мне на тебя параллельно

Гречка проснулся от того, что у него навязчиво и непрерывно болело все тело. Гудело, как тансформаторная будка. Даже веки, два тонких лоскутка кожи, ныли и сопротивлялись, когда он слишком резко открыл их и обнажил глазные яблоки перед нестерпимо ярким светом. Ему потребовалось несколько минут, чтобы адаптироваться и понять, что свет вообще-то совсем не яркий. Даже тусклый, пробивается откуда-то из неизвестного источника за спиной неохотными лучами. Вставать и искать этот источник Гречке не хотелось. Он подозревал, что станет ещё больнее, да и тошнота привычно заворочалась в горле. Дойти до любого места, где блевать было бы уместно сил у него не было, а до того, чтобы блевать в кровати он старался не опускаться. Поэтому просто перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Она пахла приятно, но казенно. Запах ему не понравился, напомнил о том, что он вообще-то понятия не имеет, где оказался. Но на разрешение этой задачи требовалось слишком много сил, которых у Гречки не было, поэтому он предпочел вернуться назад на бок и сделать вид, что ничего необычного не заметил. Рано или поздно, конечно, нужно будет встать. Тем более, что курить и пить хотелось уже сейчас, причем и того, и другого - прям нестерпимо. Гречка попробовал снова провалиться в сон, но что-то непрервыно зудело на подкорке мозга и мешало забыться привычной полупьяной полудремой. Поэтому он попытался осознать для начала свое тело, с ног до головы. Выходило, что он лежал на боку, скрючился на краю широкой кровати. Левую руку подвернул под себя и поэтому вообще не чувствовал, а в правой, слегка свисающей с краю, наверное держал телефон. Пальцы и сейчас ещё сохраняли судорожную цепкую позу, но самого айфона не было. Гречка смутно забеспокоился о его целостности, но пока не настолько сильно, чтобы свесить голову с кровати и рискнуть заблевать пол. А ещё у него жопа болела. И если остальные воспоминания давались с трудом, ему приходилось по кусочкам выдирать их из пыльных тисков памяти, то тут все сразу и кислотно-четко вспомнилось. Как издевка. Тут же вспыхнули на теле отпечатки чужих ладоней, а в горле стало настолько сухо, что казалось, слизистая пошла кровавыми трещинками. Он до мерцающих перед глазами звездочек сжал веки, теперь нарочно вызывая физический дискомфорт, чтобы им попытаться хотя бы вытеснить из памяти события прошлой ночи. Клетчатые стены, сиреневый неон, свое отражение в чужих глазах и ебейший бед-трип после. Но картинки не хотели исчезать полностью, дразнили, вспыхивали огоньками в памяти, и это было настолько мучительно стыдно, что почти мазохистски приятно. Гречка снова ткнулся лицом в подушку, вдохнул вперемешку аромат свежего ополаскивателя для белья и собственного мерзкого спитого дыхания. Наверное, именно так пахли сожаления. Желудок снова сжался рвотным позывом, и на этот раз таким сильным, что пришлось свалиться с кровати, почти раздавить свой телефон и наугад ткнуться в первую попавшуюся дверь. К счастью, она оказалась совмещенным санузлом, и Гречка в какой уже за последнее время раз с облегчением склонился над унитазом. Его тошнило, и ему казалось, что это не только и не столько от выпивки, сколько от себя самого, от своей дурацкой жизни и от того, что вечно он свершал какие-то повороты не туда. Дурные мысли отступили с последним всхлипом того, что наполняло его нутро. На этот раз он был скорее трезв, чем нет, поэтому обошлось без видений и глюков. Гречка сел на пол, вытянул ноги и прижался влажной горячей спиной к холодному кафелю. Огляделся. Свет включился автоматически, когда он открыл дверь, и сейчас заливал очень красивый, очень просторный и очень чистый санузел. Настолько чистый, насколько чистым никогда не бывать месту, в котором постоянно живут люди. Значит, он не в гостях. Силы постепенно возвращались, вкус рвоты во рту начинал запускать организм на новый круг блевоты, и Гречка поторопился встать и умыться. Он плескал воду себе в лицо над большой прозрачной раковиной и избегал поднимать взгляд на зеркало. А когда, наконец, поднял, то обнаружил, что на этот раз ничего страшного в нем не отражалось. Если, конечно, не относить к страшному его собственную похмельную рожу. Не было у него никакого проклятья с зеркалами, и нехуй было об этом загоняться. Юзать меньше надо. Попил тоже из-под крана, и мозг от влаги слегка разжался, разгладился, как спрессованная сухая салфетка. Думать стало проще. Гречка вытер лицо полотенцем с тем же приятным казенным ароматом и логотипом отеля. Ну точно, отель. Четкое понимание того, где он находится, слегка успокоило. А мысли о том, кто и чем будет платить за нехуевый, судя по всему, номер, он постарался отогнать в дальний конец списка приоритетов. Вверху списка приоритетов стояли намокшие рукава свитшота, которые он забыл подкатить, прежде чем умываться. Влажная ткань неприятно холодила, кожа под ней чесалась, да и вообще он весь провонял сигаретами, чужими духами и чужим потом. Гречка стянул его через голову и кинул на пол. Сразу же стало прохладно, и уже через пару секунд легкое свежее покалывание превратилось в полноценный озноб. Мало того, он вспомнил, как валялся вчера на полу в общественном сортире в этой же самой одежде, и тело отозвалось мгновенным раздражением, будто бы на кожу заползли тысячи жучков или набилась стеклянная крошка. Гречка передернулся. На полотенцесушителе в углу висели на плечиках два халата с вышитой эмблемой отеля, а из кармашка торчали запаянные в пластиковый пакет одноразовые тапочки. Морозило его как в ноябре под открытым окошком, а жуки уже стали проедать в нем дырки, поэтому Гречка быстро скинул оставшуюся одежду и залез в душевую кабину. Настроил там воду на самую горячую температуру, какую мог выдержать, и скользнул под упругие струи. Ему все равно было зябко, хотя кожу щипало, а стенки кабины запотели и стали матовыми почти мгновенно. Разбитые пальцы на ногах и стертые до крови щиколотки ныли от жара, но он не обращал внимания. Выжал на себя все гели и шампуни в одноразовых маленьких тюбиках, какие смог найти, и растирал их по покрасневшей коже сосредоточенно и старательно, чтобы не упустить ни миллиметра. Кое-где даже ногтями скреб, там, где, казалось, чужая грязь пристала к нему слишком сильно. В слив вместе с пеной стекали взгляды, прикосновения, запахи, плохие решения и некрасивые слова, и горячие отпечатки рук стекали туда же. Потом Гречка вымыл голову, и мылил до тех пор, пока свежеосветленные волосы не сбились в скрипящий от чистоты ком. Прилагавшийся такой же одноразовый бальзам не очень помог, но сейчас ему главное было чтобы они не оставили в себе никакого запаха, кроме этого казенного аромата. Потом достал из пластика одноразовую зубную щетку и чистил ею зубы, язык, небо, щеки, раздирал нежную слизистую жесткой щетиной, даже в глотку засунул, игнорируя рвотные позывы. Наконец, когда во рту появился железистый привкус, он почувствовал себя чистым. Обновленным. Гречке все ещё было холодновато. Казалось, что кости в нем то ли проморожены насквозь, то ли вообще состоят изо льда, и никак не хотят растапливаться, кроме совсем мелких, типа пальцев. Но мясо потеплело и стало податливым, да и кожа на пальцах некрасиво сморщилась. Пора было вылезать. Гречка выключил воду, одно полотенце кинул себе под ноги, а вторым тщательно и агрессивно растер тело, как будто хотел выдрать из-под кожи то ли все свои чернила, то ли саму суть себя, вытер волосы почти насухо, перепутав их ещё сильнее. Потом замотался в халат, сунул распухшие ноги в тапочки и поплелся обратно в комнату. В комнате обнаружился Сурик. Он сопел на соседней кровати, прямо на покрывале, чуть ли не поперек. Гречка толкнул его в спину, но друг только перевернулся на другой бок и попытался закрыться рукой. Энергии на более активные действия у Гречки не было, поэтому он повалился назад на свою кровать. Матрас мягко и уютно прогнулся под его весом, но он все равно раздраженно и болезненно скривился, когда разряд боли напомнил о вчерашнем унижении. Но на новый раунд самокопаний его не хватило - мозг вошел в состояние вялой апатии. Поэтому Гречка только закутался в мягкое и пышное одеяло, уронил голову на подушку и пошарил рукой под кроватью. Телефон был все еще там и не был разбит. Последнее Гречка воспринял со слабым оттенком удовлетворения. Разблокировал экран. Когда просматривал пропущенные звонки и отправленные сообщения, в животе крутанул пару оборотов крошечный смерч, даже не смотря на окутавший его вместе с одеялом кокон безразличия. Но ничего страшного, страстного или интересного он не нашел, поэтому все улеглось, будто ничего и не было. Пропущенные от Ирки, по крайней мере, его совершенно не ебали. Хотелось курить, но даже теоретическое планирование пути до гипотетической курилки заставляло мозги болеть. Желание медленно, но упорно терзало его изнутри, расковыривало дырку через грудь, и он взял с прикроватной тумбочки меню в кожаной обложке, чтобы отвлечься. Сурик все ещё крепко спал, поэтому Гречка справедливо предположил, что его молчание - это самый что ни на есть говорящий знак согласия с тем, что платит за все развлечения он. Есть не особо хотелось, он весь как будто переполнился изнутри каким-то густым и твердым воздухом. Но Гречка все равно выбрал абсурдно дорогой континентальный завтрак, латте, апельсиновый фреш. Хотел взять ещё и шампуня, но сама идея употребления алкоголя заставила все его нутро съежиться в комок. Дожил, уже и пить с утра пораньше не хочется. Сурику он благородно и в лучших традициях хорошей дружбы заказал все то же самое, что и себе. Распутал провод телефона, набрал номер ресепшна и оставил заказ. Сурик проснулся минут через пятнадцать, как раз тогда, когда Гречка закрыл дверь за притаранившей еду горничной. Он застонал, перевернулся на спину и долго молча моргал. Видимо, ему было практически также хуево, как и Гречке сразу после пробуждения. Он даже отстраненно посочувствовал другу - тому еще предстояло пройти тернистый и нелегкий путь от кровати до ванной. - Это че? - Сурик поднял голову и тупо уставился на тарелки. - Еда. - Односложно ответил Гречка и понял, что это первое, что он сказал вслух за все утро. Горло саднило, голос был хриплым и каркающим, да и шевелить языком не особо хотелось. Он поставил тарелки на стол и снова завалился на кровать. - Без меня не жри. - Велел друг и пополз в ванную. Так Гречка его и послушался. Есть ему совсем не хотелось, и он думал, что придется силой запихнуть в себя хотя бы пару ложек. Но аппетитный вид полной тарелки совершенно внезапно вызвал в нем такой отчаянный и болезненный приступ голода, что он чуть пополам не согнулся. Впервые за несколько дней ему реально хотелось есть, и упускать момент он не собирался. Набросился на еду так, будто она ему лично задолжала ляма полтора, впился зубами, глотал большими кусками. За апатичным и глухим отсутствием других ярких эмоций вкусы били по рецепторам не хуже кислоты. Все было настолько сочным, аппетитным и вызывало такое наслаждение, что он почти застонал от удовольствия. Только умяв половину порции, Гречка слегка притормозил. Он как раз пил кофе и жевал полоску бекона, когда из ванной вышел Сурик. Выглядел друг ещё более недовольным, чем раньше, но по-крайней мере уже не вызывал подсознательного желания спросить у него регистрацию. - Ты меня не дождался. - Констатировал он. - Сука. Он подтянул к столу второе кресло и принялся за свою порцию. Его слегка опухший и крайне мрачный вид напомнил Гречке ещё о чем-то, тоже произошедшем вчера. Секс с майором в ебучем туалете настолько вытеснил из него все остальное, что до этого момента сам факт того, что он проснулся в хорошем отеле, не вызывал ничего кроме легкого удивления. А вот теперь само собой припомнилось, как они выскочили через гулкий подъезд новостройки и побежали вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Сурик громко и непрерывно матерился, и правая рука у него, кажется, была испачкана в крови. Гречка перевел взгляд на его кисть, которая небрежно сжимала вилку. Никаких следов. Может, тоже глюк? Он бы не удивился, потому что ещё одним относительно четким воспоминанием была бутылка джекдэниелса из пятерочки, горлышко которой так удобно лежало в руке. Вкус сразу же наполнил и так болезненно отекший после экзекуции зубной щеткой рот, и его замутило. Он поспешно глотнул кофе, чтобы изгнать этого непрошеного призрака. - А че вчера после клуба случилось? Но Сурик только нервно дернул плечом и отвернулся. Гречку кольнуло беспокойство. Через толстый слой равнодушия оно пробилось как укус комарика, но он все равно достал телефон и снова проверил пропущенные, а потом даже открыл сообщения. Ирка писала ему в последний раз в половине седьмого утра, сыпала укорами и грустными смайликами. Уезжали от девок они ночью, память услужливо подсунула кадр с голубеющим на горизонте небом и не погасшими ещё фонарями. От сердца отлегло. Никто не умер. Пока. Все еще. Потом Сурик позвонил на ресепшн и узнал, что номер у них уже оплачен, и что он в их полном распоряжении до двенадцати часов следующего дня. Идти никуда не хотелось, и они оба с удовольствием воспользовались этой возможностью, чтобы поваляться и слегка придти в себя. Гречка доел все до последнего кусочка и снова заполз под одеяло. Его уже не так морозило, но он все равно ощущал себя слишком слабым для чего-то кроме лежания. Сурик последовал его примеру, нашел пульт и включил висящий на стене плоский телик. Нащелкал на какой-то ментовской сериал, где конкретный и четкий мент жестко и правильно решал все загадки. У Гречки неприятно засвербило в груди. А когда кадр переключился на личную жизнь киношного копа и тот обнял широким жестом какую-то сисястую пизду, он вспомнил о тупой суке. С едким злорадным сожалением подумал о том, что сегодня вечером она спокойно доехала до места назначения. Потом кадр переключился на нелепо завуалированную постельную сцену, и его замутило. Он нашарил пульт и переключил канал. Сурик приподнял бровь, но возражать не стал. На другом канале шла передача про ДТП. Сука. Если бы Гречка был один, он бы рассмеялся. Потом Сурик проверил баланс карты и охуел, потому что умудрился проебать почти восемьдесят ка за ночь. Гречка тоже проверил баланс, и убедился, что его несколько косарей остатка целы и невредимы. Не сказать, чтобы это вызвало у него какие-то положительные эмоции. Скорее, вообще никаких эмоций не вызвало. Но как ни крути, а бабки были нужны. Это, конечно, вообще не последние его наличные были. Но лезть в казну просто так, ради жрачки, шмоток и прожития вообще не хотелось. Он в принципе все заработанное тяжким трудом делил на три части. Одну сразу закидывал на карту и свободно проебывал на жизнь без малейших угрызений совести, вторую хранил на счету под проценты на всякий случай. Например, чтобы резко смотаться на отдых или вот, тачку купить. И ещё была казна. Гречка услышал это слово где-то по телику и оно ему так запало, что свой золотой запас он решил назвать именно так. Звучало потому что веско и тяжело, именно так, как должны звучать четкие бабки. Казна была центром его существования. К ней вели все расчерченные на столах и экранах телефонов дороги, пролитая чужая и своя кровушка тоже капельками стекалась к ней. Иногда Гречке хватало одной мысли о том, что она есть и пополняется, чтобы после резкого полуночного пробуждения с кисловатым привкусом первобытного ужаса на языке спокойно перевернуться на другой бок и снова отрубиться. В казну он залезал всего дважды, и оба раза поводы к этому были очень плохие. А ещё тогда она не была такой полной и туго набитой, как теперь. Он почти с суеверным страхом отмел даже идею о том, чтобы выцепить из неё полтосик просто потому, что пронюхал все, что у него было. Не стоило гневить золотого тельца. Поэтому Гречка вытащил из-под подушки телефон, разблокировал. Подумал, повертел его в пальцах, постучал по чехлу, который тогда был куплен в приступе самодовольного “могу себе позволить”, а теперь казался ебанутой прихотью. Ему не очень хотелось делать то, что он собирался, но выбора, как будто бы, не было. Жить еще хуй знает сколько в непривычных и отдающихся неприятными воспоминаниями ограничениях на те бабки, которые оставались и которые можно было посшибать со старых должников, он даже не рассматривал в качестве варианта. “мы свободны” Короткое сообщение в телегу, безо всяких смайликов и, прости Господи, нюдсов, улетело по очень важному безымянному номеру. Пожалуй, логично было бы считать этот номер самым важным из всех, которые у него в телефонной книге были записаны никак. Всё же, далеко не каждый в Питере имел контакт с одним из немногих личных номеров Мамеда. На звонки он, по крайней мере, всегда отвечал сам. Но Гречка почти себе назло все никак не мог однозначно отдать ему пальму первенства в вопросе важности, а другой безымянный номер вообще выкинуть как из телефона, так и из головы. Сообщение мигнуло двумя галочками прочитанного и тут же исчезло. И весь диалог тоже исчез. Ну вот и все. Все, что он мог сделать для того, чтобы как можно скорее (и наверное, довольно неприятным и радикальным путем) поправить свое благосостояние, он сделал. Это добавило ещё один маленький секретик от друзей в кратер на месте его давно испарившейся совести. Гречке не хотелось ни чтобы они узнали, насколько сильно его закрутило штопором в ебучее пике на дно социума, ни чтобы были в курсе, что он сам порой просит у Мамеда работу. Последнее вроде как ничего не значило, но все равно немного било по самолюбию. А первое ничего не значило совершенно наверняка. - Кстати, а как вчера у нас всё прошло? - Мозг отмер настолько, чтобы на самую малость ему стало интересно, чем был спровоцирован их побег. Ровно настолько, чтобы закинуть в сторону мрачного как черт Сурика пробный камень. - А ты был настолько в говно, что не запомнил? - Друг перевернулся на своей кровати боком, лицом к нему, и мрачно усмехнулся. Реально мрачно, а не как обычно, поэтому Гречке стало ещё чуть-чуть поинтереснее. На пол процента. На экране телевизора фальшиво оскалившаяся семья обсуждала, какой сок они любят больше всего. На Гречку нахлынуло горячее и навязчивое желание перелезть к ним через экран и расколошматить ебла, всем, включая приторно-умилительных пиздюков. Вот была бы охуенная реклама! Он вздрогнул от того, насколько реальным на миг оказалось это желание, и выключил телик с концами. - Ну если не помнишь, то я и рассказывать не буду. - Заявил вдруг Сурик. Вообще-то Гречке было сейчас всё равно. Тех крох любопытства, которые он сумел в себе раскопать, не хватило бы даже на повторный вопрос, не говоря уж о том, чтобы колоть друга. Не хочет - и хуй с ним. Но он знал, что когда его попустит, ему станет интересно. Интерес превратится в непрерывный зуд и будет терзать его, пока не станет удовлетворен. А зная Сурика, если не надавить сейчас, то потом он точно закроется в себе и ни слова не скажет. Будет делать вид, что ничего не произошло. Поэтому Гречка сделал над собой усилие. Практически инвестировал в собственное будущее. - Ну и ладно. - Играть равнодушие ему даже не пришлось. - Потом у Ирки спрошу. Сурик поджал губы. Было видно, что его раздирают противоречивые чувства. С одной стороны ему хотелось похоронить то что произошло вместе с собой. С другой - видимо поделиться хотелось не меньше, да и возможность того, что Ирка расскажет все по-своему его беспокоило. Значит, Ирка действительно что-то знала и у неё действительно потом можно было расспросить подробности. После извинений за пропущенные сообщения и звонки, которые она, разумеется, примет. - Ладно. - Друг выдохнул. - Только поклянись, что никому, сука, ни единой душе! Даже пацанам не скажешь! Уровень интереса повысился на пару пунктов и Гречка кивнул. - Ага, клянусь, очком бля своим, ну че там? Поклялся он тем, что уже совсем никакой ценности не имело, и кисло усмехнулся этой иронии. Сурик помялся, а потом вдохнул и проговорил скороговоркой, как с высоких мостков в воду сиганул: - У этой ебаной Дины сука оказался хуй! Сначала Гречка не совсем понял, о чем идет речь. Потом осознание медленно накрыло его. А вместе с этим он вспомнил про тот дурацкий сериал, который они с Иркой смотрели. Невыносимо захотелось хихикнуть как минимум, а как максимум взрожать конем. Но что-то в выражении лица друга подсказывало, что это будет действительно хуевой идеей. Не “ну да ты че не смешно же бля” хуевой, а хуевой уровня серьезной обиды. Поэтому он прикусил щеки изнутри и кивнул, борясь с щекоткой в солнечном сплетении. - Ебать. - Наконец удалось выдать что-то, кажется, отвечающее серьезности события. - Ага. - Уныло кивнул Сурик, а потом внезапно хлопнул кулаком по тумбочке так сильно, что люстра на потолке звякнула. - Если эта сука мне попадется ещё хоть раз на глаза, то я блядь так ее... Его отпизжу, что кровью и ссать и блевать будет! Ишь че удумал, придор ебучий, блядь, заманить меня! А я с ним сосался ещё, фу, весь вечер! Лицо друга скривилось от гнева и омерзения. Внутри Гречки что-то скрючилось и болезненно заскребло когтями. Он приоткрыл рот чтобы отвветить, но только втянул воздух. Игоря Грома в его жизни необходимо было закопать ещё на пару метров поглубже. Потому что до него только вот сейчас, с порывом этой бешеной ярости, дошло, насколько его, в случае чего, не поймут. Пропасть между ними разверзнется куда глубже, чем из-за любых других его выходок. Потому что во всех этих других случаях, даже совсем диких и ненормальных, в друзьях были ростки тех же самых ядовитых сорняков. А тут... - Никому не говори, правда. Ладно? - Сурик смотрел серьезно и почти жалобно. - Такой позор, пиздец. У Гречки появилась почти физическая необходимость поддержать друга. Сказать что-то ободряющее. Подчеркнуть, что они оба нормальные. - Да бля, не очкуй! Я могила. И вообще, я сам ни за что бы не понял, что это мужик. Если бы не Ирка, тоже попался бы. - Проговорил он. Снова почти не врал. Потом друг, наконец получив возможность высказаться, ещё долго болтал. То сыпал обещаниями самых жестоких наказаний и побоев Дине, то переходил на самоубеждения в том, что она точно выглядела как баба и никто бы никогда не понял, что с ней что-то не так. Гречка слушал в полуха и думал - а Ирка, интересно, знала? С её-то сериалами вполне могла. И зачем тогда так подставила Сурика? И нужно ли ему как-то проучить ее в отместку за друга? Думать о хуе он в принципе избегал. И о динином, и о чьем-либо ещё. Понимал, что одна только идея спровоцирует его мозг на десятки больных полуфантазий-полувоспоминаний, а в присутствии друга и воображать это казалось опасным и неловким. Они провалялись в номере еще несколько часов, бессмысленно втыкали в телик, заряжали телефоны и пересылали друг другу дурацкие тиктоки. Время лениво тикало стрелками настенных часов. Под конец Сурик настолько успокоился, что даже поржал над скинутым кусочком сцены из Эйса Вентуры, где тот панически отмывается в душе и сжигает одежду после того, как тоже случайно целовался с трапом. - Ну уж нет, я свой шмот так херить не буду. Просто постираю пару раз. - Хмыкнул он. Встать все же пришлось. Снова захотелось жрать, но прикасаться к мини-бару со сникерсами и чипсами Сурик отказался и настрого запретил Гречке. Даже обещание вернуть ему ровно половину всех ночных растрат не подействовало. - Да тут маленький лейс стоит триста рублей, они охуели! Я из принципа за это платить не буду. Поэтому они были вынуждены брезгливо натянуть вчерашние валявшиеся на полу кучей шмотки и выбираться из номера. Гречка успел забыть, насколько сильно разъебал ноги, и снова засовывать их в ботинки оказалось сущим мучением. Он прикусил губу и взвесил, готов ли идти босиком. Но это было бы слишком по-бичевски. Хватало и того, что волосы у него снова выглядели отвратительно. Вот сейчас было бы неплохо заскочить к Ирке, чтобы она быстренько привела все это говно в порядок, но тогда бы пришлось извиняться куда активнее и искреннее, чем могло вынести его самолюбие. Гречка подумал про машину и его щипнуло тревогой. Он совсем не помнил, что вчера творил за рулем, надеялся только, что не расхреначил чужую пока еще тачку. Но то ли им просто повезло, то ли за рулем сидел частично протрезвевший от шока после того, как попал в ловушку, Сурик - но машина в любом случае была в полном порядке. Он даже позволил другу сесть за руль. В любом случае, у него у самого реакции были все еще достаточно размазанными и заторможенными, чтобы представлять опасность на дороге, а он сам был уже слишком трезв чтобы этого не осознавать. Тем более что нужно было еще провести внутри себя тщательные раскопки, после которых в нем наверняка останется яма, в которой не только отдельно взятого мента можно будет прикопать, но и пол города вместе с ним. Они поехали в Галерею. Сначала Гречка хотел заскочить домой и там переодеться, но Сурик посмотрел пробки и отказался париться полтора часа ради того, чтобы он сменил трусы. - Мне тоже переодеться надо. - Он брезгливо потер пальцем пятно на футболке, которое когда-то было отпечатком губ Кристины. - И до меня тоже полтора часа. Ну а хули, обитали-то они в одном районе. Поэтому было решено жить именно так, как должно жить молодым охуенным пацанам на охуенной тачке. Сурик даже согласился одолжить Гречке бабок. - Точно вернешь? - Он подозрительно покосился на него из-за экрана телефона. Впрочем, банковское приложение было уже открыто, а значит, пол дела было сделано. Гречка кивнул. Его снова начало мучить ощущение того, что по коже что-то то ли ползает, то ли покусывает. Что-то родом из его ебанутого сортирного трипа. Он бы сейчас что угодно пообещал, лишь бы надеть чистую майку. И обувь точно надо было поменять. - Все верну, и половину за ночь, и эти бабки. Жопой клянусь. Очередную не обремененную ценным залогом клятву скрепило оповещение о переводе. В магазине они разбежались. Сурику обувь не нужна была, а Гречка уже готов был сам себя канонизировать как святого за такие мучения. Поэтому первым делом он купил себе вансы с язычками пламени и новые носки. Мартинсы отправились в петушиный угол под задним сиденьем, а Гречка, пока переобувался в машине, думал, что такие же языки пламени можно будет нарисовать и на додже, если он все-таки его купит. Машина, конечно, была идеальной. Особенно для побега от полиции. Если бы только у него вообще была возможность убежать от того конкретного полицейского, который его и на свободе умудрился запереть в какой-то ебучей клетке. Гречка бродил по магазинам, и его переодически покусывало тревогой. И он раз за разом распутывал этот душащий клубок, и всегда на конце оказывалось искаженное брезгливой ненавистью лицо Сурика. И тогда он затыкал этот тихий шепот очередной покупкой. Особо на чужие деньги разгуляться не получалось, поэтому трусы он решил не брать. Что там в последний раз случилось, когда он был без трусов? Кажется, его выебали. Впрочем, вчера его тоже выебали, поэтому сам напрашивался вывод о том, что никакого значения эти тупые трусы не имели. Он переоделся в примерочной зары. Вполне себе справедливо, потому что именно там он оставил самую значительную сумму, прикупил себе обвешанную звенящей фурнитурой китчевую кожанку из зеленоватой пластиковой змеиной кожи. Знал, конечно, почему купил, но притворялся, что не догадывается. И надеялся, что фасон и расцветка окажутся достаточно не похожими на оригинал, чтобы даже самому себе можно было врать. Грязные шмотки он запихнул в пакет и забросил на заднее сиденье. - Нихуя ты! - Сурик то ли восхитился, то ли наоборот удивился, когда они с Гречкой наконец встретились на фудкорте. Сам он ограничился черной футболкой и черными трениками. И наверняка не забыл про трусы. Гречка пожал плечами. Он всегда странно одевался и ему было поебать. Ему нравились яркие цвета и необычные ткани, нравилось когда на него смотрели и оборачивались, и если бы он не хотел привлекать к себе внимания, то вставил бы обычные виниры и не стал бы татуировать лицо и кисти рук. И уж что-что, а самоконтроль и ограничения никогда не были его приоритетом. Но чем более странно и стремно он себя чувствовал, тем более странно одевался. Поэтому то, что даже привычный к его лучкам друг выразил удивление, было плохим сигналом. Впрочем, поебать. Он сейчас был больше сосредоточен на электронном табло бургер кинга. Пока друга не было, Гречка уже успел изучить меню кфс, и понял, что ничего ему не хочется. Голод, который почти заставил его сожрать чипсы за триста рублей и запить колой за сто пятьдесят, отступил и растворился. Вся еда на фотках казалась пластиковой и невкусной, а один запах кофе вызывал тошноту. - Ну ты че? - Сурик перегнулся прямо через его плечо и стал тыкать пальцами в экран. - Выбрал? Вместо того, чтобы просто обойти, он предпочел навалиться на Гречку и перегнуться через его плечо. Запах гуччи гилти, которыми друг наверняка облился из пробника в рив гоше, вес и тепло его тела, и пыхтение на ухо вызывали разом столько неприятных ассоциаций и просто сами по себе раздражали, что в груди мигом поднялась горячая волна. Гречка отпихнул друга. - Я хочу в мак. На самом деле он не хотел. Просто мак на фуд-корте почему-то был сегодня закрыт, а ему, тоже почему-то, захотелось вдруг досадить. Кроме того, он надеялся, что пока они доедут до ближайшей кафешки, у него снова проснется аппетит. Сурик плечами. - Мак так мак. Попиздовали. И они попиздовали. На этот раз Гречка ощущал себя достаточно сосредоточенным, чтобы сесть за руль. И оказался достаточно резвым, чтобы перехватить ключи и инициативу. Это показалось ему стопроцентным знаком того, что можно спокойно гонять. Правда, особо разогнаться не удалось. Они постояли в нескольких небольших пробках, потом на нескольких светофорах, и наконец встали намертво в отвратительно длинной очереди в мак авто. Из всех удовольствий было только слушать музыку и рычать мотором, и Гречка потихоньку начинал выходить из себя. Он колотил пальцами по рулю в такт музыке, а в голове постепенно нарастал звук барабанами стучащей крови. Есть ему захотелось, да так, что живот подводило. А ещё он сидел в своей дурацкой новой кожанке и всеми немногочисленными частичками своей маленькой души жалел, что купил ее. Это казалось таким нелепым и детским, и очень унизительным. И учитывая, что унизил он снова себя сам, беситься тоже оставалось только на себя. Гречка стиснул зубы и выкинул сигарету из окна. Перед ними застрял на выдаче какой-то ебучий желтый мерс. Блатные номера из одних восьмерок тупо и надменно пялились на него через переднее окно. Запах масла и еды теперь казался просто невыносимым, и Гречка почувствовал, как сам закипает. Почти как масло. Кому-то предстояло стать обжаренной картошкой фри, и это в лучшем случае. В конце-концов, ему как-то нужно было посчитаться со вселенной за вчерашнюю слабость. - Эй, блядь, да вы там охуели? Скорее, не одни ж во всем ебучем Питере! Он высунулся из окна и крикнул достаточно громко, чтобы кассирша в окошке вздрогнула. Однако от желтого пидора никакой реакции не последовало. Все также орала музыка - перекрикивая их собственную! - и ни один из нескольких сидящих в машине уебков и головы не повернул. Что же, если они хотели спровоцировать Гречку, то у них получилось. Он злобно сузил глаза. Сурик фыркнул. - Че ты, суетолог, угомонись. - Хотя по его лисьей улыбочке нельзя было сказать, чтобы он говорил искренне. Наверное, тоже хотел насилием посчитаться с вселенной за один мерзкий вчерашний сюрприз. Гречка ударил ладонью по гудку. Машина издала пронзительный сигнал, и снова, и снова, сливаясь в бесконечную какофонию звуков с перекрикивающими друг друга из колонок рэперами и ревом мотора. Кровь бурлила залихватской яростью. Он оглянулся на друга. Глаза у того потемнели в предвкушении. Значит, они оба были готовы пожертвовать возможностью съесть булку с котлеткой ради развлечения. Гречка нажал на газ, и потом почти сразу на тормоз, но этого хватило, чтобы додж дернулся вперед и почти ударил бампер мерса. Наконец в машине началось шевеление. Кто-то оглянулся, задвигался, задние двери открылись и из салона вывалилось два каких-то пиздюка. Третий с заднего сиденья, водитель и пассажир на переднем оставались пока внутри. Расклад был не особо многообещающим, но Гречка знал, что такие напомаженные пидоры больше пиздят, чем работают кулаками. Тем более, что в машине у Романыча неизменно хранилась перцовка, кастет и бита. Последнюю он особо любил и называл беспроигрышным аргументом в дорожных спорах. Гречка частенько жалел, что волей Грома был лишен своего аргумента. Он достал из бардачка и сунул в карман перец и кастет, а Сурик взялся за биту. Они тоже вышли из автомобиля. Гречка мельком цепанул взглядом оставшихся в машине - пиздюки какие-то, ничего опасного. Но вопреки этой мысли его снова дернуло тревогой. Только в этот раз он ее прогнал - не хватало еще вот сейчас переживать из-за того, что Сурик не лучился счастьем после того, как пососался с трапом. - Вы че, охуели? - Сходу быканул на него тот боец, который стоял ближе. - Эй, бля, трубу убери! Это он уже Сурику крикнул. Тот с холодной улыбочкой направлял на них всех камеру айфона. Трансу походу запустил, звезда интернета ебучая. Гречке, как уже получившему свои пять мину славы в интернете после аварии на каршеринге, светиться не особо хотелось. Но и вот тут и сейчас вводить друга в курс дела тоже было не особо. Поэтому он постарался встать к камере спиной. - Это вы охуели, ребят. - Он оскалился. - Че, думаете на блатные номера насосали, и все можно? Его соперник возмущенно всхрапнул и подался вперед. Гречка нащупал в кармане кастет. Сердце набирало скорость, разгоняя адреналин по венам. Люди в других машинах негодующе сигналили, создавая полную какофонию. - Эй, эй, пацаны, баста. Все, расходимся. Гречка недовольно обернулся на голос. Это был охранник в черной униформе. За его спиной опасливо переминалась с ноги на ногу та самая кассирша из окошка выдачи. - Мужик, погуляй сходи, а? - Со всей доступной ему, вибрирующей от возбуждения вежливостью, попросил Гречка. Краем глаза он заметил, как с переднего места на подмогу двум бойцам подтягивается водила. Охранник на провокацию не поддался. - Я ментов вызвал, тут отдел в пяти минутах. То есть у вас минуты две, чтобы сесть в машины и уехать, если не хотите в обезьяне разбираться. - Да давайте их до ментов задержим! - Ажиатированно воскликнул из своей сонаты какой-то красномордый жирный дядька. - Охуели совсем! Кто-то в толпе поддержал его идею криками, но не делом. Гречка представил, как сначала сносит челюху не в меру поверившему в себя охраннику, а потом разъебывает битой лобовуху жирдяю. А потом уставился на водителя желтого мерса. Тот, в своих коротких портках и майке с вышивкой баленсиаги воплощал в себе все, что Гречка, будь его воля, размазал бы тонким кровавым фаршем по асфальту от Москвы и до Питера. И уж сдаваться и садиться в машину первым он точно не собирался. Парень попытался сыграть с ним в гляделки, но предсказуемо проиграл. Сглотнул, кинул напоследок злой взгляд и махнул рукой двум остальным. - Пацаны, поехали. Нечего из-за этих быдлоебов еще с мусорами общаться. Два других упаковались на заднее сиденье и желтый мерс благополучно сгинул. Только после этого Гречка тоже проворно залез в машину и захлопнул дверь. Оставаться единственными виноватыми в разборке вообще не хотелось. К тому же, ему теперь уже совсем неиронично казалось, что приедет обязательно Гром. А встречаться с ним во второй раз за сутки было стремно. И после первой-то встречи еще жопа не отошла. В этом маке поесть им не удалось, и пришлось искать другой. Вообще-то сам Гречка предлагал уже забить и заскочить в ближайшую хинкальную или вообще хоть в рюмочную. Но Сурик снова уперся и хотел только в мак. Как будто сам не был готов вороваться в пиздиловку с ноги! Наконец они нашли заветную кафешку. - О, заебись! - С набитым ртом пробормотал друг, когда разблокировал телефон после очередного уведомления. Гречка хлюпнул колой и поднял брови. - Галька, медичка, позвала к себе на хату потусить сегодня. Никакая медичка Галька на ум не приходила, и ажиотаж Сурика ему был чет совсем непонятен. Тот прожевал ком еды, проглотил и пояснил. - Ну та, у которой мы кетамин покупали. А вот теперь стало яснее. Правда, такую излишнюю радость он все равно понять не мог. - И че в ней такого? Она же вроде как раз на лошадь похожа, ебало такое длинное. Сурик закатил глаза. - Да не в ней дело! Дело в том, что у нее подружек дохуя, и есть там такие, знаешь, ммм... - Теперь друг закатил глаза уже мечтательно. - А ещё у меня ж отель до завтра до двенадцати, поэтому мне жизненно необходимо кого-то туда притащить. Гречка возмущенно стукнул его в плечо. - Э, да ты охуел! А мне предложить? Я, может, тоже хочу в отеле поебаться! Сурик покачал головой, поднял указательный палец и покачал им тоже. Чтобы наверняка. - Не-не, нихуя. Во-первых, мне положена компенсация за вчерашнее, в виде ебли с нормальной девчонкой, у которой есть пизда и нет ничего лишнего. У тебя все возможности были, и если ты Ирку не трахнул, то это уже чисто твои проблемесы. Во-вторых, отель оплатил я, и от тебя слышал пока только обещания вернуть бабки, но самих бабок не видел. Ты вообще содержанка, бля, таскаешься считай в моих шмотках! Гречка сделал вид что обиделся, хотя на самом деле просто задумался (почти загнался) на тему того, почему он реально вчера Ирку так и не трахнул. Потыкал бессмысленно в телефон, заметил, что ему Галька тоже написала с приглашением. Аккуратно оставил непрочитанными три новых от Ирки - вспомни солнце, как говорится. Потом разберется и обязательно извинится. Попозже. Потом он сам уже настоял на том, чтобы они поехали посмотреть на разводные мосты. Как раз почти время было, как раз успели бы тачку запарковать и дойти. Хуй его знает, зачем ему этот мост вообще сдался, просто захотелось. Тем более, если Сурик мог его гонять по всему городу в поисках мака, то и он мог его прогнать ради какой-то такой же незначительной хуйни. - Да там туристов полно! - Ныл друг. - И ты ж миллион раз всю эту хуету видел. Гречка согласно кивал, но на своем продолжал настаивать. Чисто из принципа уже, хотя самому довольно быстро эта идея наскучила и тоже захотелось к Гальке, наебениться и придумать какую-нибудь новую хуйню. Ему, в конце концов, тоже надо было восстановить статус-кво своей ориентации и переспать с какой-нибудь девкой для очистки совести и заживления жопы. Но сдавать позиции тоже не хотелось. Поэтому они выкурили по сигарете над чернильными водами, подсвеченными иллюминацией, посмотрели на мост, потолкались с туристами, Гречке припомнилась бумерская песня про товарища майора, три часа до рассвета и разведенные мосты. Или там не майор был и ему уже это звание везде мерещится как психу какому-то? Поэтому он постарался поскорее перебить мотив какой-то очередной жизнерадостной репчиной про еблю. Сиськи, письки и никаких ментов. Так-то лучше. - Глянь, а это не те додики, которых мы в маке пытались щемануть? - Сурик вдруг толкнул его под ребра. Гречка спокойно курил и предвкушал уже веселую и безбашенную ночь. И на него нашло такое блаженное настроение, что он на светофорах даже почти не газовал и не выебывался, а стоял себе мирно и спокойно. Но фары совершенно точно высветили в трех машинах впереди, через пару рядов, знакомый желтый мерс. Издевательские восьмерки стало заметно, как только соседняя машина тронулась вперед. Спокойствия как не бывало. Отложенный после неудавшегося скандала на потом адреналин и кураж снова вбрызнулись в кровь. Тем более тут-то Гречка однозначно играл на своем поле. Он сжал пальцы вокруг руля. - Ну че, погоняем лохов? Сурик засмеялся. - А ты, я смотрю, прям напрягся весь, аж чуть не привстал, да? Ну давай, ток быстро, шуганем, чтобы они в штаны наложили и все. Девки-то ждать не будут. Гречке на девок было, по сути, похуй. Водитель желтого мерса оказался харчой на асфальте, и это стало понятно почти сразу. От мощных габаритов прямо в спину почти сразу очканул так, что чуть с дороги не вылетел, и попытался съехать в соседний ряд. С основной магистрали они уже выбрались, поток был пореже, поэтому можно было гоняться в свое удовольствие. Гречка вел бедный мерс с садистской расчетливостью, то на хвост ему садился, то прижимал к отбойнику, то выскакивал прямо перед носом. У водилы ни ума, ни дерзости не хватало сделать что-то, чтобы оторваться. Он только тупо набирал скорость, на которой управлять машиной было ещё сложнее, и оголтело рвался вперед. - Бля, мы щас из города выедем, давай назад. - Предложил Сурик. Он сначала тоже радостно улюлюкал и кидал факи, но потом ему как пассажиру стало скучно. Они ехали слишком быстро, чтобы покурить в окно, а лохи на мерсе сильно укатились по приоритетности вниз перед гипотетическими, но тем не менее крайне аппетитными прелестями галькиных подруг. Гречка кивнул. Он выпарил весь адреналин, а тормозить ребят и продолжать развлекаться лицом к лицу было не в его полномочиях. Пока. Кроме того, уже минут десять они просто ехали следом, в паре машин от мерса. Поэтому он поддал газку так, чтобы мощный двигатель почти запустил колеса в отрыв от трассы, и обогнал дернувшийся в сторону мерс. А потом раздался взрыв. * Леша нервничал. Он крутил брелок на ключах и то и дело вытирал украдкой вспотевшие ладони о джинсы. Зажимавшие его слева и справа Миша и Ваня соответственно не выражали ни малейшего беспокойства, наоборот, ржали и передавали друг другу косяк прямо на ходу. Хотел бы он быть таким же крутым и уверенным! На самом деле, конечно, комплексы были ни при чем. И то, что он был в десятом, а все остальные, кроме Андрея, в одиннадцатом, тоже значения не имело. Просто он ненавидел врать отцу. Это было так по-детски и бессмысленно. Да и последствий особо бояться не нужно было - в отличие от, например, его одноклассницы и подруги Надиры, прокурор на сына руку ни разу в жизни не поднимал. Так, отнимет телефон, да накричит, и это если еще поймает. Но вот этого вот “накричит” Леша и боялся хуже ударов. Отец умел словами бить по больному, пробуждать в нем сразу и страх, и чувство вины, и стыд. Особенно после гибели Лизы у него это стало хорошо получаться. Леша перевернул брелок так, чтобы острый край фигурки впился в ладонь. Нельзя так говорить. Даже думать нельзя. Отец его любит и делает все ради него и его безопасности. Ради его блага. Только вот понятия о благе у них, наверное, различаются. Потому что это его последнее подростковое лето, когда нужно бухать, тусоваться, переспать с Аленой из параллельного. А вместо этого ему приходилось таскаться к репетиторам, гулять по два часа с Андреем и Ильшатом в людных местах и люто завидовать, слушая их рассказы об очередных вписках, рейвах, новых знакомых, новом сексуальном опыте и всякой ебанутой прикольной хуете. А еще ему нужно было скорбеть. И он действительно скорбел. Первые месяцы после гибели сестры мир потерял для него не только смысл, но и краски, и вкусы, все его органы чувств как будто забили грязной ватой. Он на автомате ходил в школу, на автомате разговаривал с друзьями, принимал редеющие соболезнования. Все хотел и никак не мог пробудить в себе ярость на того, кто это сделал, которой пылал отец. Потом это, видимо, все же получилось, и он как одуревший листал все старые фотки у нее на страничке в поисках хоть какой-то зацепки, просиживал ночами над друзьями друзей в вк, запивал таблетки энергосами и принимался за расследования по очередному кругу. И очень много фантазировал, что сделает с убийцей, когда его поймает. Леше и правда тогда казалось, что он его найдет. Этот незримый уебок как будто ходил кругами вокруг его постели ночами, сталкивался с ним на улицах, усмехался ему из тиктоков знакомых и незнакомых людей. Ему снились бесконечные кошмары, где то он гнался за кем-то, то кто-то гнался за ним, то окровавленная Лиза вылезала из могилы. Он стал одержим не хуже своего отца, а тот и не замечал ничего, пока ему не позвонили из лицея. Тогда он взял все в свои руки и запихнул его к психотерапевту. И Леша стал жить дальше. Он даже сумел (не без помощи искусно подобранных врачом колес) убедить себя, что сестра бы этого хотела. Хотя, конечно, ничего она уже хотеть не могла. Но вкус к жизни стал потихоньку возвращаться, и все бы ничего, если бы не отец. Если он собирался запереть сына на тысячу замков, зачем тогда вообще морочился с психиатром и всем таким? И подавленное недовольство достигло своего апогея. Это произошло вчера, когда Андрей возбужденно ткнул его в плечо. - Лех, даже не пизди про батю, ты должен пойти. Его старшего брата Мишу и двух его друзей, один из которых все еще учился с ними, а второй уже был первокурсником, пригласили на вечеринку к Толику. Все знали Толика и все мечтали пройти к нему на его закрытые тусовки. Толик был безобразно богат и совершенно безнравственен. По слухам, на его вечеринках было возможно вообще все. Даже убийства. В это Леше не верилось, да и не прельщало его. Но вот попасть к Толику будучи школьником просто гарантировало поднятие социального статуса до небес. И наверняка стирало прилипшие ярлыки - например, унизительно-жалостливый “того парня, у которого умерла сестра”. Поэтому сегодня Леша сделал то, чего боялся и желал весь этот год. Он обманул отца и сбежал из-под присмотра. Только вот прикольный и веселый день как-то сразу не задался. Вечером, когда они хотели заехать в мак и слегка перекусить перед вечеринкой, до них на пустом месте доебались какие-то торчки. К счастью, до драки дело не дошло, но один из тех двоих вел трансляцию, и у Леши руки холодели от ужаса, когда он думал, что отец может случайно увидеть эту запись. И было что-то ещё... Он никак не мог избавиться от смутной, но не отступающей тревоги. Брелок впился в кожу другой стороной. Да еще эта погоня. Жека, тот самый первокурсник, который сидел за рулем, делал вид, что держит все под контролем. Все остальные делали вид, что им весело. Но на самом деле никто из них понятия не имел, что делать дальше. Черный седан кошмарил их неотвратимо, и то, что в городе казалось прикольной игрой в духе “форсажа”, за городом приобрело пугающие оттенки. Кажется, Леша был готов даже позвонить отцу и принять на себя весь его справедливый гнев, вот только ребята бы это вряд ли оценили. И если прослыть тем, у кого умерла сестра было просто грустно и обидно, то стать стукачом означало превратить свою жизнь в настоящий кошмар. Наконец черный седан отстал. Андрей на переднем сиденье засмеялся искренне, а не нервно, а Жека потряс в воздухе сжатым кулаком. - Ес, зассали! И вот тогда Леша понял вдруг, из ниоткуда, почему ему было так муторно. Просто он нашел того, кого так одержимо пытался поймать. Или тот сам его нашел. Тот парень из мака, вразвалочку подошедший к Ване и скользнувший по нему пустым равнодушным взглядом. Осветленные волосы, татуировка на лице и этот рыбий взгляд - теперь Леша вспомнил, где видел его до этого. Забрался тогда украдкой покурить в кусты и спалил Лизку с тайным ухажером, нагло и грубо лапавшим ее прямо там, чуть ли не у самых ворот. Он тогда замер, как кролик перед светом фар, не в силах отвести взгляд. А этот парень скользнул по нему таким же пустым взглядом, растянул губы в оскале и посоветовал бежать к папочке. Он. Нашел. Убийцу. Это осознание наполнило голову такой мешаниной мыслей и эмоций, что он даже сначала растерялся. А потом решительно потянулся за телефоном. Плевать, что подумают ребята, он звонит отцу. Они не могут снова упустить того, кто убил их Лизу. Он занес палец над экраном. И в этот миг мир перестал существовать. * Сначала Гречка подумал, что у них лопнула шина. На такой скорости это было бы смертельно, сердце пропустило удар, и он впился обеими руками в руль и стиснул зубы, готовясь к борьбе с неуправляемой машиной. Но додж бежал ровно, только кажется, сам собой ускорялся, потому что не хотел, чтобы его зацепило адское алое зарево, залившее салон через заднее окно. - Ебать. - Тихо выдавил Сурик, обернувшись назад. На самом деле Гречка был уверен что знает, что произошло. Но у него не хватало сил поднять глаза и посмотреть в зеркало заднего вида. А когда он все же это сделал, то удаляющаяся в темноте пламенная точка обдала его таким жаром, что он чуть не потерял управление. Автомобиль пошел юзом, и пришлось вывернуть руль и полностью сосредоточиться на дороге, чтобы не повторить судьбу желтого мерса. В голове звучали только отголоски хлопка, оглушительные и ослепляющие. Они ехали молча, прямо, не сбрасывая скорость, пока не нашли небольшой карман, в котором можно было притормозить и перевести дух. Взвизгнули шины, и автомобиль остановился. Гречка осторожно снял руки с руля. Ему казалось, что стоит только утратить контакт с машиной, как она сразу же сорвется с места, как дикий зверь. Но ничего не произошло. Он поймал себя на мысли, что все это время дышал не через нос, а через приоткрытый рот. Прилипшая к зубам мятная жвачка холодила язык. Он обернулся на Сурика и увидел свое охуевшее отражение в его лице. Такие же широко распахнутые глаза. Такие же приоткрытые губы. Такое же полное и безоговорочное понимание, что они, вполне возможно, пиздец как попали. - Надо ехать на вечеринку. - Деревянным голосом проговорил друг. - Сделаем вид, что ничего не случилось. Ничего ведь и не случилось, да? Такое иногда бывает. Мы просто катались. Гречка бездумно кивнул. Перед внутренним взором салон автомобиля как в зацикленной по кругу гифке раз за разом наливался огненным светом. - Да. - Он с силой вынудил себя переключиться. Всякое бывает, правильно. Сурику, конечно, проще говорить, он же не за рулем. Но всякое бывает. Надо позаботиться об алиби. О себе. Они тут не при чем, и будет несправедливо, если до них докопаются. - Мы их уже не дергали, когда они разбились. - Точно. И Сурик принялся искать в яндекс-картах объездной маршрут, чтобы вернуться обратно в город. Им об этом даже говорить друг другу ничего не нужно было. Оба скорее пешком бы пошли, чем снова проехали мимо места аварии, и обоим не хотелось озвучивать это и расписываться перед другом в своей трусости. Так что ни один из них ничего не сказал. Они вообще потом мало говорили. Сурик молча пересел за руль, они молча, без музыки и шума, добрались сначала до города, а потом до галькиного дома. С пластиковыми улыбками влились в веселую беззаботную толпу и постарались разойтись в разные стороны. Как будто если бы они слишком много времени провели рядом, то над их головами высветились бы огромные яркие буквы, или что-то типа того. У Гречки живот подводило от тревоги, и даже любезно предложенная каким-то знакомым дорожка не помогла. Он увидел в толпе Леньку и трусливо нырнул в одну из комнат. Им пришлось бы рассказать остальным ребятам, что произошло, особенно Романычу, потому что это все еще была его машина. Но он предпочел бы, чтобы это сделал Сурик. В конце концов из них двоих именно он в последнее время ничего особо отбитого не совершал. Он то и дело обновлял ленту новостей и местные паблики. Каждая новая заметка о ДТП заставляла его сердце переворачиваться и превращаться в желе, но он и представить не мог, насколько ему станет хуево, когда всплывет заметка именно о той самой аварии. Пол под ногами заходил ходуном, и Гречке пришлось опуститься на первую попавшуюся поверхность. Он обновил страницу, глупо надеясь, что сообщение растворится, будто бы его и не было. Но оно оставалось на месте. Он негнущимся пальцем ткнул на ссылку, борясь с тошнотой. Пробежал заметку. “Стритрейсеры”, “несчастный случай”, “неисправность двигателя”. От облегчения у Гречки голова закружилась. Он уже увереннее прошелся по нескольким следующим ссылкам, хотя так и не решился просмотреть короткий кусочек видеозаписи с ГИБДДшной видеокамеры. Нигде не упоминалось про вторую машину, да и про гонки говорилось только в одной из заметок. Все утверждали, что это случайность, кто-то даже прикрепил к статье фотку совершенно целого откатившегося в сторону колеса. Высказывалось предположение, что оно оторвалось, и это и спровоцировало потерю управления и аварию. Гречка шумно выдохнул. Комната постепенно наполнялась красками и звуками. Надо было найти Сурика и успокоить его тоже. Он автоматически пробежал глазами очередную коротенькую заметку, и собирался уже смахнуть приложение, когда его взгляд за что-то зацепился. Он перечитал текст, ощущая, как вокруг горла снова сжимается петля. “По предварительным данным, в машине были двое несовершеннолетних, одним из которых мог быть сын прокурора Санкт-Петербурга” От лица у Гречки отлила кровь. Он закрыл глаза, но на темном экране сомкнутых век вспыхнул кадр из прошлого. Вот он скользит глазами по салону мерса, еще целого, там, у этого тупого мака. Двое с заднего сиденья вылезли на разборки, а вот один остался. И снова воспоминание, еще более старое, уже почти пылью покрытое. Или прахом. Лизка, тревожно щелкающая золотой зажигалкой и обкусывающая длинный нарощенный розовый ноготь. Лизка, обычно покладистая и покорная, взрывается, когда он издевается над ее нервозностью. - Да ты не понимаешь! Он же мой брат, страшный ябеда, точно все бате расскажет, и тот меня запрет в какой-нибудь ебучей пендосской общине для согрешивших наследниц! Не запер. А теперь и рассказывать уже тоже некому. Тело стало легким и невесомым, а телефон в руке вдруг превратился в глыбу льда. Гречка вскочил с дивана, не обращая внимания на то, что на него оборачивались, протолкался через толпу. Его душил прокуренный воздух. Ему нужно было убраться отсюда. Его разрезало и распинало на части, как будто это внутри него взрывались тысячи желтых мерсов разом. Гречка пришел в себя только где-то в темноте, в выхваченном фонарем круге света. Он прижимался спиной к холодной подъездной двери, волосы и футболка на плечах и груди промокли. В козырек подъезда, под которым он укрылся, лупил дождь. Гречка понятия не имел, где он находится. Хотел потеряться и потерялся. А еще он забыл куртку. Телефон, правда, был в руке, но он с суеверным опасением убрал его в карман. Мало ли что. Пальцы наткнулись на пачку сиг, и рефлекс немедленно потребовал никотина. Только вот зажигалка, видно, осталась в куртке. А куртка осталась... Где-то. Гречка взвыл и зашвырнул пачку в мокрую чавкающую тьму, и она проглотила ее, не подавившись. Ноги стали ватными, и ему пришлось перенести весь вес на дверь. Слева мертвецки-синим мигал домофон. Дело было хуево. Гречка ущипнул себя за запястье, но кожа была на ощупь как мягкая резина. Паника накатила с новой силой, и теперь причиной ей была не авария. Причиной был он сам. Он справлялся сам. Просто потому, что никого другого рядом никогда не было. И вполне заебато себе справлялся, очень неплохо. Всегда. Иногда нет. И вот когда наступал этот пик напряжения, в нем что-то рвалось и он осыпался на пол, как бесполезная сломанная марионетка. Буквально осыпался, запирался, прятался и лежал неподвижно, пока тело и разум снова не приходили к согласию. Полная ментальная контузия. Только обычно он чувствовал эту хуйню заранее. В детстве предпочитал попасть в лазарет с какой-то ерундой, когда стал постарше - прятался у приятелей. У взрослого Гречки была своя хата, отличный самоконтроль, и его почти невозможно было выбить из колеи. А если уж он из нее выбивался, то всегда успевал найти укромное местечко. Но только не сейчас. Темнота, казалось, сузила вокруг него свои неровно колеблющиеся стены. Руки затряслись. Вдруг занавес тьмы распахнулся перебивающими шум ветра и дождя шагами, решительно двигавшимися в его сторону. Гречка прижался к двери так плотно, как только сумел. Обычно он бил, реже - бежал, но сейчас не мог ни того, ни другого. Холодный пот заструился по спине. Тьма стала реже и выплюнула в круг света Игоря Грома. Гречка нервно хихикнул. Он переиграл свое проклятие! Повернул его в свою пользу, обманул, заставил сделать так, как ему нужно было. Да, он даже всякую стремную хуету может загнать под каблук, вот такой он охуенный! И даже не пришлось заходить в сортир или разговаривать с зеркалом. Хотя немного крови и немного наркотиков было, и может, этого оказалось достаточно? Он понятия не имел и на это ему тоже было поебать. Ему было даже неинтересно, как на самом деле майор отыскал его там, где он умудрился потерять сам себя. Самое главное - ебаный майор возник под козырьком как по сигналу, как сраный демон посреди перевернутой звезды. У Гречки язык чесался снова попросить закурить, но он не стал. Во-первых, не был уверен, что выдержит вкус дыма, даже сигаретного, у себя во рту и в носу. Во-вторых, если бы на третий раз это действительно оказалось бы глюком, он бы ебанулся. Вот прям тут и прям сразу, на этом самом месте, и хуй уже знает что натворил бы дальше. Это он, типа, об обществе позаботился. Почти впервые в жизни. - Ну что с тобой? - Устало спросил майор. На кожанке блестели влажные потеки и это окончательно убедило Гречку в том, что ему не кажется. Он снова хихикнул, на этот раз довольно. Рука сама потянулась коснуться хоть чего-то, проверить наличие живой твердой плоти. Почему-то кончики пальцев ткнулись не в прохладную мертвую кожу куртки, а в теплую плоть где-то в районе шеи. Майор слегка перекосился, но не вздрогнул. Он вообще никогда не вздрагивал. За него это сделал Гречка. И за себя тоже. Его вообще будто током прошибло, как будто тепло чужого тела по пальцам стремительно хлынуло в него по всем законам совмещающихся сосудов, и мигом затопило стылую пустоту. Даже голова немного закружилась. Как там говорят после ста грамм бляди, когда притворяются невинными малолетними овечками-девственницами? В голову ударило. Вот ему Гром в голову ударил, и этот удар вообще нетипичный для него был. На миг даже отпечатавшаяся у него на внутренней стороне век полыхающая груда металла слегка потускнела. - Ты же хотел помочь в туалете... Ну, тогда. - Гром нервно мотнул головой, изображая согласный кивок. - Помогай. Слова давались ему с трудом. Мозг потихоньку затягивало туманом. То ли присутствие кого-то, кто, теоретически, не оставит его подыхать на лавке, ослабило оборону организма, то ли опять что-то в крови и в мозгах перемешалось и выдало ебанутую непредсказуемую реакцию, но Гречка ощущал, как слабеет. Как будто он на самом деле был сделан из чего-то тугоплавкого, и жар наконец стал достаточно сильным, чтобы он потек. В буквальном смысле. - Тебе в больницу нужно? - Что-то в голосе неуловимо переменилось, ну или это ему казалось, мерещилось, выдавало несуществующие полутона и оттенки. Он отрицательно покачал головой. Движения отдавались во всем теле будто с гидроусилителем, и на миг показалось, что он сейчас оторвется от земли и закружится в воздухе, как пустой пластиковый пакет. Но подошвы обуви крепко сцепились с шершавым асфальтом, и он удержался на месте. Только накренился слегка и пришлось вслепую выставить руку и на этот раз ткнуться ей именно туда, куда и нужно было - в прохладную шершавость кожанки. - Так, не придуряйся. - Гречка почувствовал, как рука снова теряет сцепление с поверхностью, паника опалила жаром. - Или ты не придуряешься? Теперь это не только в голосе было, теперь оно различалось и во взгляде, и в рисунке сведенных озабоченно бровей. На Гречку это подействовало как анальгетик, накачало его странной эйфорической истомой. Он столько в последнее время испытывал и пережевывал, пропускал через себя навылет, что больше просто не мог. Казалось уже совсем неважным, растревожен ли Гром на самом деле или просто это игра воды и тени, и растревожен он из-за своих вечных дел или из-за Гречки. Да и если из-за него, то как из-за человека, или просто потому что снова наткнулся на подзаебвашую неприятность, и даже то, почему самого Гречку это сейчас так волновало - все это делилось на ноль. Он позволил своему телу поддаться весу, который давил на него с той секунды, когда небо в зеркале заднего вида расплылось ослепляющим заревом. Ноги все ещё стояли на земле, но корпус неумолимо кренился. Сначала он снова оперся о кожанку ладонями, а потом, пока руки ещё не были перехвачены за запястья, сразу ткнулся лицом в воротник. И сразу стало тепло, темно и тихо. Даже влажная одежда перестала ощущаться на теле отсыревшим саваном, а кончики пальцев завибрировали от жара. Майор никак не среагировал визуально, и Гречка, наверное, ничего бы не опознал ни в лице, ни в фигуре. Но сейчас, притеревшиись к нему непозволительно для внепостельного общения близко, он уловил это легчайшее, неуловимое движение, которое прорывалось, через все круги обороны, из самого майорского нутра. Гром вздрогнул. - Так, ты че? Стой, щас я скорую вызову, или такси... Да, на такси быстрее будет. Слова теперь прорывались не только через шуршание дождя, но и через кокон, в который его мозг самовольно укутался, наполняясь теперь только теплотой, темнотой и знакомыми, будоражащими что-то внутри запахами. Но на триггер он среагировал, медленно и запоздало, на половине оборотов, но все же среагировал. Во рту стало сухо, кровь бросилась к лицу, и Гречка отстранился. Ему казалось, что он двигается невероятно медленно, словно завяз в самом сгустившемся мокром воздухе. Это пугало, потому что если он не успеет сейчас сказать, что с ним все в прядке, и его оттащат в больницу - то что дальше? В голове всплывали кусочками льда самые стремные и неутешительные гипотезы, в которых его то отправляли в дурку, то заковывали в наручники. На самом деле было в его искренней и почти детской нелюбви к больницам много всего личного и глубоко закопанного на заднем дворе его существа, целая гирлянда из самодетонирующих триггеров. Но сейчас они все упрощались и обмыливались до элементарного “не хочу не могу не буду”. Нет-нет-нет! - По-крайней мере, язык в этот раз решил послушаться, и Гречка уставился куда-то в одну точку за плечом майора, в непроглядную стену дождя, потому что он совсем не мог позволить себе запнуться о выражение его лица. - Я в порядке, слыш, я просто нанюханный, но меня уже попускает, отвези домой просто, хорошо? Домой ко мне, тут недалеко, ладно? Лицо он отлепил и подставил ветру и сумрачному свету, но они все равно находились слишком близко друг к другу. Достаточно близко, чтобы теплый вздох опалил щеку. Вот такая близость и была слишком. - Хорошо. - Голос звучал тон дождю, монотонно, как будто из него выполоскались все эмоции. - Но если тебе станет хуже, я вызову врача. Гречка закивал, все еще не глядя в лицо. Что-то ему стремно было, почти до физически заклинившей в этом неловком отвернутом положении шеи. Он не доверял своему телу, но искренне надеялся, что сегодня оно не подведет и не переломится пополам, как сигаретка в нервных пальцах. Он очень редко впадал в такое состояние, в тупой равнодушный ступор. И обычно ему хватало сил взять себя в руки, завязать все опасные концы узелками, чтобы не распустились, добраться до укромного местечка и там уже, в полном одиночестве, развалиться на беспомощные и беззащитные куски. Он прятал сам себя, свою слабость, как самый большой секрет на свете. Гречка кутался в свои руки и пялился в трещины на стенах или стыки на паркете, и потихоньку регенерировал. Иначе никак не могло быть - он всегда был один, и никто бы не позаботился ни о нем, ни о его делах. До сегодняшнего случая. А сегодня этот момент полного распада застал его не в то время и не в том месте, но, по крайней мере, он был не в одиночестве. Хотя это конкретное не-одиночество пугало его ещё сильнее, чем перспектива потерять себя прямо тут, под чужим подъездом, расплыться по холодным лужам и стечь в канализацию. Он изо всех сил старался держать себя целостным, не давать мыслям растечься, а телу превратиться в неуклюжий суповой набор. Это было похоже на отчаянную попытку сдержать рвоту в такси, отсчитывая бесконечные секунды до подъезда. Только сейчас его самого грозило разорвать на желчь и мелкие кусочки. Он снова ткнулся лицом Грому в плечо. Шум дождя, подползавшая к ногам лужа воды, запах влаги, рассыпающийся под веками тусклый свет - всё это перегружало его невыносимо, отвлекало, и каждая упущенная секунда отдавалась в нем потерей ещё одной маленькой частички контроля. Щека притерлась к теплому, в нос пахнуло фаренгейтом и чем-то спокойным и сильным, и он прикрыл глаза. Гречка повторял про себя свой простой до элементарности и одновременно сложный до невыполнимости план. Дать майору довезти его до дома - шаг первый. Выпроводить его из дома - шаг второй. Пережить распад и собраться заново, отлежаться, придти в себя и жить дальше - шаг третий. Он спотыкался на первом же шаге. Потому что понятия не имел, в каком конце Питера находится, и квартира казалась чем-то недосягаемым и далеким, за тысячу часов в такси, метро и автобусах, поездку в которых он бы просто не выдержал. И от этого понимания Гречке становилось так страшно и стыло, что он почти испытывал облегчение от того, что сейчас кто-то придерживал его одной рукой за пояс, не давал повалиться на мокрый асфальт и позволял прятаться от реальности у себя на плече. Это была слабость, глупость и вообще недопустимость, но сейчас только это и отделяло его от безотчетной, обжигающей горло паники. - Ладно, ты же идти-то сможешь? - Голос Грома доносился как сквозь вату. - Такси еще пол часа ждать, а нас тут заливает нехило. Давай до метро добежим, доедем поближе до тебя и там, под крышей, дождемся машину. Гречке нужно было время, чтобы осмыслить предложение. Оно разбивало его идеальный невыполнимый план на десятки новых подпунктов, которые ему было слишком сложно осознать. А майор, видимо, ждать совсем не хотел и удобно принял молчание за согласие. - Что-то ты совсем весь холодный, как мертвец. То есть бля, не, не это хотел сказать. Забей, короче, на вот, и идем. Кажется, Гром начинал понимать, что реакции ему не дождаться и с привычной деятельностью взялся за все сам. Гречка почувствовал, как ему вдруг стало снова светло, но зато менее мокро и холодно. Он разлепил веки и столкнулся с Громом глаза в глаза. Тот смотрел устало, но внимательно и совсем не раздраженно. Почему-то это успокоило. И хотя то, что он делал потом - поправил кожанку на его плечах, просунул его руки в рукава, застегнул молнию поднял воротник - было унизительно и надо было, по-хорошему, дать резкий отпор, Гречке было тупо, но почти приятно. Он совсем как-то не запомнил, как они добрались до метро, спустились в его недра. Он просто там сразу же снова сполз куда-то, и его поддерживали за плечи и за талию самые правильные тяжелые жесткие руки. Пункты плана крутились в голове, путались, сбивались в один бесконечный речитатив в такт перестуку колес. Ему не было ни плохо, ни хорошо, совсем никак было. Гречка держался на последних силах только ради одного - не развалиться окончательно прямо тут. Он стягивал себя нитями воли, до крови разрезая ими ладони, убеждал, что если продержится до дома, то потом, когда придет в себя, всё объяснит Грому, обманет и одурачит, вытравит эту дрянную слабость из его памяти. Все вытравит. То, как цеплялся за запястье и не давал встать и отойти от себя перебьет укусами и красными следами от ногтей на плечах, перепечатает строчками новых пошлых мерзких признаний рваное и поверхностное дыхание куда-то во влажную ткань рубашки, выгрызет вместе с сердцем любые проявления жалости или сочувствия к себе. Потому что ему эта хуета не нужна, он же не такой. Это все наркотики, стресс от работы и тупая авария, мозги клинит, тело клинит, ему просто надо отдохнуть. Отдохнуть. Такси он вообще не уловил, просто пахнуло в нос освежителем-елочкой, скрипнуло сиденье из искусственной кожи, а в следующую секунду он уже прислонялся спиной к стене в своем подъезде и звенели на краю слышимости вытащенные у него из заднего кармана ключи от входной двери. Гречка с облегчением выдохнул, до боли в легких. Первый пункт выполнен. Теперь все будет проще, совсем немного осталось. Дома, в коридоре рядом с раскиданной кучей обуви, ноги окончательно превратились в желе. Он сел на пол, а потом откинулся на спину. Знакомый белый потолок подмигивал утешающе. Хлопнула входная дверь, но привычных щелчков замка он не услышал, и тревога сразу же ударила в голову, срезонировала о физическое бессилие и усилилась втрое. - Закрой замки. - Прохрипел он. Голос как будто бы был чей-то совсем чужой, глухой и неприятный. Но Гром все понял. Следак, хули. Замки защелкали, и Гречка отсчитывал каждый поворот ключа, и каждый из них погружал его все глубже обратно в апатичное безразличие. Только вот... Только вот майор запер его изнутри, а не снаружи. Если уж пришлось бы выбирать между тем, чтобы оказаться закрытым в собственной квартире и блаженно разложиться без свидетелей, или оказаться запертым в ней же, но ещё и с неотвратимым Громом, он точно и без раздумий выбрал бы первое. Но вот ему никто выбора не дал. Пора было переходить к второму пункту - избавиться от майора. Но Гречка и когда по швам не расползался никогда не мог этого сделать, то ли из своей слабости, то ли из-за чужой мощи. А уж теперь и подавно. Он чуть не завыл, но из горла вырвался только слабый скулеж. Оставалось только попробовать попросить. - Гром, уходи, а? - Его даже на твердую интонацию не хватило, не то что на глумливое и шипящее обычное обращение. Гречка расплывался в лужу отвращения к самому себе. - Нет. - Майор возвышался над ним, как древнеримская статуя, гигантский и властный, и кажется, мог растоптать его одной ногой. - Мне и вчера уходить не стоило, мне и... Вообще вчера ничего не стоило делать. Извини. У Гречки закружилась голова. Кажется, Грому было действительно стыдно, но он сейчас никак не мог придумать, как бы на этом сыграть. Он вообще ни единой связной мысли не мог произвести. Если бы сказал, что у него передоз, майор точно бы потащил его в больничку. А если обвинить во всем вчерашний секс, то он точно не уйдет никуда. Прикуется к нему цепями своей ебучей никому не нужной порядочности. Поэтому он просто попытался отползти. - Стой, давай я помогу. - Не дожидаясь согласия, которого бы и не было, Гром подхватил его за плечи, помог подняться и потащил в комнату. Собирался уже уложить на диван, но Гречка отрицательно мотнул головой. Одна мысль о том, что он, мокрый и наверное грязный, рухнет на белую кожу, вызвал тошноту. Гром кивнул и усадил его на стул. Его руки, дыхание, красивое лицо, все по очереди попадало в фокус внимания и окончательно лишало сил к сопротивлению. - Мне надо отлежаться, уходи. Я в порядке, Гром, со мной такая хуйня случается. Но его совершенно не слушали. Он свесил голову на грудь и закрыл глаза. Хотелось снова оказаться в горизонтальном положении. Обычно когда его накрывало таким перегрузом, удобство и положение, в которых он оказывался, не имели никакого значения. Тело все равно немело до состояния ледышки. А сейчас ему было тепло, жар расходился от грудной клетки убаюкивающими ровными волнами. Он даже не сразу понял, что дело в чужой кожанке. И что ему станет холодно, если ее обладатель заберет ее и уйдет. Вжикнула молния, и пришлось снова тяжело моргнуть, сгоняя пелену. Гром снова был рядом, почти также близко, как и вчера. Он на Гречку не смотрел, с озабоченным видом выпутывал его из своей куртки. Точно собрался уходить. Это должно было вызвать облегчение, потому что он же этого и добивался, правильно? Но почему-то просто стало ещё холоднее и еще немного более пусто. Наверное, без куртки. Он не стал отказывать себе в удовольствии хотя бы посмотреть. Между медленными взмахами потяжелевших ресниц Гречка изучал майора в его естественной среде обитания. Его лицо, сосредоточенное, серьезное, с морщинками в уголках глаз и щетиной на подбородке, то и дело мылилось и двоилось, и в пустоте, которая наполняла его до краев, что-то болезненно щемило. Он позволил снять с себя кожанку, вынуть руки из рукавов, и даже приложил усилие чтобы отлипнуть от спинки стула, чтобы дать ей сползти с плеч. Сразу стало зябко, но рано или поздно холод должен был отступить. Все должно было пройти рано или поздно. А потом Гром поднял вдруг глаза и их взгляды - мутный и пустой, и ясный и цепкий - пересеклись и сцепились. И может именно поэтому Гром все не уходил? Вместо этого опустился на корточки прямо перед его коленями. Преклонился. Если бы в нем осталось хоть немножко эмоций, Гречка бы оценил красоту позы. Даже хихикнул бы, может. Отпустил ехидный комментарий. Но сейчас он мог только тупо пялиться в майорскую макушку и пытаться понять, что происходит. Как на это реагировать тоже было непонятно, но он от себя никакой реакции и не ждал. В нем никак не отозвалось и то, что потом Игорь подцепил его футболку и, повозившись, снял и её. Стало только ещё холоднее, по коже побежали мурашки, но и только. - Ты что, себя что ли набил? - Тепло прикосновения разогнало изморозь на коже в том месте, где была свежая татуировка. - Нарцисс ебаный. Гречка слабо усмехнулся. То, что Гром распознал в размазанной клыкастой роже его, тоже сейчас почти ничего не значило, хотя и отогнало немного озноб. А вот когда тот принялся возиться с пуговицей на джинсах, Гречку вдруг захлестнуло такой волной паники и тревоги, что он почти задохнулся, и пришлось с величайшим трудом вернуть частичку контроля за телом и ухватиться отвратительно слабыми пальцами за чужое запястье. В голове вихрем пронеслись сразу смазанные, подавленные кусочки воспоминаний о том, как в последний раз он был таким же беспомощным и его тело не принадлежало ему, а принадлежало чьей-то чужой воле. И параллельно с этими черными, залежалыми сгустками памяти, он нелепо и абсурдно боялся того, что о нем подумает Гром, если в этот раз в постели он окажется полным бревном. - Не дергайся, ты чего? Ты же весь мокрый, простудишься. - Гром примирительно поднял руки. - Мне почему-то кажется, что в этот раз ты сам точно не справишься. И он погладил его по боку, провел рукой совершенно асексуально, платонически, но при этом как-то невероятно тепло. Как... Как больное животное погладил. Или больного ребенка, но вот этого Гречка не мог наверняка сказать, раньше с ним такого никогда не происходило. На этот раз Гречка все же выдавил смешок. Это было лучше, чем погрузиться в пучину жгучего стыда, который грозил выплеснуться на него и на его жалкие фантазии о том, что он мог вызвать какое-то желание в таком состоянии. - Расслабься, я смогу. И помогать мне помыться тоже не надо, мне не восемь месяцев и не восемьдесят лет. На самом деле в душ особо не хотелось. Брезгливость отключалась одной из первых, когда все системы внутри него принимались рушиться. Но Гром с его странной заботой точно не отвязался бы, а Гречке не хотелось казаться ещё слабее и никчемнее, чем он был на самом деле. - Ну хорошо. - С сомнением проговорил майор. Гречка тяжело вздохнул, собрал свое рассыпающееся тело в кулак и поднялся со стула. Пол под ногами накренился, но он удержался, не без помощи спинки стула. - Вот видишь, я в полном порядке. Иди домой. В ванне он снова сел на пол и позволил горячей воде литься сверху ничем не сдерживаемыми водопадами. Их шум, по крайней мере, перекрывал голоса в его голове. Хотелось, чтобы онии смыли с него все, всю его суть, дала ей стечь в канализацию, чтобы в итоге ничего не осталось, кроме чистой воды. Тело пощипывало от жара, но он почти ничего не чувствовал, и вышел только тогда, когда смог набрать достаточно сил, чтобы снова подняться на ноги. И когда был уверен, что Гром точно ушел. Он кое-как вытерся полотенцем, накинул его на плечи и вышел, оставляя за собой мокрые следы. Теперь можно было лечь и на кровать, и это определенно было удобнее, чем валяться на полу. - Я уже хотел к тебе стучаться, думал, ты утонул там. Голос был знакомым, да и факт того, что Гром никуда так и не свалил, не особо удивлял. Если бы от майора можно было легко отвязаться, в жизни Гречки все бы сейчас шло иначе. Хотя и не факт, что намного лучше. Но это все он уже потом продумал, когда подбирал с пола полотенце и оборачивал его вокруг пояса. А в первую секунду его затопило такой острой и едкой паникой, что чуть сердце из груди не выскочило. - Боже, да не трясись ты так, это же я! - В голосе Грома слышалось раскаяние. Можно было бы, конечно, сыграть на чувстве вины, но сейчас Гречка был слишком сосредоточен на том, чтобы трясущимися руками завязать узел на полотенце. Потому что если бы и с этим ему полез помогать Гром, он бы взорвался от унижения. - Я думал, ты ушел. - Промямлил Гречка. Гром пожал плечами. Он тоже успел переодеться, и сейчас на нем была очередная здоровенная гречкина майка и какие-то шорты. - Я же сказал, что не уйду, пока не убежусь, что с тобой все в порядке. Гречка устало рухнул на диван, так, что сиденье скрипнуло. Развел руками. - Я сам сходил в душ и сам снял штаны, куда ж еще лучше? Ты свободен, все, можешь не терзать себя больше. Майор сел рядом. Осторожно поправил край полотенца, а потом накрыл его плечи какой-то большой и пахнущей ополаскивателем для белья толстовкой. Почему-то эта несвойственная осторожность Гречку и смущала, и раздражала одновременно. Да, он был разбит, но стеклянным-то никогда не был! - Я не нашел у тебя никакого пледа. - Пояснил Гром. - И вчера ты тоже сам сидел и сам ходил, а в итоге сегодня я нашел тебя полностью убитым. И я себя не терзаю. Просто... Мне не похуй. Считай, чисто по-мусарски. Последняя фраза прозвучала забавно и фальшиво одновременно, но почему-то именно она убедила Гречку плыть по течению. А может, у него просто кончились силы сопротивляться. Он пожал плечами. - Ну, оставайся. Гром кивнул, как будто ему действительно нужно было разрешение. Как будто без него он бы не застрял тут просто потому, что так хочет и потому что ему неловко за еблю в туалете. С этим туалетом вообще интересно вышло - получается, у них у обоих нихуя хорошего кроме оргазма она не вызвала. Обоюдоострое дилдо, выходит. Эта незамысловатая мысль, вымученная путем великих умственных потуг, заставила Гречку улыбнуться. Губы были как деревянные. Он скинул на пол влажное и неприятно холодящее бедра полотенце, поймал себя на том, что в этот раз физическое онемение проходит быстрее. Наверное, с возрастом он становился все менее чувствительным к такой хуете, вот и все. Помимо толстовки Гром притащил ему еще и мягкие домашние шорты, сделанные из обрезанных треников. Гречка вообще не помнил, чтобы такие были у него в гардеробе. И мысль о том, что майор по-хозяйски копался в его вещах, как в своих, вызвала проблеск раздражения. Недостаточно сильный, впрочем, чтобы искать в себе силы высказывать его вслух. Тем более что Гром ушел на кухню и там шуршал немногочисленной утварью. Наконец снова стало тепло. Чистая мягкая одежда обнимала тело, диван удобно прогибался под его весом. Можно было полностью расслабиться. Даже присутствие чужого человека не вызывало былой тревоги. - Будешь есть? Он, кажется, то ли задремал, то ли впал в неглубокую кому. Выбираться из своего уютного ментального кокона не хотелось, но пришлось. Гречка приоткрыл глаза. Гром стоял перед ним с чашкой и завернутой в пакет шаурмой. Неужели сам приготовил? Или где-то успел надыбать. Он уже проводил ревизию своих внутренних резервов, чтобы найти немного сил на какую-нибудь дурацкую шутку про то, что они кормят друг друга в последнее время не только спермой, когда ощутил запах. Во время аварии он был слишком далеко, да и уехал слишком быстро, чтобы хоть что-то почувствовать. Но все равно отлично знал, как омерзительно, мучительно, болезненно, тошнотворно воняет горелая человеческая плоть. Его разум давным-давно вытеснил и выскреб из себя все воспоминания и ассоциации, чисто для личного спокойствия. Но этот легкий запах жареного мяса, едва уловимый, выползавший из кулька и въедавшийся ему в нос, сразу же триггернул тысячу эпизодов, и реальных, и додуманных. Горящий желтый мерседес. Горящие внутри трупы. Горящие внутри люди. Огонек сигареты в темноте. Габаритные огни, не выхватывающие ничего, кроме круговерти веток. Испачканные в крови носы белых кроссовок, которые тоже пожирает небольшой, но яркий костерок. Пальцы, натыкающиеся на обгоревшие зубы в песке. Ломанные пляшущие тени от бушующего за окном пламени на потолке детской. Это все смердело, и теперь он тоже смердел. К горлу подкатила тошнота, но блевать на пол не хотелось, поэтому он задержал дыхание и зажмурил глаза. Отмахнулся от Грома, подскочившего поближе, но все еще сжимавшего в руке источник вони. Прикусил язык, приводя себя в чувство. - Ты точно не хочешь, чтобы я вызвал врача? У меня есть один знакомый, в больницу ехать не придется, и никаких записей не останется. Майор унес свою жуткую ношу на кухне, но в воздухе все еще плавал запах. Гречка отрицательно покачал головой. - Это из-за запаха. - Ему не хотелось врать, но правду хотелось говорить еще меньше. Поэтому он остановился на полуправде. - Я пойду спать. Будешь уходить - закрой дверь снаружи, у меня есть запасной ключ. На самом деле он не помнил, куда этот ключ подевался. Но ложная ремиссия, когда и тело, и разум начали оживать, оказалась одним большим обманом. И теперь он снова ощущал себя таким же разорванным на части, как и пару часов назад, под чужим падиком. И если прогнать Грома он не мог, то уйти-то от него имел право. За окном ревел ливень, кажется, даже град застучал о подоконник. Или это его зубы стучали? Гречка выдохнул, откинул одеяло, залез под него и закутался с головой. Звуки сразу стали приглушенными, было темно и остатки вони, въевшиеся в его нос, перебивались понятными и привычными запахами. Но спокойно поспать ему все равно не удалось. Гречка метался между сном, явью и тормознутым состоянием оцепенения. Смаргивал часы и минуты, вздрагивал в полудреме от чьих-то криков, только для того, чтобы проснуться и понять, что они звучат в его голове. Давился запахом горелой плоти, соскальзывал в разверстую могилу, задыхался в жаркой темноте своей спальни. Снял толстовку и швырнул ее в пустоту за пределами кровати, потому что она пропиталась вонью, и его тут же начала бить дрожь. На запястьях прямо поверх татуировок появлялись кружочки ожогов, но когда он расчесывал их ногтями, тут же исчезали. Тяжелая твердая рука зажимала рот и нос, чтобы раствориться как только он вздрагивал и начинал судорожно ловить воздух. Гречка обнаружил себя лежащим на спине, посреди своего разворошенного траходрома, который теперь было бы уместнее называть страходромом. Он пялился в потолок и ощущал парализующий ужас. Ему очень хотелось пойти и проверить, на месте ли Гром, но при этом он даже рукой от страха пошевелить не мог. Непонятно было, что пугает его больше - что Гром ушел и оставил его одного, или что он остался. Потому что если он был тут, то Гречка не был уверен, что сумеет сдержаться. Все его секреты рвались наружу и ему деструктивно и нелогично, но абсолютно наверняка казалось, что станет легче, если он все расскажет. Это было словно блевануть огромной гнилой рыбой. Наконец он сполз с кровати. Все еще не знал, что будет делать, и просто прошел в гостиную. Штора из бусинок тихо затрещала за его спиной, но в застывшем безмолвии звуки казались громче выстрелов. Он зажал себе рот, будто это как-то могло помочь. Игорь остался. Он спал на диване, прикрыв глаза одной рукой, и свесив вторую. Гречка сглотнул. Он не ожидал... Чего? Увидеть майора? Увидеть его спящим? Залипнуть гипнотически на ритмично опускающейся и вздымающейся широкой груди? Во рту пересохло. Ему хотелось вернуться обратно, пока не стало слишком поздно, но он был отрезан от спальни этой кошмарно громкой шторой. Во второй раз она точно разбудила бы не только Грома, но и всех призраков, которых он тут старательно замуровал в стены и скрепил замок пистолетом в тайнике под кроватью. - Эй, ты чего? - Гречка вздрогнул и чуть не кинулся назад бегом, когда казавшийся крепко спящим майор приподнял голову и посмотрел на него в упор. В темноте его глаза казались непроницаемыми и темными. Почти злыми. Только усилием воли и нежеланием унижаться еще сильнее Гречка заставил себя остаться на месте. Потом сделать шажок. И еще один. И еще. - Тебе нехорошо? - Гром приподнялся на локтях. - Надумал все же поехать к врачу? Теперь, вблизи, темень не сжирала больше черты его лица, и было видно, что он ничуть не злой. Просто сонный и немного напряженный, прямой линией от шеи по плечам. Гречка подошел еще ближе, так, что ощутил запах геля для душа акс, и, кажется, даже отзвук фаренгейта. - Нет, я просто... - Он прикусил кончик языка, потом отпустил и нервно провел им по верхней губе. - Ты же знаешь, что сегодня произошла авария? Он как в пропасть прыгал. Но просто не мог держать в себе вообще все, и решил позволить рассказать хотя бы кусочек. Снять с плеч одну восьмую правды, самую безобидную. Гром прищурился, кивнул. Потом поймал его за руку и притянул к себе. Гречка не стал сопротивляться и упал задом на край сиденья. Теперь его бедро оказалось аккурат в районе паха майора, его обдало сначала теплом, потом жаром, и на миг захотелось решить все проблемы как обычно, легко и просто - сексом. Но Гречка не был готов, не хотел, не мог, и не был уверен, что на этот раз все сработает. - Когда машина в отбойник влетела? Да, слышал. Но что... Гречка наклонился ближе к его лицу, почти вплотную. Вдохнул. - Я там был, Гром. Я все видел. Я видел, как они... - Он перевел дыхание. - Как они сгорели. Если ты посмотришь запись с ближайшей камеры, то наверняка увидишь, как за пару минут до аварии их обогнала черная машина. За рулем сидел я. Он шипел и шептал, как будто они были не в запертой на сто замков и решетку на окне квартире, а посреди огромной, внимательно слушающей толпы. В этой хате он кричал на стены, обожравшись кислоты, включал музыку так, что стены вибрировали, приглашал полсотни человек на полсотни квадратных метров, устраивал секс-марафоны под спидами с непрерывно визжащими и стонущими шлюхами. Но теперь ему хотелось говорить тихо, едва слышно, пускай даже он ни в чем не признавался. Выносил за скобки злобную погоню, драку у мака, пацана, и даже его сестру, которая умирала в канаве, пока он судорожно карабкался вверх по соскальзывающему под дождем откосу на свет спасительных фонарей. Врал, как всегда. Но иначе ему было не выжить. Взгляд Грома стал четким и каким-то... Теплым, что ли? Гречку же от этого тепла наоборот морозом по коже продрало, и он пожалел, что не поднял с пола толстовку. - Так тебя из-за этого так развезло? - Кажется, и облегчение там тоже было. Майору, наверное, тоже жуть как хотелось вынести за скобки всю их туалетную историю. Гречка кивнул. Выходит, баш на баш - он не расскажет всей правды, а Гром получит отпущение грехов. Ему всегда отлично удавались такие схемы - поэтому он и мог себе позволить лично и почти на равных общаться с большими людьми. Гром притянул его ближе. Гречка поддался, но через легкое сопротивление. Ему не хотелось секса, не хотелось сейчас изображать из себя бешеную собаку, но и трахаться иначе он не хотел и едва ли умел. Но майор был привычно настойчив, поэтому пришлось зажмурить глаза и лечь на слишком узкое для них двоих сиденье дивана. Тепло чужого тела обжигало, как раскаленный металл. Открывать глаза не хотелось, и он приготовился сделать, что получится, подчиниться и надеяться, что Грому этого хватит. Но ничего не последовало - ни прикосновений, ни укусов, ни перебитого ладонью дыхания. Он слегка приоткрыл глаза, оставляя обзор зарешеченным ресницами. Майор смотрел спокойно и не пытался сделать вообще ничего. А потом аккуратно, совсем непривычно, коснулся сначала его щеки, а потом переместил руку на спину, провел ладонью. Ласково, но снова совсем не возбуждающе. Просто... Погладил. - Ты, конечно, ебануто водишь, но в этом случае ты точно не виноват. Там переднее колесо отлетело, водитель потерял управление. Они все погибли мгновенно, скорость-то была под двести. Кто-то в момент столкновения, кто-то при взрыве. Им больно не было. Ты не виноват. Спи. Это, конечно, была ложь. И если бы Гречка был не таким конченным уебком, он должен был бы рассказать, почему желтый мерседес развил такую скорость, и кто гнал их как охотничий пес лису через ряды. И многое другое рассказал бы. Но Гречка был уебком, и мягкие ровные движения вдоль позвоночника его укачивали и успокаивали, и вообще ему было сейчас так спокойно и хорошо, как было только когда-то давно, так давно, что он уже и не помнил, когда. И он решил поддаться на эту ложь.