надежде скоро увидеть Гарри, Искренне ваша, Фелиция Гринпи P.S. Надеюсь, мы наклеили достаточно марок». Дядя Вернон дочитал, сунул руку в нагрудный карман и вытащил оттуда что-то ещё. - Посмотри на это, - проворчал он. Он достал конверт, в котором пришло письмо от миссис Гринпи, и я с трудом удержался от смеха. Он был полностью заклеен марками, кроме пространства в квадратный дюйм впереди, в который она втиснула бисерным почерком адрес Дурслей. - О да, она наклеила достаточно марок, - сказал я, стараясь говорить так, словно миссис Гринпи совершила ошибку, свойственную кому угодно. Дядя сверкнул глазами. - Почтальон заметил это, - процедил он сквозь зубы. – Ему было весьма интересно, откуда это письмо. Поэтому он и позвонил в дверь. Видимо, нашёл это забавным. Я промолчал. Другие не поняли бы, почему дядя Вернон поднял столько шума из-за избытка марок, но я прекрасно знал, насколько его раздражает всё, что хотя бы чуть-чуть выходит за рамки. Больше всего Дурсли боялись, что кто-нибудь узнает, что они связаны (пусть и отдалённо) с кем-либо вроде миссис Гринпи. Дядя Вернон по-прежнему не сводил глаз с меня, я же старался сохранить спокойное выражение лица. Главное сейчас – не сделать или не сказать какую-нибудь глупость, дабы не упустить шанса, который выпадает раз в жизни. Я ждал, когда дядя Вернон что-нибудь скажет, но тот просто продолжал пялиться на меня. Я решил нарушить молчание. - Ну как – можно мне поехать? – спросил я. По огромному багровому лицу дяди Вернона пробежало что-то вроде судороги. Усы ощетинились. Я понял, что творится в душе дяди Вернона: небывалый конфликт двух основных нерушимых инстинктов. Позволить мне поехать – значит, сделать меня счастливым, а дядя Вернон не допускал ничего подобного. С другой стороны, позволить мне уехать – значит, избавиться от меня раньше ожидаемого, ведь дядя Вернон терпеть не мог меня в своём доме. Чтобы выгадать время для раздумий, он снова взглянул на письмо от миссис Гринпи. - Кто эта женщина? – спросил он, с неприязнью глядя на подпись. – Это мать моего друга, - ответил я. Дядя Вернон скривил своё огромное лицо и пробежал письмо глазами ещё раз. - Квиддич, - еле слышно пробормотал он. – Что за ерунда такая - квиддич? Я ощутил приступ раздражения. - Вид спорта, - коротко ответил я. – Играют на мётлах… - Ладно-ладно! – громко оборвал меня дядя Вернон. Я с некоторым удовлетворением понял, что он слегка запаниковал. Его нервы явно не выдерживали произнесения слова "мётлы" в его гостиной. Он снова уткнулся в письмо. Я прочёл по губам слова "вышли нам ответ... обычным способом". Он нахмурился. - Что значит «обычным способом»? – фыркнул он. - Обычным для нас, - ответил я и, прежде чем дядя прервал меня, добавил: - Совиной почтой. Это обычно для волшебников. Дядя Вернон был так возмущён, словно я только что грязно выругался. Дрожа от гнева, он нервно выглянул в окно, как будто проверял, не прижался ли кто-нибудь из его соседей ухом к стеклу. - Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не упоминал эту гадость под моей крышей? – прошипел он. Его лицо приняло сливовый оттенок. – Ты проживаешь здесь и носишь одежду, которую мы с Петунией дали тебе… - Только после того, как её износил Дадли, - холодно возразил я. Ведь я был одет в огромный свитер ниже колен с такими длинными рукавами, что пришлось подвернуть их пять раз, чтобы освободить руки, и в жутко мешковатые джинсы. - Я не потерплю подобных речей! – заорал дядя Вернон, дрожа от бешенства. Но я не собирался больше мириться с таким положением вещей. Прошли дни, когда приходилось придерживаться каждого пункта глупых правил, навязанных Дурслями. Я не соблюдал диету наравне с Дадли и не собирался позволить дяде Вернону не пустить меня к Гринпи и на Кубок мира по квиддичу во что бы то ни стало. Я испустил глубокий унылый вздох и сказал: - Ладно, Гринпи и Кубка мира мне не видать. Но идти-то мне можно? Я как раз начал писать письмо Сириусу и хочу закончить его. Я сделал это: я произнёс волшебные слова. Я заметил, что вся краснота сошла пятнами с лица дяди Вернона, которое приняло оттенок плохо перемешанного мороженого с черносмородиновым сиропом. - Ты… ты пишешь ему, да? – спросил дядя Вернон, стараясь казаться спокойным, но я заметил, как зрачки дядиных глаз внезапно сжались от ужаса. - А как же, - непринуждённо ответил я. – Видите ли, крёстный уже давно ничего от меня не получал, и если я вскоре ему не напишу, он решит, что что-то не так. Я замолчал, чтобы насладиться эффектом, произведённым этими словами. Я как будто видел, как извилины шевелятся под дядиными густыми, аккуратно расчёсанными волосами. Если он попытается помешать мне написать Сириусу, то тот подумает, что со мной плохо обращаются. Если он не позволит мне поехать, я напишу об этом Сириусу, который узнает, что со мной обращаются плохо. Дяде Вернону оставалось только одно. Я будто ясно видел, как в дядином мозгу формируется решение, как будто его усатое лицо было прозрачным. Я старался не улыбаться и сохранять как можно более равнодушное выражение на лице. И вот… - Ну ладно-ладно. Можешь ехать к этим... этим Гринпи и на этот дурацкий Кубок мира. Только напиши им, что они должны забрать тебя сами. Некогда мне возить тебя по всей стране. И можешь сообщить своему… своему крёстному... сообщить ему... что едешь. - Вот и хорошо, - радостно сказал я. * Есть пончики, они же пышки, которые жарятся в масле и посыпаются сахарной пудрой. А есть другие пончики - вроде круглых булочек со сладкой начинкой, их-то и прислала миссис Джонсон.